зь все-таки между понятиями душа и сердце.  В русском
языке под сердцем  принято  понимать все  наиболее  "чувственные" проявления
души (сюда относятся: любовь, нежность, жалость, страсть, ненависть и т.п.):
"в отличие от души, сердце представляется лишь органом чувств и связанных  с
ним желаний человека, но не его  внутренней жизни  в целом"  (Урысон  1997);
"душа  в русском  языке рассматривается  как орган более  глубоких,  чистых,
более морально и  духовно  окрашенных чувств,  чем сердце"  (Вежбицкая 1992:
50).  В   этом,   по-видимому,   сказывается  исходное   влияние  Библии   и
древнееврейской   образности.   Но   авторы   не-лингвисты   столь   тонкого
разграничения в употреблении слов душа и сердце как будто не замечают:
     "Сердце  есть   седалище  всех   познавательных  действий  души.  <...>
Уразуметь сердцем  значит понять (Втор.8,5);  познать всем сердцем -  понять
всецело  (Иис.Нав.23,14).  <...>   Вообще  всяк  помышляет  в  сердце  своем
(Быт.6,5). <...> Все, что приходит  нам на  ум  или на  память -  всходит на
сердце.  <...>  И как мышление есть  разговор души с собою,  то размышляющий
ведет этот внутренний разговор в сердце своем.
     Сердце есть средоточие многообразных душевных чувствований,  волнений и
страстей"  (Флоренский  1912).  (Аналогичную  точку  зрения  можно  видеть у
Войно-Ясенецкого 1923-1925: 84-98.)

     У  Платонова  сердце  намеренно  служит  лишь  еще одним  "вещественным
доказательством" существования  души.  Вот что происходит, когда у Чепурного
от бега сердце вспухает и, как шар, подкатывает к горлу:
     ...Пробежав настолько, пока сердце,  перечувствовав войну  и революцию,
не распухло до горла,  Чепурный оглянулся. [Он] не мог подняться  с земли от
тяжести  налившегося кровью, занявшего  все тело сердца; <...> сердце
скоро опало и стало на свое место (Ч).
     Наиболее  зримые  и  осязаемые  части,  как  бы самые  непосредственные
ингредиенты   человеческой  души,   по  Платонову,   это   сердце  и  кровь.
"Распухающее"  сердце занимает все свободное  пространство  внутри человека,
составляя вместе с  кровью единое  -  грубое (твердое + жидкое) - вещество и
как  бы  вытесняя  прочь  душу-дыхание -  как  нечто менее  осязаемое, более
"возвышенное":
     Сердце  мужика  самостоятельно  поднялось  в  душу,  в  горловую
тесноту, и там сжалось, отпуская  из  себя жар опасной жизни в  верхнюю кожу
(К).
     Похожее происходит  и тогда, когда человек  охвачен любовной страстью -
его душа при этом как бы "воспаряет" как мы  бы сказали, а Платонов говорит,
что сердце начинает  господствовать во всем теле (Ч)  и вынуждено - делиться
своей кровью с бедным, но необходимым наслаждением (РП).



Пустое пространство

     Кроме того, душа - это пустота, или то  пространство, которое вбирает в
себя человек - через впечатления, ощущения и чувства, продуваемые через него
неким ветром, как это происходит у взрослеющего Саши Дванова:
     Сколько  он  ни  читал  и  ни  думал,  всегда у него  внутри оставалось
какое-то  порожнее место -  та  пустота, сквозь которую  тревожным
ветром проходит неописанный  и  нерассказанный мир. <...> Дванов опустил
голову и представил внутри своего тела пустоту, куда  непрестанно, ежедневно
входит, а потом  выходит жизнь, не задерживаясь,  не усиливаясь, ровная, как
отдаленный гул, в котором невозможно разобрать слова песни.
     Саша почувствовал холод в себе, как от  настоящего  ветра, дующего в
просторную  тьму  позади  него, а впереди, откуда рождался  ветер,  было
что-то прозрачное,  легкое и огромное  - горы  живого воздуха, который нужно
превратить  в  свое  дыхание и  сердцебиение. От этого  предчувствия заранее
захватывало грудь, и пустота  внутри тела еще больше разжималась, готовая  к
захвату будущей жизни (Ч).
     В  том, что  Платонов  описывает  как душу,  могут  объединяться  сразу
несколько   и  традиционных,   обычных,   и   его   собственных  поэтических
переосмыслений - все они увязываются в  единый причудливый клубок, распутать
который до конца, "разложив по полочкам", бывает почти невозможно.
     Подобно   Платонову   представлять  душу  в  образе  чего-то  тянущего,
втягивающего,   вбирающего  в  себя  (протаскивающего  через   себя  внешние
впечатления) могут  многие  другие  писатели  и  поэты,  но  так  причудливо
"остранять"  этот  поэтический  образ может  пожалуй только  он.  Вот  более
стандартно-поэтичные образы - у Марины Цветаевой (ухо, раковина):
     Мир обернулся сплошною ушною
     Раковиной: сосущей звуки
     Раковиною, - сплошною душою.
     У  Платонова душа  не  только  втягивает в себя  внешние  зрительные  и
слуховые  впечатления  из внешнего  мира, но  как  бы  и  осязаемые предметы
целиком,  т.е.  не  только воздух, как промежуточное вещество,  "нормальную"
субстанцию мысли и чувства, но и сами материализовавшиеся в нем вещи.



Излишняя теплота

     Вообще-то самое общее и естественное переносное употребление слова душа
это  просто  'сущность,   самое  главное'  (Ушаков)  данного  предмета  (или
человека), то, чем  человек  или вещь  отмечена  среди  всех  остальных, что
отличает ее от других предметов и чем она, так  сказать, ценна в  этом мире.
Такое значение конечно же есть и у Платонова:
     ...Душа  есть  индивидуальное нарушение  общего фона  действительности,
неповторимый  в другом  и  неподобный  ни с  чем акт, только поэтому душа  -
живая... (Фабрика литературы).
     Но зато  взятый "как  бы"  на вооружение  писателем материализм требует
совсем иного. Поэтому удобнее всего Платонову, с его  постоянной склонностью
к иронии,  было  отказать душе во всех ее высоких претензиях и  считать, что
никакой души в человеке вообще нет, а то,  что есть "на ее месте", например,
в  крестьянине,  это  -  лишь  одно  имущественное настроение  - именно  так
оценивает  положение  один  сподручный  колхозной  власти,  в   "Котловане".
Собственно же  душу  предстоит еще  только сделать - отлить или выковать?  -
получить  неким добавочным продуктом в  человека (К).  Тут  уже обыгрывается
расхожая  метафора  политэкономии.  Душа  отождествляется  с  чем-то   вроде
марксово-энгельсовой  "надстройки"  (и   такие   переосмысления  встречаются
многократно в произведениях Платонова).
     Однако вскоре оказывается, что бесконечно суженного и "оболваненного" в
угоду идеологии  понимания  души писателю  явно недостаточно. В "Котловане",
как мы  помним,  люди заняты постройкой  общепролетарского дома.  Этот  дом,
когда он будет построен, обязательно заселят  люди. Но сами люди, чтобы быть
счастливыми, должны быть наполнены душой - хотя бы просто как некой излишней
теплотой. Вот отрывок  из постоянных мучительных размышлений  главного героя
этой повести, Вощева (о смысле существования):
     Дом  должен быть  населен  людьми,  а  люди  наполнены той  излишней
теплотою жизни, которая названа однажды душой.
     Здесь мы  видим  некое  стыдливое  переименование.  Раз  нет  души,  то
объяснение  употреблению этого слова  можно искать в понятиях термодинамики.
Но не  значит  ли  это,  что  душой  можно  "сделать", вообще  говоря, любую
начинку  (начинку телесной оболочки) -  выдав за  нее любое вещество:
так же,  например,  как сделано  с опилками  и  булавками Страшилы в  сказке
"Волшебник Изумрудного города" Волкова?
     Сравним у В.В.Зеньковского: "Тело является загадкой для анализа "тайны"
человека - и простейшим ответом на эту загадку было бы учение о том, что при
смерти исчезает совсем не только тело, но и душа. <...> Учение о воскресении
и  учение  о   перевоплощении  оба  исходят  (хотя  и  по-разному)  из   той
метафизической  идеи,  что  тело  является  необходимым  органом  души,  что
разрушение тела при  смерти должно  смениться восстановлением тела в составе
человека" (Зеньковский: 82-83).



Прилежание души

     Что  такое, что  душа о-душевляет собой (кого-то или что-то  вне
тела  человека)? Согласно  платоновскому переосмыслению, она каким-то особым
образом при-лагается к телу, служит, может быть, совершенно излишним,
его  продолжением - грубо говоря, как ни  для чего  определенного не  нужный
орган,  например,  аппендицит.   Но   одновременно   она  является  и  неким
выходом для человека  -  вовне, наружу. Поэтому, живя  в  согласии со
своей душой, человек и существует в душевной прилежности, или сам при-лежит,
прилагается душой к чему-то, как к  какому-то магниту. Вот что  происходит с
раскулаченным  мужиком,  после  того  как   у   него  отбирают  лошадь  (это
описывается его женой):
     -  Мужик-то который день уткнулся  и лежит...  Баба, говорит, посуй мне
пищу в нутро,  а то я весь пустой  лежу,  душа  ушла  изо всей плоти,
улететь боюсь, клади, кричит, какой-нибудь груз на рубашку. Как вечер, так я
ему самовар к животу привязываю. Когда что-нибудь настанет-то? <...>
     - Стало быть,  твой мужик  только недавно  существует  без  душевной
прилежности? - обратился Вощев.
     - Да как вот перестал меня женой знать, так и почитай, что с тех пор.
     - У  него душа - лошадь, - сказал Чиклин. - Пускай он теперь порожняком
поживет, а его ветер продует (К).
     Этот мужик  не может смириться с тем, что единственную лошадь забрали в
колхоз (вот и к жене своей он больше с тех пор не прилежит). Для него как бы
кончилось время: душа из него ушла - и ничто теперь для него больше не может
настать.



Душа как страдалец или узник тела

     В  платоновских  героях  душа  вынуждена  всю   жизнь  влачить   жалкое
существование,  только томиться  и мучиться,  пребывая неразлучно, или  даже
будучи заключена, прикована, оказываясь неким узником - в  теле человека. Но
ведь  и  апостол  Павел,  в обращении к Филимону,  начинающем  его Послание,
именует  себя   именно  узником:  Павел,   узник  Иисуса   Христа,...
(Посл.Филимон.1,1)
     Отталкиваясь  от  традиционного  представления,  что после  смерти душа
отлетит в невидимый мир (где  продолжит  вечную  жизнь), Платонов предлагает
свой  - опять инвертированный  -  вариант: будто  человек  всю  жизнь просто
вы-мучивает из  себя душу,  получая  отдых только тогда, когда от нее
избавится, как  бы "сбыв  ее  с рук" -  либо на  время,  во  сне,  либо  уже
навсегда, в смерти. Душа, таким образом, представлена как нечто для человека
тягостное  и  его  постоянно  обременяющее, даже  душащее  (т.е.  опять-таки
буквально затрудняющее, стесняющее его дыхание), чему  во что бы то ни стало
надо дать какой-то выход, найти применение, отдать ее чему-то  (или кому-то)
вне  самого  себя.  Здесь  Платонов  как бы  подхватывает,  гиперболизируя и
домысливая,  доводя до парадокса такие языковые шаблоны, как отвести, излить
душу (в чем-либо,  перед кем-либо) или же - прилепиться, прирасти  душой  (к
чему-то, кому-то).
     Одним  из  вариантов  такого осмысления являются, например, переживания
Никиты  ("Река Потудань"), который после своей "не получившейся" любви бежит
от любимой - чистить выгребные ямы, чтобы только отвлечься от памяти о самом
себе и от своих интересов, т.е. в конце концов, чтобы забыть в себе душу.  И
надо  сказать,  в результате он этого  достигает:  ему удается низвести свою
душу  до  уровня,  на  котором  для  него  становятся  возможными  - обычные
проявления чувств (любви и нежности).

     Душа -  это и нечто придающее человеку вес, вещественность, осязаемость
в этом мире,  но вместе с тем  и -  привязывающее,  закрепляющее  человека в
мире. Это  вместе  и бремя, которое он должен постоянно нести на себе, чтобы
не утратить  текущие -  через него -  ощущения жизни. Поэтому, по Платонову,
каждый человек испытывает необходимость производить со своей душой и над ней
некую необходимую  работу. Лишаясь души, человек оказывается порожним
(лишаясь  вместе с  ней  и некого "стержня").  При этом  душа куда-то просто
утекает, выходит наружу, оказывается вне  его  тела  и  связь  с  ней
окончательно пресекается. Для  одного из  крестьян  душа  воплощена, как  мы
видели, в лошади, для другого -  в выращенном  своими руками яблоневом саду,
(который  он срубает  под  корень,  чтобы  только  не отдавать  в  колхозное
заключение - так делает пахарь Иван Семенович Крестинин, в "Котловане"), для
кого-то она воплощается в жене, в  собственном доме,  в имуществе и т.п. Все
это - то  что держит, привязывает, закрепощает человека в этой жизни. (Можно
считать,   что  в   этом  Платонов  находится  под  влиянием  гностицизма  и
манихейства - впрочем, на мой  взгляд,  глубоко укорененных  в самой русской
культуре.)



Объект применения души

     Душе,  как некому действующему параллельно  самому  человеку  существу,
постоянно необходим какой-то объект,  на  который она  могла  бы расходовать
свои силы и к которому "прилагать" себя. Это или какой-то конкретный объект,
или же только мечта, некий смысл,  истина, даже просто воспоминание о чем-то
бывшем. Вот  к ним-то душа и служит "приложением", а лишаясь  их, становится
пустой  и  теряет  смысл   своего   существования.  (При  этом  платоновская
метафизика испытывает панический страх пустоты,  почти так же, как, впрочем,
страх тесноты и стеснения. Но это особая тема.)
     Поп-расстрига (в "Котловане") говорит, что он уже полностью отмежевался
от своей души.  Если даже  священник -  "служитель  культа" - находит в себе
силы   так   "перековаться"   в  угоду  новой  власти,  значит   эта  власть
действительно пришла "всерьез  и  надолго". Его  бывшая  (т.е. христианская,
православная)   душа   таким   образом   как   бы   употреблена   на   дело,
представляющееся  теперь,   так  сказать,  еще  более   важным   -  на  дело
"социалистического  строительства":  пожертвования  всех  верующих  в  своей
церкви он откладывает - на  трактор,  но в добавок к этому (из усердия перед
новой властью) он же служит еще и  добровольным доносчиком  ("сексотом", как
станут выражаться позже), сообщая "куда следует" о тех, кто по старой памяти
ходит  в  церковь,  молится там вместе с  ним  и  ставит свечки  подкулацким
святителям (т.е. попросту о всех своих  прихожанах)! По  взглядам  некоторых
исследователей, Платонов  в какой-то момент  (1923 год) придерживался  точки
зрения  обновленческой церкви, созданной  чуть  ли  не с  "благословения" ЧК
(Евдокимов 1998: 173),  что  на мой  взгляд,  совсем  не мешало ему на более
позднем этапе  жизни еще активнее эту точку  зрения отринуть (время создания
"Котлована" - 1929-1930).



Как самое неприглядное в человеке

     Платонов  внешне  отвергает   применимость  навязываемого  нам   языком
представления, что человек может только  внешне, как бы  наружно быть зол  и
несправедлив,  а по сути,  (в  душе, в идеале) он  всегда добр и  прекрасен.
Эту-то  душу  в  человеке  Платонов  словно  и  выворачивает  перед  нами  -
совершенно  "наизнанку",  демонстрируя  из  нее  почти  сплошь  одно  только
неприглядное и "как  бы" утверждая этим самым, что все зло  - именно от нее,
от  того,  что  душа  по  природе  своей индивидуалистична,  своекорыстна  и
безнравственна.  Вот  один  из вариантов  диалога  героев  (из неоконченного
романа "Счастливая Москва"), впоследствии отклоненный автором:
     - Душу надо разрушить, - вот что, - угрюмо произнес Сарториус. -
Она работает против людей, против природы, она наша разлучница, из-за нее не
удастся ничего...
     - Да как же так? - удивился Божко. - А что такое душа, она разве есть?
     - Есть, - подтвердил Сарториус, - она действует, она дышит и шевелится,
она мучит меня, она бессмысленна и сильнее всех...
     Сарториус  в усталости  положил  голову  на  стол,  ему было  скучно  и
ненавистно,  ночь шла утомительно, как однообразный стук сердца в несчастной
груди. Везде есть проклятая душа [Фрагменты: 71-72].
     А вот  другой  диалог  (из текста  самого  романа),  перекликающийся  с
приведенными словами тех же героев:
     -  Ничего! - опомнился Сарториус. - Мы  теперь  вмешаемся внутрь
человека, мы найдем его бедную, страшную душу.
     -  Пора бы уж, Семен Алексеевич, -  указал Божко. - Надоело как-то быть
все  время старым природным человеком: скука стоит в сердце. Изуродовала нас
история-матушка!
     Вскоре Божко улегся спать на столе, приготовив для Сарториуса постель в
кресле управляющего.  Божко был  теперь  еще более доволен, поскольку лучшие
инженеры  озаботились  переделкой  внутренней души.  Он  давно втайне
боялся  за коммунизм: не  осквернит ли  его остервенелая  дрожь  /чужеродный
дух[*]/   ежеминутно   поднимающаяся   из   низов   человеческого
организма! Ведь древнее, долгое зло глубоко въелось в нашу плоть...(СМ)

     Собственно  говоря, здесь Платонов не так уж шокирующе-оригинален,  как
это может показаться, его подход  можно считать вполне традиционным: ведь то
же самое, по сути дела, (правда, относительно сердца) утверждал и Христос:
     ...Исходящее из человека  оскверняет человека; Ибо извнутрь,  из сердца
человеческого, исходят злые помыслы,  прелюбодеяния,  любодеяния,  убийства,
кражи,   лихоимство,   зло,  коварство,   непотребство,   завистливое   око,
богохульство, гордость, безумство... (Мк.7,21-22)[93]
     На  этом и  основывается терминологическое отличие понятий душа  и дух,
отчасти   поддерживаемое  и  в  языке:   первое  связано   исключительно   с
человеческим (грешным) уделом, а  второе -  дар свыше, т.е. уже "не от  мира
сего"  и  т.п.  Душа  помогает  нам   жить   -  в   мире  "сочных,  сильных,
несомневающихся людей" (из "Анны Карениной"), а  на постижение сущности духа
направлены  многочисленные вероучения  и  ереси  (см.,  например, об  учении
Л.Толстого в этом отношении - Мардов 1998).



Как невозможное и несбыточное

     Но даже если понимать душу в  ее традиционном, т.е. возвышенном смысле,
то стремления  этой души, говорит нам Платонов,  совершенно несбыточны,  они
неизбежно  ведут  к  выходу за  пределы  тела,  толкают  человека  только  к
"невозможному".  Видимо,  поэтому человек и  вынужден  всю жизнь  нести, как
бремя,  и  болезненно  ощущать  в  себе  томящую душу,  а  также напрягать и
превозмогать ее, как тщетную. Сама по себе душа, пока она "жива" в человеке,
вынуждена только мучиться и томиться. Это вообще и есть наиболее нормальное,
"рабочее",   так  сказать,  ее   состояние,  по  Платонову.   Но  высшее  ее
предназначение конечно не  в этом. Вот крайне характерное здесь высказывание
писателя (отрывок из письма к жене 1922 года, из Воронежа):
     ...Я люблю больше мудрость, чем философию, и больше  знание, чем науку.
Надо  любить ту  Вселенную, которая  может  быть,  а  не ту,  которая  есть.
Невозможное  -  невеста  человечества,  и  к   невозможному  летят   наши
души... Невозможное - граница нашего мира с другим.  Все научные теории,
атомы, ионы, электроны, гипотезы, - всякие законы - вовсе  не реальные вещи,
а  отношения  человеческого  организма  ко  вселенной  в  момент   познающей
деятельности... [Живя главной жизнью: 383-384].
     Как кажется, очень важно, что  это пишет не какой-нибудь  оторванный от
земли "геттингенский" теоретик, а -  практик, электротехник и гидростроитель
(в то  время  23-хлетний  Платонов  окончательно даже не выбрал еще для себя
писательство в качестве профессии).



"Симфония сознания"

     Иногда на писателя сильно влияют некоторые идеи, воспринятые от кого-то
или из  прочитанных  из  книг,  -  хотя  часто в результате в  сознании  они
настолько  сильно  преображаются,  что исходную идею,  от  которой  писатель
отталкивается, порой трудно узнать. Так происходило и у Платонова - с идеями
Н.Ф.Федорова, А.А.Богданова, В.В.Розанова, К.Э.Циолковского, А.Л.Чижевского,
З.Фрейда,  а  возможно  даже  А.Эйнштейна,   В.И.Вернадского,  Гурджиева   и
О.Вейнингера.  Одной  из таких значительных  для  Платонова книг  был и труд
Освальда  Шпенглера  "Закат Европы", где отстаивалась, в частности,  мысль о
грядущем неизбежном "самоистреблении цивилизации благодаря  интеллектуальной
у