ать - 'издать крик; громко говорить что-л.'; возглас  - 'громкое
восклицание,  громкий  выкрик',[45] где выкрик  будет толковаться
через крик,  а восклицать  -  через  говорить и все замкнется  в  неизбежном
"порочном круге".
     Впрочем,  для полноты понимания платоновского  сочетания здесь вероятно
имело бы смысл учитывать и такое выражение общеупотребительного языка:
     в)  прокричал  <что-то> отмолчавш<имися> - <т.е. застывшими,  пробышими
долгое время в молчании - губами\ языком\ гортанью\ легкими!>
     Этот пример,  на  самом деле,  показывает, что Платонов,  нарушая нормы
словоупотребления (как правило, нормы употребления сочетаний слов, совмещая,
"склеивая" их смыслы),  может  достигать не только "отрицательного" эффекта,
т.е.  условно говоря  "порчи" языка,  но  и  -  особой  поэтичности.  Причем
последняя и становится заметной именно на фоне первой.
     Естественно, что, накладывая запреты  и говоря: "Так сказать нельзя", -
мы, как правило, всякий раз  руководствуемся не доводимой (в сознании) ни до
каких  конкретных  правил языковой  интуицией,  т.е.,  по  сути дела,
памятью  того, как  принято  или  как  не  принято  говорить.[46]
Например,  мы  знаем  (и  можем употребить) такие выражения, как  послышался
возглас  или  прокричал  ругательство,   но   сказать,  почему  именно   они
нормативны, а не платоновское  прокричал возглас, мы не можем: просто такова
привычка  и таково наше языковое употребление.[47] Строить  здесь
какую-то теорию почти бессмысленно.
     Еще примеры платоновских словесных нагромождений:
     Музыка заиграла вдали марш движения. (К).
     Ср.:  движение  -  'перемещение тела,  предмета в пространстве', марш -
'музыкальное  произведение  в  энергичном,  четком  ритме  и  размеренном  в
соответствии  с   шагом   такте'  [БАС].  (Но  шаг,  собственно,  и  есть  -
определенный способ перемещения в пространстве.)
     В это время отворился дверной вход...(К)
     Возможные осмысления:
     отворилась  <дверь>,  <открылся> дверной  <проем>, <открылся>  вход  <в
дом>.
     Ср.: вход - 'место, через которое входят (отверстие, крыльцо, передняя,
ворота и т.п.)'; дверь - 'створ,закрывающий вход в помещение' [БАС].
     К последнему толкованию можно было бы, из педантизма,  добавить то, что
"дверь"  это створ  как  открывающий, так  и  закрывающий вход/выход, т.е. -
'служащий и  для входа, и для выхода'.  По-видимому, столь же плохо сказать:
"перед ним закрылся/ затворился дверной выход".

     Одной из характерных особенностей устойчивых  словосочетаний со словами
так называемых "лексических  функций" (ЛФ)[48] считается  то, что
одно из слов  в  них бывает в той  или иной степени переосмыслено, поскольку
либо  вообще  не  употребляется  вне  сочетания  с  данным  словом,  как  ЛФ
закадычный, заклятый  (соответственно, для  слов "друг"  и "враг"),  либо же
употребляется  с  ограниченным  числом  слов  (как   одерживать,   оказывать
соответственно,     к      словам     "победу     (верх)"     и      "помощь
(поддержку)"[49]  А   вот  такими   странными  сочетаниями,   как
рассмотренные  выше обосновал сумку  на  спине, тревога  обнажилась  наружу,
прокричал возглас, марш движения или дверной  вход - Платонов  добивается от
нас некого нового взгляда  на  привычную действительность. Видимо, он хочет,
чтобы на фоне нормальных сочетаний языка, которые так или иначе присутствуют
в  нашем сознании (как  носителей русского  языка),  появились бы  некоторые
дополнительные смыслы - или целое их множество, "наведенное" взаимодействием
с их нарочито неправильным употреблением.
     Про   очевидные   достоинства   и   преимущества    замысловатой,   или
"иносказательной"   манеры  выражаться   своих  героев  -  подчас  намеренно
грубоватой, хотя при этом всегда искренней и откровенной - Платонов пишет (в
очерке "Че-Че-О"), когда рассказывает о мастеровом человеке:
     Он говорил иносказательно, но точно. Чтобы понимать Федора  Федоровича,
надо глядеть ему в глаза  и сочувствовать тому, что он говорит, тогда
его затруднения в речи имеют поясняющее значение.
     В этом можно видеть  один  из принципов построения повествования самого
Платонова :  наши  читательские  затруднения,  недоумения  и приостановки  в
осмыслении необычных сочетаний приобретают  некоторое самодовлеющее значение
и  должны   служить  как  бы  ориентиром,   гарантией  или  залогом   -  для
действительного  проникновения  в  глубины  его  смысла.  Если   мы  их   не
преодолеем, нам не захочется читать дальше.



"Категориальный сдвиг" или выход из ситуации множественности номинации

     В статье Ю.И.Левина отмечен такой широко используемый Платоновым прием,
как перифраз. В самом деле, тривиальные вещи  часто бывают обозначены у него
каким-нибудь причудливым, витиеватым  выражением. Его  рассказчик (и  герои)
говорят:
     спрятать (мясо) в свое тело - вместо просто "съесть", или
     давно  живущие  на  свете  люди  - вместо  "старые,  пожилые",  или  же
хвостяная конечность - вместо "хвост" (у коровы) и т.д. и т.п.
     "В перифразах Платонова существенно следующее: поэтичность сочетается с
"научностью"..."[50] Впрочем,  как  научность, так и  поэтичность
таких перифраз, на  мой взгляд, должны быть одинаково  взяты в кавычки, ведь
эффект, достигаемый в результате, в любом случае весьма далек от стандартных
эффектов той поэтичности, к  которой мы привыкли в художественной литературе
-  ср.   постоянные   лирические  отступления  у  Гоголя,  тонкое   введение
"возмущающих"  ход  повествования  тем  и  мотивов у  Пушкина, нагромождение
внешне  противопоставленных  и  как бы  все время  "перебивающих" друг друга
голосов  и  происшествий  в  полифонических  романах  Достоевского,  игра  с
"понимающим все"  и  сочувствующим  автору читателем  у Булгакова и  т.п. Но
также далеко это и и от той научности (или  скорее наукообразности), которая
знакома нам по произведениям  нехудожественным. Обе  они  -  и  научность, и
поэтичность -  у Платонова всегда в кавычках, постоянно балансируют на грани
парадокса.
     Обычное   правило   хорошего   тона,   речевого   этикета   и   простой
благозвучности состоит в избегании в нашей речи прямых лексических повторов:
однажды  названный предмет  при  повторном упоминании  должен  быть  заменен
сокращенным,   описательным   обозначением,   либо   либо   анафорой,   либо
каким-нибудь привычным родовым именем (он, это, человек, такой поступок, его
действие,  данное  событие,  случай  и т.д.  и  т.п.).  И  даже  этот  прием
характерным образом и по-своему доработан Платоновым. Вместо сокращенного он
часто   употребляет  еще   более  расширенное,   распространенное  описание.
Например,   женщинам,   которых   привозит  в   Чевенгур   Прокофий   (чтобы
затосковавшим "прочим" не было  одиноко), автор  и его герои последовательно
дают такие наименования:
     будущие  жены; будущие  супруги; доставленные  женщины; женское шествие
(ведь в  Чевенгур они  шли  пешком); женский состав; прихожанки Чевенгура  и
даже: товарищи специального устройства!
     Гробы, которые заготовлены деревенскими жителями (для себя, на будущее)
и  спрятаны в  пещере  на котловане, обозначаются  как мертвый инвентарь или
тесовые предметы (К).
     Любого крестьянина можно назвать, следуя логике героев "Котлована",
     коровий супруг, т.е., вероятно, ?-<тот,  кто женат  скорее  на скотине,
чем на собственной жене>, или даже ?-<тот, кто  запряжен в единую  упряжку c
коровой>   (очевидно,  использована  парономазия   "су-пруга"  -   "у-пряжь,
под-пруга");  или,  как  в  другом  месте,   крестьянин  может  быть  назван
человеком,
     идущим   тихим  шагом  позади  трудящейся  лошади,   -   что  означает,
по-видимому, что  ?-<сам-то  он почти  не способен по-настоящему работать (в
отличие от стоящего у станка рабочего), а только  лишь  эксплуатирует  чужой
(подневольный) труд - забитого, безответного животного>!
     Это последнее  Предположение можно  рассматривать как образцовый пример
отображения Платоновым той  "классовой  точки зрения",  к  которой постоянно
призывает  писателей  коммунистическая партия.  Но  позиция самого Платонова
здесь  - как почти  везде  -  редуцирована,  убрана в  подтекст и может быть
вскрыта  только из глубины  презумпций, она  по видимости как бы сливается с
этой - чисто внешней ему - "эпистемической" установкой.
     Вот  примеры такой усложненной, затрудненной системы  обозначения: так,
Вощев,
     завязав  мешку  горло,   положил   себе  на  спину   этот
груз  (К)  - (до этого он  бережно укладывает  в  мешок очередной  из
предметов  безвестности, т.е. палый  лист -  причем все таким образом
"отжившие", отслужившие свое на этом свете вещи он собирает "для памяти", на
случай какого-то чаемого  в  будущем - Воздаяния, или  Воскресения  к  новой
жизни).
     Здесь перед нами возникает образ старинного (времен 1-й мировой войны),
особым образом собранного (скрученного  для закидывания на спину,  на плечо)
вещмешка  -  как  предмета  с длинным  "горлом" -  ср.  с  разобранным ранее
отрывком  про сумку  с  харчами в  "Чевенгуре").  Вообще-то  у  описываемого
объекта есть собственное, вполне обычное, хоть и стершееся (но исходно также
метафорическое) обозначение, так и  не используемое Платоновым, -  горловина
(мешка). Писатель  пытается "оживить" мешок в нашем представлении: во всяком
случае, у него имеется "горло". Так, может быть, мешок способен дышать и его
можно  рассматривать как вполне одушевленный предмет? А слова "завязал мешку
горло" могут значить следующее:
     а) , горло \ <закутал шею,  как предмету  своей
персональной заботы>.
     При этом подчеркнуто,  что Вощев берет, кладет
его на себя как обязанность - ср. с выражением
     б) <взять/ взвалить на себя - груз/ обязанность/ обузу>.
     Или, другой пример:
     Декоративные благородные деревья держали свои тонкие туловища...
(Ч).
     Здесь слово "туловища" стоит вместо ожидаемого и более ествественного:
     а) деревья держали свои <стволы, ветки, кроны> -
     что  заставляет нас представить деревья какими-то диковинными животными
или даже людьми.
     В другом месте деревья названы твердыми растениями (Ч).
     Но  тем  самым,  по-видимому,  они  выделены  в особый  класс  "твердых
предметов"  -  в   отличие  от  большинства,   или  основной  массы  как  бы
"мягкотелых" - растений?
     При  этом обычная  трава (в  "Котловане") - это целые трявяные  рощи.То
есть здесь  уже,  наоборот,  наблюдателю, как будто,  предписывается  взгляд
какого-то Гулливера, оказавшегося в стране великанов.[51]
     Или:  Вощев  облокотился на  ограду  одной усадьбы, в которой  приучали
бессемейных детей к труду и пользе (К).
     Имеется в виду детский дом и находящиеся там, очевидно,
     а)  <брошенные, оставленные родителями, лишившиеся семьи, беспризорные>
дети.
     Но само слово "бессемейные" вносит значение  какого-то преждевременного
старения, взросления ребенка - это вообще очень часто обыгрывающийся мотив у
Платонова. Получается, как будто, что автор наводит нас одновременно с (а) и
на такой вывод:
     б) ?-<дети как  бы по  собственной  воле  ушли из  дома,  бросив  своих
родителей>.
     Другой  пример: Чепурный вспомнил, что зимы бывают малоснежными, а если
так,  то снег не  утеплит домов и  тогда  можно простудить  все население
коммунизма и оно умрет к весне (Ч).
     Нормальнее выразить этот смысл такими словами:
     а)  <простудить   какого-то  человека,  ребенка,  простудить   какое-то
количество людей> -
     при   особых  условиях   все-таки   возможно   представить,   например,
воспитатель  в  детском  саду  может  простудить группу  детей.  Но  значит,
населению города Чевенгура, как объекту действий Чепурного, приписываются те
же свойства, что и детям в детском саду, - 'управляемость, манипулируемость,
минимальная степень самостоятельности' ? Сравним:
     "Х простудил У-а" = 'Х сделал так (или  оказался по  неведению причиной
того),  что  У  простудился',  т.е.  'заболел из-за  переохлаждения'.  Ведь,
"простужать" -  'подвергать действию простуды, вызывать  простуду,  болезнь'
[БАС]. Или, по [ССРЯ][52]: "простудить" -  'подвергнуть  сильному
охлаждению; вызвать  простудное  заболевание'.  Но  при  этом:  население  -
'совокупность  людей, проживающих на земном  шаре,  в  каком-то государстве,
стране, области' [БАС].
     Таким  образом,  платоновский  герой как  будто опасается,  что  своими
необдуманными действиями
     б)  <заставит  переохладиться  и,  тем  самым,  уморит,   погубит  всех
жителей,> все население <первого города, живущего при коммунизме>?
     Из-за  того, что процесс приобретения  человеком простуды обычно всегда
неконтролируем, трудно представить  себе, как  можно одновременно простудить
все население города (пусть  даже такого, в котором живут только одиннадцать
"коммунаров"  и орда  неорганизованных  "прочих",  как  было  в  Чевенгуре).
Субъекту действия, т.е. Чепурному и другим руководителям Чевенгура тем самым
придается  какой-то  дополнительный  статус  "официальности",  будто  они  -
руководители всей страны,  решающие глобальные проблемы, и ни в коем  случае
не  должны  задерживать  процесс   дальнейшего  освоения  коммунизмом  новых
территорий!

     В работе И.М.Кобозевой и Н.И.Лауфер приблизительно тот  же платоновский
прием описан  как  "антиумолчание"  или  "двойная категоризация" действия  -
например,  когда  действия  героя  одновременно  фиксируются  на  уровне  их
физически конкретного осуществления и - на уровне результата:
     истребил  записку  на  четыре  части  (т.е.  здесь  представлено  и  ее
Разрывание, и Уничтожение);
     присутствовали  на этом  собрании уже загодя  (т.е. Приходить куда-то и
там Находиться);
     пристально  интересуется  (чем-либо)   -  (т.е.  как   Смотреть  и  как
Интересоваться);
     горевала  головой  на ладони  (т.е. как Описание позы и одновременно  -
Описание внутренних переживаний героини).[53]
     Действительно,   Платонов   как   будто   намеренно   в   "неладах"   с
интерпретацией действий  своих персонажей на  уровне "подведения"  их под ту
или  иную   привычную  смысловую  категорию.  Вместо   какого-нибудь  вполне
уместного,  рядового  слова  или  словосочетания  он специально  употребляет
странное,  усложненное,  "исковерканное"  выражение.  Так,  вместо  глаголов
синонимического  ряда  вынимать/  доставать/  вытаскивать, которые  были  бы
нейтральны в описываемом ниже контексте (герой  просто  вынимает  из  старых
досок гвозди), употребляется экзотический глагол изыскивать:
     Дванов на время перестал изыскивать гвозди, он захотел сохранить
себя  и прочих от расточения на труд, чтобы оставить внутри лучшие
силы... (Ч)
     (До этого он вместе с другими "выдергивал гвозди из сундуков" - в домах
бывших  буржуев, чтобы  употребить  их для нужд деревянного строительства  в
Чевенгуре.)
     Не говоря о том, что и расточение себя на труд, и оставление сил внутри
-  элементы  того  же  самого  коверкания  языка, обратим внимание  лишь  на
изыскивать.   Пускать  гвозди,   извлеченные   из  предметов   мебели  (как,
по-видимому,   слишком   сложных   вещей,   бесполезных  для   чевенгурского
пролетариата) - на нужды  "социалистического  строительства", по сути  дела,
уже  и  есть  в   миниатюре  смысл  социальной  революции!  Во-первых,  этим
достигается
     а)  <ликвидация  излишков  (сундук,  как  метафора  накопительства,  из
которого  вынуты все гвозди,  непременно должен  развалиться на  части)>. Но
во-вторых,
     б) <этим еще и  скапливается,  собирается  общее достояние, добро  всех
неимущих> - <в данном случае гвозди>.
     Можно  попутно  отметить  и  характерную  (хотя возможно  ненамеренную)
перекличку  событий  в   произведении  Платонова  -  с   правилом   русского
погребального  обряда,  предписывающим  вытаскивать  гвозди  даже  из  обуви
покойного (в гробу  не  должно быть  железных предметов).[54] Но,
таким образом, деятельность людей  в  Чевенгуре - как бы то же самое, что  и
подготовка к церемонии похорон!
     При этом автор дает нам  возможность взглянуть на ситуацию еще и иначе,
иронически.  Ведь,  с  одной  стороны,  необычный  в  данном  случае  глагол
изыскивать  вносит в  процесс тривиального доставания гвоздей смысл какой-то
особой ценности его - ср.:
     в) ,
     но, с  другой  стороны,  - смысл откровенной надуманности,  никчемности
этого процесса, ср.:
     г) [55]>,
или как во фразе: "Ну, это явный изыск".
     Вообще с подобными  раздвоениями авторского  отношения к изображаемому,
когда  уважение, заинтересованность и даже восторженный пафос,  направляемые
автором на действия  героев, соседствуют с иронией, сатирой и - чуть ли не -
издевательством над ними же, мы сталкиваемся при чтении Платонова постоянно!
     Еще один пример:
     Один крестьянин, человек  длинного тонкого роста, но с маленьким
голым лицом и девичьим голосом, привел своего рысака... (Ч)
     Но, собственно говоря, "длинным и тонким" обычно можно себе представить
названным:
     а) <или волос, или палец, или червя, или глист и т.п.>,
     А голой  естественно  было бы назвать  только  ту часть  тела,  которая
обыкновенно бывает чем-то прикрыта -  одеждой или  волосами (последнее - уже
переносное значение для "прикрывать"), т.е., например, что-то вроде -
     б) <лысины, груди, спины, рук, ног, задницы и т.п.>.
     Под голым лицом, по-видимому, имеется в виду
     в) лицо <с безволосым, не покрытым бородой  подбородком, что  вообще-то
нехарактерно для крестьянина 20-х годов>.
     В  результате у Платонова получается, что  рост  описываемого  человека
сравним с ростом какой-то  пресмыкающейся твари, а лицо - с тем, что следует
стыдливо прикрывать, как неприличное.



Фрагменты игры с советской "новоречью"

     Нельзя не подивиться и постоянным колебаниям языка Платонова в пределах
по  крайней  мере  двух   стилистических  отклонений   от  нормативного  для
литературного произведения языка  -  с  одной стороны, в направлении  к явно
возвышенному,  "высокому"  слогу,  а  с другой  - к сниженному языку, т.е. к
бюрократическим, канцелярским  оборотам и штампам, а также к  простонародным
(и даже обсценным) выражениям.
     В  статье Ю.И.Левина  отмечено,  как особый прием, постоянное вторжение
"низкого в высокое" в поэзии В.Ходасевича:
     ...низкое  сравнение действует как кодовый  переключатель, превращающий
то, что могло бы  восприниматься как  риторика и/или  стилизация, т.е. нечто
сугубо  литературное, далекое от реальной  жизни и потому  несерьезное,  - в
серьезное,  человеческое  и  насущное.[56]  Если  пользоваться...
ломоносовской  теорией  трех  штилей,  то   речь  здесь  идет  о  склонности
Ходасевича   говорить   о   возвышенных  предметах   низким,   или,   скорее
средне-низким стилем и, частично, об обратном явлении[57].
     Как будто ту же самую функцию выполняют постоянные смешения "низкого" и
"высокого"  стилей  и  у  Платонова.  Но  у  него  чаще бывает  так,  что  о
"низменных" предметах  говорится  "высоким"  языком, а  при этом  сам  выбор
"высокого"  стиля варьирует  -  от  церковнославянского  языка до  лексикона
коммунистической идеологии. "Переключения"  же  как такового - с  низкого на
высокое  и,  наоборот, с высокого  на  низкое вообще не происходит:  и то  и
другое даны вместе, присутствуют одновременно, нарочно сталкиваются в едином
высказывании.
     Мы  уже  видели,  что  Платонов  избегает  стандартных,   так  сказать,
стилистически  апробированных  в  литературе  способов  выражения мысли. Его
текст сочетает в себе, по выражению Горького, "особое  иронико-сатирическое"
отношение к  действительности. (Это  можно, пожалуй,  сравнить  с постоянной
атмосферой  "двустилистичности",  царившей, по  свидетельству Е.А.Земской, в
доме родителей М.Булгакова[58].)
     Ниже будут рассмотрены примеры, в которых происходит