- показал стиснутый кулак. - У них, пан посол, тоже не все ладно. Крымский
хан Ислам-Гирей уже косо поглядывает на Порту, сил набирает, давно думает,
как бы ему от султана отделиться, сам хочет великим царем быть, весь ясырь
и дань себе в мошну класть. И думает, что мы с войском ему в том помощь, а
турки его нами,  казаками,  стращают,  нас задабривают.  Вот как оно,  пан
посол,  все переплелось...  Хан не от чистого сердца пойдет с  нами против
шляхты,  у него одна мысль:  и шляхту обессилить, и нас связать по рукам и
по ногам...
     - Отменно все обдумал, гетман...
     Унковский одобрительно кивал бородой. Вправду, светлый ум у казацкого
гетмана.  Падет  впрах  дерево.  Не  будет  затенять ветвями своими  землю
Русскую. Но нужно время! Время и терпение!
     Договорились обо всем. Хмельницкий уже умерил свою горячность, понял:
московский посол  справедливо судит.  Не  все  сразу...  Стеснилась грудь.
Рванул рубаху. Отлетела пуговица. На шее напряглись жилы. Пан посол видит,
как тяжко ему.  Всюду беспорядок. Шляхта за свои имения когтями цепляется.
Посполитые ждут, что он им полную свободу даст. Митрополит одним глазом на
Варшаву поглядывает.  Оружия недостаток,  пороху мало,  заводы,  где  пули
отливали, разорены. Все на его плечах.
     Унковский сочувствовал.  Но  твердил одно:  терпение.  Надо  выиграть
время. Войны, конечно, гетману не миновать.
     Хмельницкий твердо сказал:
     - Я королю и литовскому  гетману  одно  скажу:  можем  и  миром  дело
покончить, но с тем, чтобы ушли от нас навсегда за те рубежи, как в давние
времена было,  при великих князьях киевских.  Как еще при Мстиславе.  А  в
подчинении и неволе жить народ наш не хочет. Коли не хотят миром покончить
дело - быть войне.  И не на год,  и не на два,  - говорил он уже не послу,
себе самому говорил.  - А нам,  пан посол,  где помощи искать в том святом
деле? Не в немецкой земле и не у турецкого султана, а только у московского
царя, у братьев наших русских.
     - Справедливы твои мысли и благочестием повиты:  держись их нерушимо,
и инако не будет, гетман.
     ...Поздно  ночью   оставил  гетман  посольское  подворье.   Унковский
проводил  его  до  ворот.  Оставшись один,  разбудил  подъячего,  приказал
записать беседу с  гетманом.  Заложив руки за  спину,  ходил по  горнице и
диктовал. Домашнев, зевая, сонно моргал припухшими веками и писал.


     ...Двадцать  третьего  апреля  великое  посольство русское  вместе  с
гетманским послом  Федором  Вешняком выехало из  Чигирина в  сопровождении
почетной свиты. Впереди везли гетманское знамя, за знаменем ехали трубачи,
за  ними  в  десяти  шагах  посол  Унковский верхом  на  коне,  подаренном
гетманом.  По  правую  руку  -  Тимофей,  по  левую  -  генеральный писарь
Выговский, сзади - Лаврин Капуста и Федор Вешняк.
     Следом  за  посольскими людьми  ехало  пятьсот  казаков личного полка
гетмана.  Били  тулумбасы,  трубили  трубы,  гетманский  бунчук  плыл  над
головами. В церквах звонили, как на праздник.
     За  Тясмином распрощались.  Унковский и  Вешняк  пересели в  открытый
возок на мягких рессорах и  поехали дальше.  Дорога их лежала на Черкассы,
Мошны, Михайловку, Киев.
     Тридцатого апреля  посольство въехало  в  Киев.  Унковский размашисто
крестился на золотые купола Печерского монастыря.


                                    12

     В  начале мая в Чигирине собрались полковники.  Прибыл Данило Нечай в
сопровождении сотни казаков и  среди них  -  Мартын Терновый.  Прискакали:
Иван Богун - из Винницы, Михайло Громыка - из Белой Церкви, Матвей Гладкий
- из  Миргорода.  Из  Умани приехал Осип Глух,  из  Корсуня -  сотник Иван
Золотаренко, из Чернигова - Небаба. Приехал из Киева Кричевский.
     В  городе стало  людно.  С  полковниками понаехало множество казаков,
сотников, есаулов, державцев... На улице или на площади не протолкаться.
     Гармаш потирал руки.  Товар на  полках таял,  как снег весной.  Текли
деньги в шкатулку Гармаша.  Талеры,  злотые,  ефимки,  гульдены, пезеты...
Брал все, лишь бы серебро или золото.
     В шинках - водочный дух, гомон, смех, песни...
     Снова весело в  Чигирине.  На Киевской улице,  в  домах под железными
крышами, уже неделю жили семиградский и волошский послы, вели переговоры с
гетманом.  Гамбургский негоциант Вальтер Функе этими днями тоже очутился в
Чигирине.  Несколько раз  видели его  повозку у  дома генерального писаря.
Поселился Вальтер Функе у Гармаша.
     Рада*  старшин  собралась  в  большой  палате  гетманской  канцелярии
вечером  седьмого  мая.  Гетман,  суровый  и  необычно  скупой  на  слова,
внимательно оглядел всех, сухо проговорил:
     _______________
          * Р а д а  - совет.

     - Рада тайная.
     Помолчал,  как надлежит.  Глядел куда-то  поверх голов.  Табачный дым
щекотал  ноздри.  Набил  и  себе  трубку,  прикурил от  свечки,  услужливо
поданной Выговским. Затянулся едким дымом. В зале было тихо, только слышно
было, как тяжело, с присвистом дышал Гладкий.
     - Собрал я вас,  панове,  дабы оповестить,  что король объявил против
нас посполитое рушение и  уже подписал виц.  То  для нас,  полковники,  не
неожиданность,  хотя  в  Переяславе  сейчас  находится  королевский посол,
который направляется сюда.  И  тот  посол,  как  отписал мне Павло Тетеря,
прибыл будто бы  для мирных переговоров,  но  это лишь выдумка иезуитская,
чтобы наше внимание усыпить. Как скажете, полковники, как быть дальше?
     Сел,  положив  перед  собой  булаву,  погасил большим,  пожелтелым от
табака пальцем трубку.
     - Как ты мыслишь, гетман? - спросил Иван Богун, поднявшись с места.
     - Мыслю так,  -  Хмельницкий встал,  - мыслю итти навстречу коронному
войску и  не ожидать его в  наших пределах.  Татары готовятся в  поход.  С
татарами встретимся в степи и проведем их вдоль рубежей наших, чтобы селам
и городам беды не чинили.  Войне быть непременно.  Избежать ее возможности
нет.  Шляхта положила себе уничтожить нас  вконец,  это должны мы  помнить
крепко.  Так позволите ли мне, полковники, выдать универсал - всем полкам,
конным и  пешим,  и  пушечным куреням собираться в  поход,  а когда какому
полку итти и куда итти, о том будет универсал особый.
     - Добро,  - сказал первым Нечай, поднялся, едва не упершись головой в
потолок, поднял пернач и, улыбаясь, повторил: - Добро.
     - Добро! - проговорил Богун, подымая пернач.
     - Добро! Добро! - один за другим говорили полковники.
     ...Главное началось после рады.
     Гетман с каждым полковником говорил особо. Каждому втолковывал, что и
как  должен  делать.  Постепенно  Чигирин  пустел.  Нечаю  приказано  было
отправить  казаков  из  своего  полка на Дон с гетманской грамотой,  звать
донцов итти сообща походом.  Нечай задумался: кого послать? Выбрал Мартына
Тернового.  Позвал его к гетману. С гетманом Терновый говорил впервые. Шел
за Нечаем,  и казалось ему,  полковник слышит,  как стучит его  сердце.  В
тесной горнице за столом сидел гетман.  Приветливо улыбнулся казаку, пожал
руку. Нечай уселся сбоку.
     - Садись, казак.
     Мартын сел на краешек скамьи.
     - Крепче усаживайся.  Ежели так  в  седле держишься,  плохой из  тебя
ездок...
     От  шутки  стало  легче на  сердце.  Мартын не  мог  отвести глаз  от
гетмана,  следил за  каждым его движением.  Заметил,  как набежали на  лоб
морщины, рытвинами легли над бровями.
     - Ехать тебе,  казак,  на  Дон.  Повезешь грамоту мою атаманам Войска
Донского.  Читай ту грамоту по станицам. Кто в одиночку захочет итти к нам
- челом бей,  благодарствуй.  И  кто сотнями,  вместе с атаманами,  -  бей
челом.  В грамотах все написано.  А на словах говори: войне быть, король и
паны снова идут на нас,  да не одни,  а с ними рейтары, нанятые в немецких
землях,  с  ними  пушки,  мушкеты  и  все  дьяволы из  пекла...  -  Гетман
расхохотался. - Видишь, казак, как страшно? Расскажи там, на Дону, братьям
нашим, каково житье под шляхтой, как ругаются иезуиты над верой нашей, как
льется кровь на землях украинских...  Скажи донцам: вместе на Азов ходили,
вместе пойдем воевать короля и шляхту, за веру нашу и волю.
     Задумчиво прищурил глаза, замолчал.
     - Как звать? - спросил гетман после недолгого молчания.
     - Мартын Терновый, пан гетман.
     - Откуда родом?
     - Из села Байгород.
     - Реестровый?
     - Нет, пан гетман, посполитый Корецкого...
     - Вот видишь, Корецкому не терпится снова тебе на шею ярмо надеть.
     - Известно...  -  отозвался Мартын и,  сам не зная,  как это сталось,
сказал:
     - Я,  батько,  универсал твой еще  в  прошлом году по  селам читал...
Тогда и я пошел в казаки...  - От этих слов сразу легко стало на сердце. И
гетман показался таким же простым,  обыкновенным казаком, как все. Мартын,
осмелев, спросил, точно у старшего товарища:
     - А как после войны будет?
     - О чем думаешь?
     - Кто в казаках останется, а прочие как?
     Хмельницкий разгладил усы и, понизив голос, спросил:
     - А ты как думаешь, Терновый?
     - Я так рассуждаю:  кто хочет - тот пусть в казаках остается. Казаков
столько,  чтобы  рубежи стерегли от  татар  или  панов...  А  посполитые -
вольными... Так все по селам толкуют...
     Как бы повторяя слова Мартына, гетман задумчиво проговорил:
     - Кто  хочет,  пусть тот в  казаках остается,  а  посполитые вольными
будут... Так по селам люди толкуют?
     - Так в твоем универсале написано, пан гетман.
     - Так будет,  Мартын Терновый.  - Гетман встал и подошел к казаку.  -
Так должно быть. Только, чтобы все это было, надо шляхту одолеть.
     - Одолеем! - горячо выговорил Мартын.
     - Ты  расскажи на  Дону,  как  Корецкий у  вас  в  Байгороде пановал,
расскажи... - посоветовал гетман.
     - Я расскажу, - пообещал Мартын, - мне есть о чем рассказать.
     - Что ж,  Нечай,  -  обратился гетман к полковнику, - казак толковый,
пускай едет с  богом.  Да чтобы не мешкал.  С ним еще поедет Иван Неживой.
Вот и довольно. Прощай, Терновый Мартын.
     Крепко пожал руку, под бок толкнул:
     - Добрый когда-нибудь полковник из тебя будет.
     ...Из Чигирина во все концы Украины развозили гетманские универсалы.
     Ночью у городских ворот дозорные останавливали конных, спрашивали:
     - Куда и по какой справе?
     Один был ответ:
     - Универсал гетмана,  -  и  показывали пергаментный свиток с печатью,
привешенной на шнурке.
     Державцам гетмана велено было к половине июня собрать чинш по полкам.
С  мещан в  городах взять по  два злотых и  двенадцати грошей со  взрослой
души,  чинить  коштом  городов  и  сел  плотины и  добавочно -  с  каждого
владельца дома под железной крышей брать по  пять злотых,  под черепицей -
по три злотых, под соломенной - один злотый.
     В селах,  - сказано было, - взять с каждого хозяйства одну мерку ржи,
одну мерку пшеницы,  одну мерку овса да  полмерки соли.  На  город Чигирин
наложено было четыреста пятьдесят злотых,  на Киев - две тысячи из средств
магистрата,  на Чернигов -  триста пятьдесят, на Умань - пятьсот, на Белую
Церковь - пятьсот пятьдесят...
     Пыль  стояла  на  шляхах.   Выпадет  дождь,  прибьет  слегка.  Солнце
проглянет -  и  снова  пыль.  На  заводе под  Конотопом,  который содержал
русский купец Федотов,  день и ночь не гасили печей -  отливали ядра.  Еще
горячие, насыпали на возы, отправляли в Чигирин и в Белую Церковь.
     ...И уже нельзя было держать в секрете, что войско готовится в поход.
Еще не читали универсал гетмана по городам и  селам,  но уже пустели села,
города и хутора. Ремесленники бросали свои мастерские; сапожники, портные,
столяры,  винокуры,  бровары*,  посполитые из  сел,  где  еще  хозяйничали
шляхтичи,  -  все кинулись в казацкие полки,  все,  кому дорога была воля.
Никто уже не мог думать только о  своей хате,  ибо знал,  что пламя войны,
вспыхнув над краем, не минует и его собственного дома.
     _______________
          * Б р о в а р ы  - пивовары.

     В  тот  год,  может  быть,  как  никогда до  того,  гетман понял силу
народного единства.  Никогда он еще не был так деятелен: писал универсалы,
принимал торговых людей, приказывал, просил, угрожал, требовал.
     В гетманской канцелярии от зари до поздней ночи полно было народу.
     Шли из Путивля и Севска обозы за обозами.  Везли муку и зерно. Гетман
велел все  скупать у  купцов за  счет  войсковой казны и  сразу отсылать в
войско. Наведался в гетманскую канцелярию и Гармаш. Его заботило свое. Мог
явиться,  в случае неудачи предстоящей войны, владелец его дома в Чигирине
шляхтич  Волкович.  Гармаш  тоже  был  заинтересован в  победе.  Кинулся к
Выговскому,  сказал,  что хочет помогать. Тот посоветовал еще обратиться к
Капусте.  Гармаш быстро договорился с городовым атаманом,  взял грамоту за
гетманской подписью и  послал своих  людей  в  Конотоп к  купцу  Федотову,
возить ядра и порох.
     В  первых числах июня дозорные перехватили на  границе двух жолнеров,
переодетых монахами. Под рясами за пазухой нашли у них письма к канцлеру в
Варшаву. Одно - от шляхтича Миколы Остророга, другое - от польного гетмана
Фирлея.
     Письма с монахами вместе привезли, загоняя лошадей, в Чигирин. Гетман
прочитал, что писал канцлеру Фирлей. Среди жалоб на новые бунты посполитых
было и такое:  <Тяжелее всего то, что мы не можем получить верных известий
о врагах.  Добыть шпиона -  дело невозможное, а от пленных ничего не можем
добиться ни лаской,  ни пыткой.  Потому живем,  ваша милость,  в  ожидании
неведомого>.
     Хмельницкий читал вслух. Слушали Выговский и Лисовец.
     - Видишь, - сказал гетман писарю, - а ты что... - он не договорил, но
Выговский знал - что.
     - Народ  какой,  какие  люди!  -  глаза  гетмана  загорелись.  -  Вот
послушайте,  что  Остророг пишет:  <Очень трудно найти  шпиона между  этой
Русью, а если и добудешь языка, так хоть жги его, а правды не скажет...>
     Гетман приказал: монахов отпустить, возвратить им письма, пусть везут
Оссолинскому.
     Дрожащих от страха монахов привели к гетману.
     - Вот что,  панские слуги,  -  дарую вам жизнь на первый раз,  берите
письма и  везите их  канцлеру.  Поклон от меня его милости,  -  усмехнулся
гетман, - скажите, может, скоро встретимся.
     Казаки доставили монахов на рубеж и отпустили с миром.


                                    13

     События развивались,  как ожидал Хмельницкий.  С  юга подходила орда.
Орду вел сам хан Ислам-Гирей, его братья Нураддин и Калга. Сто тысяч татар
были разделены на отряды, каждый по сотне всадников, и при каждом всаднике
- две запасные лошади.
     Татары передвигались по ночам, днем отдыхали. Далеко от степи слышали
люди,  как  по  ночам стонала земля.  Орда  шла  на  запад,  приближаясь к
Животову.
     Полки гетмана двигались на  Волынь,  стараясь выйти на  рубежи прежде
коронного войска. В авангарде гетманской армии шел полк Данилы Нечая.
     Мартын Терновый уже  успел возвратиться с  Дона.  Привел он  с  собой
тысячи  сабель  под  началом  казацкого атамана  Алексея Сторова.  Донские
казаки  с  охотой  откликнулись на  грамоту гетмана.  В  станицах на  Дону
говорили:
     - Не впервой вместе с запорожцами волю защищать...  С ними и на Синоп
ходили,  и  поганых турок били,  с ними Азов брали и Кизы-Кермень жгли.  И
теперь поможем им выгнать шляхту с русской земли...
     В трудный час выдержала испытание старая дружба, рожденная в битвах с
чужеземцами.  Как и прежде,  пришли донцы на помощь украинским казакам. От
станицы к  станице летела молва:  зовут украинские казаки на помощь.  И на
эту молву всем сердцем откликался Дон.
     Из полка Данилы Нечая поехал на Дон вместе с  Мартыном Терновым казак
Семен Лазнев, в прошлом житель станицы Хоперской.
     - Хочу на родине побывать, - попросился он у Нечая.
     - Может, навсегда от нас? - спросил Нечай.
     - Нет,  полковник,  от вас уже не уйду. Для меня что Днепр, что Дон -
одинаковы стали.  Родителей проведаю,  а то,  может, и не доведется больше
повидать. Война не за горами, а где война, там и смерть бывает.
     Нечай согласился:
     - Езжай, казак, поклонись от нас тихому Дону.
     Три дня гостил Лазнев с  Мартыном и  сотником Иваном Неживым в  своей
станице Хоперской. Старый Лазнев при встрече обнял сына и сурово пошутил:
     - Уж не с того ли света воротился, сынок?
     Мать плакала от радости, крестила сына ежеминутно.
     На подворье и  в дому у Лазнева толпилась вся станица.  Всем хотелось
повидать Семена и  его запорожских побратимов.  Приходили и  стар и  млад.
Лазнев  рассказывал.  Перед  глазами станичников вставали далекие города и
села,  дикая степь, битвы, тревожная жизнь людей, упорно и смело борющихся
с темной силой вражеской.
     Из  станицы Хоперской сто пятьдесят конных ушло с  Лазневым на помощь
украинцам.  Выезжали на  рассвете,  солнце еще не всходило.  Тянул с  Дона
свежий  ветер.  Семен  Лазнев поцеловал мать,  обнялся с  отцом.  Мартын и
Неживой низко,  до земли, поклонились. Старая мать Семена перекрестила их,
обняла.
     Вскоре  набралось  шестьдесят сотен  добровольцев.  Царские  державцы
Трофимов  и  Вилков  передали наказному атаману  Войска  Донского Войтову:
казакам препон не  чинить,  кто  хочет,  пусть идет  вольно.  Если  бы  не
Поляновский договор о  вечном мире,  сказали они,  то  и  царские стрельцы
пришли бы на помощь гетману Хмельницкому.
     В  первых числах июня  донские казаки прибыли в  Чигирин.  Весь город
вышел  в  поле,  навстречу  им.  У  ворот  города  казаков  встречали  сам
Хмельницкий со  старшиною.  Атаман  Алексей  Старов  протянул гетману свой
пернач:
     - Бери и володей нами, - сказал громко.
     Хмельницкий принял пернач.  Поцеловал его на глазах у  всего войска и
возвратил атаману. Затем оба они сошли с коней, обнялись и расцеловались.
     Вечером  на  майданах  пылали  костры.  Коштом  гетманской канцелярии
выставили пятьдесят бочек меда  и  тридцать бочек горелки.  Запах жареного
мяса стоял над Чигирином. Слепой лирник, окруженный донцами и запорожцами,
пел:

                       Утверди, боже, люд царский,
                       Народ христианский,
                       Войско Запорожское,
                       Донское,
                       Со всею чернью Днепровою,
                       Низовою,
                       На многие лета,
                       По конец века...

     Со  стен  замка  в  честь  гостей  палили  пушки.  Охмелевший звонарь
Гервасий ударил в колокола, точно на церковный праздник.
     Атаман Старов и сотники Малыгин, Орлов, Пятихатный ужинали у гетмана.
Многое было помянуто в тот вечер.  И походы на Кафу, и стены Трапезунда, и
керченская крепость,  и лютые штормы во время похода на Синоп, и битва под
Цецорою, и осада Замостья, и баталии под Желтыми Водами и Корсунем.
     - Видишь,  сколько раз  вместе  кровь  проливали,  -  сказал  Алексей
Старов, - потому и теперь порешили - притти тебе на помощь, гетман. Весьма
достойное намерение твое -  присоединиться к царству Московскому...  Будем
мы, русские люди, все купно - никто нас тогда не сломит...
     - Того  жажду всей душой,  -  отозвался Хмельницкий.  -  Твоя правда,
никто тогда не в  силах будет нашу волю отнять.  Одна лишь важная забота у
меня сейчас - как бы войско королевское одолеть. Татары, сам знаешь, какие
союзники? Но должен держать их при себе, иначе король и паны толкнут их на
меня.
     - Ничего,  - утешил Старов, - королевское войско одолеешь, тогда и за
татар возьмемся.  Не впервой нам с тобою их воевать. Они об одном думают -
не дать нам объединиться,  чтобы жили мы в ссорах и спорах,  а тогда легко
им  будет грабить земли наши.  Ты этих союзников,  Хмельницкий,  берегись.
Шакал орлу не товарищ.
     - Твоя правда, - ответил гетман.
     Посоветовался  со  Старовым,  решил  написать  универсал  к  польским
посполитым, чтобы поднимались они на панов своих.
     - Ты им напиши,  -  говорил Старов,  -