по свету. Ведь не из любви
к  путешествиям  ездят  сюда,  в  Чигирин,  чужеземные  послы  из  дальних
заморских краев? Но именно теперь он ощущал временами какую-то стену между
собой и полковниками.  Он чувствовал,  что не все они понимают как следует
широту его замыслов и глубину его забот.
     Пора им уразуметь,  что одною саблею не добудешь навеки волю Украине.
Не  в  сабле только сила.  Этой ночью он  твердо решил доказать это  своим
полковникам.  <Эх,  кабы десяток лет с плеч!> - печально думал Богдан. Да,
он хотел бы сейчас быть моложе. Как это было нужно ему! Вот он видит перед
собой белые стены городов,  окруженные пышными садами,  суровые крепости с
неприступными башнями, тихие села посреди бескрайных полей, колосящихся от
края до  края неба.  Видит спокойные и  величавые реки,  несущие на  своих
водах суда,  полные товаров, изготовленных в его стране, и повсюду веселых
людей,  сильных,  трудолюбивых, с лицами, сияющими счастьем и довольством.
Но пока все это колыхалось на обманчивых волнах мечты,  а действительность
выбрасывала его на жесткую землю,  и он должен был,  волей-неволей,  снова
возвращаться мыслями ко  всем  тяжелым,  будничным делам,  к  заботам,  на
которые нехватало ни дня, ни ночи.
     Беседуя сам  с  собой,  он  признавал,  что такого размаха событий не
предвидел.  Нет!  Однако уже  после  Корсунской баталии,  когда он  разбил
наголову  польское войско  и  взял  в  плен  коронного гетмана  Потоцкого,
главного начальника всех польских сил,  -  он  уже  тогда понял,  что дела
пойдут далеко.  И  если бы  не  измена хана под Зборовом,  если бы  хитрый
Ислам-Гирей не  сговорился за  его спиною с  канцлером Оссолинским,  разве
пришлось бы  ему  теперь  мудрить над  реестрами,  писать  льстивые письма
королю и воеводе Киселю,  заигрывать с султаном?  Нет, дорога одна. Только
одна.  Только в крепком и нерушимом единении с русским народом. Московский
царь - одна надежда. Кто в силах будет разорвать союз Украины с Московским
государством? Никто!


     ...Не спится этой ночью гетману.  Сон бежит от него.  Хотя знает  он,
что  завтра  предстоит  много  докучных  дел,  и  в голове будет свинцовая
тяжесть,  и лучше бы заснуть и забыть всю эту суету и  заботы.  Но  нельзя
забыть.  Эх, если бы вместе с Москвой стать на защиту своей воли, не нужны
были бы ни хан,  ни султан,  и король сидел бы смирно за Вислой.  Когда же
конец будет Поляновскому миру?!  А какой ценой покупает он дружбу с ханом?
Вспомнилось давнее:  как посылал Тимофея в Бахчисарай, его головой ручался
за  успех баталии под Желтыми Водами.  Сколько капканов расставляли враги!
Вот теперь они хотят толкнуть его вместе с ханом на  Москву.  Далеко  идут
замыслы варшавских панов. Последнюю надежду хотят у него вырвать.
     Богдан резко поднимается с постели.
     - Джура! - зовет он. - Огня!
     Заспанный джура входит в опочивальню,  вносит светильник и ставит его
на стол.
     - Ступай, Иванко! Спи!
     Джура  исчезает  за  дверью.  Гетман  в  одной  рубахе  и  исподниках
наклоняется над  столом,  разворачивает карту.  Верная рука у  грека.  Вот
лежит перед ним,  расчерченная на  листе пергамента,  его отчизна,  степи,
леса,  города,  дороги  и  реки.  И  со  всех  сторон рубежи обнажены,  не
прикрыты, все как на ладони - приходи и владей.
     И  снова его взор устремлен на север и восток,  туда,  где начинаются
московские земли.  Туда  летит  мысль  его,  полная надежды.  Долго глядит
Хмельницкий на карту и уже видит на ней не узкие синие полоски,  не точки,
а реки и города,  села,  знакомые очертания Украины, какую он знал и какою
хотел бы вскоре увидеть. Вот оно, Дикое Поле, засеянное казацкими костями,
политое казацкой кровью,  вот  пороги  днепровские,  хищный и  прожорливый
Ненасытец,  дикий  Чаклун...  Вот  Каменец,  над  которым реет  знамя Речи
Посполитой.  <И  еще долго будет реять>,  -  с  горечью думает он.  И  вот
крохотный хутор Субботов, с которого все началось.
     И снова в мыслях Елена.  На что намекал Лаврин? Может ли статься это?
Нет,  пустое!  Такой уж у Капусты нрав.  А все же,  пожалуй,  не следовало
снова сходиться с Еленой.  Надо было побороть себя. Неужто не мог? Не мог!
Он признавал это с обидой и горечью.  И снова глаза остановились на карте.
Карта волновала мысль и будила надежды.  Но и Елена не выходила из головы.
А что,  если Капуста знает больше?  Что тогда?  Неужели и сюда, в его дом,
проникли проклятые иезуиты? Задрожали руки. Будет! Он не мог дольше ждать.
Он  должен знать  сейчас же,  немедленно.  Поспешно одеваясь,  он  кликнул
джуру:
     - Живей коня седлай!
     Вышел на крыльцо.  Хмурое небо нависало над землей.  В  воздухе резко
пахло дождем.
     Прибежал встревоженный Капуста.
     - Куда, гетман, среди ночи?
     - В Субботов, - процедил сквозь зубы гетман.
     - Я с тобой.
     - Не надо, - ответил сурово и, твердо ступая, пошел прочь.
     Капуста  остался  один  на  крыльце.  Прислушивался к  быстрым  шагам
гетмана.  Переговаривались во  дворе казаки.  Фыркали лошади.  Послышалось
приказание:
     - Коня гетману!
     Вскоре  конский топот  прозвучал в  ночной тишине.  Капуста задумчиво
покачал головой. Может, и лучше, что поскакал.
     ...Гетман торопился.  Он  должен знать правду.  Казалось,  правда уже
перед  ним.  И  когда он  проскакал в  поспешно распахнутые ворота,  когда
спрыгивал с  коня,  опершись рукой  о  плечо  джуры,  когда бегом бежал по
длинным сеням и изо всех сил толкнул дверь в опочивальню Елены, - так, что
засов жалобно лязгнул и  отлетел,  -  он  все  еще верил:  вдруг возникнет
особенная правда и словно порывом ветра унесет заботу и сомнения.
     Он стоял над постелью,  видел испуганное лицо Елены. Руки ее тянулись
к нему,  и что-то бессвязное шептали ее губы. А он, нагнувшись, заглядывал
ей  в  глаза  и,  кроме  страха,  ничего в  них  не  видел.  Нет,  в  этих
зеленоватых,  с  недобрым блеском глазах не было ответа на то,  что мучило
его.  Не  было  правды,  которую  он  искал.  И,  подчиняясь другой  силе,
державшей его подле этой женщины, он, побеждая в себе стон и боль, ответил
горячо на ее объятия. И только потом, на рассвете, укоризненно спросил:
     - Зачем ты сказала венецианцу о моей поездке в Белую Церковь?
     Всплеснула руками, ахнула:
     - О, Богдан, не брани, не гневайся! Просто с языка сорвалось. И Крайз
мне говорил - не надо было болтать. Он был при той беседе.
     Елена раскаивалась,  и он верил ей.  Капуста что-то перемудрил.  Рано
утром  Хмельницкий  вернулся  в  Чигирин,  приказав  Елене  оставаться   в
Субботове.
     Днем гетман дал прощальную аудиенцию венецианскому послу.  Вимина был
щедр на похвалы. Восторгался:
     - О великих делах на Украине должна знать Европа.
     - Мы ожидаем поддержки в нашей борьбе за волю и веру народа нашего, -
сказал гетман.
     Вимина промолчал.  Потом,  начав издалека,  намекнул на  расположение
гетмана к  Москве,  затронул его дела с Портой.  Это уже он говорит не как
посол,   -   подчеркивал  Вимина.  Он  -  искренний  друг  гетмана,  хочет
посоветовать держаться дальше  от  турок:  дружба  с  ними  может  вызвать
недовольство  в  Европе  и,   прежде  всего,   у  австрийского  императора
Фердинанда III.  Поляки просят заем у императора.  Он,  Вимина,  знает это
доподлинно и  в  знак своей искренности расскажет об  этом гетману.  Можно
кое-что сделать, и Речь Посполитая денег не получит.
     Хмельницкий улыбнулся:
     - Пусть знает пан  посол,  что поляки заем уже получили.  Папа немало
помог в этом.
     Вимина понял,  что поступил опрометчиво. Относительно займа следовало
молчать. Если гетман уже знает о нем, то, наверное, знает также, что такой
же заем вскоре даст Польше и Венеция.
     - Украина мыслима сильной в  мирных отношениях с Речью Посполитой,  -
замечает Вимина  осторожно.  -  С  Московским царством трудно  будет  союз
заключить.
     Вимина  открыл  табакерку  и  двумя  пальцами  осторожно взял  щепоть
табаку. Не уронив ни крошки, втолкнул в ноздри.
     - Видит бог, - ответил гетман, уставясь в потолок, - все мои старания
направлены только на то,  чтобы достичь длительного и постоянного согласия
с королем. Но, видно, паны Потоцкие и Вишневецкие того не хотят. А русские
люди - братья нам. Сие ведомо пану послу. Тут одна доля и одна правда.
     Гетман понимал:  венецианец нащупывает,  на кого он будет опираться в
предстоящей войне с Польшей.  У венецианца своя цель -  сделать все, чтобы
казачество помогло ослабить турок. Хмельницкий сказал:
     - Не слыхал я в последнее время: как у вас война с турками?
     Вимина  развел руками.  Широкие рукава кафтана сдвинулись и  обнажили
волосатые запястья.  Война как война.  Фортуна изменчива. Это хорошо знает
гетман, как великий полководец.
     Так  шла  беседа.   Учтивые  слова,   полные  взаимного  уважения,  и
неизменная ласковая, дружеская улыбка на губах.
     Выговский сидел за  столом молча.  Генеральный писарь не вмешивался в
разговор.  Вимина убеждался: все важные дела решает сам гетман. У него уже
составилось мнение о гетмане и Украине.  Он мог бы сказать, что мнение это
скорее было в  пользу гетмана,  чем в пользу союзников Вимины,  правителей
Речи Посполитой. Старый дипломат видел в гетмане новую и могучую силу.
     Беседа завершалась пустыми словами.  Невесело было на душе у  Вимины.
Знал он,  что не встретит ласкового приема в Венеции.  Бесплодно кончалась
его миссия на Украине.
     Прощаясь, Хмельницкий сказал:
     - Низкий поклон вельможному властителю прекрасной Венеции.
     Вимина заметил,  что  гетман прекрасно знает  латынь.  Можно было  бы
заговорить об этом,  продолжить беседу. Но гетман уже поднялся. Посол тоже
встал.  Гетман вышел из-за стола.  Вимина раскланялся. До двери гетман его
не  проводил.  Вслед за послом шел только Выговский.  Дворцовая стража при
появлении венецианца откинула пики  вправо.  Все  было как  при  настоящих
княжеских дворах. Вимина неторопливо прошел к своей карете. Надевая шляпу,
загадочно проговорил Выговскому:
     - Этот год еще пройдет для вас спокойно, - и сел в карету. Поклонился
еще раз, улыбнулся.
     Карета  тронулась.  Откинувшись  на  подушки,  Вимина  вздохнул.  Ему
предстоял долгий путь.


                                    12

     ...Альберт Вимина собирался в  дорогу.  Миссия его  при  гетмане была
закончена.  Что мог - сделал. Оставалась еще встреча с венецианским послом
в  Варшаве,  графом Кфарца.  Там же,  в Варшаве,  придется вести длинные и
нудные переговоры с папским нунцием,  преподобным Торресом; последнее мало
тешило Вимину,  но  такова была его служба посольская:  делай не  то,  что
желаешь,  а  то,  чего  требуют интересы державы.  Держава!  Вимина горько
улыбнулся.  В  этом  году  Венецианская  республика  и  ее  дож  не  могли
похвалиться особенными успехами.  Можно ли и  надо ли было обвинять в этом
послов  Республики?  Окончилась тридцатилетняя война,  истомленные битвами
государства жаждали  мирной,  спокойной жизни.  В  Европе  подымали  голос
жители городов. Ширились цехи, и ремесленники начали проявлять все большую
и большую непокорность, требовали новых законов.
     Альберт Вимина прибыл в  земли Украины,  ожидая,  как  ему говорили в
Варшаве, увидеть здесь пустыню, варварство и дикость. Посол только головой
покачал, вспомнив теперь эти предостережения. Сказать правду, он ехал сюда
с тревожным сердцем, но графу Кфарца нельзя было отказать в прозорливости.
     - Там  растет новая сила,  -  напутствовал его  Кфарца год  назад,  -
вскоре она подсечет основы Крымского ханства, а про Речь Посполитую нечего
и  говорить,   -  Украина,  несомненно,  освободится  из-под  королевского
протектората.  Во главе восстания,  синьор Вимина,  стал человек,  который
хорошо знает,  что ему нужно,  он тесно связал свои замыслы с народом края
своего.  Оттоманская империя весьма  заинтересована в  Хмельницком,  война
султана с нами может получить другую окраску,  если мы втянем Хмельницкого
в борьбу против турок. Возможно, вам посчастливится, даже самые переговоры
об этом могут повлиять на поведение султана...
     Все  оказалось  так,  как  говорил  Кфарца.  Но  одно  непредвиденное
обстоятельство спутало  все  карты.  Гетман  вел  переговоры с  московским
царем.  Когда Вимина собирался в  Чигирин,  об этих переговорах и  в самой
Речи Посполитой ничего не было известно,  но теперь венецианец знал о них,
и  потому необходимо было принять меры.  Альберт Вимина не  смог разведать
доподлинно, о чем речь шла в этих переговорах, но решил, даже не добившись
разлада между гетманом и Портой, возвратиться в Венецию. Он предчувствовал
возможное в  близком  будущем путешествие в  Московию и  теперь  был  даже
уверен,  что это необходимо. На многое ему открыл глаза генеральный писарь
Выговский.  Дальновидный Вимина знал  цену талерам и  знал,  что  обещать,
чтобы вызвать у генерального писаря охоту к откровенным беседам.
     Да!  Взор и помыслы гетмана были направлены к московскому Кремлю.  На
этот счет у  Альберта Вимины не  было никаких сомнений.  Теперь оставалось
досконально разведать,  как  смотрит на  это  Москва.  И  если  там  бояре
настроены в пользу Хмельницкого, тогда...
     Мысль оборвалась.  Посол не хотел сейчас больше думать. Он прибудет в
Варшаву,  и  они с  графом Кфарца усядутся за  стол.  Они будут беседовать
долго и обстоятельно,  и,  возможно,  в этой беседе родится истина и можно
будет сделать вывод относительно дальнейшей политики на Украине.
     У Альберта Вимины был хороший обычай:  закончив какое-нибудь дело, он
любил оглянуться назад.  Так он поступил и теперь. Венецианский посол имел
склонность к  письму и  в  былые годы  мечтал даже о  славе пиита.  Судьба
уготовила ему  иной  путь,  однако  склонность к  письму  пригодилась и  в
дипломатии.
     Чтобы не  забыть важного и  отделить его от второстепенного,  Альберт
Вимина  заглянул  в  свой  дневник.  В  тихий  июльский  вечер  не  мешало
перелистать страницы переплетенной в кожу,  довольно толстой книги. Вимина
читал:
     <М а й,   п я т о г о   д н я.   Вчера   имел   аудиенцию  у  гетмана
Хмельницкого.  Перед тем  собрал о  нем некоторые,  заслуживающие доверия,
сведения.  Гетман  -  по  происхождению сын  небогатого шляхтича,  который
подвергся изгнанию и  лишен был дворянского звания.  С  юных лет он  тесно
связан со своим народом. Образование получил хорошее, в городе Ярославе, в
коллегиуме иезуитов.  Женат  на  женщине,  в  которую влюблен без  памяти.
История сия  весьма романтична.  Женщина эта  была  до  того  супругою его
личного врага,  польского старосты Чаплицкого.  Молва идет,  что она умна,
коварна и  мстительна.  Я  этого не знаю,  еще не имел случая увидеть ее и
беседовать с нею.  Надо будет поинтересоваться. У гетмана от первого брака
двое сыновей -  Тимофей и Юрий,  дочери -  Степанида и Катерина, последняя
замужем за братом его генерального писаря, Данилой Выговским.
     Роста гетман  скорее  высокого,  нежели  среднего,  широк  в  кости и
крепкого сложения.  Речь  его  и  способ  управления  показывают,  что  он
обладает  зрелым  суждением  и  проницательным умом.  Встретил меня гетман
дружески,  свободно беседовал со мной  по-латыни.  Я  был  весьма  удивлен
скромностью его домашней обстановки.  Самый дом,  где он живет в Чигирине,
красив и просторен, но кабинет его прост, здесь нет никакой роскоши, стены
лишены  всяких  украшений,  для  сидения  стоят  грубые деревянные скамьи,
покрытые кожаными подушками;  за дамасским пологом видна постель, накрытая
парчевым покрывалом,  над нею ковер, на ковре висит сабля и два пистолета,
в головах висит лук.  Я довольно нескромно рассматривал  все  это,  а  он,
заметив,  казалось,  мое любопытство,  делал вид,  что не замечает его.  В
обращении,  и не только со мною,  гетман мягок и прост,  чем привлекает  к
себе любовь и уважение простых людей, но, с другой стороны, он держит их в
повиновении и строго взыскивает за провинности.
     Всем,  кто  входит в  его  комнату,  он  пожимает руку и  всех просит
садиться, если они казаки.
     Спрашивал меня о Венеции,  о тамошнем житье.  Ни словом не обмолвился
про Речь Посполитую.  На мой вопрос, считает ли он себя подвластным королю
Яну-Казимиру, он прищурил глаз и уклончиво сказал:
     - Народ не считает так.
     - А вы, пан гетман? - настойчиво спросил я.
     Вместо ответа он спросил меня,  как мне нравится Украина.  Больше я к
этому вопросу не возвращался.
     Я заметил ему,  что он живет очень просто и скромно,  а я видел менее
значительных властителей, которые живут пышно и богато. На это он ответил:
     - Уже Сенека, господин посол, старался в своих сочинениях доказать, -
хотя и не следовал своему учению, ибо копил сокровища, - а все же старался
доказать,  что человек делается богатым не от приобретения богатств, но по
мере уменьшения жадности к ним.
     В  конце аудиенции он  уловил мой взгляд,  устремленный на деревянные
скамьи, и пошутил:
     - Кажется,  у  римлян такие  скамьи назывались субселлиа.  По  словам
Плутарха,  их  ножками были  убиты  братья Гракхи,  когда  задумали ввести
аграрный закон,  а  я ими убью тех,  кто вознамерится отобрать завоеванные
для народа привилегии.
     М а й,  д н я  д е с я т о г о. Был у генерального писаря Выговского.
Подарил  ему  ценный  перстень,  якобы  от  нашего  дожа.  Перстень писарю
понравился.  Долго тешился им и хвалил. Внезапно в комнату вбежал казак, с
волнением объявил:
     - Гетман!
     Выговский поспешно спрятал перстень в карман.  Поднялся. Вскоре вошел
гетман.  Лицо его было хмуро,  увидев меня, деланно улыбнулся, пожал руку.
На  Выговского глядел недобро.  Я  понял,  что  буду лишний,  поклонился и
оставил их.
     М а й,  д е н ь  п я т н а д ц а т ы й.  Гетман  пригласил  к  обеду.
Кроме меня,  были Лаврин Капуста,  московский посол - думный дьяк Григорий
Богданов,  Выговский и дипломат Силуян Мужиловский, недавно возвратившийся
из Москвы.  Сервировка не отличалась особой роскошью,  ели  без  салфеток,
слуги подавали каждому, по мере надобности, полотенце. Ложки, вилки, кубки
серебряные.  Но стол был не скуден.  Кроме пива, водки, меда, было и вино.
Гетман подчеркнул,  что это ради меня,  ибо сам он пьет только горелку,  а
порою мед.  Кушаний много,  и все были вкусные. За столом немало шутили. Я
мог  бы привести несколько тому примеров,  но краткости ради расскажу лишь
один.  Мой секретарь,  охмелев,  распустил язык и начал усердно восхвалять
величие  и чудеса города Венеции;  его внимательно слушали.  Наговорившись
вдоволь  о  красивом  местоположении,  о  дворцах,  мануфактурах  и   иных
богатствах города,  рассказчик прибавил,  что улицы у нас так широки,  что
самим горожанам случается заблудиться в них.
     - Ну,  нет!  -  возразил один казак.  -  Этим ты не хвались. Что твоя
Венеция!  Я  тебе скажу,  что то же и  со мною бывает в  этой тесной хате:
когда посижу немного за  этим столом,  так уже не  попаду в  двери,  чтобы
вернуться домой.
     Гетман  и  все  присутствующие весело  смеялись.  Сказал это  любимец
гетмана,  старый казак Иван Неживой,  участник многих походов, многократно
раненный.
     За обедом я  пытался завязать разговор с Мужиловским про Москву.  Тот
весьма  хвалил  город,   и   я   заметил,   что  гетман  стал  внимательно
прислушиваться,  хотя делал вид,  что беседует с Выговским. Но напрасно он
тревожился:  Мужиловскнй и сам держался осторожно.  Спустя некоторое время
засыпал меня вопросами про Венецию,  Вену, Варшаву. Так обед тот ни к чему
и не привел. Ели, пили, а дел никаких.
     М а й,  д е н ь  с е м н а д ц а т ы й.  Вспомнил,  что  еще  следует
записать.  Мужиловский,  отвечая на  какой-то  вопрос  Капусты,  несколько
повысил голос,  я только разобрал:  <На границе будут предупреждены>.  Что
это могло означать?
     М а й,  д е н ь  д в а д ц а т ы й.  Получил письмо от графа  Кфарц