И  глухая  обида
наполняет сердце Нечипора Галайды. Громыка молчит, и Нечипор уже знает: ни
за что на свете не напомнит он полковнику об этом дне.
     - Чего хочешь от меня?
     - Корову у  родителей моих в  поволовщину забрали,  -  глухим голосом
говорит Галайда, - прикажите воротить...
     - Вот что! Так не ко мне обращайся, к управителю...
     - Я вас прошу, добром прошу...
     - Ты что? Придержи язык! Прикажу на конюшне палками угостить... Пошел
отсюда!
     Громыка сделал шаг к Нечипору и гневно повторил:
     - Вон!
     - Под  Зборовом вы  иначе говорили со  мной,  пан  полковник...  -  У
Галайды дергались губы,  сорвался голос.  - Под Берестечком к своему столу
кликали. Теперь палками грозите... Рано в паны вышли, пан Громыка...
     Полковник рванул из-за спины руку и ударил Нечипора по щеке.
     - Ах ты, сволочь, бродяга! Есаул! Казаки!
     Джуру как ветром вымело.  У Нечипора в глазах потемнело. Пошатнувшись
от  пощечины,  он  увидел полковничью саблю на  кресле,  и  все дальнейшее
произошло молниеносно.  Когда есаул и  Приступа вбежали в  покои,  Громыка
навзничь лежал на ковре, с перерубленным горлом, а Галайда стоял над ним с
саблей в руке.


                                    9

     В  посольском приказе в Кремле посол гетмана Хмельницкого,  полковник
Иван Искра, говорил:
     - Изнываем в великих тяготах,  панове бояре,  войско королевское села
палит,  всех,  кто замечен в непослушании шляхте,  сажают на кол. Только в
феврале месяце на  Подолии сожжено двенадцать сел.  Ведомо вам  -  сейм  в
Варшаве не утвердил Белоцерковского трактата.  Сие означает -  скоро новое
посполитое  рушение.   С   крымским   ханом   король   ведет   переговоры.
Подговаривает его сообща ударить на нас,  чтобы гетмана с войском толкнуть
против Москвы. Пусть братская кровь льется, вот чего хотят...
     - Не беспокойся,  посол, - ближний боярин Василий Васильевич Бутурлин
чинно разгладил окладистую черную бороду.  -  Туркам выгодно, чтобы у Речи
Посполитой руки были связаны, пока султан с Венециею воюет...
     - Сие неоспоримо.  Но живем в непрестанной тревоге.  Единая надежда -
ваша  помога.  Гетман  дозволения просит послать посольство к  вам,  хочет
просить царя принять под  свою высокую руку войско наше со  всеми селами и
городами... - Искра, как подобает, помолчал минуту-две, потом продолжал: -
Король дозволил татарам в  счет  дани  брать  ясырь в  южных землях наших.
Перекопский мурза  больше шести  тысяч  жен  и  детей  в  ясырь  забрал...
Православных на галерах теперь,  как звезд в  небе...  Изнываем в тяготах,
панове бояре.  Одна  ваша помощь может спасти.  Еще  гетман велел сказать:
весной  должен начать поход,  дабы  предупредить войну.  Есть  вести,  что
польный  гетман  Мартин  Калиновский с  отборным войском движется на  нас.
Гетман Хмельницкий челом бьет,  чтобы в  том  разе,  если  фортуна от  нас
отшатнется,   дозволить  ему  со  всем  войском  отойти  в  земли  царства
Московского, а только королю и панам ляхам не поддаваться.
     Бояре -  Бутурлин,  Морозов,  Милославский, князь Прозоровский, дьяки
Алмаз Иванов и Григорий Лопухин - внимательно слушали Ивана Искру.
     - Сами,  панове бояре,  видите,  народ  наш  одного желает -  быть  с
русским народом воедино.  Сами видите,  в  каком большом числе идут в вашу
землю. Поляновский договор...
     Бутурлин только шевельнул плечом. Возразил:
     - Поляновский договор - дело не вечное!
     Иван Искра, сплетя пальцы рук, перегнулся через стол.
     - Униаты  силою  заставляют  людей  ходить  в   свои   церкви.   Нами
перехвачена   грамота    от    кардинала-примаса    униатскому    епископу
Климашинскому.   Писано  в  грамоте:  дескать,  в  каждой  проповеди  надо
оскорбительно о  православии говорить,  и православные обряды языческими в
том  письме названы.  Вот-вот дождемся,  что на  кострах начнут жечь наших
попов... В Дубне из православного собора икону с ликом спасителя выбросили
на мусор...
     Искра перевел дыхание, заговорил спокойнее:
     - Просит  гетман  оказать ему  сейчас помощь,  продать пушек  тяжелых
двадцать,  да  легких  пушек  числом  тоже  двадцать,  мушкетов  тысячу  и
гульденок двести. Могу ли быть в надежде?
     - Будь  в  надежде,  полковник,  -  Бутурлин кивнул головой.  -  Дело
неотложное, скоро решим. Великому царю о просьбе гетмана будет сказано.
     ...В  тот  день  велено  было  быть  у  царя  Алексея  Михайловича  в
Преображенском дворце  стрелецкому воеводе  Артамону  Матвееву да  ближним
боярам - Бутурлину, Милославскому и Морозову.
     Дьяк Алмаз Иванов,  затаив дыхание,  наклонив голову на правое плечо,
записал:
     <С пушечного двора боярина Морозова дать гетману Хмельницкому Богдану
пушек  числом  двадцать да  легких  пушек  числом двадцать тож.  Брянскому
воеводе князю Мещерскому и  путивльскому воеводе Хилкову -  дать  мушкетов
девятьсот, какие в их оружейнях для нового набора стрелецкого числятся>.
     Что затем было говорено,  дьяк не записывал.  Приговорили: посольство
от гетмана Хмельницкого в Москву может прибыть, царь с ним говорить будет.
     Про замышленный гетманом поход на Молдавию,  приговорили:  в сие дело
не вмешиваться,  а ежели король обратится,  тогда и обсудить. Хмельницкому
совет дали договора с  крымским ханом на  вечную дружбу не  заключать,  от
турок держаться в стороне.  Послам царя в Варшаве настаивать перед королем
- дабы  зла  казакам  не  чинил,  а  соблюдал Зборовский договор.  На  все
требования королевских послов  оказать  помощь  Речи  Посполитой,  двинуть
стрелецкие полки против гетмана Хмельницкого,  отвечать:  <Того не можем>.
Поляновским договором предусмотрена помощь  в  случае  нападения врага  из
чужих краев,  а тут война домашняя,  -  ведь и сам канцлер пан Лещинский о
событиях на Украине писал, что сие есть <беллюм цивиле>.
     Из-за  всех  этих  решений  возникало одно:  Поляновскому договору  -
конец.  Да  теперь уж  никто из бояр иначе и  не мыслил.  Шла речь только:
когда именно? А спешить в таком деле не следовало.
     Конец договора означал объявление войны.  Можно и  нужно было ожидать
создания новых союзов.
     Боярин Морозов был прав. Речь Посполитая уже сейчас нащупывала пути к
заключению военного  договора с  Крымом,  вела  переговоры в  Стокгольме с
шведскою королевою Христиной,  да  и  папа Римский не  замедлил вмешаться.
Принятие Хмельницкого с  войском и со всем народом под высокую цареву руку
будет первым и решительным шагом,  который положит конец Поляновскому миру
и  начало войне.  К  такой войне надо было притти не с голыми руками.  Два
десятка стрелецких полков дела не  решали.  Тут шла речь уже не  о  мелких
военных  стычках,  а  о  великих  баталиях,  в  которых придется рисковать
судьбою Московского царства.  Шла  речь  о  войне с  державою,  на  помощь
которой придет немало сил.
     Царь Алексей Михайлович, выслушав бояр, сказал:
     - Гибнуть народу, родному нам по вере и крови, не дадим.
     Ближние бояре поняли: быть войне.
     Что  ж  касается просьбы  гетмана  о  дозволении казакам  селиться на
русских землях, было приговорено:
     <Московская держава богата великими и  обширными землями,  есть где в
ней  селиться,  и  если снова казаки угнетены будут поляками,  его царское
величество дозволяет  им  перейти  на  речки  Дон  и  Медведицу,  в  места
просторные и пригожие,  а если селиться войску в иных местах кучно, вблизи
рубежей, то будут нежелательные стычки и наезды>.
     Иван  Искра  имел  еще  две  приватных  беседы  с  боярином  Василием
Васильевичем Бутурлиным и,  долго не задерживаясь в Москве, выехал в конце
марта в Чигирин.


                                    10

     Удивительное единодушие проявили на  этот  раз  Выговский,  Капуста и
Мужиловский.  Во всяком другом деле каждый твердо держался своего,  а  тут
все в один голос:
     - Казнить смертью.
     Гетман  не  спешил.  Послать человека на  виселицу -  вещь  нехитрая.
Сказать по правде, в глубине души и он был того же мнения, что и старшина.
Но особое внутреннее чувство,  к которому он прислушивался и которым редко
пренебрегал,  подсказывало:  <Не спеши>.  Правда, человеку, который поднял
руку на полковника его войска и причинил ему смерть, была одна дорога - на
кол.  Будь это на месяц-два раньше,  гетман ни минуты не колебался бы.  Но
теперь, после многочисленных универсалов про послушенство, после раскрытия
заговора  среди  старшины  и   крутых  мер,   какие  он  принял,   вопреки
предостережениям  многих  из  его  сотоварищей,  теперь,  накануне  важных
событий,  он должен был проявить всю осторожность.  Речь шла о казаке,  да
еще о таком, которого знали в полку. Следовало хорошо подумать.
     - Помысли,  Богдан,  какой поступок,  -  настаивал Выговский,  - руку
поднял на Громыку.  Да чего тут толковать: на кол - и конец! Распустились,
собачьи головы!  На  каждого из старшины нож за голенищем держат.  Казнить
его  прилюдно,  чтобы  все  казачество знало,  как  таких  злоумышленников
карают.
     Мужиловский и Капуста одобрительно закивали:
     - Непременно так поступить.
     - Написать универсал, чтобы все казаки знали!..
     Гетман молчал. Казалось бы, о чем толковать? Так полагали полковники.
Но не так думал Хмельницкий.


     ...С  той минуты,  когда Васько Приступа и есаул схватили Нечипора за
руки,  скрутили их за спиной,  хотя он и не сопротивлялся, прошло не много
времени.
     Связанного Нечипора спешно доставили в  чигиринский замок,  на  суд и
расправу к  Лаврину Капусте.  Есаул Кравец знал,  как поступить.  Оставить
Нечипора в Репках было бы небезопасно.  Кто знает,  как на это посмотрит и
поспольство, и казаки. Нашлись такие, которые вместе с Галайдою были и под
Зборовом,  и  под  Берестечком.  Рассказывали,  как когда-то  Нечипор спас
полковника от смерти,  как ходил за языками, как саблею рубил врагов, так,
что пыль столбом...  А  теперь вишь до чего недоля да обида довели.  Джура
всюду разболтал:  <Полковник кричали,  ударили казака по лицу...> Он своею
грудью его от  пули заслоняет,  а  тот в  благодарность кулаком по роже!..
Видали!  Куда годится?  Есаул понимал, чем грозят такие речи. Не мешкал. В
тот  же  день Нечипора,  связанного по  рукам и  ногам,  кинули в  телегу,
накрыли рядном, и под охраною десятка верных казаков отправили в Чигирин.
     Лежа на холодных сырых камнях в  подвале чигиринского замка,  Нечипор
припоминал до мелочей тот роковой день. Нет, не с плохим намерением шел он
к  Громыке...  Но  разве поверят,  что только оскорбление,  нанесенное ему
полковником,  вызвало этот неистовый порыв,  что  страшная злоба мгновенно
залила сердце и едкою желчью ослепила взор?  Кроме сабли,  он тогда ничего
уже не видел. Выхватив ее из ножен, понял, что это единственный миг, когда
можно отплатить за все: за мучения на гуте, за дикую расправу жолнеров, за
обездоленных родителей, за несбывшиеся надежды...
     Темно и  холодно в  каменном мешке.  Ни  солнечного луча,  ни  живого
слова.  Вспомнил -  тут, в Чигирине, старый приятель, Терновый Мартын. Как
бы  ему весточку о  себе подать?  Но дозорцы за окованными железом дверьми
злые, как бешеные псы. Один ответ - кулаком под ребра.
     Нечипор знал: дорога теперь ему - только на виселицу... Была в сердце
великая скорбь.  Как  там  родители,  Мария?  Но  они  были далеко,  и  не
оставалось уже никакой надежды увидать их.  Теперь он  знал -  спасения не
будет.  Недаром сам полковник Капуста допрашивал его. Дивное дело! Неужели
он надеялся на спасение?  Тогда надо было не даваться есаулу и Приступе...
Но у него и мысли такой не было. От кого и куда должен был бежать? Кто дал
право Громыке ударить его? За что?
     Снова гнев наполняет сердце Нечипора.  Разбить бы кулаками эти двери,
вырваться на волю,  туда,  к своим побратимам,  сказать всем про муки, про
боль,  напомнить прежние обещания старшины и гетмана...  Разве затем бился
под  Корсунем,  рубился под  Зборовом,  не  колеблясь,  кинулся под  пулю,
защищая Громыку,  чтобы гнить в  убожестве,  чтобы мать  и  отец в  нищете
мучились,  чтобы любимая девушка отрабатывала панщину, чтобы вместо Киселя
сидел в Репках Громыка?
     Нечипор не знал,  что сто казаков из Белоцерковского полка челом били
гетману,  просили уважить прежние заслуги Галайды и  взять во внимание то,
по какой причине он поднял оружие на полковника.
     ...Посреди  ночи  Галайду,  дремавшего на  гнилой  соломе,  разбудили
дозорцы. Нечипор увидал лица казаков, озаренные пламенем факелов, и сердце
упало.  Он  переступил порог  своего  страшного  жилища,  думая,  что  ему
предстоит уже последний путь.  На дворе пошатнулся, вдохнув свежий воздух,
темное синее небо показалось ему солнечно-светлым, и стало несказанно жаль
себя,  так,  как никогда еще себя не жалел.  Нечипора втолкнули в повозку,
двое верховых стали позади, караульный отпер ворота, и повозка покатилась.
Один из казаков поровнялся с повозкой, наклонился к Нечипору:
     - К гетману везем тебя.  Улыбнулась тебе доля. Ты в ноги пади, вымоли
себе жизнь...


     ...Нечипор Галайда,  очутившись с глазу на глаз с гетманом, в ноги не
упал.
     Прислонившись спиною к  стене,  он закрыл глаза и стоял так несколько
минут,  ожидая, пока утихнет страшный шум в голове. Нечипор ждал всего, но
не мог и думать,  что встретится с гетманом.  Открыл глаза,  увидел: прямо
перед ним стоял гетман,  заложив руки за пояс кунтуша,  и, слегка наклонив
голову, пристально разглядывал Нечипора.
     - Вот ты какой! - услыхал Нечипор густой, зычный голос. - А я думал -
страшнее.
     Повернулся спиной  к  Нечипору,  прошел в  другой конец  светлицы,  к
столу, поставил по правую руку от себя пятисвечник, сел.
     - Подойди ближе,  сядь вон там,  -  он указал рукой, прикрыв глаза от
света краем ладони.
     Нечипор послушно оторвался от стены,  сел у  края  стола  на  скамью.
Гетман молча разглядывал Нечипора.  Сверлил пытливым взглядом из-под седых
бровей.
     - Это  ты  под  Берестечком в  табор  Богуна  через  вражеские  окопы
пробрался?
     У Нечипора защекотало в горле. Одними губами, беззвучно выговорил:
     - Я, гетман.
     - Помню, хорошую службу сослужил войску... Женатый?
     - Нет, гетман...
     - Выпей,  -  гетман налил кубок и  протянул Нечипору,  -  мед добрый,
субботовский, пей...
     Нечипор  несмело  взял  дрожащими пальцами  кубок.  Какая-то  надежда
теплою волною шевельнулась в груди.
     - Пей,  пей,  -  сказал Хмельницкий, налил себе, поднял кубок и выпил
одним духом.  Поставил, вытер платком усы, покачал головой: - Зачем бороду
отпустил?
     <Смеется>, - недобро подумал Нечипор.
     Тихо ответил:
     - В тюрьме не бреются, пан гетман.
     - А  ты живи так,  чтобы в  тюрьму не попадать.  Разве казаку место в
тюрьме? Казак в седле должен быть, посреди степи, чтобы путь стлался перед
ним далекий, чтобы конь копытом землю пробовал, чтобы ветер в лицо крылами
бил. А ты какой казак? Ты теперь не казак...
     - Я не в реестре, - сказал Нечипор, отодвигая кубок, - мне счастье не
улыбнулось, гетман...
     - Ты  не  один,  Галайда,  паны  сенаторы в  Варшаве на  сейме  снова
приговорили, чтобы реестр был только в шесть тысяч. А казаков сколько?
     То,  что  гетман до  сих  пор  ни  словом не  обмолвился про Громыку,
наполняло сердце Нечипора дурным предчувствием. Хмельницкий продолжал:
     - Снова быть войне, Нечипор Галайда. Или, может, думаешь, лучше панам
покориться?  Они уже и  гетмана нового нашли,  сотника Забузского,  может,
слыхал? Так как же ты, Галайда?
     - Мне все равно, гетман, мне одна дорога...
     - Куда ж твоя дорога пролегла, Галайда?
     В глазах Нечипора запрыгал потолок,  заколыхался стол,  гетман отплыл
куда-то далеко в угол,  потом приплыл снова на то место,  где был. Галайда
зажмурился.
     - Моя дорога, видать, - на виселицу, гетман...
     Так он сам начал разговор, невмоготу было уже.
     - Сам выбрал себе ту дорогу, казак, - сурово проговорил гетман.
     Охваченный отчаянием,  Нечипор вскочил на ноги. Ударил себя кулаком в
грудь...
     Хмельницкий прищурил глаз, откинулся на спинку кресла, процедил:
     - Что, может, и на меня с ножом?
     Нечипора эти слова пригвоздили к месту.  Упал головой на стол,  потом
заставил себя подняться. Показал Хмельницкому багровое пятно на виске.
     - Он  ударил  меня,  ударил,  обесчестил.  Я  грудью  от  смерти  его
закрыл... Под Зборовом...
     - Знаю! - Гетман хлопнул ладонью по столу, как бы приказывая Нечипору
молчать.
     - Знаю, Галайда. Но кто тебе дал право подымать руку на полковника?
     Нечипор молчал.
     - Поступил Громыка негоже,  должен мне челом бить! Есть на всех суд и
расправа. Все должно делаться по закону... Знаешь ли ты, что паны только о
том и мечтают,  чтобы раздор и смуту посеять в нашем войске?  Ты что ж, им
на помощь стал?
     - Гетман,  - хрипло проговорил Галайда, - взгляни, гетман, что вокруг
тебя творится.  Ты  пойди сам по  селам,  послушай,  о  чем народ толкует,
погляди, сколько полковников твоих плохому научились у панов...
     Все,  что думал в эти дни, все, что испытал злого и страшного, про ту
ночь на гуте,  про расправу Гармаша и Тикоцинского, про сестру Килыну, про
нищету отца  и  матери,  про  свои надежды несбывшиеся -  обо  всем горе и
обидах сказал Нечипор.
     - Все тебе поведал,  гетман.  Можешь посылать меня на виселицу или на
кол, выбирай сам, какой смерти достоин я.
     Голос  Галайды  прозвучал  твердо,  и  Хмельницкий,  глянув  на  него
исподлобья, вдруг сказал:
     - Нет,  ни виселицы, ни кола тебе не выберу, хоть и заработал ты одно
из двух. Волю даю тебе, Нечипор Галайда, сам выбирай себе дальше дорогу...
     Хмельницкий хлопнул в ладоши.  Нечипор Галайда, широко раскрыв глаза,
глядел на гетмана. Джуре, появившемуся в дверях, Хмельницкий приказал:
     - Скажи есаулу - одеть казака Галайду, дать саблю, коня...
     Джура скрылся за дверью.  Нечипор,  не сводя глаз с  гетмана,  прижал
руку к сердцу:
     - Дай еще послужить тебе, гетман... дозволь!..
     - Не мне служи,  казак,  вот ей служи честно, - Хмельницкий, сверкнув
глазами, указал рукой на окно, за которым синела весенняя ночь, - ей служи
честно,  отчизне нашей.  Она теперь в  муках великих.  Терзают ее иезуит и
шляхтич,  и татарин,  и турок, уния моровою язвою ползет. Иди в свой полк,
казак Галайда,  скоро быть битве.  Там,  на поле битвы,  с  саблею в руке,
покажи свою силу...
     ...В  гетманском  универсале,  объявленном  в  Белоцерковском  полку,
говорилось,  что  бывший казак этого полка Нечипор Галайда из  села  Белые
Репки убил  насмерть полковника Михайла Громыку и  за  этот  злоумышленный
поступок генеральным судьей приговорен к казни через повешение.  Но понеже
оный  Галайда под  Зборовом спас в  бою  жизнь полковнику Громыке,  а  под
Берестечком добыл  отвагою  своею  великую заслугу перед  войском,  гетман
Богдан  Хмельницкий  приговор  генерального  судьи  отменяет  и  дозволяет
Нечипору Галайде быть  дальше в  полку,  дабы на  поле битвы искупить свой
грех.
     Казаки, выслушав гетманский универсал, говорили:
     - Хмель за нас горою стоит...
     - Хмель не даст казацкие вольности затоптать...
     - Громыка запанствовал,  вот  и  пал от  руки казака...  Где ж  такое
слыхано, чтобы у казака поволовщину брать?..
     Об  этих речах Капуста доложил гетману.  Хмельницкий ничего не сказал
на то, лишь загадочно улыбнулся. А что было говорить? Разве он и раньше не
знал,  что  именно так  будет?  Полковники советовали:  <Надо так сделать,
чтобы все казачество знало...> Что ж, он сделал.
     И  правда,  двух недель не прошло,  как о гетманском универсале знали
далеко за пределами Белоцерковского полка.
     Случай  с   Галайдой  снова  подтверждал,   как   крепко  держит  он,
Хмельницкий,  сторону казачества,  не  дает  никому поблажки,  хотя  бы  и
полковнику, и снова казаки гов