князя  Новагорода,
низовския  земли,  рязанского,  ростовского,  ярославского,  белозерского,
удорского,  обдорского,  кондинского и  всея  северныя страны повелителя и
государя Иверской земли,  карталинских и  грузинских царей и  кабардинской
земли, черкасских и горских князей и иных многих государств обладателя, от
нашего   царского  величества,   Богдану   Хмельницкому,   гетману  Войска
Запорожского и всему войску нашего царского величества милостивое слово...
     ...Ратные наши люди,  по нашему, царского величества указу, сбираются
в  местах надлежащих и  к  ополчению строятся,  дабы помощь тебе и  войску
твоему учинить... И для того послали мы, великий государь, к вам стольника
нашего  Федора  Обросимовича  Ладыженского,  чтоб  вам,  гетману  и  всему
Запорожскому Войску,  наша государская милость была ведома;  и  прислали б
есте к нам,  великому государю,  посланцов своих,  а мы, великий государь,
наше  царское величество,  пошлем к  вам  наших царского величества думных
людей...>
     Хмельницкий,  держа перед собой государеву грамоту, задумался. Память
увела его  в  давний осенний день,  когда в  тревожный час родилась в  его
сердце эта  спасительная мысль.  И  в  один  миг  перед ним  стремительным
потоком прошел весь тяжкий боевой путь, путь, каким он шел к цели, изведав
и радость побед,  и муки поражений.  Перед ним,  перед всем войском, перед
родным  краем  ныне  открывалась новая  дорога,  и  кто  теперь мог  стать
наперекор ему?
     Гетман положил перед  собою на  стол  цареву грамоту и  заметил,  что
полковники еще стоят. Он окинул всех пристальным взглядом и впервые уловил
в  их  глазах  тот  особый  внутренний  огонь,   который  был  сродни  его
сокровеннейшим чувствам. И он сказал решительно и твердо:
     - Сбывается мой давний замысел,  старшина!  Братья русские идут к нам
на помощь.  Отныне объединим долю нашу с ними на веки вечные.  Кто будет в
силах это братство сломать? - спросил он и, сжимая кулак, твердо сказал: -
Никто! Будет народ наш по Львов и Галич вольным, и до самого Сана.
     ...С  того дня  Хмельницкий спокойно наблюдал за  медленным движением
королевской армии.  У  себя в замке,  в Субботове,  он подолгу беседовал с
Артамоном Матвеевым и  Иваном  Фоминым.  За  время  пребывания Матвеева  и
Фомина в Субботове туда дважды приезжал Капуста. Неотлучно сидели там Иван
Золотаренко и Силуян Мужиловский.
     В  казацких полках  уже  знали  о  том,  что  стрелецкое войско скоро
перейдет границу.  По всей Украине шла эта весть. Впервые за многие годы в
селах и  городах люди без страха начали смотреть на  юг  и  на  запад.  Ни
татары,  ни  жолнеры не могли уже навеять ту тревогу,  которая прежде была
постоянным  уделом  тысяч  селений,  раскиданных по  необозримым просторам
края.
     В  конце  августа Хмельницкому пришлось выступить в  поход на  помощь
Тимофею, который вел бои с войском молдавского полководца Стефана Бурдуци.
Бурдуци,  подкупив  молдавских военачальников,  добился  изгнания  Лупула.
Узнав об этом,  Тимофей кинулся с  большим отрядом казаков выручать своего
тестя.
     Под  городом Сороки  на  Днестре Тимофей разбил  Бурдуци и  пошел  на
Сучаву.  Но туда,  вслед за ним,  двинулась двадцатипятитысячная армия,  в
составе  которой  было  польское  войско  под  начальством  князя  Дмитрия
Вишневецкого -  племянника покойного Иеремии Вишневецкого,  а также войска
молдавское,  трансильванское и  волошское.  У  Тимофея было  только восемь
тысяч казаков и  несколько тысяч татар,  нанятых Лупулом.  Татары,  увидев
опасность,  разбежались.  Тимофей вошел в  Сучаву и  решил здесь выдержать
осаду.  Завязались упорные  бои,  в  которых  казаки  потеряли две  тысячи
воинов.  В  городе  начался голод.  Казаки  ели  конину  и  конские шкуры.
Какой-то  предатель показал Вишневецкому место,  где  стоял  шатер Тимофея
Хмельницкого,  и  Вишневецкий приказал направить на  это  место все  пушки
польского лагеря. Поляки начали обстреливать шатер. Когда Тимофей вышел из
шатра,  он  был сбит с  ног обломком телеги и  опасно ранен.  Он  приказал
немедленно отправить гонца к  отцу за  помощью.  Гонец прибыл в  Субботов.
Двадцать тысяч казаков повел Хмельницкий на помощь осажденному Тимофею. Но
было уже поздно. В Бердихином Городке, на реке Смотрич, Хмельницкий узнал,
что  Тимофей погиб,  а  войско после  трехмесячной осады  сдало Сучаву,  с
условием,  что ему будет позволено выйти с оружием и тремя пушками, взяв с
собой тело Тимофея.


                                    14

     ...Ветер гнал по московским улицам палую листву. Медью плеснула осень
на  сады  в  боярских вотчинах.  На Яузе,  на Неглинной,  в многочисленных
ручьях и канавках ветром рябило воду.  С серого неба светило  холодноватое
солнце.  Торговый  и тяглый люд подымался до света.  Лотошники с рассветом
были уже на улицах. Сыпали наперебой, словно грачи:
     - Сбитень!
     - Пирожки! Одна деньга пара!
     Необычно рано  через  стрелецкие слободы катились на  Москву  повозки
боярские,  кареты,  ехали  всадники.  Из-за  тынов  выглядывали  заспанные
посадские с нечесаными, всклокоченными бородами. Что это приключилось, что
в такую рань бояре забеспокоились?  Почесывая затылки,  скатывались назад,
за тын. Лениво ворчали псы на цепях.
     На  паперти  Василия  Блаженного,  возле  Успенского собора  толпятся
нищие,  убогие,  юродивые.  Вдоль суровых стен  Кремля медленно разъезжают
конные.  Лучи солнца играют на остриях пик.  Конные следят за беспокойным,
шумным людом  -  чтобы  все  было  чинно,  чтобы  никакого злоумышления не
содеяли.
     Торжественно и мощно звонят колокола Ивана Великого. Восемь часов.
     Через   Красную  площадь  влетает  в   Спасские  ворота   запряженная
четверней,  с  гайдуками на  запятках,  карета.  Посадские и  челобитчики,
оттиснутые стрельцами к стене, только диву даются.
     - Видно,  вельможа заморский,  -  уверенно говорит один,  с серьгой в
ухе, почесывая здоровенной пятерней заросшее лицо.
     Молодец в  долгополой ферязи поблескивает из-под  шапки  насмешливыми
глазами:
     - Это  ближний боярин,  Василий Васильевич Бутурлин,  а  не  вельможа
заморский. У него шесть карет, сделаны в заморских краях, челяди без числа
и даже два арапа...
     Бородач, посмеиваясь, толкает под ребра молодца:
     - Ты ему, видно, троюродным племянником приходишься?.. А?
     Веселый  хохот  заставляет  молодца  нырнуть  в  толпу.  А  люди  уже
провожают взглядом новые кареты и повозки. Шепчутся:
     - Бояре на совет собираются...
     - Гляди,  не только бояре,  вон повозка торгового человека, Митрофана
Шорина...
     - А вон и запорожцы...
     - Где?
     - Да вот, гляди, в сизых шапках, в синих кунтушах...
     - А я думал - наши...
     - А известно, наши... Православные.
     - К царю, значит, идут...
     - К кому же, к тебе?
     И снова хохот.  Стрелец с алебардой недобро косит глазом: может, смех
обидный? Но лотошник сует ему в руку баранку. Стрелец отворачивается.
     Лотошник задумчиво роняет:
     - Эх, быть войне, по всему видно...
     Стрелец мирно оповещает:
     - Польского короля воевать пойдем,  чтобы запорожцев не  трогал,  над
церквами православными не ругался...
     Старичок без шапки, в убогом кафтанчике, подпоясанный веревкой, качал
головой:
     - Скажи, какой разбойник король, а еще помазанник... - Поймав на себе
пристальный взгляд стрельца, закрыл рот ладонью, только головой покачивал.
     Расталкивая локтями народ,  пробирались к  Спасским воротам подьячие.
Озирались заспанными глазами, хрипло ругались.
     - Чего сбежались? На базар?..
     Из толпы отвечали:
     - Проспали, чернильные души, теперь вас в тайном приказе попотчуют...
     Подьячие только отмахивались.
     Статный, высокий парень сказал, как бы про себя:
     - Я, люди добрые, из Севска, могу порассказать, как там король да хан
народ обижают...
     Толпа метнулась к нему:
     - Расскажи, расскажи...
     - Что говорить! - застыдился парень.
     - А похвалялся... Все вы, севские, такие!
     - Какие? - У парня глаза засверкали, руки сжались в кулак. - Какие?!
     Насмешник отошел подальше.
     Парень говорил:
     - Люди там над Днепром-рекой на  панов пошли,  вольности себе добыли,
католиков и  шляхту из имений повыгоняли.  А  ведет их гетман Хмельницкий.
Теперь король польский все свое войско собрал,  двинул тучею на украинскую
землю... Что там делается! Чистое пекло!..
     Из толпы кто-то недоверчиво сказал:
     - Панов выгнали?.. Сколько хлебнул с утра?
     - Вот те крест!..  -  парень размашисто перекрестился.  -  Всех панов
польских повыгоняли...
     - Польских... - разочарованно протянул тот, который возражал.
     - А ты каких же хотел? - насмешливо спросил парень.
     Человек в черном кафтане, резнув ладонью воздух, решительно бросил:
     - Всех.
     Худощавый  монах   в   засаленной  рясе   беспокойно  водит  глазами.
Втискивается в круг людей и гнусаво тянет:
     - Попов,  аки язычников, нехристи польские солдаты за бороды таскают,
церкви пустошат, лошадей там держат, над стародревними храмами ругаются...
Хула и скверна...
     А  сам  глазами так  и  впился  в  того,  в  черном кафтане,  вот-вот
проглотит.
     - Максим!  - сосед дернул за рукав человека в черном кафтане. - Ты от
этого ворона подале держись. Беспременно донесет. Дай я тебя заслоню...
     Он проталкивается вперед и расправляет крепкие,  широкие плечи. Монах
вытягивает шею,  вертит головой, - того, в черном кафтане, уже не видно. А
этот пристает:
     - Расскажи,   святой  отец,   расскажи,  какое  там  неслыханное  зло
деется...
     Монах что-то  бормочет под  нос,  шныряет беспокойными глазами поверх
голов. Но человек в толпе - как щепка в водовороте, разве ухватишь?
     ...Гудит и гудит Иван Великий! На Девичьем Поле играет трубач. Одного
за  другим  выводят  стрельцы  застоявшихся  коней.   Сотни  строятся  под
значками.  Тут  уже  знают:  царь  нынче будет делать смотр войску,  скоро
выступят полки в  порубежные земли.  Идет  молва,  что  полки из  Брянска,
Путивля, Севска уже перешли рубеж.
     В Кремле,  в Грановитой палате,  сегодня тесно.  Час ранний, а думных
людей множество.  Боярину захудалому или  стольнику,  а  тем  более дьяку,
нечего и думать поближе к царскому трону пробиться. Задние вытягивают шеи.
Сосед шепчет соседу:
     - Гляди - Бутурлин...
     - Боярин Григорий Пушкин...
     - Милославский...  А ферязь какая,  ферязь, небось, ефимков пятьдесят
стоит...
     - Князь Волконский... Только из Польского королевства вернулся...
     - Никон, Никон...
     Стало  тихо.  Патриарх,  высоко держа голову,  неторопливо подходил к
трону.  Царь  Алексей Михайлович быстро шел  ему  навстречу.  Приложился к
руке.  Никон благословил царя.  Возвратились к  трону вместе.  У царя лицо
строгое,  брови  сведены вплотную.  Ближние бояре  становятся по  сторонам
трона. Под стенами снова шепот:
     - А эти кто, в синей одежде?
     - Послы от Хмельницкого...
     - Ишь ты!
     - Гляди, Алмаз Иванов где?
     - Этот в силу входит, в ближние пробивается...
     - Лопухин тоже...
     - Н-да!..


     ...Боярин  Василий  Васильевич Бутурлин  выступил на  шаг  вперед,  у
подножья трона поднял руку. Тихо стало в Грановитой палате. Слышно только,
как  тяжело  дышат  те,  кто  тесно  подпоясался.  Бутурлин глядел вперед,
сверлил глазами. Подбирая губы, начал:
     - Созвали вас,  люди достойные, думные, на Земский Собор по повелению
великого государя нашего Алексея Михайловича,  дабы ведали вы,  что король
польский Ян-Казимир и  его  сенаторы отказались учинить так,  как  великий
государь  наш  через  посольство  свое  предлагал.  А  предлагал  государь
запорожских казаков,  весь  народ  православный на  Украине  и  веру  нашу
православную не  притеснять.  Зборовский договор,  который король  некогда
подписал,  снова подтвердить, чтобы униатам на православных землях воли не
было,  чтобы на тех землях мир и спокойствие пребывали,  чтобы каждый свои
дела свободно вершил, не опасаясь за судьбу и веру свою.
     Бутурлин на минуту замолчал. Перевел дыхание.
     - Люди думные!  Король польский злое замыслил.  Поляновский договор и
клятву,  данную прежним королем,  не соблюдает. Теперь хочет огнем и мечом
истребить  всех  ревнителей  православной веры,  кои  живут  не  только  в
порубежной с нами земле казацкой, а и на землях Короны польской и в Литве.
Ведомо вам,  люди думные, не раз челом бил великому государю нашему гетман
Богдан Хмельницкий,  сей достойный вождь народа казацкого,  не раз покорно
просил   государя  нашего   помощь   ему   подать  против  гонителей  веры
православной и  принять его с  народом под высокую цареву руку навечно.  И
теперь  прибыло  от  гетмана Богдана Хмельницкого посольство,  -  Бутурлин
указал рукой на  Лаврина Капусту и  Герасима Яцковича,  стоявших по правую
руку ниже трона.
     Капуста и Яцкович низко поклонились думным людям. Бутурлин продолжал:
     - Посольство привезло от гетмана грамоту великому государю нашему,  и
в  ней гетман просит принять его с войском,  со всеми землями и городами в
вечное подданство российское и подать ему помощь военную,  ибо король идет
супротив него с великою силою.
     - Великий государь спрашивает вас,  бояре,  люди думные, окольничие и
стольники:  как учинить? Оставить ли без ответа сию челобитную и не подать
помощь  десяткам тысяч  единоверцев наших,  ищущих  спасения от  неволи на
землях русских,  или выступить оружно на  короля и  протянуть свою высокую
руку гетману Хмельницкому?
     ... - Что спрашивать? - В грановитой палате впервые за последние пять
-  семь  лет  зазвучали  твердые  голоса.  -  Разве  пристало опустив руки
смотреть на злые умыслы и деяния короля польского?  Сегодня ляхи  саранчой
на православную землю лезут, завтра - турки и татары, послезавтра - шведы,
немцы! Как жить? В кольцо железное замкнули. Разве такое слыхано? Попов на
кол сажают.  Хуже испанских инквизиторов.  Да что говорить: иезуиты! Нынче
крест целуют,  завтра - нож в спину.  Гетману Хмельницкому помощь  подать!
Стрельцам  итти  за  рубеж.  В  стольном  граде  Киеве,  на  святой  земле
отеческой, где колыбель державы русской, унии не бывать никогда! Смоленск,
древний город русский,  из неволи вызволить! Поляновский договор неправый.
Как его соблюдать, если король польский и вся Речь Посполитая поносят веру
нашу?
     ...Чинно,   но  гневно  говорят  степенные  государственные  мужи.  У
патриарха Никона в глазах одобрение.  Царь наклонил голову на левое плечо,
слушает внимательно:
     ... -  Не дадим православным людям в неволе погибать.  Слать послов к
гетману Хмельницкому.  Уважить его просьбу.  Быть отныне землям казацким и
всему войску казацкому, как того они хотят, под высокою государевой рукою!
     Духовенство и бояре приговорили:
     - <Присоединить, как о том просит гетман Богдан Хмельницкий, к России
его,  гетмана,  со всем войском его,  с городами и с  землями,  уважая  не
только  единую веру с малороссиянами и многие просьбы их о том,  но приняв
во внимание также опасность страшную, которая грозит им от Речи Посполитой
и  Литовского  княжества с одной стороны,  а с другой стороны - угрозу ига
турецкого и татарского>.
     ...Все стольники,  и  стряпчие,  и  дворяне московские,  и  дьяки,  и
жильцы,  и  дворяне,  и  дети боярские,  и головы стрелецкие,  и гости,  и
гостиные, и суконные сотни, и черных сотен и дворцовых слобод тяглые люди,
и стрельцы - приговорили:
     <Принять гетмана  Богдана  Хмельницкого и  все  Войско  Запорожское с
городами и с землями под высокую государеву руку и вечное подданство,  как
того гетман Хмельницкий и все казаки просят>.


     ...Девятого октября 1653  года,  через  восемь  дней  после  Земского
Собора,  по  указу царя Алексея Михайловича из  Москвы на  Украину выехало
посольство  на  великую  раду,   которую,  как  уведомили  послы  гетмана,
Хмельницкий приказал собрать в Переяславе.
     В составе посольства были: ближний боярин Василий Васильевич Бутурлин
и  при  нем  семь  стольников,  один стряпчий,  трое дворян;  окольничий и
наместник муромский Иван Васильевич Алферов и при нем стольник,  стряпчий,
четверо дворян;  думный  дьяк  Ларион Дмитриевич Лопухин и  при  нем  один
стольник.  Сверх того повелел царь быть в посольстве начальнику московских
стрельцов Артамону Матвееву. Также при посольстве состоять: трем сотникам,
двум  толмачам,  довольно знающим язык  украинский,  польский,  турецкий и
латинский. А еще дана была посольству стража, числом в двести стрельцов.
     Вместе  с  московским посольством выехали Лаврин  Капуста и  Герасим.
Яцкович.
     ...Двадцать третьего октября царь Алексей Михайлович повелел объявить
в  Успенском соборе,  в  Кремле,  свою  высокую волю  войску русскому итти
войной  на  недруга  земли  Русской  и  веры  православной,   короля  Речи
Посполитой и Литвы - Яна-Казимира.
     По торным дорогам на юг,  к порубежным землям,  двинулись,  в заранее
намеченном порядке, стрелецкие полки. Часть их шла под начальством воеводы
Федора  Васильевича  Бутурлина,  часть  -  во  главе  с  князем  Григорием
Григорьевичем Ромодановским.


                                    15

     - Ганна, подумай, Ганна...
     Сидел,  опустив голову на  руки.  Слушал,  как выстукивает по стеклам
дождь.  Ветер дергал ставни.  На жаровне,  в камине,  тускло мерцали угли.
Ганна притихла в ногах,  на медвежьей шкуре,  положила ему руки на колени,
глядела в огонь.
     Хмельницкий чувствовал:  сердце до  краев полно тоски и  скорби.  Как
выплеснуть все это из сердца? Снова судьба зло насмеялась над ним. Лежал в
земле его Тимофей.  Навсегда,  навеки ушел.  Теперь он понимает: не только
сына потерял в нем,  гораздо больше. Подумал о своих годах. Положил теплую
руку на голову Ганны.  Может быть, она одна способна понять? А сколько лет
напрасно  отдал  другой?  Лживой,  коварной.  Он,  который  славился своим
умением распознавать измену и коварство,  оказался тогда просто неразумным
младенцем. Как жаль теперь тех потерянных лет!
     - Где ты была тогда, Ганна?
     - Когда?
     И догадавшись,  -  ведь не раз уже он спрашивал ее об этом,  -  Ганна
пожимает плечами.  Где?  А где он был?  Ей кажется, прошлого не было. Есть
только то,  что протекло в  эти два года,  когда она вместе с Богданом шла
рука об руку,  вместе с  ним переживала радость и  горе.  Вот опять горе -
погиб Тимофей.  Она знала,  как тяжело Богдан переносит его смерть. Только
вернулся Богдан из-под Жванца и сразу же кинулся в церковь.  Припал к телу
Тимофея.  А  когда  вышел  из  церкви,  все  увидели -  словно десяток лет
внезапно лег на плечи гетману,  -  шел по двору такой походкой,  какой еще
никогда не  ходил.  Глаза в  землю,  плечи опущены.  Кто  лучше,  чем она,
понимал его боль и его тоску? Ведь только ей он доверялся, говорил:
     - Идут  года...  Разве  остановишь их?  Только  на  Тимофея  надеюсь.
Отлетит с него,  как чешуя,  слиняет все,  что сверху,  останутся отвага и
разум,  тогда ему  одному могу доверить свои замыслы,  знаю:  твердо будет
хранить в  сердце все мои стремления...  Он понимает:  счастья и воли краю
добудем только воедино с Русской землей... Он не станет зариться на куски,
которые кидают со  своего стола паны,  не станет Адамом Киселем или Еремою
Вишневецким, не изменит вере, не предаст народ.
     Говорил все  это Ганне,  а,  казалось,  видел перед собой Тимофея.  А
сколько раз  говорил это  ему при ней?  Напутствовал и  учил.  И  Тимофей,
который так не любил,  когда его учили другие, слушал отца, широко раскрыв
глаза, жадно впитывая в себя каждое слово.
     ...Ветер  стучит  в  окна.  Стонет  осенняя непогода.  В  опочивальне
сумрачно.  Может  быть,  он  сам  виноват,  что  так  бессмысленно потерял
Тимофея?  Может быть,  не надо было начинать это молдавское дело? Но разве
для себя начинал?  Р