о было и думать побриться. А генеральный писарь ходил
умытый, чисто выбритый, подкручивал тонкие усы, улыбался, когда считал это
нужным,  а когда надо было,  стучал кулаком по спинам,  если поблизости не
оказывалось стола, и кричал так, что в ушах звенело.
     В  ночь,  когда Мартын Терновый с  отрядом казаков выступил на запад,
генеральный писарь  отослал из  лагеря своего управителя Рутковского.  При
Рутковском не  было  никаких  писем,  кроме  охранной грамоты,  в  которой
означено было,  что  он,  шляхтич Рутковский,  является личным управителем
генерального писаря  Войска Запорожского и  казакам,  сотникам,  есаулам и
полковникам гетманского войска и всем державцам,  войтам, радцам, лавникам
надлежит никаких препятствий ему не чинить,  а всяческую помощь,  в случае
надобности, оказывать.
     Трудно  было   догадаться,   что   между   строк   охранной  грамоты,
составленной  самим  генеральным  писарем,   были  добавлены  для  ксендза
Лентовского слова, прочитать которые можно было только, смочив пергамент в
теплом молоке.  Пригодились Выговскому чернила, тайну изготовления которых
доверил ему Крайз.
     Слова эти  были настолько значительны,  что,  вписывая их,  Выговский
озирался,  наедине ли он,  хотя никого постороннего не могло быть в шатре,
ибо особу генерального писаря оберегали караульные казаки.
     Именно  вчера  услышал  Выговский такое,  что  чуть  не  закричал  от
удивления.  Он  присутствовал при  разговоре  между  гетманом  и  сотником
Золотаренком о  Малюге,  который  только  что  прислал  новые  известия  о
передвижении королевской армии.
     Выговский был осторожен.  Ни  движением,  ни  словом не  выдал своего
удивления и  любопытства.  Он  сам  сейчас же  завел речь  о  другом,  ибо
услышанного было для  него достаточно.  Одна мысль сверлила мозг.  Теперь,
если удастся убрать этого Малюгу,  он  может быть уже  совершенно уверен в
своей  безопасности.  А  как  драгоценно будет это  известие для  короля и
канцлера!  Нужно было спешить.  Но  не  сразу решился он  на  такой шаг  -
написать письмо Лентовскому.  Наконец,  после  долгих раздумий,  написал и
приказал Рутковскому немедленно ехать в Киев.


                                    11

     ...За Саном села шли гуще. Отряду Мартына Тернового пришлось свернуть
с  битого шляха и держаться ближе к лесам.  Передвигались больше по ночам.
Днем,  выбрав место в  лесной чаше,  отдыхали,  а  если не было поблизости
леса,  располагались в овражках, которые тянулись бесконечно вдоль дороги.
Покамест  Терновому удавалось миновать неприятельские отряды.  На  крайний
случай у  него была припасена поддельная грамота пана Адама Киселя о  том,
что сей загон реестровых казаков состоит на  службе у  киевского воеводы и
содержится на его собственный кошт, а теперь направляется в Подкарпатье, в
родовой  маеток  сенатора.   Пока  что  грамоту  эту  не  пришлось  никому
показывать.
     В   пути  везло.   Но  подходил  срок,   когда  уже  надо  было  дать
почувствовать королевским отрядам,  что  в  тылу у  них  действует казачий
загон, многочисленный и опасный. И случай представился. Майским вечером на
лесной  опушке перед  всадниками забелели хаты.  Терновый выслал разведку.
Семен Лазнев с двумя казаками отправился в село и вскоре возвратился.
     - Там плач и стон,  -  сообщил он,  - стражники Потоцкого все чисто у
людей позабирали:  скотину,  птицу,  ни зернышка в закромах не оставили...
Народ нас  увидал,  разбежался по  домам,  едва втолковали им,  что мы  не
стражники. Долго не верили...
     Мартын  уже  не   слушал  дальше  рассказа  Лазнева.   Веселым  огнем
загорелись глаза. Молнией мелькнула мысль: <Отсюда начнем>.
     - По коням!  -  приказал он казакам,  которые уже спешились и  начали
было располагаться на привал.
     ...Стах Лютек, стряхивая с плеч сено, слез с чердака, где прятался от
стражников.  Стоял  посреди двора,  пялил испуганные глаза.  Напротив,  на
майдане,  перед  Стаховым двором,  стояли со  связанными за  спиной руками
стражник  Дидкевич и  шестеро  гайдуков,  окруженные какими-то  неведомыми
всадниками в  красных  жупанах  и  высоких  шапках.  А  позади,  за  этими
всадниками, втягивался на майдан длинный обоз. Волы тащили телеги с мукой,
зерном,  полотном и  прочим  добром,  взятым  вчера  стражниками коронного
гетмана в Марковецкой Гмине за несвоевременную уплату чинша.  Стахова жена
Анка ухватила его за руку и крикнула:
     - Гляди, наша Мушка...
     И  верно -  Стах Лютек узнал привязанную к  телеге свою корову Мушку,
которую еще  вчера  вечером стражник Дидкевич приказал гайдукам увести  со
двора.  Просил Стах,  чтобы хоть поводок оставили,  он  за него на ярмарке
двадцать грошей дал, но стражник только хлестнул его нагайкой и закричал:
     - Пошел прочь, хлоп! Зачем тебе поводок, повеситься, что ли?
     Вспомнив это и увидав Дидкевича со скрученными за спиной руками, Стах
чувствует,  как мстительная радость подступает к  сердцу.  Он  видит,  как
сосед Кошут уже тянет во двор своего коня.
     Бабы и мужики обступают со всех сторон телеги. Майдан полон радостных
криков.  Еще не знает Стах,  что это за всадники возвратили ему Мушку,  но
уже бежит с  женой к  телеге и  дрожащими от  волнения пальцами отвязывает
корову.  У Стаха рябит в глазах.  Вот поводок,  которого не хотел оставить
стражник,  у него в руке. Вот и сама Мушка идет по двору, и к ней ластится
Стахова дочка Маринка.
     Пастух Крупка вбегает с  пустым ведром в  Стахов двор.  Толкает Стаха
под бок.  Наклоняется над колодцем,  и  туда валится его продранная шапка.
Бабы  и  мужики громко смеются.  Крупка бежит с  ведром воды  на  майдан и
протягивает ведро всаднику на буланом коне.
     Мартын пьет долго,  с наслаждением.  Утолив жажду,  он вытирает усы и
наблюдает за суетой селян,  которые точно с  ума сошли от радости.  Мартын
думает:  так же,  наверное,  в  Байгороде было.  И  там стражники,  и  тут
стражники,  и  всюду одинаковое горе,  неправда и боль одинаковые.  Хорошо
поступил он,  что погнался за стражниками.  Короткая была схватка,  - едва
завидя  казаков,   как  вихрь  налетевших  на  обоз,   стражники  кинулись
врассыпную,  и,  кроме  двоих,  оставшихся навсегда в  степи,  настигнутых
казацкой пикой, всех поймали.
     Еще не весь народ,  что толпится на майдане, знает, кто эти верховые,
но пастух Крупка - хлопец сметливый.
     - Братья, - шепчет он людям, - то казаки Хмельницкого, крест святой -
казаки! Матка бозка - они!
     Стах Лютек все  еще протирал глаза,  точно желая удостовериться,  что
это  не  сон  -  майдан,  заполненный селянами,  неведомые,  точно с  неба
свалившиеся,  всадники,  испуганные,  связанные Дудкевич и стражники... Но
это  была правда...  Стах услыхал такие слова,  что сердце его готово было
выскочить из груди.
     Мартын, размахивая рукой, громким голосом говорил:
     - Люди посполитые,  мужики и  женщины!  Мы  -  казаки гетмана Богдана
Хмельницкого.  Идет гетман наш с несметным войском украинским сюда,  хочет
оборонить от  панов  ваших  и  короля волю,  добытую нами  в  боях,  хочет
заставить панов,  чтобы не  ругались они больше над нищим и  убогим людом.
Возвращаем вам добро,  заработанное потом и  кровью вашей,  люди,  и пусть
панские псы искупят вину свою перед вами.  Отдаем их вам, что хотите, то и
делайте с  ними.  А я скажу только одно:  в нашем краю от таких собак одно
спасение:  кол им да сабля...  Только так научишь их понимать,  что значит
обижать простой народ... Слушайте, люди!
     Мартын  развернул универсал гетмана.  Увидел,  как  сомкнулись тесным
кольцом  вокруг  казаков  посполитые,   заметил,   как  дрожат  стражники,
связанные по рукам и по ногам, как грозит им кулаком пастух Крупка.
     Стах Лютек только рот раскрыл от удивления. Сжав кулаки, слушал:
     - <Не против вас замыслил злое и не против веры вашей, как брешут вам
о  том паны Потоцкие,  Вишневецкие,  Калиновские и иже с ними.  Не хочу ни
жизни вашей,  ни убогой земли вашей,  на которой до века суждено вам из-за
панского ярма изнывать в  бедах,  зная только горечь нищеты.  Иду к  вам с
добрым сердцем и  чистою душою.  Вера  ваша  пускай остается вашей  верой,
земля ваша вашею,  а  чтобы добыть вам  вольное житье,  вставайте,  братья
селяне,  берите оружие в  руки  и  идите  пеше  и  конно к  земляку вашему
Костке-Напирскому,  который поднял  честных людей  против панов  Потоцких,
Вншневецких,  Заславских и прочих,  добиваясь воли и правды.  А коли будем
стоять нерушимо - вы на Висле, а мы на Днепре - никто нас не одолеет>.
     Стах  только  воздух хватал раскрытым ртом.  Сам  не  знал,  как  это
сталось,  но  чуть окончил казак читать,  как он  уже,  размахивая руками,
кричал в  лицо  Крупке,  Яну  Забельскому,  старому деду  Мартюку,  соседу
Вильшанскому,  своей Анке...  всем,  кто стоял вокруг...  и слова его были
полны   горькой  правдой  и   жаждой   мести...   Выходит,   правда,   что
Костка-Напирский поднимает простой  народ  на  панов.  Всем  надо  итти  к
Костке. Разве неправду говорит казак? Чистую правду. Одно спасение от горя
и неволи -  сделать так, как писано в универсале Хмельницкого. Пускай люди
вспомнят,  какого только горя не изведали они за этими панами. А что вчера
тут творилось?  Еще,  верно,  тепла земля от крови Яска,  еще,  верно,  не
остыло его тело в  могиле.  Пусть стражник и  его псы дадут нынче ответ за
кровь Яска,  который виноват только в  том,  что не  хотел отдать на позор
свою жену.  Ступайте на околицу и поглядите на обесчещенную Казьку Яскову.
Пусть кровью умоется теперь проклятый пес Потоцкого Дидкевич. На кол их!
     - На кол!  - слышит Стах ответные крики людей и видит пылающие гневом
лица.
     И в сердце у него рождается горячая вера в то,  что победить панов не
так уж трудно.  Он говорит об этом твердым голосом,  может быть, всю жизнь
свою ни  разу так не  говорил.  Он говорит людям,  что сам возьмет в  руки
оружие,  что правду говорят казаки: надо итти всем к Костке-Напирскому под
Краков.  Ведь не только от казаков о нем слыхали, да вот не верили, думали
- болтают только...
     Уже кончил говорить Стах,  а на тын вскочил Крупка... Сказал коротко:
надо с  панскими псами кончать,  всем миром приговорить им  кару.  Если им
жить,  нам  тогда и  места на  этой земле нет...  Кто когда-нибудь думал в
Гмине, что так красно может говорить пастух Крупка?
     ...С веселым сердцем оставляли Марковецкую Гмину казаки. Семен Лазнев
ехал рядом с Мартыном, восторженно повторял:
     - Какие люди, Мартын, а!
     - Эх,  Семен,  кабы всюду вот так всем купно,  как вихрь,  ударить на
панов! Не было бы неправды на земле. - Подумал и повторил решительно: - Не
было бы!
     - Не было бы, - отозвался Лазнев.
     Этот  день  в  Марковцах до  боли  в  сердце напомнил Мартыну далекий
Байгород,  над  которым теперь только ветер  носил пыль  да  среди бурьяна
торчали печные трубы.
     ...Уже  далеко  от  Марковцев  был  загон  казаков  Тернового.   Ночь
опустилась на шлях.  Ветер повеял с востока,  нагнал тучи, запахло дождем.
Тяжелый,  крупный ливень упал на землю.  За выгоном, на старом дубе, ветер
раскачивал  тела  стражников  Потоцкого.   Дождь  сек  косыми  струями  их
посиневшие лица.
     Обмывал дождь свежевыстроганный крест на могиле Яска.
     Стах,  прислушиваясь к шуму дождя за окном,  точил старую, заржавелую
саблю. Украдкой утирала слезы Анка, зашивая Стаху единственную сорочку.
     Стах  собирался  в  дальний  и  неведомый путь,  который  должен  был
принести счастье ему, Анке и Маринке. Он собирался к Костке-Напирскому.
     В ту ночь вместе со Стахом Лютеком ушло еще тридцать посполитых. Ушли
из  Марковецкой Гмины все те,  кто остался свободен от службы в  кварцяном
войске и не был взят по королевскому указу в поход на Украину.  Возле села
Подкаменка Стах  с  товарищами нагнали  Мартынов отряд,  остановившийся на
отдых.
     - Пойдем вместе с вами, - сказал Стах.
     Мартын поглядел на посполитых,  вооруженных косами и пиками. Только у
одного Стаха через плечо на поводке, который у него хотел отнять стражник,
висела сабля. Посполитых приняли в отряд.
     То,  что  произошло в  Марковцах,  широким  эхом  отдалось  по  всему
Подгорью. Уже дошла весть об этом до подкомория краковского, уже в Косове,
Радзехове,  Черниевцах били тревогу старосты и подстаросты.  Ползли слухи:
<Хмель послал несколько полков к нам в тыл...>
     Краковский епископ отрядил гонца в королевский лагерь,  -  немедленно
уведомить   региментарей  и   коронного   гетмана   о   появлении  отрядов
Хмельницкого под  Краковом и  о  выступлении бунтовщика Костки-Напирского,
который  начал   нападать  на   шляхетские  маетки  и   рассылает  повсюду
универсалы, чтобы посполитые поднимались против шляхты и короля. В Кракове
стало  известно  от  прибежавших  сюда  шляхтичей,   что  Костка-Напирский
захватил замок Чорштын на Дунайце.
     В  тот день,  когда повстанцы Костки-Напирского заняли Чорштын,  в их
табор  прибыл  Мартын  Терновый  с   грамотой  и  универсалом  от  Богдана
Хмельницкого.
     Горячо, по-братски расцеловал Костка-Напирский Мартына.


                                    12

     ...В начале мая хан  Ислам-Гирей,  выполняя  договор,  заключенный  с
гетманом  Хмельницким,  отправил  на  Украину  передовой отряд конницы под
бунчуком мурзы Мамбета, отписав через него, что незамедля прибудет и сам с
ордою. Получив это письмо и осмотрев прибывшую конницу, Хмельницкий хорошо
понял замысел хана.  Он знал,  что в Бахчисарай выехали польские  послы  и
теперь там идет торг:  сколько десятков тысяч злотых надо дать,  чтобы хан
порвал договор с Хмельницким? Однако гетман знал также, что отступиться от
договора  хану будет не так легко.  Разве он,  гетман,  напрасно целый год
возился с турками,  слал к ним посольства,  вел долгие переговоры с чаушем
Осман-агой в Чигирине? Гетману было известно, что хан имеет твердый приказ
турецкого султана оказать ему помощь войском.  Какова  будет  эта  помощь,
гетман  понимал  хорошо,  но зато теперь он знал наверняка - хан не сможет
поддержать своим оружием короля против казаков,  так как король, связанный
договором с Венецианской республикой, все еще оставался прямым противником
султана.
     Оставив на  литовско-украинском рубеже два  полка под началом Мартына
Небабы,  а  в  Киеве -  полк Антона Ждановича,  Хмельницкий в  продолжение
нескольких  недель,   не  растягивая  на  марше  свое  войско,  постепенно
продвигался на  запад.  Он  твердо придерживался решения:  вопреки советам
Выговского и Гладкого, воевать с королевской армией только на землях самой
Речи  Посполитой.  Была  еще  у  него мысль продвинуться вперед настолько,
чтобы   сократить   расстояние   между   своим   войском   и   повстанцами
Костки-Напирского.
     Вести,  привезенные Мартыном Терновым, которому посчастливилось после
сложного  марша  благополучно пробраться  назад  мимо  вражеских  отрядов,
оказались не  очень  утешительными.  Силы  Напирского были  ограничены,  а
главное - против него выслали многочисленный и хорошо вооруженный корпус с
пушками и с немецкой наемной пехотой.  Надеяться на победу Напирского было
бы легкомысленно. Правда, король и шляхта почувствовали беспокойство среди
посполитых,  у себя за спиной. Но это же, возможно, и побуждало их напрячь
все силы, чтобы скорее покончить с Хмельницким.
     Продвигаясь  на  запад,  полки  Хмельницкого  заняли  Бар,  Меджибож,
Зиньков,  Сатанов,  Старый и Новый Константинов,  Скалу, разбили несколько
десятков пеших  и  конных  отрядов  из  передовых частей  польного гетмана
Калиновского  и   дальше  уже  на  широком  фронте  вышли  к  реке  Стырь,
намереваясь переправиться через нее и на левом берегу завязать решительные
бои.
     В   табор  Хмельницкого  пришли  добрые  вести  из  полка  Тарасенка.
Полковник сообщал,  что  как  только  казаки  Хмельницкого перешли русский
рубеж  и  начали  сосредотачиваться  возле  Брянска,   посланец  от  Януша
Радзивилла прибыл к  брянскому воеводе князю Мещерскому.  От  имени короля
посланец  требовал немедленно разоружить полк  Тарасенка либо,  в  крайнем
случае, переправить его назад через рубеж. Брянский воевода в ответ только
руками развел:
     - Никаких казаков тут нет, а прибыл только Тарасенко со своими людьми
по торговым делам. Как с ним поступлю - это мое дело...
     Послу Радзивилла пришлось возвратиться назад ни с чем.  По дороге ему
еще  удалось установить,  что на  литовско-русском рубеже стояли в  полной
боевой  готовности усиленные отряды  стрелецкого войска.  Узнав  об  этом,
канцлер Лещинский решил ускорить наступление на главные силы Хмельницкого.
Было  понятно:  Москва  действия  Речи  Посполитой не  поддержит.  Переход
границы полком  Тарасенка и  сосредоточение его  под  Брянском говорили об
истинных намерениях царя.
     Вскоре полк  Тарасенка выступил.  Шестнадцатого июня  казаки овладели
Рославлем,  а  затем взяли Прудки,  в восьми милях от Смоленска,  Черепов,
Ельню,  Дорогобуж.  В  Дорогобуже добыли десять пушек  и  много пороха.  В
дальнейшем Тарасенко намеревался,  согласно приказа  Хмельницкого,  занять
Кричев,  Мстиславль,  Могилев и Оршу. Захватив эти города, полк должен был
штурмом овладеть Смоленском.
     Главная  квартира  короля  Яна-Казимира  находилась в  это  время  во
Владимире-Волынском.  Согласившись на  настойчивые  уговоры  -  выйти  для
предстоящих боевых операций на  более  широкий простор,  где  бы  свободно
могла действовать конница,  король перевел свою главную квартиру в  Сокаль
на Буге. Сюда со всех концов Речи Посполитой собирались полки. Сюда королю
привезли меч и знамя, освященные папой римским.
     В  Сокале  король собрал военный совет.  Местность вокруг Сокаля,  по
мнению региментарей,  не  подходила для  генерального сражения.  Надо было
выбрать  другое  место,   где  можно  было  бы   нанести  окончательный  и
уничтожающий удар Хмельницкому.
     Любомирский и Лянцкоронский предложили выслать навстречу Хмельницкому
наемников-немцев  и  шведов,  а  королевские шляхетские полки  оставить  в
резерве.  Потоцкий высказался против,  считая,  что  на  Хмельницкого надо
ударить  всеми  силами.  Кроме  того,  совет  выслушал  сообщение канцлера
Лещинского: удалось установить связь с ханом, и есть основания верить, что
хан  не  поддержит всеми  силами  казацкое войско.  Канцлер также  сообщил
совету об  отказе московских бояр выполнить Поляновский договор и  выслать
стрельцов на  помощь королю для усмирения Хмельницкого.  Наконец порешили:
итти  всей армией на  Берестечко,  за  которым простирались обширные поля,
удобные  для  действий большой массы  конницы.  Вдобавок,  там  находились
просторные пастбища, обеспечивающие корм лошадям.
     Пятнадцатого июня в табор Хмельницкого,  расположенный в восьми милях
от Стыри, прибыл казачий дозор, захвативший неизвестного шляхтича, который
требовал,  чтобы его  немедленно доставили к  Капусте.  Пленника привели в
шатер Капусты. Два казака крепко держали его за руки.
     Лаврин Капуста лежал на кошме,  накрытый жупаном. Лаврина третий день
трясла лихорадка, и Хмельницкий приказал отправить его в Чигирин.
     Велико было  удивление казаков,  когда  они  увидели,  что  полковник
Капуста, отбросив жупан, вскочил и протянул руки пленнику.
     - Малюга! - закричал Капуста. - Каким ветром занесло?
     - Попутным, - ответил Малюга и крепко обнял Капусту.
     Казаки потоптались на месте и, весьма обескураженные, вышли из шатра,
почесывая затылки. Такого <языка> им впервые довелось брать...


     ...Хмельницкий сидел,  опустив голову на руку,  и внимательно слушал.
Напротив,  ежась в  ознобе и  потирая пальцами лоб,  покачивался на скамье
Капуста.  Малюга,  усилием воли  стряхнув с  плеч усталость (две бессонные
ночи давали себя знать), тихо говорил:
     - Вчера король свернул лагерь и выступил в поход.  Я решил немедленно
оповестить те