пи, казак. Ко всему приготовься, сынок. Эти разбойники все могли
сделать с  твоей  невестой.  Добра  от  них  ждать нечего.  Нашею кровью и
слезами кормятся.  Твое ли только горе за этими стенами проклятыми?  Сотни
лет грызут, как гиены, тело нашей Украины хан и его захребетники.
     - Покончить с ними надо! Чего ждем?
     - Горяч ты, Мартын. Так и я когда-то говорил, когда мою жинку в полон
угнали. Такой лютый был - вот, кажется, сам все это логово разнесу. А ведь
нельзя!  Дай с одним врагом управиться - со шляхтой, а после и татары свое
получат.
     - Сразу бы с ними покончить, - сумрачно проговорил Мартын.
     - Так думаешь потому,  что Катерина твоя тут.  Нет, сынок. Не с татар
починать.  Король и шляхта страшнее.  Уния -  как моровая язва для нас.  С
церкви начинают паны,  знают,  на какой крючок рыбку брать. Сначала униаты
свое возьмут,  а  там и  не опомнишься,  как и в костел заставят итти и уж
навечно ярмо панское наденут.  Тогда и подыхай из роду в род хлопом. Хмель
верно поступает, что старается сперва от панской неволи избавить край наш.
И хорошо делает, что бережется: как бы Варшава хана не подговорила в спину
нам ударить...
     Мерцали в  небе  крупные звезды.  Перекликалась стража перед  ханским
дворцом. Темно было на душе у Мартына.
     На другой день Мартын попал в ханский дворец.  Тимофей велел ему быть
при  своей  особе,   сопровождать  его  к  визирю.  Мартын  шел  вслед  за
гетманичем, между рядами ханских сейманов. Вдоль стен и возле каждой двери
стояли   мускулистые   аскеры.   Мартын   внимательно   присматривался   к
окружающему.  Щекотал ноздри сладкий запах расцветших роз, но Мартыну было
горько.  Пока Тимофей говорил с визирем. Мартын попробовал завязать беседу
с  ханским  аскером.  Припомнив все  татарские слова,  какие  знал,  начал
разговор издалека. Аскер хитро щурился.
     - Где дивчата,  которых с Украины берут в ясырь?  - решился, наконец,
задать вопрос Мартын.
     Аскер покачал головой:
     - О, многое желает знать казак! - Засмеялся. - И зачем это ему нужно?
Для чего знать?  Никаких дивчат тут нет! Все это глупости болтают про хана
и мурз!
     Мартын положил на ладонь аскеру несколько злотых.  Тот быстро спрятал
деньги.  Оглянулся. Если это так интересует казака, то он узнает. Кажется,
недавно  в  гарем  привезли несколько десятков девушек  с  Волыни.  Мартын
задрожал.
     - Теперь? А в прошлом году?
     - И в прошлом году тоже привез богатый ясырь Карач-бей.
     Так  больше  ничего  и  не  узнал.  Невеселый  возвращался  Мартын  с
гетманичем домой.
     Помог  ему  Иван  Неживой.  Среди  ханской стражи оказался у  сотника
старый знакомый, татарин. За несколько десятков злотых принес он радостную
и грустную весть:  Катерина была в Бахчисарае,  в ханском гареме.  Об этом
сейман доподлинно узнал от главного евнуха гарема Ибрагима.
     У Мартына голова закружилась.  Кинуться бы в гарем,  зарубить стражу,
схватить Катерину...
     - И  что?  -  насмешливо спросил Неживой,  слушая  взволнованную речь
Мартына.  -  Одного  сеймана  зарубишь,  а  двадцатеро тебя  растерзают...
Бессмыслица!  Да не забывай,  что ты тут не сам по себе,  а  в  посольской
свите. Не так надо дело вести. Жди, казак.
     Два дня после этого не заговаривал с Мартыном Иван Неживой. На третий
день пришел веселый,  подмигнул Мартыну.  Сбросил с  себя кунтуш,  сапоги,
растянулся на коврах, сладко потягиваясь. Мартын в нетерпении кусал ус.
     - Собирайся, парубок. Сегодня ночью увидишь свою Катрю.
     Мартын задрожал. Кинулся к Неживому, сел рядом.
     - Как увижу?
     Глаза пылали. Не обманывает ли, не шутит ли Неживой?
     - Трудное дело было,  сынок,  -  устало проговорил Неживой.  - Деньги
помогли.  Золото все сделает.  Спасибо скажи гетманичу,  пришлось и у него
взять несколько сотен. Нынче ночью придет за тобой ханский евнух. Принесет
татарскую одежу,  переоденешься,  и  проведет он тебя в  сад,  там увидишь
Катерину свою...
     Помолчал Неживой,  глубокие морщины разбежались в ласковой улыбке. По
щеке Мартына катилась слеза. Он стыдливо смахнул ее пальцем.
     - Не стыдись,  казак,  коли легче - плачь. Одно приказываю тебе: веди
себя там спокойно, не дури. А Катерину твою вызволим. Дай срок!
     ...Ночью Мартын,  одетый в татарское платье,  шел вслед за молчаливым
евнухом.  Стража у тайной калитки,  узнав евнуха,  дала дорогу.  У Мартына
пересохло во рту.  Тяжело стучало сердце.  Евнух шел впереди,  вобрав, как
птица,  голову в плечи.  Мартыну казалось -  дороге не будет конца. Но вот
среди кустов забелели стены.  Евнух,  не оборачиваясь, поднял руку. Мартын
остановился. Евнух пошел дальше один, оставив Мартына. Таинственная тишина
стояла кругом.  Где-то  в  вышине захлопала крыльями ночная птица,  хрипло
простонала и  замолкла.  Мартын поднял голову.  Из-за  туч  выползла луна.
Беспокойно зашуршал в кустах ветер.  Евнуха все еще не было. Уж не задумал
ли  худое проклятый татарин?  Мороз прошел по спине Мартына.  Сабля теперь
пригодилась бы. Но вспомнил, как старательно обшаривал его евнух. Нашел за
пазухой кинжал,  всплеснул руками и забормотал: <Не поведу, как можно, как
можно?>  Насилу Неживой уговорил.  Пришлось еще  несколько десятков злотых
подсыпать в  карман.  А  теперь татарин может сделать с Мартыном все,  что
угодно.  Но нет!  Есть еще у  Мартына руки.  Хватит в  них силы,  чтобы не
сдаться покорно врагам.  Мартын насторожился.  От  стены отделилась темная
фигура. Казак узнал легкие шаги евнуха.
     - Иди за мной!
     Мартыну казалось -  сердце вырвется из груди.  Спустя несколько минут
он  очутился в  обширной зале,  освещенной огнем  фонаря.  Евнух спокойным
движением раздвинул занавес.  Перед  Мартыном стояла Катря.  Он  кинулся к
ней,  протянув  руки,  и  ударился грудью  о  железные прутья:  зала  была
разделена пополам решетчатой загородкой. Он застонал в отчаянии.
     - Катря! - воскликнул он с болью. - Катря!
     Катря просунула сквозь решетку руки,  положила их  ему на  плечи.  По
лицу ее катились слезы.
     - Боже мой! Мартын!..
     - Катря!
     И замолчали.  Глядели в глаза друг другу.  Казалось, прошла вечность.
Память  воскресила далекий  Байгород,  весеннюю  степь,  багровый закатный
небосклон...
     - Мартын,  вырви меня из  этого пекла!  -  услышал он ее мольбу и  со
злобой тряхнул решетку, точно пытаясь сломать ее.
     Но железо было холодно и крепко. Где-то сбоку тихонько хихикал евнух.
И Мартын понял свое бессилие. Он прижался лбом к решетке.
     - Катря,  -  проговорил он хрипло, - все сделаю. Жизнь отдам, но тебя
тут не оставлю.
     Говорил быстро, спеша рассказать ей о своей тревоге и любви, о ночах,
проведенных в  думах о ней,  о своей непоколебимой вере в счастье,  о том,
что скоро придет свобода для всех навеки,  -  и вдруг осекся.  Зачем он ей
все это говорит?  Зачем,  если, как птице, подрезали ей крылья, замкнули в
тюрьме,  держат для надругательства...  А  может быть,  уже и надругались?
Может быть?  Он не спросил об этом,  вернее -  не осмелился. Но она поняла
его вопрошающий взгляд. И, заглянув глубоко в его глаза, сказала:
     - Чиста я перед тобой, Мартын, перед богом и людьми чиста...
     Он дрожал. Его Катерина, его сердце! Он бы простил ей все!
     - Знай, Мартын, живою им не дамся.
     Она  тихо  и  твердо сказала это  и  прислонилась головой к  решетке.
Горячими губами припал Мартын к ее щеке. Шептал на ухо:
     - Катря,  держись,  свет мой,  не дам тебе остаться в неволе.  Гетман
поможет, сын его тут, выкупим тебя, Катря...
     Евнух дернул Мартына за рукав:
     - Довольно, батыр. Скоро смена караула. Пора уходить.
     - Подожди,  поганый!  -  заскрежетал зубами Мартын и  швырнул ему под
ноги еще несколько злотых.
     Проворным движением евнух подобрал деньги.
     - Катря!
     - Мартын!
     А между ними стояла железная решетка, и неведом был завтрашний день.
     Снова забормотал за спиной евнух, дергая за рукав:
     - Пора, пора, батыр!
     - Поцелуй меня в лоб, Мартын, - дрожащим голосом попросила Катерина.
     Мартын прижался губами к ее лбу. Почему в лоб? Неужели это прощание?
     - Катря!  -  шептал он горячо.  -  Катря! Единственная моя, зорька ты
моя...
     - Идем,  казак,  - нетерпеливо зашептал евнух. - Идем. А ты ступай! -
прикрикнул он на Катерину,  и Мартын увидел,  как упали плечи Катри, будто
сломал их кто-то,  и она неверными шагами ушла в темень. Только донеслось,
как стон:
     - Мартын!


     ...Звездная  тихая   ночь   за   окнами.   Мартын  сидит  на   лавке,
рассказывает. Тимофей и Неживой слушают.
     - Выкрасть бы ее,  -  сказал Тимофей,  но сейчас же признал:  -  Нет,
невозможно это.
     - Выкупить! Поговорить с визирем.
     - Не поможет,  -  отозвался Неживой,  -  я уже расспрашивал Ибрагима.
Проклятый пес говорит, что она в ханском гареме и что хан уже знает о ней.
С самим ханом надо вести речь об этом.
     Мартын  обхватил голову руками,  склонился на  подоконник.  Неумолчно
трещал где-то в стене сверчок.


     ...Катря  прошла  в  свою  комнату.  Евнух  заглянул  к  ней.  Строго
приказал:
     - Спи!
     Покорно улеглась на ковер.  Сухими глазами уставилась в потолок.  Еще
чувствовала на лбу прикосновение губ Мартына.  Еще слышала его слова.  Еще
видела его лицо.  Но его уже не было. Стены и решетки отделяли ее от мира.
Стыд и позор ожидали ее.  Наложить на себя руки!  Но она хочет жить! Хочет
свободы!  Хочет  увидеть  сизо-зеленую  степь  весной,  растереть  в  руке
стебелек  мяты...  Вместе  с  Мартыном слушать  задумчивые казацкие песни.
Вместе с  Мартыном...  Все это была жизнь.  А  теперь каждый день,  каждую
минуту ее стережет смерть.  Доля у нее одна.  Она уже знает ее в лицо, эту
долю, страшную и неумолимую. Сколько рассказали ей тут! Хоть бы кто-нибудь
дал яд! Хотела попросить у Мартына, но не осмелилась. Хоть бы нож достать!
Нет,  не  для  себя,  для  него,  для  того жирного,  ненавистного палача,
коварного и хищного хана.
     Коротка весенняя ночь,  а мыслей,  темных и беспросветных,  на тысячи
долгих ночей.  Слез нет,  все высохло уже в груди.  Сама удивилась,  когда
заплакала, увидав Мартына. А теперь и хотела бы заплакать, да не может.
     В  груди жжет.  Болит сердце.  Горит тело  от  прикосновения шелковой
чужой одежды.  Лучше бы  продали рабыней на галеры,  лучше камни грызть...
Только не это!..
     Из уст Катри вырывается страшный крик отчаяния и  боли.  Он проникает
сквозь тяжелые дубовые двери.  Вскакивает с ковра евнух.  Дрожащими руками
зажигает фонарь.
     ...Ночь гасит звезды в  темном небе.  Где-то  далеко на  востоке небо
загорается пока еще слабым, рассветным огнем.


                                    2

     ...Визирь  Сефер-Кази  презрительно кривит  губы.  Король не  сдержал
своего слова и не заплатил дани, как обещал под Зборовом. Пожалеет король!
Придется ему заплатить вдвое больше.  Поход в Молдавию не оправдал надежд.
Сефер-Кази не особенно склонен помогать сейчас гетману военными силами. Но
слово хана - священное слово. Хан не нарушит его. Он уже дал приказ улусам
подниматься. Только месяц пойдет на ущерб, орда выступит на Украину.
     Визирь  жмурится.  Солнечный  луч  ласкает  сморщенное,  как  печеное
яблоко, маленькое лицо визиря.
     Тимофею душно в гостиной визиря.  От ковров,  от подушек,  от шербета
противный,  сладковатый запах,  тошнотворный,  ядовитый привкус на  губах.
Сейчас-то все это можно стерпеть. Тяжелее было в сорок восьмом году. Тогда
визирь не вел с ним переговоров,  тогда его держали заложником.  Кто-то из
мурз предлагал даже приковать его за ногу к крепостному орудию.  Теперь не
те времена.
     Тимофей выпрямляется на  подушках.  Теперь он  гетманский посол,  сын
великого гетмана Войска  Запорожского и  сам  прославленный воин.  За  его
спиной три  похода и  самостоятельная битва под  Яссами.  Можно говорить с
визирем, как с равным.
     Сефер-Кази   пьет  кумыс.   Медленно  отставляет  пиалу  на   большое
серебряное блюдо.  Визирь переводит речь на то,  с  чего начал вчера.  Как
Москва?  Как мыслит гетман о том, чтобы учинить поход на царя московского?
В  глазах Сефер-Кази холодные льдинки недоверия.  Тимофей разводит руками.
Он  сих дел не  знает.  Пусть хан спросит самого отца.  Одно может сказать
Тимофей: Крымскому царству гетман и старшина - друзья верные и неизменные.
На том крест может целовать.
     ...Дел у  гетманских послов было немало.  Встречи с визирем.  Раздача
подарков визирю,  мурзам, муллам. Иногда и тем, кто поменьше, сунуть надо.
Одному язык развязывала сотня дукатов,  а  другой становился разговорчивым
только после третьей сотни. На все это был мастер Иван Неживой. Он отлично
знал татарский обычай.  Братался и шутил с татарами,  а в случае нужды,  -
как сам говорил, - на коране мог поклясться.
     Оставалось еще вручить подарки хану.  Золотой меч и серебряный лук со
стрелами.  Было  условлено:  в  пятницу хан,  в  присутствии всего дивана,
примет гетманские подарки.
     Как-то  среди  ночи  к  гетманичу явился Карач-бей.  Начал  издалека.
Тимофей понял:  мурза  может  что-то  сказать,  но  ждет  даров.  Пришлось
расщедриться.   Тысяча  дукатов  невесело  зазвенела  в  кожаном  мешочке,
перекочевывая в карман Карач-бея. Мурза сказал:
     - Визирю не верь.  Зол,  как шакал, и хитер, как лиса. Визирь получил
письмо от  короля и  большие подарки.  Польский посол лишь на днях покинул
Бахчисарай.  Орда пойдет. Но берегись. Визирь давал обещания королю, как и
гетману. Какие - не знаю. Но то, что дал, знаю. Визирь с ханом - как лев с
ягненком.  Но  хан без него обойтись не  может.  Возьми это во  внимание и
помни: так сказал тебе Карач-бей. Пусть гетман не забывает этого.
     Карач-бей  прижимал руки к  сердцу,  ко  лбу.  Мурза перегнулся через
стол:
     - У визиря одна мысль:  гетмана с московским царем поссорить, этим он
и хана держит в своих руках.  Хан уверен:  визирь это сделает, оттого и не
отрубил еще  ему  голову,  а  визирь ждет  удобной минуты,  хочет отравить
хана...
     Мурза осекся и замолчал, видимо считая, что сказал лишнее.
     - Быть  тебе  визирем,  -  беспечно  сказал  Тимофей,  -  ум  у  тебя
канцлерский.
     - Что ж,  ты будешь когда-нибудь гетманом,  я - визирем; будем жить в
мире.
     Карач-бей смеялся.
     После  этой  беседы  беззаботное настроение выветрилось,  как  хмель.
Тимофей ходил хмурый,  сосредоточенный.  Беспокоился:  до  пятницы еще три
дня.  Понимал  -  татары  умышленно оттягивают день  вручения даров  хану.
Хотят, чтобы польский посол до Варшавы доехал. Ничего тут не поделаешь.
     Тимофей сидел в горнице,  попивая сладкий апельсиновый настой. Думал:
как там,  в Чигирине?  Трудно отцу,  хлопотливо. Нелегок гетманский сан. В
горницу вошел Мартын.  Гетманич посмотрел на казака, и сердце сочувственно
сжалось.  Щеки  Мартына  ввалились,  словно  после  тяжелой болезни,  губы
пересохли. Мартын сел в углу на скамье, хрипло заговорил:
     - Выручай, гетманич! Погибнет дивчина. Одна она у меня на всем свете.
Если бы еще не повидал, может, примирился бы. А вот когда увидал ее глаза,
ты понимаешь, смотрит на меня, а в глазах ее мука, страшная мука и смерть.
На прощание попросила поцеловать в лоб, как покойницу...
     - Буду просить хана,  Мартын.  От имени гетмана буду просить. Скажу -
наша свояченица.
     У Мартына стало светлее на душе.  Вскочил на ноги, кинулся к Тимофею.
Крепко обнял за плечи, как брата.
     ...Долгий  весенний день  был  на  исходе.  Пропели муэдзины вечернюю
молитву.  Село солнце.  Розовая заря отражалась в  стеклах бахчисарайского
дворца хана Ислам-Гирея III.
     Хан  творил намаз в  присутствии муллы Фатуллы.  Хан возводил глаза к
голубому потолку опочивальни,  который умелым  живописцем был  превращен в
небо.  Живописец точно рассчитал,  где  будет сидеть хан,  на  чем  именно
остановится его взор, когда он будет обращаться мыслями своими к аллаху.
     Перед глазами хана  всегда была звезда вечности -  Альдебаран.  Вечны
власть и мудрость хана, вечны воля и могущество его.
     Хан  творил намаз и  беседовал с  аллахом.  Мирская суета осталась за
порогом.   Тут,  в  обширной  опочивальне,  под  голубым  потолком  царили
спокойствие и  мудрость.  Хан совещался с  аллахом.  Хмельницкий -  гяур и
шакал,  наиневернейший среди неверных,  снова звал  его  в  поход.  Султан
приказал итти.  Приказал,  потому что  султану Мохаммеду важно  обессилить
Польшу, выдавить, как лимон, хана. Султан воевал с императором Фердинандом
и венецианским дожем. Польша не должна была вмешиваться в эту войну. Пусть
с  ней воюет Хмельницкий,  пусть хан помогает Хмельницкому.  Аллах слушает
мудрые мысли хана.  Но аллах молчит. В сердце хана нет спокойствия. Всякий
раз,  как он идет в поход вместе с гяуром Хмелем,  он теряет покой. Всякий
раз он ждет ловушки.  Но благодаря визирю,  хитрому и лукавому Сефер-Кази,
хан все же выигрывает...  И на этот раз визирь придумал ловкий выход. И на
этот раз лиса Сефер-Кази держит в своих руках мудрого и храброго хана.
     Нерушима на голубом потолке звезда вечности, как нерушима вера хана в
свою  мудрость и  силу.  Мулла  жует  беззубым ртом,  шлепает губами.  Это
раздражает хана.  Но  он  не может запретить этого мулле.  Фатулла ближе к
аллаху,  чем хан,  и  в этом его преимущество.  Кроме того,  мулла Фатулла
всегда заблаговременно доносит хану о замыслах и намерениях его визиря,  и
хан поэтому держит муллу при себе, не зная, что точно так же доносит мулла
визирю о намерениях и замыслах хана.  У муллы одна забота: спровадить в ад
хана и его визиря и сделать властителем Крыма ханского брата Нураддина.
     ...Плывут мгновения.  Но это за стенами дворца. А здесь, во дворце, в
опочивальне с голубым потолком,  тишина,  спокойствие, вечность. Тут царят
звезда  вечности  Альдебаран  и  всемогущий повелитель Крымского  ханства,
Ислам-Гирей III,  которому платят дань короли и  господари,  который одним
взмахом руки может послать трехсоттысячную орду на  север,  на  запад,  на
восток,  жечь и  губить города и  села,  вытаптывать нивы,  сажать на  кол
десятки тысяч неверных,  брать богатый ясырь.  Все это может совершить хан
Ислам-Гирей III.
     Но,  беседуя с аллахом, хан должен признать (конечно, он не сделал бы
этого на людях),  что у него на сердце неспокойно с той поры,  как Украина
избрала гетманом этого проклятого Хмеля.  Тревожно у хана на душе.  Опасен
Хмель!  Хмелю не скажешь:  <Плати дань,  давай ясырь,  пришли в  мой гарем
сотню самых красивых девушек>.
     Хмель набирает силу, как орел высоту. Хан зорко следит за чигиринским
орлом. Ему известно, куда смотрит Хмель. На север! Москва - надежда Хмеля.
И  если Хмель будет с  Москвой -  конец могуществу Крымского ханства.  Хан
спрашивает аллаха:  как быть? Аллах молчит. Молчит звезда вечности. Только
в торжественной тишине слышно, как шлепает губами мулла Фатулла.
     Закончена вечерняя молитва.  Фатулла ушел.  Хан  хлопает в  ладоши  и
приказывает явиться старшему евнуху своего гарема.
     ...Селим падает на колени перед ханом.
     Чем   верный   слуга   может   порадовать  своего  господина?   После
многотрудного дня,  после мудрых государственных дел,  не пора ли вдохнуть
запахи роз и горечь миндаля,  которыми дышат груди прекрасных жен ханских?
Триста   красавиц  ожидают  счастливого  мгновения,   когда   великий  хан
прикоснется к  ним.  Витиевато и  льстиво говорит евнух  Селим.  Не  слова
сыплются с  его  уст  -  льется мед.  Вздрагивают ноздри хана,  сладостная
тревога наполняет тело.  Евнух перечисляет имена и приметы ханских жен. Но
лицо властелина покрыто завесой равнодушия.
     Евнух вспоминает.  Есть одна, которой еще не касалась рука хана. Уста
ее как два нежных лепестка розы, грудь затаила в себе прохладу виноградных
гроздий...
     ...Забегали  сейманы  по  длинным  темным  переходам ханского гарема.
Забегали евнухи,  старшие,  млад