уг осенила мысль.
Мужиловский начал издалека.  Гармаш должен понять:  Киев -  город со своим
градским  правом,  гута,  по  градскому праву,  не  подлежит вмешательству
военных сил. Правда, будь гетманский универсал на послушенство, дело можно
было бы еще как-нибудь уладить и он оказал бы помощь Гармашу,  но так, без
универсала, - хлопотно и не дозволено.
     Гармаш почти завопил.  Что с того, что градское право? Гута - не цех,
работные люди на гуте - не мастера, а если они бунтуют и убивают без суда,
кто им на то право дал?
     Мужиловский переждал,  пока  Гармаш выпалил все  свои возражения,  и,
поглаживая чисто выбритые щеки, продолжал спокойно свою мысль. Конечно, он
сочувствует Гармашу и  даст  ему  добрый совет.  Пусть  Гармаш обратится к
полковнику кварцяного королевского войска,  Тикоцинскому, тот поможет. Или
Гармаш может обратиться к городскому войту.
     - А  какие же  права у  войта,  разве пан  полковник того  не  знает?
Посмешище, а не войт.
     Мужиловский пожал плечами.  Что ж, остается, значит, Тикоцинский. Про
себя   подумал:   <Пусть-ка   шляхтич  вмешается  в   это   дело>.   После
Белоцерковского договора кварцяное коронное войско стояло в  Киеве,  в его
обязанность  входило,   прежде  всего,  следить  за  порядком  в  Киевском
воеводстве.  По  трактату это  должно  было  означать защиту законных прав
населения,  охрану его имущества и  его самого от  наездов.  А  гетманские
казаки должны были оказывать в этом помощь кварцяному войску.
     На деле же кварцяное  войско  занималось  тем,  что  помогало  шляхте
возвращать   свои  маетности.  Мало-помалу  воеводство  стало  заполняться
шляхтой, которая довольно долгое время сидела за Вислой.
     Силуян  Мужиловский,  решив  не  вмешиваться самому в  дело  Гармаша,
поступал осмотрительно, с тонким расчетом. Он был уверен, что Тикоцинский,
этот кичливый и  жестокий шляхтич,  охотно поможет Гармашу,  особенно если
тот  подкрепит  свою  челобитную звоном  золотых  талеров.  Мужиловский не
сомневался,  что гута будет приведена в покорность ее владельцу. А, вместе
с  тем,  здесь достигалась и  другая цель:  пусть кварцяное войско еще раз
зальет сала за шкуру посполитым, пусть!..


     ...Полковник Мужиловский дал  хороший совет.  Гармаш убедился в  этом
спустя  какой-нибудь  час.  Правда,  хлопоты  стоили  ему  немало  золотых
талеров,  но пан Тикоцинский,  небрежным движением швырнув в  ящик деньги,
которые,  как он пояснил, нужны были на расходы по карательной экспедиции,
ударил кулаком по  столу,  сверкнул глазами и,  выдвигая саблю  из  ножен,
обещал Гармашу расправиться со схизматиками как следует.
     Он не пригласил Гармаша сесть,  вел себя с ним надменно,  подчеркивал
каждым словом,  что  тот низшее существо,  но  зато твердо и  непоколебимо
обещал помочь:
     - Слово шляхтича, прошу пана, как скала.
     Неприятно похохатывая,  оскалив острые зубы,  Тикоцинский с злорадным
удовольствием отметил, до чего довели порядки Хмельницкого, если хлопы так
распустились...
     - Ясновельможный  пан  изволит  говорить  святую  правду.   -  Гармаш
почтительно склонил голову перед Тикоцинским.
     - Погодите, я этому быдлу задам перцу.
     От обхождения Тикоцинского Гармашу было не по себе,  - чего  доброго,
пан  шляхтич  мог  приказать  своим  жолнерам  отколотить палками и самого
купца.  Но в эту минуту Тикоцинский снова захохотал и уже первые его слова
успокоили Гармаша:
     - Вот видите,  пан негоциант,  -  Гармаш, довольный таким обращением,
чуть  не  растаял в  улыбке,  -  все  идет  по-иному,  когда имеете дело с
шляхетными особами.  Неужели  вы  действительно поверили  тому  схизматику
Хмелю,  будто  он  способен  обеспечить  спокойствие и  неприкосновенность
собственности?  Чем он приведет в подчинение хлопов? Да его самого посадят
на кол!
     Тикоцинский  вскочил  на  ноги.  Он  уже  не  мог  удержаться,  много
неприятного вспомнилось сразу -  и Корсунский позор,  и Пилявская баталия,
из которой он сам едва выбрался, переодетый в женское платье, и все штучки
шпионов Хмеля в  Варшаве,  под самым его носом (ведь он их так и не нашел,
за что и был удален от двора и лишен звания королевского маршалка). И вот,
наконец,  за все обиды,  пришла радость победы под Берестечком.  Подрезали
крылья Хмелю, а скоро и голову, как паршивому петуху, свернут.
     - И кто хочет спасти жизнь...  нет,  не хлопы,  не быдло, а вот такие
люди,  как  пан негоциант,  -  ораторствовал Тикоцинский,  -  те  пусть не
связывают свою  судьбу с  Хмелем,  который изменил королю и  теперь тщетно
изворачивается,  надеется на царя московского. А царь сидит в Москве и сам
нашего  ясновельможного короля  боится,  -  захотели  и  держим  Смоленск.
Напрасно надеется Хмель. Еще будем из его шкуры веревки вить!..
     Пан негоциант может итти.  Завтра на  рассвете он,  Тикоцинский,  сам
выедет с  жолнерами на  его  гуту.  И  если  он  хочет  увидеть,  как  пан
Тикоцинский, словно волшебник, обращает гультяев в овечек, то пусть примет
участие в этой прогулке.
     Гармаш,   успокоенный  и   в   то  же  время  озабоченный,   ушел  от
Тикоцинского.  А тот, оставшись наедине, несколько обеспокоился. Не сказал
ли он, разгорячившись, чего-нибудь лишнего этому купцу?
     Польный  гетман  Калиновский,  посылая  Тикоцинского с  жолнерами  на
постой в Киев,  предупреждал:  главная цель будет заключаться в том, чтобы
найти  все  нити,  связывающие Хмеля с  Москвой.  Надо  было,  после казни
шляхтянки Елены и убийства казначея Крайза,  поставить новых людей, убрать
Капусту,  а главное - добыть письма Хмеля к царю московскому. Вспомнив обо
всех    этих   деликатных   дипломатических   обязанностях,    Тикоцинский
почувствовал себя неловко за то, что так разоткровенничался перед хлопским
негоциантом.
     <Дьявольский характер,  - корил он сам себя, - предупреждал ведь меня
коронный гетман.  Черт бы побрал этого Гармаша с его гутой. Впрочем, что ж
я  сказал такого?  Ведь о  самом главном,  об  указе короля на  посполитое
рушение, промолчал. А мог бы! Вырвалось бы - и тогда конец...
     Поздно вечером Тикоцинский имел удовольствие,  беседовать с  ксендзом
Бжозовским.  Святой отец ехал в Варшаву.  Он долго и неторопливо наставлял
Тикоцинского.  Девиз  полковника  должен  быть:  осторожность  и  еще  раз
осторожность.  Хмель  -  хитрая  лиса.  Даже  сам  его  святейшество  папа
предупреждает о том.  С этим лютым врагом католичества надо покончить,  но
сделать это не так просто.
     Принесли венгерское.  Зажгли свечи.  За  ставнями гудел ветер.  Слуга
разжег в  камине огонь.  Сидели в  низких,  удобных креслах перед камином,
погрузив ноги в пышный медвежий мех. Это уже было хорошо, вспоминали - год
назад они бы так привольно не сидели. Тикоцинский пошутил:
     - Тогда было после Зборова, а теперь после Берестечка.
     - О, берегитесь, чтобы не настал второй Зборов!
     Тикоцинский пробовал возразить, но ксендз не дал:
     - Зверь притаился,  ушел в  чащу,  но  он острит клыки.  Ждет удобной
минуты,  чтоб вгрызться в горло Речи Посполитой. Великое зло задумал Хмель
- перейти в подданство царю московскому.  Сию землю,  сей сказочно богатый
край,  коему  самим  богом  начертано  быть  под  тиарой  папы,  схизматик
Хмельницкий задумал оторвать от королевства.  Он знает: если объединится с
Москвой -  Речь Посполитая не страшна ему.  А для нас допустить такое было
бы грехом перед святою верою нашей.
     Улучив минуту, когда ксендз замолчал, Тикоцинский спросил:
     - Как митрополит схизматиков?
     - Есть сведения,  что он будет мешать замыслам Хмеля. Его мало радует
возможность  попасть  в  зависимость  от  русского  патриарха  Никона.   У
митрополита немалая казна и  маетности.  Они  могут понравиться московским
попам,  а мы уже намекали Сильвестру Коссову,  через бернардинцев,  что, в
случае,  если его деятельность будет полезна нам, он может об имуществе не
беспокоиться.
     - О, это большое дело, святой отец!
     - Но  представьте  себе,  сын  мой,  что  на  его  попытку  примирить
Хмельницкого с королем схизматик Хмель ответил ему: <Твое дело - молиться,
мое - мирские дела вершить, так вот молись и о мирских делах не заботься>.
     - Ах, схизматик, пся крев, ему-таки нельзя отказать в нахальстве!..
     - В  разуме,  пан Тикоцинский,  в разуме!  Наша общая ошибка,  что мы
видим в нем только нахальство.  Тем-то он и опасен,  что умен. Возьмите во
внимание -  он не один действует, а всех хлопов поднял, в случае войны вся
Украина станет под его знамена.
     - Теперь не станет,  святой отец! - с жаром воскликнул Тикоцинский. -
Теперь,  когда так удачно распределены кварцяные войска,  иное дело.  Едва
только  наш  король  выдаст указ  о  посполитом рушении и  коронный гетман
ударит на Хмеля с  запада,  мы всадим ему нож в спину,  мы это сделаем как
следует. Верьте мне, пан отец!
     - Но это надо сделать,  пока он не объединился с московитами, сделать
как можно скорее и хорошо подготовиться к этому,  -  заметил Бжозовский. -
Сам святой папа заинтересован в  том,  чтобы ускорить конец Хмельницкого и
всей его голытьбы.
     Еще долго наставлял ксендз Тикоцинского,  и полковнику казалось,  что
святой отец слишком  уж  преувеличивает  опасности.  Он  уже  не  с  таким
интересом  слушал  сентенции ксендза.  Чтобы перевести разговор на другое,
рассказал о Гармаше. Ксендз одобрил решение.
     - Надо  найти  общий  язык  с  зажиточными хлопами.  От  этого многое
зависит.  Но  там,  на гуте,  тоже надо сохранять осторожность.  Порою лев
должен походить на ягненка,  -  ксендз впервые за весь вечер улыбнулся,  -
чтобы потом неожиданно показать свои когти...  Кстати,  и в Киеве надо вам
укреплять свои позиции, пан полковник. Войт человек рассудительный...
     - О,  я  с  ним  уже столковался,  он  очень недоволен казаками...  и
Мужиловским.
     - Этого Мужиловского хорошо бы приручить.
     - Невозможно,  пан  отец.  -  Тикоцинский пригубил бокал,  вино  было
терпкое и щипало язык. - Венгерские вина, пан отец, по-моему, наилучшие.
     Ксендз удивленно поглядел на Тикоцинского.  И  такому легкомысленному
шляхтичу коронный гетман поручает важные дела?  А  тот,  догадавшись,  что
упоминание о вине было неуместно, смешался. Поспешно сказал:
     - Покорно прошу  напомнить коронному гетману,  дабы  ускорил присылку
сюда немецких рейтар.  Хорошо бы,  если бы  до  первого снега они уже были
здесь.
     Ксендз кивнул головой.
     - Вы о Мужиловском подумайте,  сын мой!  Человек просвещенный,  имеет
знакомства при  императорском дворе,  люто  ненавидит нас,  и  Хмельницкий
весьма его уважает.  Он  у  него первый дипломат.  Ездил в  прошлом году в
Москву. От него многое узнать можно.
     - Пробовал,  -  развел руками Тикоцинский. - Больше молчит. Скажет за
час одно слово - и то хорошо.
     - Пытайтесь,  сын мой,  весьма советую приложить все усилия. Это было
бы великое дело.
     - Может быть, через Выговского попытаться склонить этого отъявленного
схизматика?
     - Напрасная будет попытка,  сын мой. Выговский с ним, как два медведя
в  одной берлоге.  К  тому  же  генеральный писарь теперь на  подозрении у
Хмельницкого. Лучше его под удар не ставить, он еще нам пригодится.


     ...Ночь зажгла в темном небе зеленоватые огни звезд. Сырой туман полз
от Днепра. Подол, повитый мглой, колыхался, как марево.
     На Печерске, в палатах митрополита Сильвестра Коссова, окна были ярко
освещены.  У митрополита был в гостях Силуян Мужиловский. Коссов, одетый в
широкую черную рясу, ходил по горнице, говорил взволнованно и много.
     Наклонившись над столом, Силуян Мужиловский молча слушал.
     - Бог  свидетель  моему  искреннему отношению к  гетману,  -  говорил
митрополит.  - Я дал ему мое благословение, когда он начал великое дело во
имя веры.  А  что с  ним теперь сталось?  Не  пойму!  От  встречи со  мной
уклоняется.   Посполитые  обиды   чинят  мне.   На   митрополичьих  землях
универсалам гетмана не  подчиняются...  Более  того,  стало ведомо мне  от
одного  гетманского  державца  (<Уж  не  от  Выговского  ли?>  -   подумал
Мужиловский),  что гетманом говорено: <Универсалы пишу для виду, а перышки
у Коссова пощипайте>. Богомерзкие слова! Неужели мог такое сказать гетман?
     Коссов поглядывал на  Мужиловского.  Ожидал -  быть  может,  от  него
услышит о замыслах Хмельницкого.
     - Не  верю,  чтобы  гетман  мог  придать  значение всяческим сплетням
(<Выходит,  ты все-таки задумал что-то>,  - усмехнулся про себя гость). Но
как дальше жить? Шляхта, как поток, снова заполонила Киев. Гетман в Москву
посольство шлет,  а  со  мною,  митрополитом,  не  советуется.  Послал ему
письмо, так вот что он отписал, гляди.
     Митрополит  подошел  к  шкафу,   взял  с  полки  сверток  пергамента,
развернул, ткнул пальцем.
     - Видишь, что написано? Читай вслух. И не стыдно ему?
     - <Грамоту твою,  -  читал неторопливо Мужиловский, - тебе возвращаю,
ибо  именуешь меня,  митрополит,  недостойно моего сана.  А  надлежит тебе
именовать меня: <земли нашей отец и повелитель>.
     - Да, рука гетмана, - подтвердил Мужиловский.
     - Его, а то чья ж? Не Выговский писал!
     Может быть,  когда-нибудь, в другое время, Мужиловский посочувствовал
бы  митрополиту.  Но  теперь нет.  Он  будет молчать и  слушать.  И  когда
митрополит снова заговорил о московских делах,  Мужиловский понял, куда он
клонит.
     - Должен  ведь  гетман меня,  владыку церкви православной,  спросить?
Должен?
     Полковник  от  ответа  уклонился.  Коссов  грустно  покачал  головой.
Неизвестно для чего, сказал:
     - Я   Могилянской  печатне  приказал  начать  печатать  жизнеописание
гетмана и  его благословенных походов за веру,  а он...  бог видит правду.
Бог свое слово скажет...
     Мужиловский наклонил голову в знак согласия.
     Так  и  не  вышло  толку  из  этой  беседы.   Митрополит  понял:   от
Мужиловского он ничего не добьется.
     Полковник возвращался домой в карете. Конная стража скакала по бокам.
В   последнее  время  без  стражи  Мужиловский  не   ездил.   От  жолнеров
Тикоцинского всего ожидай.
     В мыслях его был Коссов. Как это он сказал? <Не Выговский писал>.
     - Не Выговский писал, - громко повторил Мужиловский.
     Джура, дремавший напротив, проснулся:
     - Чего изволите, пан полковник?
     ...Силуян   Андреевич  Мужиловский  был   человек   уравновешенный  и
дальновидный.  Таким знала его вся старшина,  и, может быть, именно за эти
качества уважал его гетман.
     Не  чувствуя большой склонности к  воинскому делу и  убедившись,  что
настоящим полем его славы должна быть дипломатия,  тем более,  что на этой
почве он  уже  достиг известных успехов,  Силуян Мужиловский еще в  начале
1649  года  упросил  гетмана  освободить  его   от   военных  полковницких
обязанностей.   Тот   охотно  согласился.   В   знак  особого  уважения  к
Мужиловскому гетман оставил за  ним  звание полковника реестрового войска.
Это  уважение,   которое  Хмельницкий  не  раз  подчеркивал,  было  вполне
заслужено умным и талантливым дипломатом.
     Мужиловский  в  своей  деятельности придерживался того  правила,  что
лучше  иметь  поменьше друзей и  лучше молчать и  слушать,  чем  говорить.
Пожалуй,  один только начальник тайной канцелярии гетмана, Лаврин Капуста,
пользовался доверием дипломата.  Многие близкие к  гетману лица  именно за
эту  сдержанность  не   любили  Мужиловского,   считая  его  заносчивым  и
высокомерным.  Но  он  бесстрастно принимал  как  хорошее,  так  и  плохое
отношение к себе.
     События последних месяцев очень опечалили дипломата. И верно, было от
чего  поддаться тревогам.  Теперь,  после  битвы  под  Берестечком,  после
Белоцерковского перемирия (именно перемирия,  а  не  мира,  -  Мужиловский
всегда  подчеркивал это,  к  неудовольствию генерального писаря),  настала
наиболее сложная и наиболее опасная пора.
     Гетман должен был сейчас вести исключительно тонкую и умную политику.
Надо было суметь расставить свои силы так,  чтобы вскоре еще раз подняться
с  оружием против  короля и  окончательно выйти  из-под  протектората Речи
Посполитой.   Иначе  панская  интервенция  угрожала  самому  существованию
народа.
     Спасение  для   Украины  Силуян   Мужиловский  видел   в   одном:   в
присоединении ее к Московскому царству.
     В  этом он  совершенно сходился с  гетманом.  Не раз в  последние дни
пребывания Мужиловского в  Субботове они  с  глазу на  глаз  обсуждали это
дело.
     Тогда,  откинув все  недомолвки,  Силуян  Мужиловский сказал  гетману
прямо:  нужно, чтобы царь прежде всего обещал неприкосновенность имущества
и положения казацкой старшины, даровал ей права на наследственное владение
маетностями и доходами с них.
     Гетман не возражал против этой статьи в предстоящих переговорах.
     - Но не с нее начинать,  не в ней дело,  -  сказал он Мужиловскому, -
главное в  том,  что народ стремится к объединению с Москвой,  -  он тогда
весь станет под  наши знамена.  И  народ поведет такую войну со  шляхтой и
татарами, что самому небу будет страшно.
     Мужиловский не мог не согласиться с гетманом. Он сам видел: одна лишь
весть о том, что Московское царство ведет переговоры с гетманом, вызвала в
народе несгибаемую веру в свои силы.
     Беседа с митрополитом,  целью которой было разведать, как он настроен
после Белой Церкви, убедила Силуяна Мужиловского, что надеяться на Коссова
вовсе  нельзя.  Митрополит  нисколько  не  сочувствует намерениям гетмана.
Подозрения Капусты о том,  что Коссов  сносится  с  католиками  и  получил
какие-то заверения от короля, по-видимому, были основательны.
     Мужиловский ходил  по  большой гостиной,  мягко  ступая по  пушистому
турецкому ковру.
     В  доме полковника могильная тишина.  За дверью похрапывает казак,  -
стража  и  здесь  не  помешает.   Кто  знает,  что  вздумается  кварцяному
полковнику?  Капуста  недаром предупредил:  <На  тебя,  Силуян,  охотятся.
Берегись>. Если Капуста говорит, значит у него есть основания.
     Вспомнив  Капусту,  Мужиловский невольно снова  подумал  о  Чигирине.
Перед глазами возникла долговязая фигура Выговского.  Острый длинный нос и
прищуренные глаза ясно  промелькнули в  памяти,  показалось -  генеральный
писарь осторожно,  на цыпочках прошел по комнате,  замер в углу и растаял,
точно злая тень.
     Мужиловский не  хотел вмешиваться в  некоторые дела,  но внутренне он
был  убежден,  что  смерть  Крайза произошла не  без  участия генерального
писаря и что Елена, жена гетмана, также была чем-то связана с Выговским...
Подумал и  тотчас  же  дернул плечом,  словно сбросил с  себя  беспокойную
мысль. Это, в конце концов, не его дело.
     С Коссовым придется встретиться еще не раз. Ведь именно для встречи с
Коссовым он  и  приехал  из  Чигирина в  Киев.  Правда,  для  того,  чтобы
митрополит не догадался об этом,  пошел к  нему только на пятый день после
своего прибытия.
     Успех новой войны в какой-то мере зависел и от митрополита. Его слово
к  народу и  духовенству значило порою  не  меньше гетманского универсала.
Гетман, посылая Мужиловского в Киев, предостерег:
     - О  наших  московских  переговорах  молчи.   Ни  слова.  А  старайся
выведать:  что там у него с панами?  Чего там вертится этот шпион,  ксендз
Бжозовский? Действуй осторожно.
     Мужиловский усмехнулся.  <Осторожно>!  Как будто он собирался кричать
об  этом на  площадях Киева!  Конечно,  задача была нелегкая.  Мужиловский
решил  добиться от  митрополита личного  послания к  патриарху Никону.  Он
задержал  шаги,  остановился.  Скрестил  руки  на  груди.  Прищурив глаза,
уставился в темный угол гостиной. Получить от Коссова такое послание будет
трудно. Это он знал. Но он его получит! Непременно получит!
     Сколько  шагов  уже  сделано по  ковру?  Сколько мыслей  проплыло под
высокими сводами потолка? Сколько событий, сколько времени протекло за эти
несколько ч