ону, басил:

                      Ой, хто ж, братця,
                      Не був у багача,
                      Той горя не знає.


                                    3

     ...С год назад,  по весне,  ударил в колокол старенький дед Лытка. На
майдан,  к церкви,  сбегались люди.  Бежали из хат, с огородов, кто с поля
бешено гнал лошадей,  а  кто и  сам бежал быстрее худоребрых кляч.  Только
вода из луж брызгами рассыпалась вокруг. Спрашивали на бегу друг друга:
     - Горит?
     - Где горит?
     - Может, пан приехал?
     - Или стражников принесло в недобрый час?
     Кипел Байгород.  На майдане,  перед церковью, верховой казак держал в
руках  длинный  желтый  лист  пергамента.  Раскрыв  рты,  замерли  селяне.
Слушали.
     <Никогда не  найдете способа победить,  коли  ныне не  сбросите вовсе
ярмо  урядовцев и  не  добудете воли,  той  воли,  что  наши  отцы  кровью
окропили...
     Нас,  мужественных и  вольнолюбивых,  считают дикими  и  непокойными;
отважных и заслуженных, назвали нас бунтовщиками. Ведь всему свету ведомо,
что  король и  паны ничтожат казацкое и  селянское добро,  бесчестят жен и
детей.  Всем назначают невольничий оброк,  тяготы работы на панщине больше
прежнего,  а  если кто  публично или  приватно пожалуется на  такие обиды,
встречает только смех и  оскорбление,  самое большее -  пустые и никчемные
обещания. Все смотрят, как бы только уничтожить казацкий род>.
     Верховой перевел дыхание,  окинул взглядом толпу, она росла, и задние
спрашивали стоявших впереди:
     - Что читает? Виц* королевский?
     _______________
          * В и ц  - указ о посполитом рушении (всеобщем ополчении).

     Опоздавшие догадывались:
     - Видно, король Ян-Казимир зовет с турками воевать...
     - Да нет, слова не такие, о нас сказано...
     Верховой хрипло кричал:
     - Люди, читаю обращенный к вам универсал Богдана Хмельницкого, сиречь
Хмеля. Он за правду нашу стал и кличет всех вас в войско, чтобы шли к нему
пеше и конно,  оружно и неоружно.  Тот,  у кого нет оружия, добудет его во
вражеском стане.  Слушайте,  люди! - И читал дальше. Катились над майданом
горячие слова:
     <Даже  военную  службу  Речь  Посполитая назначила  нам  бесплодную и
бесполезную,  и  мы в  пределах королевства тщетно тратим казацкую отвагу,
между тем как только на  Черном море,  среди опасности от турок,  казацкий
народ ширится и  живет.  Поляки -  паны и  шляхта -  положили святой целью
своей политики подавить наши права и  ставят над нами урядовцев,  как и  в
других местах, не для того, чтобы они помогали мещанам и селянам, а только
на то, чтобы силой могли удерживать города и села...
     На все эти обиды нет другого способа,  как только сломать ляхов силой
и страхом смерти,  тех ляхов,  которые уже отвыкли от борьбы.  А если доля
нас покинет,  то  ляжем трупами,  но не оставим городов и  нив.  Я  уже по
многим примерам знаю,  что  свобода тогда менее надежна,  когда нет  перед
нами заботы и врага, а лучше защищать ее в готовности и напряжении.
     Хорошо было бы,  если бы разом,  сообща, одним ударом казаки и селяне
ударили.  Пусть ляхи в вашей особе,  селяне,  почувствуют железо внутри, и
будут  видеть  ежедневно  перед глазами врагов,  и увидят,  как добываются
города и села,  тогда только разлюбят они войну, вернут волю казакам, лишь
бы иметь спокойствие.
     А что до меня, то я, Зиновий-Богдан Хмельницкий, не пожалею ни жизни,
ни силы,  готов буду ко всяким опасностям,  все отдам ради общей свободы и
покоя.  И  душа моя не  успокоится,  пока не  добуду этого плода,  который
высшим желанием себе положил.
     Дано в таборе казацком, под Желтыми Водами, года 1648, апреля месяца,
собственной рукой подписано:
     З и н о в и й  Б о г д а н  Х м е л ь н и ц к и й>.
     Майдан клокотал.  Кто  поосторожнее,  тот косился в  сторону панского
палаца. Но там было тихо. Пан Корецкий веселился этой весной в Прилуках, у
пана Иеремии Вишневецкого.
     Мартын Терновый стоял  рядом  с  отцом,  жадно ловил каждое слово,  а
потом,  как и все,  кинулся к верховому,  - тот хрипло отвечал на вопросы,
свернув в трубку универсал.
     - А как к Хмелю попасть? - спросил Мартын Терновый казака.
     - Садись на коня, парубок, да, если имеешь саблю, бери саблю, а нет -
бери косу или вилы,  и скачи, сын, на низовья Днепра, там всюду по селам и
местечкам наши  в  курени собираются,  идут  на  помощь повстанцам.  Бери,
хлопче, универсал, читай по селам, а я дальше подамся.


     ...Мартын сохранил пожелтелый длинный лист  пергамента.  Уже  кое-где
стерлись буквы,  но мог сказать напамять все, - ведь сколько раз читал его
людям.
     Тогда,  в тот день, пол-Байгорода село на коней и двинулось в низовья
Днепра.  Весь край поднялся на призыв Хмеля.  Универсал гетмана, казалось,
писанный рукой самой правды,  читали по городам и селам,  его слова добрым
посевом входили в душу селян и казаков.
     Горячие слова гремели на сельских майданах и среди степей:
     - <Идите к  нам оружно и  неоружно и знайте,  что жизнь свою отдадим,
лишь бы  не было у  нас пана,  чтобы жили мы мирно,  как братья,  на своих
землях и наслаждались покоем...>
     ...Плакали  матери,   сестры,   невесты.  Знали  -  с  битвы  не  все
возвратятся. Беспокойный ветер метался в низовьях Днепра.
     Зашевелилась Речь Посполитая.  Но  думали в  Варшаве:  и  на этот раз
обойдется, погуляют казаки и снова захлебнутся собственной кровью.
     Канцлер Оссолинский сказал в сейме:
     - У  черни  спина  зачесалась,   хочет  в  Варшаву,  удовлетворим  ее
желание...  Прикажем коронному гетману  пану  Николаю  Потоцкому выполнить
волю короля и  сейма,  а  схизматика и изменника Хмельницкого,  привязав к
конскому хвосту,  на аркане приволочь в Варшаву,  отсечь ему ноги и руки и
посадить на кол. Так будет.
     В  Варшаве  смеялись,   читая  универсал  Хмельницкого...   Перестали
смеяться после Корсуня. Тогда поняли: спасет только посполитое рушение.
     - Буйным урожаем взошел в  этом  году  Хмель,  -  пошутил князь  Януш
Радзивилл.
     Но было не до шуток.  Войско Богдана Хмельницкого вторглось в пределы
королевства.
     В то время Богдан Хмельницкий, даже после Корсунской победы, когда он
взял в  плен обоих гетманов -  коронного и  польного -  и отдал их в ясырь
татарскому хану, еще не был уверен, что счастье ему улыбнется и что он как
победитель въедет в  Киев -  в  тот Киев,  в  котором король десятилетиями
держал своего воеводу, который считал нерушимо и навечно себе подвластным.
И  не  удивительно,  что вспоминали теперь казаки былое,  вспоминали былое
старшина и гетман,  все, кто с оружием пошел на битву и сейчас наслаждался
великой победой.


                                    4

     ...Начинались  новые  заботы.  Писцы,  которых  возил  с  собой  Иван
Выговский,  в  первые дни по приезде в  Киев загуляли.  Теперь им пришлось
снова браться за дело. На Магистратской улице, в доме, где раньше проживал
войт, поместилась гетманская канцелярия. Пьяных писцов протрезвляли, щедро
обливая холодной водой.  От  самой Пилявы не приходилось так много писать.
Гетман словно собрался извести всю  бумагу в  Киеве.  Любимец генерального
писаря,  Пшеничный,  с  утра до  вечера гнул спину,  писал под диктовку то
гетмана, то Выговского.
     С полдня в канцелярии - как на ярмарке. Толкутся во дворе, в сенях, а
кто посмелее -  и в дом входят. Кто с жалобой, кто за охранными грамотами.
Пошел  слух  -  гетман  всех  своевольников  будет  карать,  несправедливо
обиженным защиту  даст,  а  у  гетмана  рука  тяжелая,  дважды  ударять не
придется...
     И Галайда решил обратиться к гетману. Протиснулся в канцелярию.
     - Чего тебе? - грубо спросил есаул Лисовец.
     - Имею  честь  просить гетмана,  -  робко  начал  Галайда,  смущенный
непривычным окриком есаула.
     - Думаешь,  у гетмана только и дела,  что с тобой болтать... - Махнул
рукой и отошел от Галайды.
     Галайда постоял,  потоптался на месте. Вбежали казаки, оттеснили всех
к стене,  замерли смирно. Вошел гетман, за ним полковники. Не посмотрел ни
на  кого.  Выговский торопливо отворил  дверь  в  смежную горницу.  Гетман
переступил порог, и дверь закрылась. Возле нее стала стража. Есаул Лисовец
точно с цепи сорвался:
     - А ну,  братцы, убирайтесь, гетман челобитчиков слушать не станет, у
него дела государственные.  Ступайте,  люди добрые!  Ступайте, пока честью
прошу...
     Широко расставив руки, напирал на всех, точно отгребал от дверей.
     - Ступайте, ступайте...
     Неохотно пятились.  Не  успели опомниться,  как очутились за порогом.
Галайда поймал во дворе за полу жупана знакомого казака. Жаловался:
     - Хотел гетману бить челом, грамоту на землю просить, а то возвращусь
в Белые Репки, а пан Адам Кисель, может, снова...
     Казак поглядел на Галайду, плюнул с досады.
     - Пьян ты,  что ли?  Тьфу,  нечистая сила,  да ты очумел...  Так тебе
гетман и даст грамоту! Черта лысого даст! Памороки тебе забило, братец...
     ...Галайда вышел за ворота.  Направился было к Мартыну,  да вспомнил,
что  Мартын утром с  полковником Нечаем выехал в  Корсунь.  Крепко стиснул
рукой эфес сабли и пошел твердыми шагами по улице.  Тревожно щурил глаз, а
под  сердцем  неприятно щемило.  Навстречу Галайде сытые  лошади  промчали
крытые  сани  митрополита  Коссова.  Галайда  поглядел  им  вслед  -  сани
завернули в гетманское подворье.


     Митрополит сидел у гетмана.  В канцелярии говорили шепотом.  Ввалился
запыхавшийся казак.  Отряхнул у порога шапку.  На него зашикали,  указывая
руками на дверь. Казак только усмехнулся. Сказал громко:
     - Послы  польского короля едут  в  Переяслав.  -  Добыл из-за  пазухи
свернутый в трубку лист,  протянул есаулу. - В собственные руки гетмана от
полковника Суличича.
     Тот выхватил листок, опрометью кинулся за дверь, побежал через двор в
соседнее здание, где помещался Выговский.
     Закусив тонкий русый ус,  предмет длительных забот, писарь Пшеничный,
старательно выводя буквы, переписывал универсал гетмана.
     <Богдан   Хмельницкий,   гетман   его   королевской  милости   Войска
Запорожского.
     Всем  обывателям в  Дмитровичах Великих и  Малых,  и  в  Вишенках,  в
маетностях его милости Гуменицкого,  судьи киевского,  за  отсутствием его
самого,  приказываем вам  строго,  дабы вы  во  всем были игумении Флора и
Лавра монастыря Киевского послушными и всякую повинность по обычаю давнему
исполняли,  а если чего когда-нибудь позабирали...> Пшеничный вытер о край
рукава перо, затем воткнул его в волосы, снова окунул в чернильницу и, все
еще  не  выпуская изо  рта  кончика  уса,  повторил громко:  <Когда-нибудь
позабирали>, толкнул под бок соседа по скамье, писаря Яковенко: слышишь? -
и продолжал писать, вслух произнося каждое слово:
     - <...разного панского добра,  то  чтобы возвратили...  и  берегитесь
теперь, дабы к нам и наименьшая кривда не доходила новая, и за тем повинен
присмотреть  Степан,   казак   сотник  Сердюченко,   дабы   там   никакого
своевольства и  бунта не было,  иначе поступать по всей военной строгости.
Дано в Киеве, дня 22 месяца декабря 1648 года.
     Богдан Хмельницкий гетман, собственной рукою>.
     Пшеничный вздохнул,  расправил плечи.  Писарь  Яковенко только языком
прищелкнул. Пшеничный отложил переписанный универсал. Потянул с края стола
новый,  разложил сбоку,  снял с гвоздя на стене чистый лист,  выбрал перо.
Хотелось поболтать,  но до вечера надо было переписать еще три универсала.
Всердцах сплюнул,  не  рассчитал,  попал  себе  на  сапог.  Подумал:  надо
наклониться, вытереть... Лень. И так высохнет.
     Начал:   <Универсал  Богдана  Хмельницкого  селянам  села   Подгорцы,
приписанным  к   Киево-Печерскому   женскому   монастырю,   об   отбывании
монастырских работ и повинностей...>


     ...Гетман слушал Коссова.  Были  вдвоем.  Можно не  соблюдать внешних
форм почтения. Нетерпеливо мерил неровными шагами комнату.
     - Казаки  твои,   гетман,   духовенство  весьма  обидели.  У  которых
монастырей  и  церквей  мельницы  были,  у  тех  посполитые оные  мельницы
забрали,  земли пустошат,  от  чинша* и  прочих податей отказываются,  всю
мирную шляхту озлобили против тебя...
     _______________
          * Ч и н ш  - плата за пользование землей,

     - О доброжелательстве ее не забочусь. - Хмельницкий остановился перед
Коссовым,  заложив руки  за  пояс  кунтуша.  -  Забочусь о  крае и  народе
обиженном, и тебе, отче, тем болеть надлежит.
     - Болею,  гетман, сердце кровью обливается, всех страждущих успокоить
должен...
     - А ты, отче, не всех, шляхту не жалей, - посоветовал гетман.
     - Никому не дано права монастырям и церквам обиду чинить.  А кто руку
на  них поднимет,  на  того кара божья и  тому благословения своего не дам
вовеки.
     Это оказывалось тяжелее,  чем переговоры с ханом. Под кожей на скулах
ходили желваки.
     - Добро,  отче,  все  растолковал мне,  перед церковью святой склоняю
свою многогрешную голову и беру грехи казачества своего на себя...
     Коссов разгладил седую холеную бороду.
     - Мало этого,  сын  мой.  Универсалы выдать обязан,  чтобы прекратили
своевольничать  в   домах   божьих  и   чтобы  возвратили  награбленное  и
присвоенное противозаконно, иначе...
     - Что? - Хмельницкий смотрел в глаза митрополиту.
     - Не будет делу твоему моего митрополичьего благословения,  -  сказал
тот твердо, и видно было, что на этом будет стоять.
     - Универсалы пишут. Список твой еще вчера получил.
     ...Знал гетман,  какие  толки  вызовут эти универсалы.  Возвращаясь с
надворья, после того как проводил митрополита до самых саней, вынужден был
признать:  сделать всех вольными казаками нельзя.  Да и было ли у него,  в
сущности,  такое намерение?  Но раздумывать обо всем времени не было.  Его
ждали Лисовец, Выговский и Капуста. Устало откинулся в кресле.
     - С  послами короля переговоры вести  буду  сам.  Ты,  Лаврин,  утром
поезжай в Переяслав,  там буду их принимать.  Нынче же шли,  Иван, гонца в
Чигирин.  Татарским мурзам быть в  Переяславе на  этой неделе.  Пусть ляхи
видят -  договор у нас с ханом,  чтоб он подох, крепкий. Разговор с панами
один  будет:  войску  коронному  на  Украине  не  стоять,  панам  в  места
расположения  полков  наших  не  возвращаться,   а   главное  -   затянуть
переговоры,  проволочить время...  Нам время теперь -  как воздух, хоть бы
год какой перебиться.  -  Говорил не им,  самому себе.  - Один год. Оружие
добыть,  пушки,  дать  лето покойное селянам,  чтобы хлеб сняли,  пожили в
достатке...
     Вспомнил беседу с Коссовым,  взглянул на универсалы, которые держал в
руках есаул Лисовец.  Подумал:  <Не больно-то  поживут.  Теперь начнется>.
Выговский перехватил взгляд гетмана.
     - Всех,  Богдан,  в  реестр не впишешь,  кому и  поле пахать,  и хлеб
сеять, и подати платить...
     - Тебя послушать, так панов из маетностей выгонять не стоило?
     - Не  так  думаю,  -  обиделся Выговский,  -  сразу все не  сделаешь.
Державу свою созидать - дело весьма заботное...
     - Как поп говоришь,  Иван.  - А сам знал: придется пойти на то, чтобы
закрыть  глаза  и  заткнуть уши.  -  Большая забота  у  нас.  Добытую волю
отстоять,  в новых битвах одержать полную победу. К тому будем стремиться,
чтобы самим в своем краю быть хозяевами.
     Начал подписывать универсалы.
     Выговский предложил:
     - Не  пора ли  сейчас по универсалу отпустить часть казаков по домам?
Воротятся посполитые в  села,  будет  кому  хлеб  сеять,  собирать,  казне
гетманской облегчение. Как иначе такую армию прокормишь?
     - Мысль твоя  совсем негожа.  Войско по  домам не  распущу.  Недалеко
заглядываешь, пан писарь. Войне не конец.
     - Сами оружие не кинут, - отозвался Лаврин Капуста.
     - И то верно,  -  подхватил гетман.  - Полкам дать отдых. Мыслю я всю
Украину на  полки  разбить.  Подать на  обывателей наложить,  чтобы своими
средствами содержали те полки.
     - Уведомляют   из   Варшавы:   канцлер   Оссолинский  в   предстоящих
переговорах будет настаивать на реестре в  десять тысяч,  имей это в виду,
Богдан.
     Выговский развел руками.
     - Десять тысяч!  Слыхал,  Лаврин?  Не бывать такому.  И  если с  этим
королевские послы в Переяслав приехали,  пусть возвращаются... Деньги нам,
браты, нужны дозарезу. Деньги. Одним чиншем да податями не обойдемся. Если
бы где в долг взять.
     - Может, митрополит из своих одолжит?
     Неясно  было  -  шутит  Лаврин  Капуста  или  действительно  советует
обратиться к Коссову.
     - У  него дождешься,  -  отмахнулся Хмельницкий.  -  Погоди,  пройдет
время, еще у нас потребует, чтобы возместили ему убытки за войну...
     - Мыслю, с митрополитом в согласии жить - польза немалая.
     Отношения с Коссовым - больное место гетмана, и Выговский умело задел
его. Видел, как перекосилось лицо Богдана. Чувствовал, что восстанавливает
против себя Богдана,  но  не мог отказать себе в  удовольствии сделать это
замечание.
     Генерального писаря раздражало все: и то, что так широко начал шагать
гетман,  и то, что одним мановением руки отодвинул его в сторону, поставил
ниже  Капусты и  Мужиловского.  А  где  все  они  были,  когда  только все
начиналось?   Под   Желтыми  Водами  кто  подсказал  гетману,   как  лучше
действовать?  Не Капуста.  И  не Мужиловский,  -  тот отсиживался в  своей
усадьбе, читал латинские книги, умащал усы благовониями...
     Выговский знал:  Коссов все  сделает,  лишь бы  свалить Хмельницкого.
Вчера ночью был у  него.  Генеральный писарь припомнил беседу с Коссовым и
как-то сразу успокоился.  Митрополит, судя по всему, человек дальновидный.
В свое время можно будет на него опереться.  Ведь вот,  хотел или не хотел
Богдан, а все же это он, митрополит, так расставил западни, что не угодить
в них гетман был не в силах. Небось, подписал все универсалы... - И, чтобы
показать независимость свою,  свободное обхождение с гетманом, генеральный
писарь сказал с усмешкой:
     - Замешкались мы  тут,  гетман,  а  пани Елена уже  не  знает,  что и
подумать там, в Чигирине.
     Хмельницкий встрепенулся.  Пристально посмотрел на Выговского. Решил:
правда, пора в Чигирин. Перед глазами возникло лицо Елены.


     ...Смеркалось. Есаул Лисовец стоял на крыльце. Рядом Пшеничный держал
в руках гетманские универсалы. Лисовец скороговоркой объявлял:
     - Монастырю Флора и Лавра гетманский универсал на послушенство.
     Подошел монах,  протянул руку. Пшеничный ткнул ему универсал. Лисовец
вызывал дальше:
     - Шляхтичу    Себастиану    Снятинскому    универсал    гетмана     о
неприкосновенности особы...
     Поодаль толпились любопытные.
     - Что раздают? - спросил кто-то сзади.
     Ему насмешливо ответили из толпы:
     - Землю.
     Спрашивавший  стал  пробираться  поближе.  В  толпе  смеялись.  Потом
замолчали, слушали внимательно.
     - Шляхтичу Сигизмунду Красовскому универсал гетмана про послушенство.
     - Мещанину Федору Ткачуку универсал гетмана про послушенство...
     Брали  гетманские универсалы,  прятали глубоко за  пазуху,  торопливо
протискивались через толпу, пряча глаза, точно несли краденое.
     - Не бойтесь, не отберем! - сказал кто-то.
     - Отберем! - возразил казак в жупане.
     Уже   совсем   стемнело,   когда   есаул   Лисовец  закончил  раздачу
универсалов.
     На рассвете гетман,  в сопровождении четырех сотен казаков,  выехал в
Чигирин.


                                    5

     Канцлер  Оссолинский собрал  в  своем  дворце,  как  он  сам  шутливо
выражался, маленький сейм. Обещал королю уломать спесивую шляхту. Шла речь
об объединении всех военных сил под одной рукой.
     В просторном,  большом  кабинете  канцлера жарко.  За окнами снег,  а
здесь в бочках зеленеют лимоны,  и  нежные  цветы  в  низеньких  горшочках
удивленно  глядят  сквозь  высокие  венецианские  окна  на покрытые снегом
газо