не против них идем, не на них
ведешь ты войско свое.  С  ними какая вражда может быть у  нас?  Пусть они
своих панов потрясут...
     Утром Хмельницкий читал составленный Выговским универсал.  Недовольно
пожал плечами.
     - Неладно пишешь,  писарь:  <Должны знать, не против вас идем...> Это
верно.  А  это что:  <Оружие в руки не берите>?  Глупости!  Берите оружие,
обратите его против панов ваших,  которые смотрят на вас как на скот и  за
людей не считают.  Вот,  что написать надо. Эх, писарь, писарь! В голове у
тебя, видно, курица ночевала. Такое написал! Садись, записывай.
     Выговский обиделся. Пробовал возражать. Хмельницкий возвысил голос:
     - Слушай и пиши:  <Я,  гетман Украины,  Богдан Хмельницкий,  от имени
всего Войска обращаюсь к вам,  как к братьям и друзьям.  Не слушайте панов
ваших, они морочат вас вместе с ксендзами. Берите оружие - и ударим с двух
сторон на панов,  чтобы покончить с ними навсегда. А, покончив со шляхтой,
заживете,  как люди,  на своих землях и не будете знать вовеки убожества и
нищеты...>
     ...В  воскресный вечер  в  чигиринском храме святили знамена.  Гетман
стал на колени,  поцеловал освященное гетманское знамя.  Преклонный годами
отец  Иосафат  благословил  гетмана.  Под  благословение подошел  наказный
атаман Алексей Старов,  за  ним  пошли полковники и  сотники.  На  вечерне
присутствовал и прибывший из Путивля царский воевода, князь Хилков.
     После  службы  Хилков  беседовал  с  Хмельницким  с  глазу  на  глаз.
Выговский не выдержал, спросил ночью гетмана:
     - Что хорошего поведал воевода?
     Хмельницкий смерил  сухощавую фигуру  писаря  долгим  взглядом  и  не
ответил.
     На рассвете в понедельник князь Хилков,  сопровождаемый стрельцами  и
казаками, выехал из Чигирина.
     Лаврину Капусте Хмельницкий приказал:
     - Подыщи человек с  пятьдесят отважных людей,  раздай им универсалы к
польским селянам.  Пускай несут  за  Вислу,  пускай засевают землю  королю
Яну-Казимиру.  С  каждым поговори особо,  а еще лучше -  собери их,  я сам
потолкую. Надо посеять хорошо, чтобы всходы добрые были.
     У  гетмана осталась еще забота.  Ожидал из Киева обращения Сильвестра
Коссова к  народу.  В конце дня прибыл из Киева полковник Антон Жданович и
принес  досадную весть:  Коссов,  ссылаясь на  болезнь,  отказался служить
молебен и писать обращение,  обещал сделать это впоследствии.  Хмельницкий
яростно ударил кулаком по столу. Было бы время, тотчас помчался бы в Киев,
там бы он поговорил,  как надо,  с митрополитом. Но сейчас только скрипнул
зубами.  <Ничего!  Погоди, митрополит! Я свое еще возьму, тогда услышим от
тебя  иную  речь>.  Без  отлагательства сел  писать письмо Коссову.  Писал
всердцах.  Перо  скрипело.  Чернильные брызги  падали на  белую  скатерть.
Выговский вошел  было,  встретил гневный  взгляд  Хмельницкого и  поспешно
затворил дверь.  Письмо получалось откровенное и язвительное. Гетман решил
больше не стесняться. Понимал, какая болезнь у Коссова.
     <Думаешь,  -  писал  Хмельницкий,  -  может,  король одолеет,  шляхта
победит,  тогда тебя к ответу;  как, такой-сякой, благословение давал тому
схизматику и бунтовщику и черни лукавой...  Думаешь хитрить,  так подобный
поступок для твоего сана весьма низкий есть, и бог тебя за такое поведение
адом  покарает.  Если  ты,  отче,  замыслил недоброе против нас  учинить и
намерен воду мутить, знай одно - будешь в Днепре. Это мое слово нерушимое,
и я его сдержу>.
     Подписался.  Довольно  потер  руки.  Представил себе,  как  взбесится
Коссов.
     ...Загоняя коня,  точно на  крыльях летел казак Сокирко с  гетманским
письмом за пазухой к митрополиту Сильвестру Коссову.  А в тот день,  когда
митрополит взял в руки поданное служкой гетманское письмо,  Хмельницкий во
главе Чигиринского полка и  шеститысячного отряда донских казаков был  уже
далеко от Чигирина.  Он направлялся к главным силам своего войска, которые
маршем шли на юг, останавливаясь на короткий отдых только в полдень, когда
немилосердно пекло степное солнце...


     Данило Нечай, выслав вперед разведчиков, шел уже по землям Волыни.
     На коронных землях запылали панские усадьбы. Подымалась против шляхты
чернь. На Черемоше вспыхнул бунт. Взялись за вилы и косы и под Краковом.
     Из донесений разведки Хмельницкий знал,  что главные силы королевской
армии ведут Фирлей и Лянцкоронский;  на южной Волыни ждал с сорокатысячным
войском князь Вишневецкий;  со  стороны Белой Руси угрожал флангам гетмана
Януш Радзивилл с литовским войском в пятьдесят тысяч человек.
     Против Януша  Радзивилла уже  две  недели назад выступил Кричевский с
тридцатью тысячами казаков.
     - Маловато даю тебе войска, кум, - напутствовал его гетман, - но, сам
знаешь, там все поспольство будет твоим войском...
     Это  не  очень  утешило  Кричевского.  Нелегко будет  воевать селянам
голыми руками против вооруженных до  зубов жолнеров Радзивилла.  Однако на
первых порах основная цель  была  почти достигнута:  Радзивилл топтался на
одном месте, не решался итти вперед.
     В  Животове произошла встреча Хмельницкого с ханом Исламом-Гиреем.  В
сопровождении Выговского, Богуна, Небабы, Громыки, Глуха, донского атамана
Старова и  есаулов Хмельницкий выехал верхом в  степь,  где  на  холме был
раскинут белый ханский шатер.  Гетман и  старшина спешились.  Их поджидали
визирь хана Сефер-Кази и ханские братья Нураддин и Калга.
     Ударили в бубны.
     Двое аскеров откинули полу шатра.  Из него вышел Ислам-Гирей III, хан
крымский.  Он  улыбнулся Хмельницкому,  показав два  ряда маленьких черных
зубов,  и на безбровом лице его застыла, точно приклеенная к тонким губам,
под маленькими усиками, лживая улыбка.
     В ханском шатре уселись,  скрестив ноги,  на коврах гетман и хан;  за
спиной хана -  братья его и визирь,  за спиной гетмана - полковники. Через
откинутую полу  шатра  врывался ветер и  приятно освежал опаленные солнцем
лица.
     Безмолвные,  похожие  на  тени,  слуги  разносили в  маленьких чашках
холодное сладкое питье.
     - Видишь,  гетман, теперь не мурз прислал тебе в помощь, а сам пришел
со всей ордой.
     Хан указал рукой на степь,  проворно поднялся, взял гетмана за локоть
и вывел его из шатра. Ханские министры и полковники гетмана вышли следом.
     - Сюда гляди, - тихим голосом проговорил хан и обвел рукой окоем...
     В степи до самого края неба густо пестрели цветные значки над шатрами
орды.  Многоголосый гомон,  подобный перекатам морского шторма,  колыхался
над степью.
     - Видишь, сколько храброго войска привел тебе...
     Гетман склонил голову.
     - Челом  бью  тебе  за  братскую помощь  твою,  мудрый хан.  Получишь
бессчетный ясырь и заставишь короля и шляхту заплатить дань...
     Лицо хана сморщилось.  Спрятав короткие руки за  спину,  презрительно
сказал:
     - Три года не  платят...  У  них в  государственной казне денег,  как
волос на ладони...
     Возвратились в шатер.  После долгих переговоров порешили -  казацкому
войску итти особо,  орде особо.  Сойтись под Збаражем, где заперся в замке
князь Иеремия Вишневецкий.
     Гетман и полковники ушли.
     Хан сидел на  подушках,  закрыв глаза,  переваливался с  боку на бок,
пил,  лениво причмокивая, холодный кумыс. Визирь Сефер-Кази ожидал мудрого
слова.
     Полы шатра опущены.  Шелестят по  песку шаги стражи.  Гомон в  таборе
утихает.  День  клонится к  закату.  Хан  втягивает жаркий воздух тонкими,
дрожащими ноздрями. Не открывая глаз, спрашивает Сефер-Кази:
     - Сколько казаков у гетмана?
     - Пятьдесят тысяч, - отвечает визирь. - И черни, должно быть, столько
же, да с Дона пришло несколько тысяч сабель.
     - Чернь...  -  как бы про себя говорит хан.  -  Чернь - это худо. - И
поясняет,  открыв глаза:  -  Если у  черни будет оружие,  как  ясырь брать
тогда? Трудно!..
     Хан  замолкает.  Визирь  выжидает  несколько минут.  Так  полагается.
Нельзя торопиться и  перебивать мудрые мысли  великого хана.  Затем визирь
позволяет себе заметить:
     - Ясный  повелитель мой,  ведомо тебе,  что в этой войне казаки будут
обессилены,  даже если выпадет на их долю удача.  И тогда  мы  сможем,  не
опасаясь, жить в наших пределах и свободно ходить через Дикое Поле; к тому
же,  ясный повелитель мой,  в коронных землях дань и ясырь возьмем...  - И
тут визирь позволяет себе приблизиться к хану, ибо должен сказать тайное и
только одному визирю дозволенное:  -  И  тогда,  ясный  повелитель,  добыв
великие сокровища в этом походе,  еще сильнее станем, и султан будет к нам
доброжелательнее, а гетмана будем держать, как поганого пса, на цепи...
     - Хорошо говоришь, визирь... Слова - как шербет. А если неудача?
     - С королем Яном-Казимиром быстро договоримся,  позовем в твой шатер,
гостем дорогим будет...
     Что-то  булькает в  горле визиря.  Хан закрывает глаза.  Он не любит,
когда  его  визирь смеется.  В  эту  минуту хан  не  верит своему визирю и
думает, что все же придется после похода отрубить ему голову в Бахчисарае.
Хан вяло кивает бородой.
     - Ступай,  верный, мудрый визирь, правая рука моя, - говорит он тихим
голосом, - я опочию.
     Склонив голову, визирь пятится к двери. Выйдя из шатра, выпрямляется,
стоит несколько минут, недобрым взглядом озирается вокруг. На круглое лицо
его  спускается завеса спокойствия.  С  обеих сторон вырастают двое мурз в
длинных шелковых халатах, подпоясанные кожаными поясами.
     - Что решили наисветлейший хан и его мудрый визирь?
     Щурясь на солнце, склоняющееся к закату, визирь неторопливо говорит:
     - Пойдем мы особо, казаки особо. Вместе итти - не было б нам вреда от
казаков.
     Мурзы одобрительно закивали бородами. Конечно. Лучше держаться от них
подальше. И ясырь попутный удобнее брать, свободы больше.
     - А еще потому,  батыры...  -  посмотрел на них пристально и подумал:
нет, еще не время говорить.
     Зевнул, прикрыл рот ладонью и пошел в свой шатер. Точно вырезанные из
камня, застыли караульные аскеры. Одни глаза живые.
     Усевшись в своем шатре на подушки, визирь размышлял:
     - Отдельно итти  удобнее.  Если аллах отвратит от  нас  свое лицо,  и
будет неудача,  легче сказать королю:  <Не воевать к тебе пришли, а пришли
за данью,  которую ты третий год задерживаешь...> Разумно придумано. А кто
придумал? Он, визирь. Оценит ли это достойно его повелитель?
     При воспоминании о  хане на умиротворенное лицо визиря ложится темная
тень злобы.
     Солнце опустилось за  окоем.  Сизая  туча  пыли  все  еще  плывет над
степью,  приникая к  потоптанной тысячами конских копыт  земле.  В  таборе
затихает шум. Обратясь лицом к востоку, татары творят намаз.
     ...Гетман, вернувшись в табор, сказал Выговскому:
     - Понял, почему визирь настаивал, чтобы мы особо шли? Ах, подлый!..
     Выговский  загадочно улыбался...  Стоял,  опершись  плечом  о  столб,
посреди шатра.  Хмельницкий раздраженно швырнул булаву на  разостланную на
земле кошму,  сбросил кунтуш,  оголился по пояс и вышел из шатра.  Ленивый
ветер ластился к ногам,  что-то ворошил в примятой траве.  Обнимая широким
полукругом  шатер  гетмана,   стояли  лагерем  сотни,  рядом  вдоль  шляха
бесконечной цепью тянулись на запад возы с пехотой.
     Казак поливал гетману из ведра.  Лил на шею, на руки. Гетман довольно
жмурился,  покрякивал.  Освежившись,  вытерся рушником. Джура подал свежую
рубаху, помог одеться.
     ...Ночью в  шатре гетмана горели свечи в  пятисвечниках.  На  коврах,
поджав под себя ноги, сидели полковники Морозенко, Бурляй, Громыка, Нечай,
Гладкий.  Выговский стоял возле гетмана, который со щепкой в руке нагнулся
над картой. Гетман был в одной рубахе, заправленной в широкие синие штаны.
В  шатре  было  напряженно  тихо.   Время  от  времени  долетали  возгласы
сторожевых:
     - Посматривай!
     Нечай изо  всех сил  боролся со  сном.  Усталость валила его.  Загнав
коня,  который пал  замертво перед казацким лагерем,  он  всего час  назад
прискакал из  своего полка на  раду  старшин.  От  пыли его  лицо казалось
свинцовым.  Волосы на голове посерели и  слиплись от пота.  Нечай качался,
поджав под себя ноги.  Наконец не выдержал, навалился плечом на Морозенка,
сидевшего рядом,  и задремал.  Но тут же встрепенулся от басовитого голоса
гетмана.
     - Вот что,  полковники,  -  говорил гетман,  водя щепкой по карте,  -
мыслю так:  войско Вишневецкого надо запереть в Збараже,  замок обложить и
отрезать от каменецкого войска и главных коронных сил короля.  Итти спешно
тебе туда, Нечай.
     Нечай хотел встать.
     - Сиди, сиди, - сказал гетман. - Надо итти, не теряя времени, сломить
передовые отряды кварцяного войска* и  сделать разведку под стены Збаража.
Свалиться на головы панам,  как снег.  Тебе,  Чарнота, надо поторопиться с
пушками. Ядра и порох подвозить проворнее. Что там делается, в Чигирине?..
Напиши Капусте,  -  обратился гетман к  Выговскому,  в  голосе его  теперь
слышалось  раздражение,  -  почему  мешкают...  Головы  поотрубаю...  Кожу
содрать бы с них...
     _______________
          * К в а р ц я н о е  в о й с к о   -  войско  в  старой  Польше,
     содержавшееся  на  четвертую  часть  доходов  с  королевских   имений
     (к в а р т а  - четверть).

     Плюнул на землю и топнул ногой. В тишине прозвенела шпора.
     - Тебе,   Гладкий,   все  время  итти  в   авангарде.   Следи  зорко,
присматривай за татарами.  От хана всего ожидать можно...  В случае,  если
что заметишь,  не мешкай,  ударь как следует. Загалдят, я скажу: <Не знаю.
Гладкий сам сие учинил>. Ответ тебе давать. Понял, Матвей?
     Гладкий засопел и пробормотал под нос:
     - Понял, гетман. Возня с этими татарами...
     - Без тебя знаем,  -  отрезал нетерпеливо гетман.  - А ты, Морозенко,
дай отдохнуть коннице три дня,  чтобы под Збараж явились свежими,  и будем
держать ее вот где, - указал щепкой на карте.
     Морозенко встал, уставился глазами в черную точку.
     - Вот тут,  -  указал гетман, - в Сойках, кругом лес и одна дорога. Я
это место хорошо знаю... - Задумался, припомнив что-то. Сам себе сказал: -
Эге!..
     - Что ж, всё, полковники... всё... Иван, на дорогу бы чего там...
     Выговский вышел.  В  шатре сразу зашумели,  заговорили друг с другом.
Нечай дремал. Голова упала на грудь, руками уперся в колени...
     Джуры внесли сулею горелки,  вяленую рыбу,  баранину,  хлеб. Проворно
наполнили кубки. Гетман подал первый Нечаю:
     - Проснись, казак, - поднес кубок к губам...
     Нечай,  раскрыв сонные глаза, поднялся, шатаясь, стукнул краем своего
кубка о гетманский.
     - Будем!
     - Счастье тебе!
     - Твое здоровье, Богдан, - сказал Морозенко.
     - Чтобы шляхте на том свете икалось, - пробасил Гладкий.
     Выпили, закусывали стоя, наспех. Гетман сказал:
     - Не те мы теперь,  что под Корсунем,  сильнее,  други мои. Вешняк из
Москвы письмо прислал:  пусть король и  не  надеется,  будто царь выполнит
Поляновский договор.  Голода не будет. Хлеб из Московщины везут обозами...
Пушки будут у нас. Так что держитесь, орлы... Ну, с богом!
     Широко расставив руки,  обнимал каждого по очереди,  целовал. Один за
другим полковники выходили из гетманского шатра.  Джуры подводили лошадей.
Поставив ногу  в  стремя,  легко вскочил в  седло Морозенко.  Гладкого два
казака подсаживали под руки. Послышался голос:
     - Эй, кто там из первой сотни, - по коням! Полковник в седле.
     ...Звенели шпоры,  фыркали кони,  рыли землю копытами.  Пламя костров
озаряло хмурые лица, лихие чубы, мерцало искорками в глазах казаков.
     Нечай вышел последним. Сел на коня. Мартын Терновый вскочил на своего
вслед за ним. Вскоре нагнали сотню Гладкого. Поровнялись.
     - Спешишь?  -  недобрым голосом спросил Гладкий.  -  Спеши,  там тебя
Вишневецкий ждет...
     - Добрый палац нам приготовь! - пошутил Морозенко.
     Нечай  промолчал.  Хлестнул нагайкой коня,  вырвался вперед.  За  ним
Мартын с казаками.
     Бешено топотали кони. Исчезли во тьме, только отгул остался.
     - Славы ищет, - сказал Гладкий.
     - Храбрый вояка, - отозвался Морозенко.
     Гладкий заговорил о другом.
     - Жарко  будет  нам,   Иван.   Слыхал?   У  короля  шестьдесят  тысяч
первоклассного войска,  двадцать тысяч  немцев в  латах,  пушек сотни две,
коронного войска  тысяч  сто.  А  у  нас?  Орда  ненадежна,  казаков тысяч
пятьдесят,  а  черни с  косами да вилами -  хоть пруд пруди,  да разве это
войско?  Смотри,  чтобы  тебе  же  в  спину не  ударили...  Он  про  татар
говорит... Лучше бы чернь разогнал.
     Сопел обиженно.  Ждал -  Морозенко поддержит. Покосился на него, да в
темноте разве разглядишь?  Чорт его  знает,  что  думает.  Но  не  мог уже
молчать:
     - Когда такое бывало, чтобы чернь в поход брать?.. Туда же, пехота...
     - Она,  эта чернь,  Матвей,  под Желтыми Водами,  под Корсунем судьбу
баталии решила... Мелешь бог знает что...
     Гладкий замолчал.  Вправду,  нашел с кем такую речь заводить, дернула
его нелегкая! Стал изворачиваться.
     - Ты посуди сам...  Я  что...  Я о деле беспокоюсь...  Дело великое -
короля одолеть...
     Дальше ехали молча. За спиной вполголоса пели казаки:

               А ми тую червону калину, тай пiднiмемо...

     Морозенко подпевал:

               А ми нашу славну Україну тай розвеселiмо...

     Гладкий тяжело дышал,  покачиваясь в седле,  опершись рукой о высокую
луку.
     На развилке дороги попрощались. Оставшись один, корил себя:
     - Зачем разболтался... Нечистый попутал.
     В  воздухе запахло дождем.  Молния  рассекла темное  небо  и  на  миг
озарила пыльный шлях,  высокую траву по обочинам, мохнатые, грозные тучи в
вышине.
     ...Всю ночь мимо шатра гетмана шло войско.  Скрипели немазаные колеса
возов,  ржали лошади,  обгоняя возы,  по траве скакали конные. Пыль висела
низко  над  головами,  дышать  было  трудно.  Пошел  дождь,  прибил  пыль,
полегчало.  Но  дождь скоро утих,  только зарницы играли в  небе и,  точно
пушечные залпы, прокатывался уже далече гром.
     На возах сидели тесно друг к другу,  плечо в плечо.  Кто дремал,  кто
беседовал вполголоса. Что ни воз - все земляки, или из одного села, или из
хутора, из города...
     В  первой сотне при  орудии,  свесив ноги  через грядку воза,  сидели
земляки  Нечипора  Галайды.   Он  ехал  верхом  рядом  с  возом.  Случайно
повстречал  земляков  по  дороге.   Обрадовался.  Однорукий  Федор  Кияшко
рассказывал:
     - Сперва не хотели меня в войско записывать:  куда, мол, тебе с одной
рукой.  -  <У короля,  -  сотник говорил,  -  немцы в  панцырях да с двумя
руками,  гусары с  железными крыльями за спиной,  а ты однорукий...> А я в
ответ ему:  <Пан сотник,  у меня рука одна,  да гнева на панов - на десять
рук хватит...> Посмеялся и записал. Так вот, Нечипор, при орудии буду.
     Тут же, рядом, сидел Иван Гуляй-День, рассказывал:
     - Мать и  отец по  тебе убиваются...  И  твой старик хотел итти,  как
услыхал,  что гетман на войну зовет против панов,  да не взяли:  уж больно
ветхий.  Мария наказывала: <Может, встретите, поклон передайте...> Слушай,
Нечипор, это что ж, последняя, видно, проба панов?
     - Кто его знает, они, пожалуй, не угомонятся, если и побьем.
     - Известно,  не угомонятся. Как им от своего отступиться, жаль угодий
своих,  - отозвался Кияшко,  блеснув зубами в темноте.  - А вчера  гетмана
видали,  Нечипор.  Ехал мимо нас со старшиною,  придержал коня,  говорил с
нами.
     Голос из глубины воза сказал:
     - Великий у гетмана в сердце гнев на панов.  Одним гневом сердца наши
горят.
     Гуляй-День подхватил:
     - Правду  говоришь,  чистую  правду.  Спрашивал  гетман,  откуда  мы,
сказывал -  шляхта великую силу собрала,  да у нас больше, московский царь
за нас стоит, вот что!
     - Царские послы  в  апреле в  Чигирине были...  -  Нечипор перегнулся
через седло, заговорил шепотом: - Есаул мне сказывал, слух такой: гетман с
царем договор