ягуар здесь появлялся, значит, он
мог приплывать только с юга через пролив.  Это  подтверждают  и  следы  на
берегу, а однажды юноши даже видели, как он плыл.
     - Плыл? Разве он может переплыть такое расстояние по воде? -  перебил
я их недоверчиво.
     -  Он  плыл,  господин.  Мы  видели  своими  глазами.  Ягуар   хорошо
плавает...
     - Но зачем ему сюда плавать?
     - На западном берегу острова много-много черепах.  Ягуар  любит  есть
черепах.
     Индейцы слыли тонкими знатоками тайн природы  я  повадок  зверей.  Не
приходилось сомневаться, что наблюдения юношей были достоверными, а выводы
правильными.
     - Но если там Большая земля, отчего же вы не переплыли пролив,  чтобы
добраться к своим?
     - Мы пробовали, господин.  На плоту, - сказал Арнак, - но  в  проливе
очень сильное течение.  Нас вынесло в открытое море. Нужна лодка и хорошие
весла...
     К такой же мысли, помнится, пришел и я.
     Но как построить  лодку,  если  в  распоряжении  у  нас  единственный
инструмент - мой охотничий нож?
     Имея теперь больше свободного времени,  я  решил  заняться  гончарным
ремеслом.  Над костром мы могли печь мясо на вертеле, но из-за  отсутствия
посуды не могли его варить. Племя араваков владело искусством изготовления
посуды из обожженной глины.  При активной помощи юношей я  вскоре  добился
неплохих результатов.  Неподалеку от озера Изобилия мы отыскали подходящую
для дела глину, рядом с моей  пещерой  построили  из  камней  печь.  Затем
занялись лепкой и обжигом.  Мне припомнилось из книги о Робинзоне, с каким
трудом давалась ему эта работа.  Первые попытки оказались неудачными  и  у
нас - горшки поначалу лопались. Но потом дело понемногу наладилось.
     Возможность  варить  пищу  оказалась  весьма   существенной.    Мясо,
приготовленное теперь разными способами, обрело новые вкусовые качества, а
некоторые овощи из тех, что собирали  молодые  индейцы,  особенно  разного
рода коренья, вообще годились в пищу только в вареном виде.
     Воспоминание о Робинзоне Крузо оживило в моей памяти  многие  из  его
приключений, и особенно перипетии  отношений  с  Пятницей,  таким  же,  по
существу, индейцем,  как  Арнак  или  Вагура.  Робинзон  не  питал  против
краснокожих предубеждения, присущего мне,  уроженцу  приграничных  районов
Вирджинии, оттого ему не составило особого труда возлюбить своего Пятницу,
подобно тому, как добрый пастырь любит свою преданную паству.  К тому же и
Пятница был совсем не таким, как  мои  юные  товарищи.  Какой  восторг  он
испытывал оттого, что мог служить  своему  избавителю,  с  какой  радостью
ставил его ногу себе на темя в знак полной  покорности,  каким  неизбывным
глубоким  счастьем  наполняла  его  возможность  верного  служения  своему
господину до последнего вздоха!
     Идиллический образ столь преданного и благородного дикаря не оставлял
теперь меня в покое и порой в свободные минуты будил  во  мне  заманчивые,
но, признаюсь, несбыточные мечты.  Моим товарищам в отличие от Пятницы  не
свойственно было впадать в неистовый восторг, они не разражались то и дело
приступами буйного детского смеха; особенно сдержанным был  Арнак.  Однако
все работы они выполняли охотно, хотя, впрочем, без особого  энтузиазма  и
не слишком торопясь, но и без проволочек. "Вот бы, - точила меня мысль,  -
вот бы сотворить из этих парней этаких двух  новых  Пятниц!  Перевоспитать
их, превратить в  усердных,  преданных  мне  до  последнего  вздоха  слуг,
готовых всю жизнь следовать за своим господином неотступно как  тени,  как
псы, повсюду, даже в леса Вирджинии или Пенсильвании".
     Я был белым, они краснокожими.  Обычно принятым в этих краях  Америки
способом - грубой силой - я мог бы  превратить  их  в  рабов,  безответных
слуг.  Но мне хотелось не этого.  Мне  хотелось  взрастить  в  них  идеалы
служения мне, дабы они сами добровольно пошли за мной,  своим  господином,
бесконечно счастливые на манер Пятницы.
     Я приступил к осуществлению  своего  замысла  с  хитростью  человека,
наметившего себе определенную цель и стремящегося к ней любыми  путями.  В
один из дней, после захода солнца,  мы  сидели  у  костра,  умиротворенные
сытным ужином и довольные друг другом.
     - Я расскажу вам, - обратился я к юношам,  -  необыкновенную  историю
одного человека, англичанина, который,  как  и  я,  несколько  десятилетий
назад после кораблекрушения попал на необитаемый остров  где-то  здесь,  в
наших краях, и прожил на  этом  острове  половину  своей  жизни...  Хотите
послушать?
     Они не возражали, а Арнак спросил:
     - На необитаемом острове? Здесь, на нашем?
     - Нет, - ответил я, - тот остров прежде был необитаемым, а  потом  на
нем  обосновались  английские  и  испанские  поселенцы...   Попавшего    в
кораблекрушение англичанина звали Робинзон Крузо...
     И, стараясь подбирать наиболее простые и понятные слова, я поведал им
историю Робинзона Крузо, как она запомнилась мне самому по книге.
     Юноши слушали меня с большим интересом:  история  была  занимательной
сама по себе, происходила где-то здесь, неподалеку от  их  родины,  героем
был их земляк, похожий на них  самих  и  возрастом  и  родом.  Арнак,  как
обычно, сидел с непроницаемым лицом и спокойным взглядом, однако в  глазах
его мерцала искра, которой прежде не было.
     - Занятная  история,  правда?  -  прервал  я  затянувшееся  молчание,
которое воцарилось вокруг костра после того, как я кончил рассказ.
     Кивками они выразили свое согласие.
     - Этому Пятнице, - продолжал я, - посчастливилось  изведать  в  жизни
подлинное блаженство оттого,  что  он  имел  возможность  до  самозабвения
служить своему господину. Для него дни проносились словно в сказке. Многие
люди хотели бы оказаться на его  месте  и  завидовали  бы  счастью,  какое
выпало на его долю...
     Юноши молчали, устремив неподвижные взгляды в огонь костра.  На лицах
у них было какое-то неопределенное выражение.
     - Разве вы не разделяете моего мнения? - спросил я удивленно.
     Помолчав, Арнак едва слышно проговорил:
     - Нет, господин.
     - Нет?!
     - Нет, - повторил Арнак и бросил на меня испуганный взгляд.
     - Ты, вероятно, не понял моего рассказа.
     - Нет, я понял.
     - И ты не думаешь, что Пятница был счастлив?
     - Не думаю, господин...
     Он хотел добавить что-то еще, но  не  решился  и  замолчал,  опасаясь
моего гнева.
     -  Говори  все,  что  думаешь,  не  бойся,  -   подбодрил    я    его
доброжелательно.
     - Пятница... Пятница был рабом господина Робинзона, - выпалил Арнак.
     Признаться, в первое мгновение я опешил.
     - Рабом?
     - Да, господин. Жалким рабом.
     Мне становился понятным ход мыслей  Арнака.  Я  неплохо  знал  жизнь,
обычаи и психологию североамериканских индейцев, и теперь мне это  помогло
легче проникнуть в мир представлений моих товарищей.
     Первобытные, полудикие индейские племена, в том числе, безусловно,  и
араваки, являли собой слабо связанные сообщества взаимонезависимых  людей,
выполнявших лишь простейшие функции, необходимые для поддержания жизни,  и
не знакомых с теми сложными формами труда и зависимости одних  от  других,
какие характерны для нашего цивилизованного  общества.  На  войне  индейцы
захватывали пленников - да, конечно, - не затем лишь, чтобы допустить их в
свое племя на правах равных с равными либо убить для отправления  каких-то
своих темных религиозных обрядов.  Рабства - во  всяком  случае,  в  таких
формах, как у нас, - насколько мне известно, у них  не  существовало.  Его
впервые утвердили в Америке европейцы, и притом жесточайшими методами,  на
своих плантациях и шахтах.  Не существовало  у  индейцев  и  никаких  форм
прислуживания одних  другим,  будь  то  добровольное  или  принудительное.
Именно  поэтому  Арнаку  и  Вагуре  отношение  преданного  душой  и  телом
Пятницы-слуги к Робинзону представлялось чем-то  совершенно  непонятным  и
абсурдным.  Если Пятница всю  жизнь  работал  на  Робинзона,  значит  -  в
примитивном представлении моих  юных  товарищей  -  он  был  рабом  белого
господина, а если при том еще и радовался, значит, и вовсе был не в  своем
уме.
     Я понял, что в стремлении достичь цели и обратить  юных  индейцев  на
путь Пятницы мне предстоит преодолеть упорное сопротивление, но  это  меня
не смутило.  Напротив, это только разожгло мое нетерпение. Вероятно, и тут
давала себя знать гордыня достойного сына  своих  вирджинских  предков.  Я
превосходил юнцов и по уму, и по опыту, по возрасту и  по  крепости  своих
кулаков, не говоря уже о подавляющей силе моей воли.  Так отчего бы мне  и
не приспособить их для своих нужд?
     Я еще раз обрисовал им в самых привлекательных красках жизнь Пятницы,
растолковав в наиболее доступной форме всю разницу между свободным  слугой
и рабом.  Парни слушали рассеянно, погруженные в унылое молчание. Всячески
расхвалив завидные качества преданного Пятницы, я обратился к Арнаку:
     - Как и Робинзон Крузо, я тоже дам тебе новое имя.  Теперь ты  будешь
Пятница.
     - Я - Арнак, господин, - тихо ответил юноша, чуть заметно оживившись.
- Арнак - не Пятница!
     - Пятница! - произнес я настойчиво. -  Сегодня  Арнак  умер,  родился
Пятница.
     Он взглянул на меня внимательно, словно  пытаясь  проникнуть  в  суть
моих замыслов.  Минуту спустя с очень серьезным выражением лица он заверил
меня:
     - Нет, господин, Арнак не умер!
     - Неправда! - возразил я, повышая голос.  -  Арнака  больше  нет.  Ты
Пятница, и конец!
     Юноша решительно, но очень спокойно произнес:
     - А-р-н-а-к, господин!
     Его невозмутимое упорство начало меня раздражать.  Он открывался  для
меня с какой-то новой  стороны,  несвойственной  его  обычному  поведению.
Откуда бралось у этого краснокожего мальчишки такое упорство?
     Я решил провести пробу сил, пусть  бы  мне  даже  пришлось  при  этом
отхлестать его за непослушание.
     - Пятница! - обратился я к Арнаку в тоне приказа. - Подай мне вон  ту
тыкву с водой!
     Тыква лежала в нескольких шагах от костра.
     Парень понял, что это  вызов.  Он  замер,  в  нем  вспыхнуло  чувство
протеста.  Взгляд  его,  обращенный  прямо  на  меня,  был  тверд.  Однако
написанное на моем лице выражение твердой решимости, видимо, удержало  его
от готовой разразиться вспышки.  Он сник. Потом встал, медленно отошел  от
костра и принес мне тыкву с водой.
     Я дружелюбно улыбнулся ему. Отпил глоток воды.
     - Спасибо тебе, друг Пятница!
     Парень сел на прежнее место у  костра.  Нервно  пригладил  волосы  и,
глядя в огонь, пояснил мне вежливо, но твердо:
     - Арнак принес тебе воду, господин!
     "Вот упрямый бес!"  -  подумал  я  с  удивлением,  хотя  меня  так  и
разбирала злость.


     Пора дождей подходила к концу, ливни иссякали.  Солнце,  еще  недавно
стоявшее в дневные часы на севере, постепенно возвращалось в зенит. Зной с
каждым днем становился все нестерпимее. Тяжелые работы мы старались теперь
выполнять только по утрам, на рассвете, и вечерами, пока не стемнеет.
     Возделанное  поле,  предмет  моей  гордости,  доставляло  не   только
радости, но и огорчения.  Дело в том, что кукуруза взошла буйно и  дружно,
зато ячмень совсем зачах.  С ним происходило что-то непонятное. Мало того,
что  он  очень  медленно  прорастал,  но  и,  поднявшись  с  трудом,    на
какой-нибудь  вершок,  словно  испуганный   своей    дерзостью,    начинал
скручиваться, хиреть, сохнуть. Ему явно чего-то не хватало. Для меня так и
осталось неразгаданной загадкой, отчего  ячмень  на  острове  у  Робинзона
Крузо так прекрасно прижился и давал богатый урожай, а  у  меня  -  полная
неудача.  Жаркий  влажный  климат,  видимо,  все-таки  не  подходил    для
культивирования ячменя.  Мне  становилось  ясно,  что  ячмень  -  культура
умеренного климата - совершенно не переносит тропической жары.
     Зато кукуруза моя разрасталась на славу! Однако, когда она вытянулась
выше человеческого роста и початки ее, плотно  набитые  множеством  зерен,
стали созревать, на нас свалились новые заботы.  Многочисленное  пернатое,
да и четвероногое  племя  стало  точить  клювы  и  зубы  на  мое  поле,  с
необычайной прожорливостью разворовывая  урожай.  Поочередно  сменяя  друг
Друга, мы бдительно караулили поле с рассвета дотемна, а потом  и  круглые
сутки,  поскольку  обнаружилось,  что  любители  полакомиться    кукурузой
наведываются и по ночам.
     Я караулил наравне с индейцами. В один из дней в часы моего дежурства
мне понадобилось проверить участки леса, где я расставил новый вид  силков
на зайцев.  Арнаку, ничем  в  тот  момент  не  занятому,  я  поручил  меня
подменить.
     - Пятница! - окликнул я его. - Мне надо идти в лес проверить силки. А
ты покарауль пока кукурузу.
     Уверенный, что он понял меня, я ушел.  Каково же было мое  изумление,
когда, вернувшись из джунглей, я застал его сидящим на том же месте, где я
его оставил.
     - Ты почему здесь, а не на кукурузном поле? - возмутился я.
     Бросив на меня косой взгляд, он ничего не ответил.
     - А Вагура на поле? - спросил я.
     - Не знаю.
     - Кукуруза осталась без надзора?
     - Может быть.
     Меня охватил дикий гнев.
     - Что это значит? Я велел тебе идти на поле!
     - Нет, господин.
     - Что? Нет? Вдобавок ко всему ты еще и лжешь? -  вскипел  я  и  занес
руку, чтобы влепить ему затрещину. В ожидании удара он даже не шелохнулся.
     Я не ударил.  В его взгляде наряду с  упрямством  я  прочел  испуг  и
что-то похожее на мольбу.  Это была немая мольба пощадить его достоинство.
Рука у меня опустилась. Я опомнился.
     - Арнак, - проговорил юноша сдавленным голосом, - Арнак не лжет.
     - Не лжешь? - стиснул я кулаки. - Разве я  не  тебе  велел  караулить
поле?
     - Нет, господин. Не мне.
     - Кому же, черт побери?
     - Пятнице. - И тише добавил: - Я не Пятница, я - Арнак.
     Я стал прозревать. Мне открылись дотоле скрытые тайники его души: это
не было простое упрямство дикого индейца.


                          БУНТ МОЛОДЫХ ИНДЕЙЦЕВ

     Проходили недели  нашей  совместной  жизни.  Я  обретал  все  большую
уверенность, что индейцы не вынашивают против меня враждебных замыслов. Во
всяком случае, я не замечал в их поведении ничего подозрительного.  Скорее
наоборот: это я все  еще  вызывал  у  них  какие-то  опасения.  Нередко  я
подмечал, как они украдкой бросали на меня  пугливые  взгляды.  Я  не  мог
найти этому объяснения, поскольку жили мы  довольно  дружно,  а  от  мысли
навязать им новые имена я быстро отказался, натолкнувшись на столь упорное
с их стороны сопротивление.
     - Почему вы боитесь меня? - спросил я их как-то без обиняков.
     Они переглянулись и ничего не ответили.  Молчание их  служило  лучшим
доказательством того, что я не ошибался.
     Я всегда относился к ним  справедливо,  разными  способами  выказывая
свое расположение. Поэтому недоверчивость их меня удивляла.
     - Арнак! - допытывался я. - Ты старше и разумнее! Я  требую  ответить
мне, отчего вы меня боитесь! Потому что я белый, да?
     Арнак медлил с ответом. Он был явно смущен.
     - Причина в том, что я белый? - настаивал я.
     - Нет, господин, - ответил он наконец, - не только...
     - Да говори же толком, черт побери...
     - Ты был на корабле...
     - На корабле?
     - Да, господин.
     - Ну и что из этого? Ведь это я на корабле  пришел  тебе  на  помощь.
Разве ты забыл об этом?
     - Нет, господин.  Но корабль был плохой... Он  грабил  наши  деревни,
убивал индейцев, увозил людей в рабство, издевался над ними...  А ты был с
ними...
     - Значит, ты считаешь, что я такой же  злодей  и  пират,  как  и  все
остальные на корабле?
     - Не совсем, но...
     - Но все-таки пират, да?
     - Да, господин! - ответил индеец с подкупающей откровенностью.
     - Ты ошибаешься, Арнак! Я не пират и не злодей! Я попал на  пиратский
корабль по жестокой необходимости, а не по своей воле... Вы боитесь, что я
могу продать вас в рабство?
     - Нет, господин! Продать нас нельзя, мы будем драться  до  последнего
вздоха.
     - Ты напрасно все это говоришь. До этого дело никогда не дойдет. Я ни
за что не применю  против  вас  силы...  Если  мы  когда-нибудь  выберемся
отсюда, а ведь рано или поздно это случится, вы поплывете в свою  деревню,
а я - на свою родину, на север.
     Для придания этим  словам  вящей  убедительности  я  рассказал  им  в
доступной  для  их  понимания  форме  о  своих  последних  злоключениях  в
Вирджинии, объяснив, как  и  почему  я  совершенно  случайно  оказался  на
пиратском корабле.
     Индейцы слушали меня с напряженным вниманием, но,  когда  я  закончил
рассказ, по их замкнутым лицам невозможно  было  понять,  удалось  ли  мне
развеять их сомнения. Хотя казалось, что да.
     По вечерам у костра беседы наши нередко обращались к одной и  той  же
теме: как нам вырваться из нашего островного заключения.  Я решил, что мне
лучше всего было бы добраться вместе с  юношами  до  их  родного  селения,
местоположение которого мы предполагали где-то недалеко к востоку от  нас,
на побережье материка.  Я знал, что шторм, до того как  бросить  на  скалы
"Добрую Надежду", нес нас много дней кряду на юго-запад, и, значит, теперь
устье реки Ориноко и родную деревню моих  новых  друзей  следовало  искать
где-то на востоке. Попав в их деревню, я сумел бы затем с помощью индейцев
добраться до заселенных англичанами Антильских островов.
     В один из дней я отправился с Арнаком -  Вагура  оставался  караулить
кукурузу - на южную оконечность нашего острова, чтобы  еще  раз  осмотреть
пролив между островом и материком. Пролив был неширок, миль восемь-девять,
однако морское течение, как уверял  Арнак,  было  здесь  очень  сильным  и
устремлялось сначала с востока на запад, а потом поворачивало на север,  в
открытое море.  Мы нашли место, с которого удобнее всего было бы  отчалить
от острова, но на чем?
     - В том-то и дело - на чем? - произнес я вслух, скорее сам для  себя,
чем для своего спутника. - Вернее, всего было  бы  на  лодке.  Но  сколько
понадобится времени, чтобы изготовить лодку с помощью одного-единственного
небольшого ножа?
     - Можно выжечь дерево, господин, - подсказал идею Арнак.
     - Выжечь можно, но это тоже потребует многих месяцев.  Я думаю,  надо
еще раз попробовать на плоту. Как ты считаешь?
     - Сильное течение...
     - Плот построим попрочнее и с хорошим рулем, а кроме того, выстругаем
три прочных весла.  Поставим парус и пустимся в путь, когда ветер будет  с
севера в сторону земли. Я думаю, преодолеем течение.
     - Парус? - переспросил индеец.
     - Да, простой небольшой парус.  У нас нет для этого парусины, но зато
вокруг щедрая природа.  Сплетем из тонких лиан плотную циновку,  легкую  и
прочную, как полотно.  Покроем ее широкими листьями, и получится  парус  -
лучше не надо...
     Я был исполнен уверенности в успехе, и вера  эта  передалась  Арнаку.
Переплыть втроем пролив с тремя веслами и под парусом  представлялось  нам
теперь предприятием вполне осуществимым.  Я не  сомневался,  что  в  самом
скором времени нам удастся выбраться с острова.  К строительству плота  мы
решили приступить сразу же после сбора кукурузы.
     На южную оконечность острова мы добрались довольно быстро: до полудня
оставалось еще немало времени.  День,  довольно  пасмурный  и  не  слишком
жаркий, давал возможность идти сравнительно  быстро,  и,  воспользовавшись
этим, мы направились берегом  дальше,  на  западную  оконечность  острова,
которую я до сих пор совсем не знал.  Подтвердились  рассказы  юношей:  по
пути мы встретили много следов черепах, выходивших по  ночам  из  моря  на
сушу.  Настоящее черепашье царство  разместилось  на  выступающей  в  море
песчаной косе.  Здесь на каждом шагу встречались панцири черепах, нашедших
на суше свою гибель.
     - Сколько панцирей, - заметил я. - Много дохне