кивали головами и лепетали: - Да, да, непобедимые.  Карибы - сильнее всех,
они не знают страха и пощады, они охотятся на людей, жгут и убивают...
     Было ясно,  что  продолжать  этот  разговор  не  имеет  смысла,  и  я
переменил тему:
     - Можно ли подойти к Нью-Кийковералу на нашей шхуне? -  спросил  я  и
пояснил: - Вы видите, она в два раза больше самой большой вашей итаубы?
     - Можно, можно.  Туда плавают совсем большие морские корабли. На  них
привозят черных рабов. Но там много мелей, их надо обходить.
     - А вы знаете эти мели?
     - Знаем, знаем. Все мели знаем.
     - Тогда дайте нам проводника.
     Нет, желающих не находилось.  Хозяева извинялись,  оправдывались,  но
поддерживать нас явно опасались.
     - Канаима  лишил  вас  разума!  - гневно воскликнул Фуюди.  - С вашим
лоцманом ничего не случится,  ведь он  будет  под  защитой  самого  Белого
Ягуара! Голландцы чтят Белого Ягуара не меньше, чем испанцы!
     Видя, что слова Фуюди не находят отклика, я решил прибегнуть к  более
вескому аргументу и протянул Варамараку  мой  богато  украшенный  чеканкой
мушкет со словами:
     -  Проводник,  который  согласится  указать  нам  путь   к    столице
голландской колонии, получит вот  это  замечательное  ружье  с  порохом  и
пулями на тридцать выстрелов!..
     Плата была щедрой и чертовски  соблазнительной;  померунские  араваки
буквально онемели. Но и этим даром никто не прельстился.
     В обратный путь мы решили отправиться на рассвете следующего  дня,  а
заночевать всей нашей группой - в шалашах поблизости от селения на  берегу
Померуна. Около полуночи Арасибо шепотом разбудил меня и, приложив палец к
губам,  знаками  заставил  прислушаться:  с  опушки  ближайших    джунглей
доносились  какие-то  таинственные  звуки.  Это  было  что-то  похожее  на
своеобразный мелодичный свист, несущийся сразу с нескольких сторон.
     - Канаима! - чуть слышно прошептал Арасибо.
     Я напряг слух. "Ху-ри-сье-ави", "ху-ри-сье-ави", - послышалось мне.
     -  Наверное,  какие-то  ночные  птицы,  -  попытался   я    успокоить
взволнованного Арасибо.
     - Нет! - возразил Арасибо. - Это не птицы!
     - Значит, люди?
     - Не знаю; но это - враги.
     Ночь была не очень темной, сквозь чащу пробивался яркий свет звезд. Я
бесшумно соскользнул с  гамака  и,  прихватив  пистолет,  решил  пойти  на
ближайший источник свиста, чтобы развеять страхи Арасибо.
     - Остановись! - прошипел он. - Не ходи!
     В этот момент проснулась  Симара,  отличавшаяся  на  редкость  чутким
сном, и, разобравшись в обстановке, молча встала рядом со мной,  сжимая  в
руке лук.
     Мы стали осторожно красться в ту сторону, откуда доносились ближайшие
звуки.  Заросли  были  непролазные,  и  чтобы  проскользнуть  сквозь  них,
требовалась немалая сноровка.  Сноровки нам было не занимать, но существа,
издававшие таинственные звуки, все-таки  нас  заметили:  послышалось,  как
кто-то находившийся в нескольких шагах от нас бросился наутек.  Я  еще  не
успел поднять пистолет, как у меня за спиной фыркнул лук Симары.  Судя  по
всему, стрела  достигла  цели,  раздался  приглушенный  стон,  похожий  на
человеческий, и удаляющийся треск сучьев  -  кто-то  торопливо  убегал.  Я
выстрелил на шум из пистолета, главным образом для того,  чтобы  разбудить
товарищей.
     Я не мог себе простить: близость дружественного нам  селения  усыпила
мою обычную бдительность, и я не  выставил  охрану.  Хорошо,  что  вовремя
проснулся Арасибо.  Но что это было, или кто  это  был?  Что  значил  этот
певучий свист мнимого Канаимы?
     Едва рассвело, мы  отправились  в  заросли  искать  следы  непрошеных
визитеров. И нашли. Это были следы нескольких индейцев. Стрела Симары, как
видно, ранила одного из них.  Стрелу мы нашли неподалеку в траве. Она была
в крови. Ничего больше обнаружить не удалось...
     ...Только мы успели вернуться, как появился вождь Варамарака и привел
с собой своего младшего брата Катеки.
     - Катеки покажет вам дорогу в Нью-Кийковерал.  Он знает все острова и
мели на Эссекибо. Уж очень понравилось ему твое ружье.
     - Вот и хорошо! - обрадовался я.  -  Но  скажи  мне,  вождь,  что  за
таинственные гости были здесь ночью? Что им было нужно?
     - Убить тебя. В верховьях нашей реки живут акавои...


                              В ЛОГОВЕ ЛЬВА?

     Через двое суток после выхода  из  устья  реки  Померун  мы  достигли
огромной дельты мощной Эссекибо, Текущей, как и все реки Гвианы, с юга.  В
этой дельте шириной более двадцати миль было несколько  крупных  островов.
Слово "Гвиана" на языках индейских племен означает: "Страна Многих Вод".
     Когда  мы  приблизились  к  левому  берегу  устья  Эссекибо,   солнце
клонилось к закату.  Используя морской прилив,  нам  удалось  благополучно
миновать мелководье и войти в пролив между двумя островами.
     - С правой стороны - остров Тигров, так  называют  его  голландцы,  -
пояснил Катеки, - а с левой - остров Вакенама...
     Тиграми европейцы, прибывающие в Южную Америку, называли ягуаров.
     - И много там этих хищников? - поинтересовался я.
     - Не знаю, господин. Там прежде жили карибы... тоже хищные.
     - А теперь их нет?
     - Карибы везде... Сегодня их нет... а завтра есть...
     Когда стемнело, Катеки посоветовал остановиться, мы бросили  на  ночь
якорь подальше от берега и только с  рассветом  снова  двинулись  в  путь.
Несмотря на сопутствующий нам прилив с океана,  целые  сутки  мы  блуждали
среди множества разных, больших и меньших, островов в  устье  Эссекибо.  В
конце концов на  третий  день  нам  кое-как  удалось  выбраться  из  этого
островного лабиринта на открытый простор реки,  достигавшей  здесь  добрых
шесть миль в ширину.
     Я осматривал берега в подзорную трубу - повсюду непроходимые  заросли
таинственных и зловещих  джунглей.  Один  только  раз  появился  индеец  в
крошечной яботе, но, едва завидев нас, испуганно бросился наутек и тут  же
скрылся в прибрежных зарослях.
     На четвертый день пути река Эссекибо сузилась до двух миль.  И тут на
ее правом берегу мы вдруг увидели первые вырубки  в  джунглях,  а  на  них
одну, а затем и вторую плантации сахарного тростника.  Здесь в  безопасной
дали от океана поселились голландцы.
     А на следующее утро на том же правом берегу  из  джунглей  показалось
большое поселение.  Катеки сообщил, что это  и  есть  столица  голландской
колонии, резиденция губернатора, которого голландцы  называют  генеральным
директором.
     Приблизившись к пристани, мы пришвартовались к  деревянному  помосту.
Тут же сразу появилось несколько весьма воинственно  настроенных  портовых
служащих, которые, завидя на палубе  толпу  индейцев,  да  с  ними  еще  и
негров, подняли было крик, но едва они увидели  меня  в  парадном  мундире
английского капитана,  как  физиономии  их  сразу  же  преобразились.  Уже
несколько лет, со времени Утрехтского мира, между Нидерландами  и  Англией
сохранялись  добрые  отношения,  и  потому  мой  мундир  произвел  должное
впечатление: здесь, в голландской колонии, к англичанам тоже относились  с
надлежащим почтением.
     Начальник  портовой  службы,  узнав  через  Фуюди,  что  я  прибыл  к
генеральному  директору  колонии  как  полномочный  посланник,  стал   еще
приветливее  и  повелел  одному  из  своих  людей   проводить    меня    в
губернаторский дворец.
     Немало  времени  утекло  с  тех  пор,  как  я  покинул  Джеймстаун  в
Вирджинии, и за все эти годы,  скитаясь  по  необитаемым  островам,  диким
рекам и девственным джунглям, не видел ни одного города. А тут вдруг сразу
десятки настоящих домов и даже  несколько  каменных  двух-  и  трехэтажных
зданий, улицы, наполненные шумом и гамом, показавшимся мне  оглушительным,
всюду говор и суета, кареты и повозки в конных упряжках, снующие тут и там
пешеходы разных национальностей и разного цвета кожи. Торговцы, ряды лавок
со множеством всяческих товаров.  Городишко был небольшой,  но,  повторяю,
суета в нем показалась мне невообразимой и пугающей.
     Из рассказов померунских араваков я узнал,  что  по  принятому  здесь
обыкновению всякий уважающий себя белый обычно ходил по городу с  эскортом
из  нескольких  вооруженных  слуг,  индейцев  или  негров.  Поэтому  и  я,
направляясь  к  генеральному  директору,  взял  с   собой    в    качестве
сопровождающих не только Фуюди как переводчика, но также и Арнака  и  пять
вооруженных  воинов  из  его  отряда.  Резиденция  генерального  директора
находилась на противоположном конце городка и представляла собой  довольно
большое  двухэтажное  здание,  в  котором,  кроме  того,  размещалась    и
колониальная администрация. В дом мы вошли только вдвоем: я и Фуюди, а моя
"свита" осталась на улице.  Принял нас секретарь директора, не старый  еще
голландец с румяным лицом, в очках, со светлыми и  какими-то  поразительно
мертвыми глазами.  Меня обрадовало, что он владеет английским  языком,  и,
объяснив ему цель своего  визита,  я  попросил  о  встрече  с  генеральным
директором. Лицо секретаря выразило растерянность, будто он не совсем меня
понял, но, с минуту помолчав, он ответил:
     - Его превосходительства генерального директора ван Хусеса  сейчас  в
городе нет. Из поездки он вернется не раньше чем через неделю.
     - А его заместитель?
     - Минхер Хенрик Снайдерханс - здесь...
     Секретарь смерил меня довольно недоброжелательным взглядом, а на  его
тонких губах промелькнула какая-то неопределенная усмешка.
     - Простите, ваша милость, - недовольно буркнул  он,  -  я  что-то  не
совсем  вас  понял...  В  чем,  собственно,  дело?  Вы,  ваша  милость,  -
англичанин, не так ли?
     - Да, я из Вирджинии.
     - А прибыли от имени и по поручению венесуэльских испанцев?
     - Именно так!
     - С целью вести с нами какие-то переговоры?  -  продолжал  голландец,
все менее старательно скрывая издевательскую насмешку в голосе.
     - И никак не иначе! - ответил я.
     - И вы, ваша  милость,  непременно  хотите  видеть  вице-генерального
директора, минхера Снайдерханса?
     - Да!
     - Тогда прошу минутку подождать! - сказав  это,  секретарь  с  кривой
усмешкой на губах направился в  соседнюю  комнату.  Его  "минута"  длилась
чертовски долго.  Как видно, им пришлось держать трудный совет,  или,  еще
вероятнее, они хотели продемонстрировать, что не принимают меня всерьез.
     Наконец оба вышли в довольно игривом настроении.  Хенрик Снайдерханс,
несмотря на свой высокий пост, был  моложе  секретаря  и  в  то  же  время
респектабельнее: резкие черты его лица выражали энергию, спесивость, даже,
пожалуй, склонность к жестокости.
     - Итак, нам выпала честь, - обратился  ко  мне  тоже  по-английски  с
иронической  шутливостью  Снайдерханс,  -  принимать  испанского  посла  в
мундире английского капитана.
     - По меньшей мере, троекратное преувеличение, минхер! - подхватив его
тон, отшутился и я.
     - Даже троекратное? - удивился он.
     - Троекратное: относительно посла,  относительно  чести  и,  наконец,
относительно английского капитана.
     - Так, значит, вы, ваша милость, не английский капитан?
     - Нет.
     - Так кто же вы, черт побери?
     У них вдруг пропало желание  шутить.  Улыбки  исчезли  с  лиц,  вновь
ставших по-чиновничьи серьезными.
     - Хватит шуток! - воскликнул раздраженным тоном секретарь. - Как  вы,
ваша милость, проникли сюда, в нашу колонию?
     - На шхуне, с индейцами.
     Секретарь пронзил меня гневным взглядом, явно  подозревая  в  скрытой
издевке.
     - С какими еще индейцами?! - воскликнул он.
     - С араваками, - спокойно ответил я.
     -  Откуда  они  взялись?  -  Голос  его  был  раздраженный  и    чуть
недоумевающий.
     - С Ориноко, - я был по-прежнему спокоен.
     - Там нет араваков! - резко возразил он.
     Я посмотрел на него взглядом, исполненным притворного сожаления:
     - Ах, так! Нет? А кто в таком случае не  так  давно  уничтожил  сотню
ваших акавоев? Подосланных к нам с разбойной целью?
     Слова эти произвели на него такое впечатление, будто  с  ясного  неба
внезапно  грянул  гром.  В  комнате  воцарилось  молчание.  Оба  голландца
уставились на меня, словно узрели злого духа или властителя  тьмы  Вибану.
Еще минуту  назад  столь  завидно  румяная  физиономия  секретаря  заметно
побледнела.
     Первым пришел в себя Хенрик Снайдерханс. Его издевательскую игривость
словно рукой сняло.
     - Так вы, ваша милость... вы?.. - и умолк, как бы смешавшись.
     - Да, это я! - добродушно кивнул я головой.
     - Белый Ягуар?! - В его голосе послышались нотки беспокойства.
     - Собственной персоной! - ответил я. - Белый Ягуар к  вашим  услугам,
господа!
     Казалось, они никак не могли прийти в себя от изумления и взирали  на
меня, словно на выходца с того света.  Не обращая  внимания  на  их  явное
замешательство, я с убийственной вежливостью сказал:
     - Еще раз убедительно прошу вас, господа, оказать мне  содействие  во
встрече с его превосходительством, генеральным директором ван Хусесом,  но
прежде прошу  не  отказать  в  любезности  взглянуть  на  это  вот  письмо
губернатора  Каракаса,  с  которым  мне  оказана  честь  ознакомить    его
превосходительство.
     Я протянул им рекомендательное письмо на голландском языке.  Они  тут
же внимательно его прочитали и восприняли его с одобрением.
     - Я прибыл в вашу колонию вместе  с  сопровождающими  меня  лицами  с
самыми благими намерениями, - подчеркнуто торжественно заявил я, -  и  был
бы весьма признателен за гарантии полной  безопасности  для  меня  и  моих
людей. Их семьдесят человек, в том числе четыре негра.
     Снайдерханс обменялся  с  секретарем  понимающим  взглядом  и  учтиво
ответил, что охотно это сделает.  Все власти колонии будут соответствующим
образом проинформированы, а как только  генеральный  директор  вернется  в
столицу, меня незамедлительно поставят об этом в известность.
     Затем я попрощался, сердечно пожав им руки. Хозяева были встревожены,
а ладони их влажны от холодного пота.


                         "ТЫ - СКОТИНА, КАПИТАН!"

     На обратном пути в порт тут и  там  нам  встречались  индейцы  разных
гвианских племен, в том числе недоброй славы карибы.  Их легко можно  было
узнать по небольшим пучкам белого пуха, приклеенного ко  лбу  воинов,  Это
был пух королевского грифа, птицы необычайно красивой и  гордой,  по  духу
близкой надменным карибам.
     Карибы, как  союзники  голландцев,  держались  спесиво  и,  казалось,
чувствовали себя властителями всех гвианских земель. Заносчивые и злобные,
они и мне едва уступали  дорогу,  а  уж  мой  эскорт  из  араваков  вообще
заставляли сходить с тротуара.  Но тем не менее я  строго  запретил  своим
друзьям затевать с ними ссоры.
     На шхуне все было спокойно.
     В Нью-Кийковерале, как всегда и везде, мы спали под открытым небом  в
гамаках, привязанных к бортам корабля, и раздетыми, так же как и  днем,  в
одних набедренных повязках.  Лишь  кое-кто  слегка  прикрывался  одеялами,
дарованными нам испанцами.
     Трудно описать нашу  горькую  досаду,  когда  утром  следующего  дня,
проснувшись, мы обнаружили на палубе  лужи  крови,  а  в  теле  испытывали
слабость и полное нежелание двигаться: последствия большой  потери  крови.
Это потрудились вампиры,  омерзительные летучие мыши-кровопийцы,  напавшие
на нас ночью и притом так незаметно и неощутимо, что жертвы даже ничего не
почувствовали.
     Единственным спасением от этих тварей, когда  нельзя  было,  опасаясь
пожара  на  шхуне,  разводить  костры,  оставалось  как   можно    плотнее
укутываться в одеяло.  Но как тут  было  укутываться,  когда  в  жаркой  и
влажной духоте  ночи  мы  и  без  того,  как  в  адском  котле,  буквально
обливались потом?!
     Одним  словом,  это  была  докучливая  неприятность,  а  пострадавшие
лишались сил по меньшей мере на сутки, а чаще всего и на больший срок.
     Следующий день надолго  врезался  мне  в  память.  Из  Африки  прибыл
корабль с невольниками.  Это было английское судно  "Добрая  надежда"  под
гордым флагом "Юнион Джек" с портом приписки в Ливерпуле.  Команда на  нем
была английская, все как на подбор - крепкие, молодые и... бородатые.
     Еще до того, как корабль пришвартовался к причалу, на  набережную  из
города стеклась разряженная толпа - десятка два напыщенных голландцев. Все
это были или местные купцы, или приехавшие из окрестностей плантаторы; все
в пышных одеждах, важные и чванливые. Вокруг них вились толпы слуг, разных
чиновников и прихлебателей.  Кое-кто явился с семьями:  жены,  как  видно,
тоже интересовались черным товаром.  В толпе царила атмосфера  оживленного
ожидания; порой тут и там раздавались взрывы веселого смеха.
     Завидя это ликующее сборище, я с группой своих друзей подошел ближе и
смешался с толпой.  Сошедший с судна на берег английский  капитан,  увидев
меня и угадав по мундиру своего соотечественника, несказанно обрадовался и
спешным шагом подошел ко мне. Это был субъект лет пятидесяти, с развязными
манерами и грубой речью. Пожимая мне руку, он зычно рявкнул:
     - Приветствую славного сына моей родины в этой поганой стране! Откуда
тебя, сэр, занесло в это дрянное захолустье?
     - Сначала из Вирджинии, а потом уж с Ориноко...
     - И что загнало сюда твою милость? Торговля?
     - Нет. Дружба с индейцами.
     - Ха-ха-ха! Разрази меня  гром,  это  интересно!  Позволь  пригласить
тебя, сэр,  на  стаканчик  виски  после  того,  как  я  выпотрошу  эту,  с
позволения сказать, шайку минхеров.
     Проговорив это, он поспешно  удалился,  поскольку  с  корабля  начали
выпускать первых невольников.
     Боже милостивый, какое же ужасное зрелище они собой являли! С корабля
их не выпускали, а буквально пинками  сталкивали.  Это  были  не  люди,  а
какие-то жалкие их подобия, настолько истощенные, что некоторые из них  не
в силах были держаться на ногах и ползли на четвереньках.  Это были  живые
трупы, одна кожа и кости.
     От истощения и болезней кожа на телах негров из черной стала какой-то
серой, словно покрытой плесенью.  Почти пять месяцев они лежали вповалку в
трюмах корабля, закованные в  кандалы;  тела  их  были  покрыты  ранами  и
язвами, лица ужасны, в глазах - безумный ужас.  Те немногие, что  нашли  в
себе силы сойти на берег  самостоятельно,  оглушенные  свежим  воздухом  и
солнцем, шатались словно пьяные, а некоторые прямо тут же валились  с  ног
на землю.
     - Ваша милость, вы смотрите на них с ужасом и скорбью! - по-английски
обратился ко мне с сардонической  усмешкой  стоявший  рядом  голландец.  -
Ничего страшного! Это выносливая  скотина!  Недельки  через  три,  отведав
хорошего кнута, придут в себя и станут работать за двоих, а то и за троих!
     - Да ну! Неужели?! - пробормотал я, а тот принял это за одобрение.
     Капитан корабля, мой новый знакомец, без устали носился по набережной
- это был его светлый день: главное - повыгоднее сбыть свой черный  товар,
обратив его в деньги.
     По  установленным  голландцами  законам  только  корабли  голландской
Ост-Индской компании имели право доставлять из  Африки  в  колонию  черных
рабов.  Но кораблей этих не хватало, а спрос  на  рабов  здесь  был  столь
велик, что голландские власти  нередко  закрывали  глаза  на  появление  в
здешних портах и других судов, особенно английских.
     Итак, началась выгрузка черного  товара.  Из  трюмов  появлялись  все
новые и новые негры.  Я был поражен, сколько  их  могло  там  поместиться:
бедняг, видимо, набили туда как сельдей в бочку.  Несколько трупов тут  же
оттащили в сторону.  Совсем больных практичные голландцы, поднаторевшие  в
этих делах, требовали немедленно убивать, поскольку, мол, проку от них уже
не будет. Капитану не хотелось терять свои барыши, между ним и голландцами
на этой почве то и дело вспыхивали яростные перепалки.  Спорили  буквально
из-за каждого тяжело больного