мужчины,  и  женщины  с  детьми,  стояли  на
открытой лужайке перед домом плантатора.  Возбуждение и ярость  доведенных
до отчаяния людей были так велики, что хватило  бы  одной  искры,  и  они,
вооруженные одними палками, готовы были броситься на усадьбу.
     А там, на широкой  веранде,  в  сомкнутом  строю  уже  стояла  стража
плантации с мулатом Давидом во главе, здесь же  были  и  восемь  до  зубов
вооруженных  надзирателей  -  люди  управляющего   плантацией    голландца
Криссена.  Криссен был для всех грозой не меньше мулата Давида. Ни  самого
плантатора, ни его семьи нигде не было видно; вероятно, они отсиживались в
доме.
     К счастью, наш друг негр Виктор сумел сдержать  ярость  толпы  рабов.
Малейший повод с их стороны мог бы привести  к  ужасному  кровопролитию  и
скорее всего свел бы на нет весь план восстания.  Виктор  встретил  нас  с
явным облегчением.  Принесенное карибками оружие для восставших сложили  в
двухстах ногиах от усадьбы в поле. Восемнадцать пленных карибок перешли от
Уаки под надзор Вагуры, а  сам  Уаки,  освободившись  от  охраны  пленниц,
поспешил с частью своего отряда  усилить  наши  дозоры,  перекрывшие  пути
бегства с плантации Бленхейм.
     Тем временем Арнак с группой своих отборных стрелков, ни на минуту не
теряя связи с основными силами отряда, незаметно смешался с толпой  рабов,
а Вагура  помог  Виктору  раздать  принесенное  огнестрельное  оружие  тем
неграм, которые умели им пользоваться. Часть отряда Вагуры, обежав усадьбу
и  без  труда  справившись  с  чернокожей  дворней,  подожгла  дом.  А   с
противоположной  стороны,  у  фасада,  в  это  время  Криссен  и  вся  его
вооруженная банда, не сознавая, казалось,  нависшей  над  ними  опасности,
стоя наверху, на веранде, все свое внимание сосредоточили на  толпе  перед
усадьбой.  Надрываясь,  Криссен  изрыгал  проклятия,  обвиняя   рабов    в
преступлении перед богом и людьми, грозя им страшными карами.  Он все орал
и  орал,  но  сегодня  его  страшные  угрозы  никого  не  пугали.    Рабы,
вдохновленные присутствием араваков, пропускали  все  угрозы  управляющего
мимо ушей.
     Вдруг в какой-то момент два сильных негра подняли  на  руках  Виктора
над толпой, и - о диво!  -  он  резким  взмахом  рук  и  громовым  голосом
заставил Криссена умолкнуть.  От столь неслыханной дерзости раба  Криссен,
казалось, не только  совершенно  остолбенел,  но  едва  не  задохнулся  от
ярости.
     - Давид! - рявкнул он, обращаясь к стоящему рядом начальнику стражи и
указуя перстом на Виктора. - Этот бандит сошел с ума! Застрели эту собаку!
Застрели! Быстро!
     Виктор находился от веранды в каких-нибудь сорока шагах, и верный как
пес Давид резко вскинул к плечу ружье, но тут же он  захрипел  и  медленно
повалился на пол веранды.  Горло  его  было  навылет  пробито  стрелой.  Я
оглянулся.
     Симары поблизости не было.
     - От имени группы освобождения, - продолжал Виктор по-голландски  тем
же громовым голосом, а Фуюди торопливо переводил мне. - Заявляю: все,  кто
на плантации Бленхейм издевался над людьми, будут немедленно казнены...
     - Иисусе! Что здесь происходит! - во весь голос взвизгнул Криссен  и,
обращаясь к своим людям, скомандовал: -  Огонь!  Стреляйте  же,  черт  вас
побе... - и на полуслове умолк, пронзенный стрелой.
     Кое-кто из его свиты, не целясь, выстрелил из ружей в толпу рабов, но
чуть ли не в тот же миг все они были  сражены  градом  пуль,  пущенных  из
толпы, и рухнули на веранду. Оставшиеся в живых предатели бросились было к
двери, чтобы укрыться в доме, но их настигли меткие пули.  В  одну  минуту
все было кончено - охраны плантации больше не существовало.
     Пожар тем временем охватил усадьбу, из верхних ее окон повалил дым. Я
велел  Фуюди  с  частью  моих  разведчиков  и  Марией,   хорошо    знавшей
расположение комнат, ни минуты не мешкая, ворваться в  дом  и  вывести  из
огня семью плантатора и  его  самого,  заверив,  что  их  жизни  ничто  не
угрожает.  Тем не менее, когда все "святое семейство" тащили  из  горящего
дома, они отчаянно сопротивлялись, особенно плантатор,  который  в  слепой
своей ярости отбивался ногами, фыркал и плевался.
     - Скрутить его и привязать к столбу! - распорядился я.
     Рыдающую его  жену я велел отвести в дом и дать ей три минуты,  чтобы
она собрала все самое ценное,  что сможет унести.  В помощь ей  я  выделил
двух разведчиков.
     - Не пойду, вы хотите меня ограбить!  -  В  глазах  ее  сквозь  слезы
сверкнула ярость.
     - Глупая женщина, одумайся! - прикрикнул я на нее. -  Тебе  предстоит
начать совсем новую жизнь...
     Подгоняемая разведчиками, она наконец вняла голосу разума,  бросилась
к  дому  и  через  минуту  выбежала,  волоча  за  собой  мешок  со  своими
сокровищами.
     Арнаку и  его  отряду  я  поручил  опекать  семью  плантатора.  Звали
плантатора Рейнат.
     Многие  негры,  немало  натерпевшиеся  от  Рейната,  хотели  тут   же
расправиться  с  ним  и  со  всей  его  семьей.  Но  более  сдержанные   и
благоразумные  вняли  увещеваниям  Арнака  и  общими  усилиями   оттеснили
обезумевших от праведного гнева людей, убедив  их,  что  сейчас  не  время
упиваться местью и сводить счеты, а нужно  как  можно  быстрее  уходить  с
плантации.
     Усадьба догорала, пламя перекинулось на другие постройки, и они  тоже
заполыхали огромными кострами.  Наспех сформированные Виктором  и  Дамяном
отряды негров стали готовиться в путь.  Мы снабдили их в дальнюю дорогу на
Бербис запасом провизии.


                         КОНЕЦ ПЛАНТАЦИИ БЛЕНБУРГ

     Вдруг все мы, и негры, и араваки,  и  я,  замерли:  со  стороны  реки
донесся приглушенный расстоянием выстрел из мушкета, потом еще и еще один.
Это не мог быть отряд  Уаки,  поскольку  он  охранял  выходы  с  плантации
Бленхейм совсем рядом, неподалеку от нас.
     Выстрелы  же  доносились  откуда-то  с  верховьев  реки,  со  стороны
плантации Бленбург, удаленной отсюда примерно миль на пять.  Именно в  той
стороне увидели мы и первые клубы дыма на горизонте - явное доказательство
того, что в Бленбурге вспыхнуло восстание и начался пожар.
     Опрометью мы бросились на высокий берег Эссекибо.  На бегу я выхватил
подзорную трубу, с которой в последние дни не  расставался:  от  плантации
Бленбург  по  направлению  к  нам  плыли,  держась  ближе  к  берегу,  две
лодки-кориали. И хотя до них было еще довольно далеко, я различил в лодках
около двадцати человек, и, судя по одежде, среди них  семейство  господина
Лоренса Зеегелаара - хозяина плантации Бленбург; все  они  были  до  зубов
вооружены.  По всей вероятности, хозяин плантации со своими приспешниками,
управляющими, надзирателями и стражей бежали от восставших рабов и  решили
искать убежище в столице колонии, куда теперь в направлялись.  Негры,  как
можно было догадаться,  преследовали  их  по  берегу,  а  беглецы  от  них
отстреливались. Именно эти выстрелы мы, вероятно, и слышали.
     Арнак и Вагура, взглянув попеременно в подзорную  трубу,  подтвердили
верность  моих  наблюдений  и  вмиг  поняли  всю  опасность   сложившегося
положения:
     -  Если  кориали  с  этими  негодяями  прорвутся  в   столицу,    нам
несдобровать: завтра же на голову нам свалится погоня...
     - Что делать?
     - Надо их не пропустить!
     - Да! - согласился я. - Действуйте, но плантатор и все его  семейство
должны попасть к нам в руки живыми и невредимыми...
     Было решено, что Вагура со своим отрядом и  половиной  отряда  Арнака
тотчас же выведет из укрытия  наши  итаубы  и  кориаль  (вторая  итауба  с
отрядом Уаки находилась в засаде, охранявшей реку неподалеку от Бленхейма)
и все три лодки с вооруженными отрядами перекроют путь по реке двум лодкам
с плантации Бленбург, заставив их как можно ближе  прижаться  к  берегу  в
районе Бленхейма. А тут Арнак и я довершим дело.
     - Сейчас время морского  прилива,  и  две  лодки  из  Бленбурга  едва
тащатся против течения, - заметил я, глядя в подзорную трубу. - Здесь  они
будут не раньше, чем через час, а ты, Вагура, тем временем  должен  успеть
со своими двумя лодками присоединиться к Уаки.  Прежде всего следует снять
рулевых, а потом и всех вооруженных людей,  любой  ценой  захватив  живыми
плантатора и его семью.
     - А если плантатор начнет отстреливаться? - попытался было  возразить
Вагура.
     - Черт побери! - буркнул я. - Зря вы, что ли, учились метко стрелять?
Разве так уж трудно будет прострелять ему руку?
     Вагура ухмыльнулся, кивнув в знак согласия, и исчез со своими  людьми
в  зарослях.  Не  прошло  и  получаса,  как  они  на  итаубе  и    кориали
присоединились к лодке Уаки и вместе перекрыли почти всю ширину  реки.  По
пути Вагура успел к тому же усилить нашу засаду на главной тропе,  ведущей
с плантации Бленхейм в столицу.  Это было  нелишней  предосторожностью:  в
окрестных  джунглях  могли  бродить  жаждавшие  мести  карибы,    которым,
возможно,  удалось  вырваться  из  Боровая.   Не    пренебрегая    никакой
возможностью привлечь бленбургских  беглецов  к  нашему  берегу,  я  велел
нескольким аравакам надеть добытые в прежних стычках карибские украшения и
открыто стать на высоком берегу  реки.  Надменный  вид  этих  "карибов"  -
верных псов голландских колонизаторов - с их страшными палицами и не менее
грозными мушкетами в  руках,  горделиво  выставляющих  напоказ  белый  пух
королевского грифа, не мог, конечно же, не вселить  радость  и  надежду  в
сердца бленбургского плантатора и его приспешников.
     Завидя на середине реки  три  лодки  Вагуры  и  Уаки  с  вооруженными
воинами, а на высоком берегу среди толпы  каких-то  людей  своих  карибов,
беглецы действительно стали приближаться к нашему берегу.  Когда они  были
уже совсем близко, над  рекой  разнесся  громкий  голос  Фуюди,  усиленный
рупором, который он предусмотрительно смастерил из древесной коры:
     - Белый Ягуар повелевает: плантатору минхеру Зеегелаару и  его  семье
немедленно сойти на берег! Белый Ягуар гарантирует им жизнь!
     После короткого замешательства на обеих лодках  поднялся  неописуемый
переполох и паника, словно в разворошенном змеином гнезде.  Кто-то даже  с
испугу выстрелил из ружья.
     - Спокойно! - вновь прогремел голос Фуюди. - Повторяю в последний раз
волю Белого Ягуара! Плантатору и его семье немедленно сойти на  берег!  Ни
один волос не упадет с их головы! На размышление - десять секунд.
     Сидевшие в лодках и не  думали  подчиняться  -  они  совсем  потеряли
голову.  Один из беглецов прицелился из ружья в Фуюди, но, не успев нажать
на курок, рухнул, сраженный пулей с берега: одной из завидных  черт  наших
воинов, кроме меткости, была их  молниеносная  реакция.  И  тут  же  сразу
грохот десятка ружей слился в единый сокрушительный залп.  С расстояния  в
пятьдесят или того меньше шагов все пули достигли цели.
     - Осторожнее! - крикнул Фуюди. -  Не  стрелять  в  плантатора  и  его
семью!
     К счастью, все семейство еще до залпа легло на дно  кориаля,  и  наши
пули сверху - с берега и сбоку - с лодок никого из них не задели.  Команды
же обеих лодок были уничтожены полностью.
     Вся операция  против  беглецов  с  Бленбурга  прошла  успешно.  Семью
плантатора Зеегелаара, состоявшую из его жены и двух малолетних  детей,  я
передал на попечение Арнаку и его отряду.
     Все более густевшие клубы дыма над плантацией  Бленбург  говорили  за
то, что рабы там довершали дело уничтожения  обители  своих  мук,  сжигая,
вероятно, все, что способно было  гореть.  Плантации  Бленбург  больше  не
существовало.


                      НЕОБЫЧНАЯ ПЛАНТАЦИЯ ВОЛЬВЕГАТ

     Насыщенный  грозными  событиями,  день  был  уже  на  исходе,  а  нам
предстояло решить еще одну важную  и  неотложную  задачу:  без  проволочек
покончить с третьей и последней в этих краях плантацией - Вольвегат,  тоже
лежавшей  на  берегу  Эссекибо.  Отлив  еще  не  начался,  и,    пользуясь
благоприятным для нас течением, Уаки  со  своим  отрядом  на  двух  лодках
поспешил к верховью реки, где в восьми милях  от  Бленхейма  располагалась
плантация Вольвегат.
     Одновременно по суше тропой, шедшей вдоль Эссекибо, спешили на  юг  к
Вольвегату два отряда: мой и отряд негров под командой Мартина.  Арнак  со
своим отрядом и остальными людьми остался в Бленхейме следить за  порядком
и заложниками.
     Вольвегат была небольшой плантацией, на которой трудилось  около  ста
невольников. Ситуацию здесь мы застали примерно такую же, как в Бленхейме:
надзиратели и охрана, всего человек десять, с оружием в руках  выстроились
па веранде, а возбужденная, хотя и молчавшая, толпа рабов  заполняла  двор
перед усадьбой. Ни плантатора, ни его семьи не было видно, - вероятно, они
укрывались внутри усадьбы.  Меня удивило, что среди рабов  здесь  были  не
только негры, но и индейцы, чего не было на других плантациях.
     В Вольвегат наши отряды прибыли одновременно, мы - по суше, а Уаки  -
па лодках по роке.  Уаки, едва высадившись на берег,  бросился  к  заднему
двору, собираясь поджечь усадьбу, но я его решительно остановил.
     Отличие плантации Вольвегат  от  иных  состояло  еще  и  в  том,  что
стражники и  надзиратели  здесь  не  производили  впечатления  воинственно
настроенных.  Видя, как мы, увешанные с головы до  ног  оружием,  дружески
обнимаемся с невольниками, они заметно струхнули.
     - Бросай оружие и сдавайся!  -  крикнул  им  Фуюди  по-голландски.  -
Дальнейшую вашу судьбу решит суд невольников плантации Вольвегат...
     В ответ один из охранников в гневе вскинул ружье и  направил  его  на
Фуюди.  Два выстрела грохнули одновременно, слившись в  один,  и  коварный
враг, обливаясь кровью, осел на пол  веранды.  О,  достойные  плоды  наших
тренировок на Ориноко! Остальных Фуюди уговаривать не пришлось - все сразу
же стали поспешно бросать не только огнестрельное оружие, но и  кинжалы  и
ножи, а сами, потупясь, отходить в сторону.
     Плантация Вольвегат действительно отличалась  от  других  и  была  не
совсем обычной. Поручив двум разведчикам найти и привести плантатора и его
семью (плантатора звали Карл Риддербок), я спросил Мартина,  как  нам,  по
его мнению, следует поступить  со  службой:  ведь  все-таки  все  они,  за
исключением одного не в меру горячего  глупца,  сдались  добровольно,  без
сопротивления.  Не убивать же их теперь ни с того ни с сего? Мартин, да  и
Уаки тоже несколько растерялись.
     - Ладно, - решил я, - ответ нам дадут  сами  невольники  с  плантации
Вольвегат. Пусть решают они.
     - О-ей! - согласились Мартин, Фуюди и Уаки. - Да будет так!
     - А я думаю иначе! - возразил, насупившись, шаман Арасибо. - Все  они
угнетатели, потому у  них  и  ружья.  Я  всех  бы  их  перебил,  они  того
заслужили! Но мы знаем, Белый Ягуар, ты этого  не  любишь.  Хорошо,  пусть
решают рабы.
     Мартин  немедля  тут  же  собрал  нескольких  старших  по    возрасту
невольников, и,  отойдя  чуть  в  сторону,  мы  стали  с  пристрастием  их
расспрашивать.  Но, черт побери, это действительно была какая-то необычная
плантация! Рабы не могли сказать ничего дурного о своих надзирателях;  над
ними здесь не издевались, не мучили и не подвергали пыткам, как  это  было
на других плантациях.  Да, их заставляли работать,  но  не  сверх  сил,  а
главное - здесь не морили голодом и вполне сносно кормили.
     - Хорошо, восьмерым стражникам  и  надзирателям  сохраним  жизнь!  Не
тронем и плантацию! - решил  я,  и  все  со  мной  согласились,  даже  наш
непреклонный Арасибо.
     Тем временем разведчики,  обнаружив  плантатора  и  его  семейство  в
дальних комнатах дома, вывели их на веранду.  Семья состояла, кроме самого
господина Риддербока, еще из четырех человек: двух женщин, одной  постарше
- жены плантатора, и другой - помоложе, лет двадцати, и двух детей.
     - А кто эта молодая особа, родственница плантатора? - спросил я.
     - Нет, это гувернантка.
     - Как ее зовут?
     - Моника.
     Я смотрел на эту молодую девушку  как  на  некое  чудо.  Она,  как  и
множество  других  ее  соотечественников  на  плантациях   Гвианы,    была
голландкой,  но  как  же  разительно  отличалась  от  них  совсем    иным,
удивительно  мягким  и  человечным  выражением  лица!  В   лицах    других
голландцев, не только мужчин, но и женщин, а часто даже и детей, сквозило,
как правило, что-то на редкость жестокое, грозно-властное,  более  того  -
безжалостное, а часто и попросту свирепое.  У нее же, у этой  Моники,  все
было совсем иным: лицо приветливое,  глаза  лучились  добротой,  и,  кроме
того, она была красивой, очень красивой.  В этой  голландской  Гвиане  мне
довелось  быть  свидетелем  столь  ужасных  сцен,  видеть  столько   злых,
безжалостных и беспощадных глаз, что эта необыкновенная Моника  показалась
мне выходцем из каких-то иных земель, из какого-то совсем  иного,  лучшего
мира.
     - Фуюди, черт побери! - воскликнул я. - Неужто  она,  эта  Моника,  и
впрямь голландка? Спроси!
     Фуюди перебросился несколькими словами с плантатором, потом  с  самой
Моникой и заявил, что да, она действительно чистокровная голландка.
     Воистину плантация Вольвегат была необычной, а  ее  владелец,  минхер
Риддербок, выглядел менее жестоким, чем другие голландские  плантаторы,  с
которыми мне до сих пор приходилось сталкиваться.  И  надзиратели  у  него
были получше.  Во всяком случае, почти все рабы выразили желание  остаться
на плантации, и только человек двадцать - пятая часть всех  невольников  -
решили присоединиться к группе Мартина и пробираться с ним сквозь  джунгли
к свободным джукам, на реку Бербис.
     Посовещавшись накоротке со своими друзьями, я готов был  к  беседе  с
плантатором, его семьей, надзирателями и стражей.
     - Принимая во внимание желание большинства рабов Вольвегат, -  заявил
я, - мы решили согласиться  с  их  просьбой  плантацию  не  уничтожать,  а
персоналу даровать жизнь.  Но вплоть до  особого  распоряжения  никому  не
разрешается  покидать  Вольвегат.  Всякий  ушедший  с  нее    будет    без
предупреждения убит на месте  нашими  патрулями.  По  просьбе  большинства
рабов минхеру Риддербоку и его супруге разрешается остаться в  Вольвегате,
а в качестве заложников мы возьмем  с  собой  только  его  детей,  опекать
которых будет голландка Моника. По нашей вине с их голов не упадет ни один
волос, разве что по вине плантатора или колониальных властей столицы...
     В ответ жена плантатора разразилась потоком протестующих стенаний, но
я довольно резко оборвал ее.  Дав  знак  Уаки  собрать  оружие,  брошенное
стражей на пол веранды, я суровым взглядом окинул плантатора и,  сдерживая
гнев, проговорил:
     - Мне стало известно, что на плантации  Вольвегат  в  качестве  рабов
содержится более двадцати индейцев, силой уведенных из племени макуши. Так
ли это?
     Вопрос был праздный, поскольку  факт  этот  не  вызывал  сомнений,  и
плантатор не мог его отрицать, а потому растерянно молчал.
     - Так ли это? - повторил я громче.
     - Так! - испуганно выдавил из себя плантатор.
     И тут на помощь ему решил  прийти  управляющий.  Резко,  чуть  ли  не
гневно, как человек, которого незаслуженно обидели, он вскрикнул:
     - Мы купили их законно и недешево за них заплатили!
     - Ах так! У кого же вы их купили?
     - У карибов...
     - Ага, у карибов, у этих  отъявленных  разбойников  и  ловцов  живого
товара! Ваше имя?
     - Ван Пиир, управляющий плантации Вольвегат. Все покупают пленников у
карибов! - добавил он с вызовом в голосе.
     - На ком лежит вина за покупку макуши - на вас или на вашем хозяине?
     - Я убедил минхера Риддербока купить макуши! -  ничуть  не  смущаясь,
самоуверенно и даже надменно ответил ван Пиир.
     - Я - Белый Ягуар, друг и  защитник  мирных  индейцев.  Я  освобождаю
макуши, а вы, господин ван Пиир, отправитесь в качестве нашего пленника на
реку Бербис к тамошним джукам!
     Протесты,  возмущение  и  даже