примыкал к роще, донеслись тревожные возгласы  и  крики.  Мне  словно  нож
вонзили в сердце: так ли я понял? Арнак тяжело ранен? Я окликнул  Арасибо,
еще нескольких человек, в мы со всех вот бросились на крики.  Арнак лежал,
истекая кровью, бледный, как полотно, - правый его бок был навылет  пробит
пулей. Он, видимо, был без сознания, глаза закрыты.
     Я в отчаянии опустился перед ним на колени:
     - Арнак, дорогой! Верный мой друг! Брат мой! Брат!
     Арасибо, оттолкнув меня, стал судорожно его ощупывать.  Потом  достал
из мешочка какие-то только ему ведомые травы и  принялся  обкладывать  ими
пулевые отверстия.  Кровотечение сразу  же  заметно  уменьшилось.  Тут  же
связали носилки. Все любили Арнака как брата.
     Его отряд понес в бою потери: одного  убитым,  двух  ранеными,  хотя,
правда, нетяжело.
     Осторожно повернув Арнака на бок и  внимательно  осмотрев  его  раны,
Арасибо поднял на меня глаза и хриплым своим голосом буркнул:
     - Будет жить!
     Мы сразу ему поверили - мы хотели верить.
     Пленных макуши  тем  временем  выпустили  из  сарая,  отдали  им  все
собранное на поле  боя  оружие,  три  карибских  кориаля  и  проводили  по
Эссекибо на юг.
     Светало.  На обратном пути  к  шхуне  мы  решили  сделать  привал  и,
укрывшись в прибрежных зарослях неподалеку от плантации Бленхейм, положили
Арнака в тени деревьев  на  мягкую  подстилку.  Арасибо  тут  же  разослал
половину воинов в джунгли на поиски  нужных  для  исцеления  Арнака  трав.
Никогда, наверное, прежде мы с таким  усердием  не  ползали  по  гвианским
джунглям. как в тот раз в поисках целебных трав.
     Сестра жены  Вагуры,  та  смелая  девушка,  что  предупредила  нас  о
приближении карибов, не захотела плыть на юг со  своими  соплеменниками  и
осталась с нами.
     Это была юная, миловидная и, похоже, очень добрая индианка.
     - Почему ты хочешь остаться у нас? - спросил я ее. -  Мы  ведь  скоро
возвращаемся на север, на Ориноко.
     - Я хочу  остаться  с  вами!  Арнак  совсем  один,  и  о  нем  некому
заботиться! Я буду о нем заботиться, и тогда он поправится.
     Я испытующе посмотрел ей в глаза:
     - Он тебе нравится?
     - О да, господин, нравится! - ответила она с чувством. - Он очень мне
нравится! Я его вылечу!
     - Как твое имя?
     - Хайами!
     - О-ей, Хайами! Оставайся с ним и верни Арнаку здоровье!  Помогай  во
всем Арасибо!..
     Когда опустилась ночь, мы выплыли  из  временного  своего  убежища  и
спустя час достигли заводи, где на якоре стояла наша шхуна.
     Здесь все было в порядке.
     В ту же ночь я выслал на яботе  двух  лучших  разведчиков  проверить,
по-прежнему ли безопасен тот залив неподалеку от столицы, что так  надежно
укрывал нас в первые дни.


                           СНОВА В ЛОГОВЕ ЛЬВА

     На  следующий  день,  часа  через  два  после  наступления   темноты,
разведчики вернулись с добрыми  вестями:  в  заливе  под  Нью-Кийковералом
ничто не изменилось, и, похоже, никто  посторонний  туда  не  наведывался.
Было время отлива, мы быстро мчались в ночной тьме вниз по реке  вместе  с
нашими  лодками  и  еще  задолго  до  рассвета  оказались  у  цели  своего
путешествия.  На реке лежал туман. Мы спокойно вошли  на  шхуне  в  залив,
окруженный со всех сторон дикими зарослями.
     Весь следующий день мы отдыхали на шхуне  и  лечили  Арнака.  Молодой
сильный организм давал себя знать - Арнаку стало чуть легче,  жар  заметно
спал. и в нас вселилась надежда на скорое его выздоровление.
     Под вечер мы стали готовиться  к  визиту  в  резиденцию  генерального
директора.  Для охраны я решил взять с собой три  отряда:  мой,  Вагуры  и
Уаки.  Вышли ночью и уже знакомой нам тропой направились к  столице.  Часа
через четыре, на рассвете, достигли опушки леса,  в  полумиле  от  которой
стоял дом губернатора.  Шагах в двухстах  от  резиденции,  слева  от  нас,
располагались  приземистые  казармы  гарнизона,  возле  которых  слонялось
человек двадцать солдат. Отсюда могла исходить главная угроза.
     На опушке под сенью крайних деревьев  я  надел  на  себя  капитанский
мундир и собрал своих друзей на короткое совещание.
     - Итак, напоминаю еще раз: в здание резиденции со мной пойдет  только
Фуюди.  Отряд Уаки останется  здесь  как  прикрытие  и  будет  следить  за
местностью и особенно за казармой. Отряд Вагуры будет ждать меня во дворе,
с задней стороны дома, а мой отряд - на поляне  перед  главным  входом:  и
делайте вид, будто болтаетесь здесь от нечего делать...
     Когда я входил в подъезд, рабочий день в резиденций  уже  начался.  В
приемной я попросил писаря доложить обо  мне  секретарю.  И  на  этот  раз
прошло немало времени, прежде чем тот соизволил нас принять.  Секретарь  с
по-прежнему румяным лицом и какими-то мертвыми глазами за  стеклами  очков
встретил меня с плохо скрываемой враждебностью:
     - Вот уж никак не ожидал вашей милости!
     Говорил он по-английски, но с лица его,  все  более  бледневшего,  не
сходило выражение враждебности.
     - Видит бог, не ждал...
     - Как это возможно? - в свою очередь, удивился  я.  -  Ведь  мы  ясно
договорились  встретиться  через  месяц  для  получения  ответа  от    его
превосходительства ван Хусеса на письмо  губернатора  Каракаса.  И  вот  я
здесь.
     - Никакого ответа не будет! - решительным тоном ответил секретарь.
     Такой поворот дел я принимал в расчет,  но,  честно  говоря,  был  им
несколько ошарашен.
     - То есть как не будет ответа?! - переспросил я. -  Как  следует  это
понимать?
     - Очень просто: буквально.  У его превосходительства  ван  Хусеса  не
было времени...
     Я поглубже вдохнул, чтобы не разразиться в ответ  бранью  и  не  дать
волю гневу. Чуть успокоившись, я миролюбиво произнес:
     -  Хорошо,  но  я  хотел  бы  просить  о  личной  встрече    с    его
превосходительством.
     - Это невозможно! - ответил секретарь. - Его превосходительства нет в
городе...
     - Как, опять нет?
     - Увы, нет, мистер Бобер...
     - Но минхер Снайдерханс, по крайней мере, здесь?
     - Минхер Снайдерханс здесь.
     В этот момент дверь в кабинет Генриха Снайдерханса распахнулась, и он
предстал перед нами  собственной  персоной,  о  чем-то  сразу  возбужденно
заговорив вполголоса с секретарем по-голландски.
     Поведение хозяев было явно пренебрежительно-вызывающим.
     Я огляделся.  Под окном стояло кресло. Кивком головы  я  велел  Фуюди
придвинуть его к столу, сел и жестом предложил Снайдерхансу сделать то же.
Растерявшись , от моей наглости, он молча сел. Почти минуту длилась полная
тишина. Потом я проговорил:
     - Соблаговолите, ваша милость, внять  голосу  рассудка,  и  поговорим
серьезно, как пристало культурным людям...
     - Культурным? - с издевкой рассмеялся Снайдерханс.
     - Конечно, я понимаю, культура - качество, присущее далеко  не  всем,
однако давайте все-таки попробуем.  Попытайтесь хотя бы на миг представить
себя людьми культурными и отрешиться от ваших проблем  на  плантациях,  от
бунтов измученных вами рабов, от бесчеловечной жестокости  в  обращении  с
ними.  Станьте, прощу вас, хоть ненадолго нормальными  людьми,  и  давайте
трезво, как добрые соседи, поразмыслим о наших делах...
     Оба голландца взирали на меня с мрачным бешенством, но  вид  моего  с
ног до головы вооруженного отряда, стоявшего во дворе, смирял их пыл.
     - Итак, осмелюсь, - продолжал я, - еще  раз  покорнейше  просить  его
превосходительство  ван  Хусеса  дать  письменный  ответ   на    обращение
губернатора Каракаса. То есть я прошу письменного заверения, что голландцы
никогда впредь не станут натравливать разбойные отряды карибов  и  акавоев
на мирные индейские племена.
     - А если его превосходительство ван Хусес не захочет подписать  такое
письмо?
     - Ну что ж, тогда война.  Будут гибнуть голландцы, карибы  и  акавои,
гореть голландские плантации, на плантациях будут  восставать  негры-рабы,
восстания  охватят  берега  рек  Коттика,  Демерара,  Эссекибо,    Бербис,
Вируни...  Тогда, возможно, будут обречены на смерть  или,  уж  во  всяком
случае,  на  долгие  годы    тяжкого    плена    двенадцать    голландских
пленников-заложников...
     - Какие заложники? Кто они? Что за вздор вы несете?  -  подпрыгнул  в
кресле Снайдерханс.
     - Какие заложники? Как,  разве  вы  не  знаете?  Это  владельцы  трех
восставших плантаций на Эссекибо. Ваши соотечественники, которых мы спасли
от  гнева  восставших  рабов,  взяв  их  под  свою  защиту   в    качестве
заложников...
     - Где они, черт вас побери? - прервал меня Снайдерханс.
     - О, не тревожьтесь! Они  в  надежном  месте,  и  пока  им  ничто  не
угрожает.
     - Вы можете назвать нам их имена? - вмешался секретарь.
     - Конечно, отчего же нет.  Это минхер Хендрих Рейнат, бывший владелец
плантации Бленхейм, его жена и трое их  детей;  минхер  Лоренс  Зеегелаар,
бывший плантатор Бленбурга, его жена и двое их детей; это,  наконец,  мисс
Моника ван Эйс, гувернантка плантатора Карла Риддербока  из  Вольвегата  и
двое его детей.
     Секретарь наклонился к Снайдерхансу и что-то  зашептал  ему  на  ухо.
Потом оба мрачно уставились на меня.
     - И что же их ждет? - резко спросил Снайдерханс.
     - Они будут нашими гостями, - ответил я,  -  до  тех  пор,  пока  его
превосходительство ван  Хусес  не  пришлет  за  ними  своего  полномочного
представителя, который одновременно доставит письменный ответ на  послание
губернатора Каракаса.
     - А если его превосходительство ван  Хусес  все-таки  откажется  дать
письменный ответ? - с упрямством, достойным лучшего  применения,  повторил
Снайдерханс.
     - Ну что ж! Я уже говорил: взрослые останутся  заложниками,  а  детей
придется,  вероятно,  отправить  в  какой-нибудь  испанский  монастырь  на
воспитание...  Одним словом, мы ждем ответа на острове  Каииве,  в  нижнем
течении реки Ориноко, в течение трех месяцев, считая с сегодняшнего дня...
     - А какие у нас гарантии, что вы сдержите свое обещание?
     - О, ну конечно! - Я  встал,  давая  понять,  что  считаю  переговоры
оконченными. - Конечно, я понимаю, голова у вас идет кругом  от  возникших
забот,  которые  вы  сами  же  и  породили  своей   недальновидностью    и
жестокостью.  Неудивительно поэтому, что вы не отдаете себе отчета, с  кем
имеете дело...
     - Мы знаем, с кем имеем дело! - буркнул Снайдерханс.
     - А если знаете, то как смеете сомневаться в  том,  что  мы  выполним
свои обещания? Да, кстати, вам следует знать и еще одно: если вы вздумаете
послать в погоню за нами своих солдат,  не  забудьте  позаботиться  об  их
вдовах.
     Не говоря больше ни  слова,  я  слегка  поклонился,  и  мы  вышли  из
комнаты.  Не прошло  и  минуты,  как  мой  отряд  и  отряд  Вагуры  спешно
направились к опушке леса, и мы  не  мешкая  двинулись  прочь  по  широкой
тропе, ведущей от столицы на юг.
     На бегу я стащил с себя неудобный капитанский  мундир  и  бросил  его
Симаре.
     "Довольно, довольно с меня кровопролития! Прочь из этих краев,  краев
больших  полноводных  рек  и  бескрайних  лесов,  краев  прекрасных,    но
искалеченных безжалостным сапогом  голландских  колонизаторов  и  жестоких
поработителей!" Скорее бежать из этого ада человеческой алчности  и  ужаса
колониального  рабства  и  угнетения  -  это  становилось    непреодолимой
потребностью моего разума, души и сердца.
     Часа через два после захода солнца под темным пасмурным небом начался
морской отлив.  Течение все ускорялось и уносило наше судно из этой адской
тюрьмы.
     Полтора дня мы плыли вниз по Эссекибо.  Никто  не  посмел  встать  на
нашем пути.  Когда позади остались острова устья реки и впереди  открылось
море, веселый южный ветер подхватил наши паруса и помчал нас к дому.
     С наступлением дня мы были уже на траверзе впадения Померуна в  море.
Нас никто не преследовал!


                            АРНАК БУДЕТ ЖИТЬ!

     Весь предыдущий день на суше и все дни пути по морю на  шхуне  я  был
занят заботами о жизни Арнака. Каждый час я наведывался к другу, лежавшему
в тени парусов, и со стесненным сердцем подолгу сидел подле него.  Он  все
еще был недвижим, словно спал, но фактически находился  в  бессознательном
состоянии.  Два усердных опекуна не отходили от него ни днем ни ночью: наш
мудрый Арасибо, знающий все целебные  травы  и  магические  заклинания,  а
также верная индианка Хайами из племени макуши. Она постоянно была при нем
и взывала к каким-то своим духам. Родная сестра бы не заботилась о раненом
более преданно.
     На мои вопрошающие взгляды  Арасибо  неизменно  отвечал,  корча  свое
уродливое лицо:
     - Он будет жить, Белый Ягуар! Верь мне!
     Какие-то настойки трав, которыми Арасибо омывал раны и поил Арнака на
всем пути нашего морского перехода,  оказывали  чудотворное  действие.  На
второй день Арнак открыл глаза, и, хотя жар все еще не спадал, взгляд  его
был почти осознанным.  Потом он уснул, и это был  живительный  сон.  Глаза
Хайами налились слезами радости, да и  всем  нам,  друзьям  Арнака,  стало
легче на душе - призрак смерти, круживший до сих пор  над  ним,  казалось,
стал отступать.
     Пришло  время  подумать  и  о  нашем  ближайшем  будущем.  Я  призвал
негритянку Марию, бывшую няньку  детей  плантатора  Рейната  в  Бленхейме,
Фуюди и молодую голландку  Монику.  Мы  сидели  на  носу  корабля  и  вели
дружескую беседу.  Моника была славной девушкой и с жестокими голландскими
плантаторами не имела ничего общего, поэтому мне важно было привлечь ее на
нашу  сторону.  На  плантации  Вольвегат  ей  редко  доводилось  наблюдать
жестокость по отношению к невольникам, процветавшую на других  плантациях,
и диким казалось то чудовищное воспитание, которое получили дети Рейната.
     - Пока, - начал я, - четырем  нашим  заложникам-плантаторам  придется
погостить несколько недель, а может, и больше, у вождя Оронапи на  острове
Каииве, я хотел бы взять всех  детей  с  собой  в  Кумаку  и  просить  вас
заняться там перевоспитанием этих несчастных,  выросших  под  воздействием
родителей безжалостными зверенышами.  Не согласились бы вы,  мисс  Моника,
попробовать их перевоспитать, чтобы они хоть  немного  стали  похожими  на
нормальных детей? Вы ведь учились в школе...
     Моника выразила опасение, справится ли она.
     - Несомненно! Ведь принцип "Люби ближнего, как самого себя" не так уж
трудно вселить в душу ребенка. Было бы желание. А больше ничего и не надо.
     В конце концов Моника согласилась. Но на ее миловидном лице я заметил
какое-то сомнение.
     - Скажите, Моника, что вас смущает? - поинтересовался я.
     - А вы обещаете, что потом я буду свободна и мне  разрешат  вернуться
на Эссекибо? - спросила она чуть дрогнувшим голосом.
     Я дружески посмотрел на нее.
     - Разумеется, вы ведь не заложница, вы совершенно свободный  человек!
Я лишь прошу вас остаться с нами до тех пор, пока у нас  будут  находиться
доги плантатора Риддербока из Вольвегата.
     - А если им придется навсегда остаться в Гвиане?
     - Почему?
     - Если его превосходительство ван Хусес  не  выполнит  условий  и  не
пришлет требуемое вами письмо?
     - Дорогая Моника! Вы имеете дело  с  честными  людьми;  нам,  правда,
приходится  убивать  врагов,  но  только  на  войне,  а   с    детьми    и
очаровательными девушками мы не воюем...
     Спустя несколько часов море начало менять цвет, превращаясь из  чисто
голубого в желтоватое, - верный признак того, что  мы  подходили  к  устью
Ориноко. Я велел пригласить к себе плантаторов.
     Минхер Зеегелаар, казалось, был спокоен и, похоже, смирился со  своей
участью, зато истеричный Рейнат не переставал возмущаться и кипятиться.  Я
в нескольких словах обрисовал им ближайшее их будущее: им придется  побыть
гостями Оронапи, благородного вождя варраулов на острове Каииве, а их дети
под опекой Моники ван Эйс поплывут с нами в Кумаку.
     - Я протестую! - вскричал Рейнат.  -  Я  не  согласен  на  разлуку  с
детьми!..
     - Прошу не забывать, - возразил я спокойно, - что вы здесь всего лишь
пленник-заложник и свои желания можете оставить при себе...
     - Это произвол! Это варварство!..
     Спустя несколько часов мы вышли к главному,  южному,  устью  Ориноко,
достигавшему в этом месте около сорока миль в ширину.  Южный,  видный  нам
берег реки, воды которой здесь  перемешались  с  соленой,  морской,  густо
порос суровой растительностью, называемой в этих местах мангровой.  И лишь
за полосой этих зарослей, наполовину стоящих в воде,  клубились  настоящие
тропические джунгли, которые на нижнем берегу Ориноко были особенно дикими
и буйными.
     Ночью начался прилив, и течение понесло мощные потоки воды в верховье
реки.  Мы не преминули этим воспользоваться  и,  когда  наступил  рассвет,
увидели вдали мыс  острова  Каииве  и  деревню  варраулов,  селение  вождя
Оронапи.
     Лодки на швартовых подтащили шхуну к берегу.


                            НА НИЖНЕМ ОРИНОКО

     Как только Оронапи увидел приближающуюся шхуну, он выбежал  из  своей
хижины, стоявшей на поляне в двухстах шагах от берега, и вместе с  другими
варраулами поспешно направился к нам.  Видя его радостное возбуждение, я с
улыбкой вспомнил, как заносчиво и высокомерно он вел себя во  время  нашей
первой встречи два года назад: встречал меня, восседая на  своем  табурете
вождя. Да, времена переменились. Ох, как переменились!
     Теперь Оронапи и бежавшие к нам варраулы встречали  нас  с  искренней
радостью, хватали за руки и  сердечно  обнимали  по  обычаю  белых  людей,
перемежая свою речь восторженными восклицаниями.
     - Слышали о твоих подвигах, Белый Ягуар, и о твоих славных воинах!  -
воскликнул  Оронапи,  смеясь  и  весело  приплясывая,  невзирая  на   свои
пятьдесят лет.
     - Даже подвигах? - удивился я.
     - А как же, великих и славных!  Достойных  похвалы  и  славы!  Прошел
слух, что вы, словно демоны мести, были сразу повсюду: и на Бербис,  и  на
Демераре, и на Эссекибо! Громили деревни злых  карибов  и  освобождали  из
неволи тысячи рабов! Струей  огня,  пущенной  изо  рта,  поражали  врагов!
Лесные демоны Юрапури, Яваху,  Тамарака  бледнели  перед  вами.  Карибы  и
голландцы трепетали и падали ниц перед Белым Ягуаром.
     Нам было смешно,  но,  не  скрою,  и  приятно  слушать  о  всех  этих
небылицах.
     - А это кто? - удивленно вскричал Оронапи, завидя сходящих  на  берег
пленников. - Уж не голландцы ли?
     - Голландцы! - ответил Фуюди. - Это плантаторы, наши заложники!
     - Заложники? - Оронапи захлопал от удивления глазами.
     Немного спустя, когда  вождь  пригласил  нас  под  кровлю  бенаба,  а
женщины подали тыквенные чаши с кашири, которого мы давно не пробовали,  я
подробно рассказал Оронапи о всех наших делах.
     Ему, как верховному  вождю  варраулов,  учитывая  ключевое  положение
острова Каиива, предстояло стать посредником между югом и  севером,  между
голландской колонией и племенами араваков на нижнем Ориноко.  Не позже чем
через  три  месяца  сюда,  на  Каииву,  должны  прибыть    посланцы    его
превосходительства ван Хусеса с письмом для губернатора Каракаса,  которое
и  обеспечит  мир  оринокским  индейцам.  Взамен  он  вернет    голландцам
заложников, четверо из которых будут пока находиться  у  него,  а  молодая
голландка и дети поплывут с нами в нашу Кумаку.  Не возражает  ли  Оронапи
оставить у себя на время четырех заложников?
     Это  предложение,  или,  если  угодно,  честь,  явились  для  Оронапи
неожиданностью и несколько его обескуражили, но в то же  время  и  льстили
его самолюбию, а поэтому он  охотно  согласился,  и  тем  более,  когда  я
заверил его, что немедленно,  как  только  он  меня  уведомит  о  прибытии
голландцев, явлюсь  вместе  с  голландскими  детьми  и  буду  лично  вести
переговоры.
     После сытного обеда, согласовав все вопросы,  касающиеся  заложников,
мы,