дождавшись  очередного  прилива,  в  полдень  сердечно  попрощались  с
варраулами и отплыли вверх по Ориноко в сторону Кумаки.
     Мы плыли по той же реке, вдоль тех же берегов, что и почти год назад.
Тогда, после победы над акавоями, радость переполняла наши  сердца,  но  и
теперь нам было чем гордиться.
     Еще засветло мы добрались до места, где  после  победы  над  акавоями
разбивали наш бивак.  Я и на этот разрешил остановиться здесь на  ночь,  а
кто хотел, мог сойти со шхуны на берег и ночевать  под  деревьями.  Сам  я
предпочел остаться на судне.
     После двух дней пути на шхуне вверх по Ориноко мы  добрались  наконец
до устья Итамаки, а затем поплыли вверх.  Вскоре миновали Сериму. С берега
нас бурно приветствовали наши соседи-араваки. Останавливаться мы не стали,
но нам крикнули, что в Кумаке все в порядке. Еще три мили - и через; узкий
пролив мы вошли в залив Потаро, издали увидев  родную  деревню.  Сердце  у
меня забилось живее, и не одному из нас душу захлестнула горячая волна.
     Трудно описать радость и гордость наших близких в Кумаке.  Почти  все
жители деревни вскочили в лодки и выплыли нам навстречу,  приветствуя  нас
радостными кликами и помогая швартовать шхуну.
     Когда мы сошли на берег, первой, кого я обнял, выла Ласана.  За время
моего  пятимесячного  отсутствия  она  заметно  округлилась,  и  не   было
сомнения, что я скоро стану отцом.  Мужественная женщина не могла сдержать
слез радости.
     - Ян! - Она нежно заглянула мне в глаза. - Мы  все  время  слышали  о
вас... Мы все о вас знаем...
     - Как ты себя чувствуешь, Ласана? Ты здорова?
     - Я совсем здорова... Мне все помогали... Скоро у тебя будет сын!
     - Будет?
     - О-ей!
     Она улыбнулась не то гордо, не то застенчиво.
     Подошел Манаури, верховный вождь  оринокских  араваков,  мой  давний,
испытанный и верный друг  еще  со  времен  острова  Робинзона;  мы  крепко
обнялись.
     - Белый Ягуар! Мы все знаем! До нас доходили вести... Все мы гордимся
вами...
     Приходил и сердечно обнимал меня  Мабукули,  вождь  рода  Черепах,  и
Конауро, вождь рода Кайманов, и силач Кокуй, и многие другие.
     Несколько араваков, бывших с  нами  в  гвианском  походе,  внесли  на
носилках Арнака, рядом с которым шли Арасибо и Хайами. Увидев изможденного
Арнака, женщины сочувственно запричитали, и каждая хотела забрать раненого
под свою опеку и лечить своими, только ей известными снадобьями.
     Арасибо отогнал их, и они, разобиженные, обратились с жалобой ко мне,
но и я их разочаровал:
     - Лечить Арнака я поручил  Арасибо,  а  помогать  ему  будет  Хайами,
девушка из племени макуши. Она станет женой Арнака...
     У всех жителей Кумаки, у мужчин, женщин и детей,  огромное  удивление
вызвала сошедшая со шхуны на берег белая  женщина  в  сопровождении  белых
детей.  Удивлению всех не было конца. Некоторые тут же хотели узнать,  что
это за люди, но я махнул рукой и сказал, что, когда придет время, обо всем
расскажу старейшинам и всем аравакам на общем совете.
     Я позвал Вагуру и велел ему найти в центре деревни просторную хижину,
в которой можно удобно разместить наших голландских гостей.
     - Тебе я поручаю заботу о них.
     Потом я отвел вождей Манаури, Мабукули и Конауро  на  борт  шхуны  и,
приоткрыв непромокаемую парусину, показал им добытое оружие: ружья,  луки,
стрелы, палицы, ножи, топоры. Они вытаращили глаза от изумления.
     - Сколько же тут всего! - удивленно воскликнул Мабукули.
     - Что со всем этим делать? - озабоченно спросил Конауро. -  Нужно  ли
нам это?
     - Пригодится! - заверил я. - Еще как пригодится!
     - Значит, ты собираешься воевать?
     - А если на нас нападут и придется защищаться?..
     Под вечер вождь Манаури  созвал  совершеннолетних  жителей  Кумаки  к
своей хижине, и мне пришлось рассказать о всех важнейших событиях на  юге.
Выступили Уаки и Вагура.
     Потом я перешел к самому главному:
     - Когда  несколько  месяцев  назад мы отправлялись на Эссекибо,  нами
руководили исключительно мирные намерения и мы не могли предполагать,  что
впереди  нас ждут такие кровопролитные бои.  Но нам довелось столкнуться с
такой несправедливостью и жестокостью голландцев по  отношению  к  неграм,
что  мы  не  могли  остаться безучастными,  а предательским убийством двух
наших воинов карибы втянули нас в настоящую войну с этим племенем.  В этой
войне погибло много карибов,  так много,  что весть об этом разлетелась по
всей Гвиане.  Но всем известно,  что карибы - племя спесивое и заносчивое,
они  не  снесут  такого позора,  постараются отомстить и восстановить свою
былую славу.  Это может случиться завтра,  может - через месяц  или  через
полгода.  В  течение  трех  месяцев  на  Ориноко  должны  прибыть посланцы
голландцев,  не исключено,  что карибы,  союзники  голландцев,  попытаются
воспользоваться случаем и устроить на нас разбойничий набег.
     По моему знаку Симара набросила  мне  на  плечи  шкуру  ягуара,  и  я
продолжал говорить стоя:
     - Здравый смысл и опыт учат: если хочешь сохранить мир, будь готов  к
войне. Пусть же наши ружья и луки будут всегда самыми меткими, наши ноги -
самыми быстрыми, наши весла - самыми выносливыми, а  наша  бдительность  -
самой неусыпной.  Тогда ни один враг, даже самый злобный, никогда  нас  не
победит! Я закончил!
     Когда я сел, среди жителей Кумаки воцарилась глубокая  тишина.  Тогда
встал один из старейшин и сказал:
     - В том, что говорил Белый Ягуар, много мудрости я правды.  Мы должны
много учиться и закалять свой дух... О-ей!
     Конауро, который все еще не мог смириться с потерями, понесенными его
родом в бою с акавоями на Каииве, встал тоже:
     - А у меня есть  другое  предложение.  Белый  Ягуар  прослыл  убийцей
карибов, и карибы теперь станут охотиться прежде всего за ним.  Если Белый
Ягуар уйдет из нашего племени, карибы наверняка оставят нас в покое!...
     Конауро не успел еще закончить последней фразы, как со всех сторон  в
незадачливого оратора полетели слова осуждения:  предатель,  трус  и  тому
подобное.
     Вскочил Уаки:
     - Позор всем аравакам за то, что один из нас, к тому же  глава  рода,
произнес слова, столь недостойные! Слова позорные!
     Видя, какой гнев и возмущение охватили моих друзей, и  опасаясь,  как
бы все это не привело к расколу племени, я попросил слова и воскликнул:
     - Друзья, если вы не хотите меня огорчить, прошу вас, успокойтесь!  Я
должен защитить Конауро! Можно не соглашаться с тем, что он сказал, и даже
считать это недостойным, но одно несомненно: Конауро хочет племени добра и
все, что он говорил, было направлено на благо араваков...  Он  ошибся,  но
это уже другое дело! Ошибаться может каждый...
     Меня поддержал Вагура:
     - О-ей, я согласен с тем, что говорит Белый Ягуар.  Хватит говорить о
Конауро.  Поговорим, как нам укрепить свои силы и мощь! Главное - не  дать
врагу застать нас врасплох!..
     Это были мудрые слова, и они несколько умерили пыл собравшихся.
     Слово взял вождь Манаури:
     - Последние месяцы, во время вашего похода на Эссекибо, мы не  теряли
времени даром и еще более усердно возделывали наши  поля,  собрав  богатый
урожай.  Теперь наши молодые воины могут спокойно заниматься военным делом
и совершенствовать свое мастерство.
     На том и порешили.  Чтобы оградить селение от неожиданного нападения,
я расставил в джунглях и вдоль реки несколько постов, на  которых  днем  и
ночью зорко следили за всем происходящим и должны были предупредить нас  в
случае появления неприятеля.
     Немалую радость доставляло мне воспитание маленьких  голландцев.  Они
жили в хижине в центре Кумаки и могли не только свободно  бегать  по  всей
деревне,  но  и  играть  и  проказничать  вместе  со  своими    индейскими
сверстниками.  Моника лишь издали наблюдала за шалостями детей. Ссор между
ними почти не было, зато все сердечнее становилась взаимная привязанность.
Голландским детям пришлась по  вкусу  жизнь  юных  индейцев,  они  обожали
походы в близлежащие заросли, полюбили выезды на лодках на озеро  и  ловлю
рыбы.  У каждого из семерых появился свой  индейский  друг  или  подружка.
Теперь я был убежден, что ни один из них уже не станет  бить  ногами  свою
няню-негритянку.
     Но самым радостным событием этих  дней  было  другое:  после  четырех
недель болезни встал на ноги и сделал первые шаги Арнак.


                       СТРАШЕН ВРАГ, НО МЫ СТРАШНЕЕ

     Вскоре на Ориноко стали происходить странные вещи.  Однажды, торопясь
изо всех сил, приплыл на лодке один из наших дозорных и сообщил, что ночью
на реке слышен был плеск весел.  Таинственные гребцы не были ни араваками,
ни варраулами.  С наступлением дня на реке на  много  миль  вокруг  никого
обнаружить не удалось.  Известно, как легко укрыться в прибрежных зарослях
тропических джунглей!
     Я усилил дозоры и высылал днем и ночью яботы с двумя  разведчиками  в
каждой - прочесывать на Итамаке и Ориноко все  заливы  и  протоки.  Вокруг
деревни непрестанно кружили дозоры, исследуя каждую пядь джунглей.  Ограду
вокруг центральной части Кумаки мы укрепили более  толстыми  бревнами.  За
ней разместилась треть хижин деревни, а в  случае  нападения  здесь  могли
укрыться все жители.
     Однажды примерно в миле от Кумаки, будучи в дозоре, исчез в  джунглях
и не вернулся один наш воин, отставший от своего товарища.  Отправленная в
тот же день поисковая  группа  нашла  его  в  чаще  чуть  живого.  Кто-то,
оставшийся неизвестным, оглушил его сзади ударом по голове, а потом вонзил
в язык потерявшему сознание воину зуб ядовитой змеи и  бросил  его.  Когда
раненого доставили  в  деревню,  Арасибо  при  виде  ядовитого  зуба  весь
передернулся от ужаса:
     - Канаима! - хрипло выдавил он из себя.
     - Ты можешь его вылечить? - спросил а шамана.
     - Не знаю! Это Канаима!..
     Канаима.  Если индеец решался убить другого,  но  не  просто,  а  под
маской  таинственного  Канаимы,  демона  мести,  он  обрекал  жертву    на
медленную, смерть, прокалывая ему язык зубом ядовитой змеи,  и  тогда  все
знали, что это Канаима и что смерть неизбежна.
     - Это верный знак, что в джунглях карибы! - шепнул мне Арасибо.
     Спасти несчастного не удалось. После нескольких дней мучений он умер.
     Близкое присутствие врага не вызывало сомнений. Теперь если из Кумаки
и выходили в лес, то только группами по три-четыре человека,  держа  палец
на спусковом крючке.
     Окраинные хижины стали  у  нас  своеобразными  дозорными  постами,  а
дежурившие в них воины, иногда и женщины, ни днем ни ночью не расставались
с оружием.  Особенно ночью. Но враг не нападал, предпочитая кружить вокруг
деревни и держать нас в постоянном напряжении и страхе.
     Тогда мы решили изменить тактику и ударить первыми. Создали несколько
отрядов, но восемь-десять человек в каждом, и направили их в лес на поиски
врага.  И они нашли его. Дважды завязывались жаркие перестрелки.  Мы  были
гораздо подвижнее и лучше  стреляли.  Враг  понес  значительные  потери  и
отступил, оставив в наших руках нескольких пленных, которых наши  воины  и
доставили в Кумаку.  Все попытки заставить их  заговорить  ни  к  чему  не
приводили.  Тогда некоторые горячие головы предложили применить пытки. Но,
к моему великому удивлению, этому воспротивился Арасибо.
     - У меня есть лучшее средство, - угрюмо буркнул он, - заклинания!
     Собственно, это  были  не  заклинания,  а  ужасно  вонючий  отвар  из
каких-то дьявольских трав.  Когда пленникам силой влили его в  горло,  они
словно лишились рассудка и впали в своего рода бред - стали как пьяные и в
ответ на внезапно поставленные  вопросы  начали  отвечать.  К  счастью,  в
Кумаке был аравак, вполне сносно владевший карибским языком.  Он-то и  вел
допрос.  Ответы, правда, были достаточно хаотичными,  но кое-что  все-таки
можно было понять: у карибов здесь было два отряда. В боях с нами они были
почти  полностью  уничтожены.  В  том  числе  погиб  и  возглавлявший   их
небезызвестный нам франт из деревни Боровай, незадачливый вождь Ваньявай.


                         ОСВОБОЖДЕНИЕ ЗАЛОЖНИКОВ

     Примерно через два месяца после нашего возвращения в Кумаку от  вождя
Оронапи явились посланцы, с известием, что на Каииву  прибыло  голландское
посольство.
     Около ста воинов, в том числе тридцать  женщин,  я  оставил  охранять
Кумаку, а человек семьдесят на четырех итаубах и двух яботах взял с  собой
на Каииву. Прихватили мы и семь карибских пленников.
     Голландских детей  под  опекой  Моники  разместили  в  самой  большой
итаубе, плывшей в центре нашей флотилии.  Надо сказать, за прошедшее время
детишкам так полюбилась жизнь в  индейской  деревне,  что  они  с  немалым
сожалением покидали ее и своих новых друзей.
     Мы отплыли ночью, соблюдая все меры предосторожности. Было еще совсем
темно, когда позади осталось устье Итамаки рассвет застал  нас  далеко  на
Ориноко.  Безопасности ради мы старались держаться подальше от берегов,  а
так как очень спешили, то гребли, невзирая на морской прилив. В сумерки мы
причалили к берегу на короткий ночлег, а с рассветом  отправились  дальше.
Покой и тишина царили над рекой, а  парившие  в  воздухе  и  щебетавшие  в
ветвях птицы навевали идиллическое настроение.
     К началу третьей ночи мы добрались до западного мыса Каиивы и вошли в
рукав Гапо - широкий пролив между островом  и  материком.  Осторожно,  без
шелеста и плеска, мы гребли еще час или два и достигли  небольшого  залива
на острове в полумиле от деревни Каиивы.  Здесь мы остановились и проспали
прямо в лодках несколько часов до рассвета.
     С наступлением рассвета направились дальше.  Но итаубу  с  Моникой  и
детьми я счел за благо оставить пока в заливе под охраной Уаки: прежде чем
вернуть детей голландцам, важно было выяснить, с чем прибыло посольство  с
берегов Эссекибо.
     Появление в деревне Оронапи трех наших  итауб  и  двух  ябот,  полных
воинов, вызвало у вождя вздох радости, да и голландцев немало  обрадовало.
Их было трое, и прибыли они морем  на  огромном  кориале  в  сопровождении
двадцати индейцев-гребцов.  До сих пор у них не было переводчика, а теперь
появился Фуюди.  Они привезли письмо  от  его  превосходительства,  и,  не
откладывая дела в долгий ящик, я попросил их  прочитать  письмо  вслух,  а
Фуюди,  не  умевший  читать,  его   переводил.    Письмо    было    вполне
удовлетворительного содержания во  всяком  случае,  в  том,  что  касалось
безопасности индейцев на Ориноко.
     Я поблагодарил гостей, а после того, как Оронапи  заверил  меня,  что
нам не угрожает никакое предательство, и поблизости карибов не замечено, я
распорядился привести  раненых  карибских  пленников  и  послал  гонца  за
итаубой с детьми.
     Голландцы при  виде  пленных  карибов пришли в явное замешательство и
глаза их воровато забегали.
     - А это кто такие? Откуда? - изображали они удивление.
     - Карибы, ваши друзья, ваши лучшие друзья с Эссекибо...
     - Как они могли здесь очутиться?
     - Если угодно, спросите у них, ваша милость, сами.
     - Но как они попали к вам? К тому же они ранены...
     - Они дурно воспитаны и собирались напасть на наше селение.  Сделайте
милость, возьмите их обратно на Эссекибо и всыпьте им плетей!  Мы  их  вам
дарим.  К сожалению, это все, что осталось от двух отрядов;  остальные,  в
том числе и вождь их Ваньявай, погибли, так что, увы, вернуть их вам не  в
ваших силах...
     Лица у голландцев вытянулись, и они тупо молчали.
     В этот момент спесивой походкой  с  гневным  выражением  лица  к  нам
подошел плантатор Рейнат.
     - Где наши дети? - вскричал он негодующе.
     Я знал уже, что все это время четверо заложников жили вполне  сносно.
Оронапи  относился  к  ним  более  чем  любезно:  они    могли    свободно
передвигаться по деревне и не испытывали недостатка в еде.
     На гневное восклицание Рейната я ответил молчанием.
     - Я спрашиваю, черт побери, где наши дети? - повысил голос голландец,
весь трясясь от злости.
     Я повернулся к посланцам:
     - Не могли бы вы, судари, заставить замолчать этого болвана!
     Посланцы были явно смущены ситуацией и в замешательстве не знали, как
выйти из неловкого положения.  Но тут один из них, сохранивший присутствие
духа, повторил вопрос Рейната, но тоном спокойным и вежливым:
     - А действительно? И впрямь! Где же дети?
     - Они в пути и вот-вот будут здесь! - ответил я. - Но, простите, ваша
милость, беспардонность Рейната заставила меня сейчас подумать  совсем  об
ином: не является ли  письмо  его  превосходительства  пустой  бумажечкой?
Разве приход карибов на Ориноко не есть предательство? И не имею  ли  я  в
этой связи права отказать вам в выдаче голландских заложников?
     Посланцы оторопели. Я указал на пленных карибов:
     - Вот неоспоримый довод, что карибы, ваши верные союзники, напали  на
араваков  на  Ориноко.  Не  ставит  ли  это  под  сомнение   письмо    его
превосходительства?
     На эти доводы посланцам нечего было возразить.
     - Итак? - Я вопросительно взглянул на них. - Что же, отказать  вам  в
выдаче заложников и отправить вас ни  с  чем  обратно?  Неужели  вы  не  в
состоянии унять этого зарвавшегося грубияна Рейната и заставить его  вести
себя прилично?
     Посланцы отвели своего строптивого сородича в сторону и стали  что-то
ему  горячо  доказывать,  потрясая  у  него  перед  носом  кулаками.   Так
продолжалось довольно долго, но зато  потом  Рейнат  подошел  ко  мне  как
побитая собака и, силясь придать голосу мягкость, выдавил  из  себя  нечто
похожее на "извините".
     Как раз в это время подплыла итауба с детьми, и, когда она  причалила
к берегу, Моника высадила детей. Встреча родителей с детьми сопровождалась
изъявлениями бурной радости, поцелуями и слезами, но  бросалось  в  глаза,
что больше были рады родители, а не дети. Ребятам, как видно, было жаль их
привольной жизни в Кумаке.
     Сын  плантатора  Рейната,  девятилетний  Вильхельм,  любимец   своего
спесивого отца и  до  недавних  пор  сам  отъявленный  себялюбец,  жестоко
издевавшийся над своими няньками,  после  пребывания  в  Кумаке  неприятно
поразил родителя и даже вообще не захотел с ним здороваться.
     - Что с тобой? - чуть ли не возмущенно воскликнул плантатор.
     - Ничего, - буркнул себе под нос Вильхельм.
     - Иди сюда, сынок, давай поздороваемся! - позвал отец.
     - Не хочу! - с неприязнью отозвался  парнишка,  повернувшись  к  отцу
боком.
     - Иди, будем с тобой играть, как прежде! - уговаривал сына удивленный
плантатор.
     "Уж не прежние ли игры, заключавшиеся в избиении ногами черных нянек,
были у него на уме?"
     -  Не  хочу!!!  -  ответил  Вильхельм  сдавленным  шепотом  и   вдруг
лихорадочно повторяя  свое  "не  хочу",  "не  хочу",  разразился  громкими
рыданиями.
     - Поздоровайся с отцом! - еще раз  повторил  Рейнат,  но  теперь  уже
резким тоном приказа. Сын не сдвинулся с места, упрямо глядя в землю.
     Плантатор Рейнат не узнавал своего сына.  Он вдруг весь  затрясся  от
гнева, в отчаянии посмотрел на свою  жену,  а  затем  с  дикой  злобой  на
Монику.
     - Что вы сделали с мальчиком? - крикнул он девушке. - Я привлеку  вас
к ответственности!
     - Минхер Рейнат, успокойтесь! - с  достоинством  ответила  Моника.  -
Просто Вильхельм становится на путь нормального человека.
     - Абсурд! Подобные штучки со мной не пройдут! - крикнул он.
     - Минхер Рейнат! Недавно вы потеряли свою плантацию, а  теперь  очень
близки к тому, чтобы потерять сына!
     Рейнат поперхнулся, словно у  него  перехватило  дыхание,  и  не  мог
вымолвить ни слова, затем, придя в  себя,  страшно  побледнел  и  выглядел
испуганным: может быть, впервые в его тупую голову пришла мысль, что он  -
полный банкрот?
     В тот же день голландцы  уплыли  в  сторону  моря,  а  вскоре  и  мы,
сердечно и дружески поблагодарив Оронапи за госте