и радостными. Особенно восторгался одеялами Конесо.
     - Несчастные глупцы! - старался я умерить их восторги,  предостерегая
самыми убедительными  словами,  на  какие  был  способен,  и  заклинал  не
прикасаться к одеялам. Чтобы избежать их уговоров, я поспешил удалиться.
     Пополудни испанцы собрались отплывать.  Я пошел  проститься  с  доном
Эстебаном и крайне удивился, увидев мешок с одеялами на берегу.
     - Спасибо, мне они не нужны! - воскликнул я.
     - Бери, ваша милость, бери! - Дон Эстебан так и сиял  добродушием.  -
Если они не нужны тебе, отдай воинам своего отряда.  Они заслужили награды
за меткую стрельбу!.. Там пятнадцать одеял...
     - Не отказывайся, возьми, Белый Ягуар! - поддерживал его и Конесо.  -
А может, эти одеяла еще пригодятся...
     Делать было нечего.  Две лодки  уже  отплыли,  а  в  третью  как  раз
усаживались последние испанцы и индейцы чаима.
     Когда они исчезли у нас  из  глаз  за  излучиной  реки,  мы  окружили
подозрительный мешок.  Поскольку небывалый прилив щедрости у дона Эстебана
лишь утвердил меня в моих подозрениях, я  тут  же  выложил  присутствующим
аравакам все, что думал.
     - Я не верю дону Эстебану, - заявил я под конец, - и  боюсь,  в  этом
мешке сидит  страшный  Канаима  белолицых,  сеющий  смертоносную  болезнь.
Смотреть на него можно, но прикасаться - болезнь и смерть!
     Слова  мои  произвели  впечатление,  и  люди  смотрели  на  мешок   с
недоверием и ужасом.  К мешку был привязан шест, на котором его, очевидно,
вынесли на берег таща за два конца и не прикасаясь к  самому  мешку, - это
мне тоже показалось подозрительным.
     Арасибо коснулся моей руки и робко проговорил:
     - Белый Ягуар, я знаю заклинания, которые убивают злые чары, отгоняют
болезнь...
     - Арасибо, друг мой! - улыбнулся я. - Против того зла, какое таится в
мешке, не помогут никакие заклинания, и остается лишь одно: бросить  мешок
в реку, пусть он утонет в море, или закопать его глубоко в  землю,  или  -
еще лучше - сжечь без остатка.
     Тут подступил Пирокай с хитрыми, бегающими, как у  мыши,  глазками  и
обратился ко мне:
     - Ты говоришь, что у тебя есть сомнения, но ведь твердо ты не знаешь,
что в этом мешке?
     - Не знаю, конечно.
     - Вот видишь!..
     Конесо, пожирая мешок алчным взглядом, сокрушался:
     - Такой ценный подарок и уничтожать! Разве не Жаль  уничтожать,  если
ты не уверен? А если там не сидит Канаима?
     - А если даже сидит, - вызывающе выкрикнул Пирокай, - ну и что? Разве
Карапана у нас не шаман и не прогонит любого Канаиму! Карапана  обезвредит
мешок!
     - Карапана - живой труп! -  гневно  откликнулся  на  это  Манаури.  -
Карапана мертв!
     Этот резкий окрик произвел сильное впечатление на всех. Но восприняли
его  по-разному:  если  наш  род  бурно  приветствовал  осуждение  шамана,
поддержав своего вождя, то кое-кто из Серимы выражал возмущение, а Пирокай
вскипел, готовый выдрать брату глаза:
     - Ты лжешь, паршивая собака!
     Я призвал всех успокоиться.
     - Враги не отплыли еще и милю, а эта сорока, - сказал я, указывая  на
Пирокая, - трещит как барабан!
     Среди воинов нашего рода раздался смех.
     - Манаури прав! - продолжал я. -  Карапана  для  нашего  племени  уже
умер!  У  нас  нет  шамана.  Когда  над  Серимой  нависла  опасность,  кто
спрятался, как трусливая змея? Карапана.  Кто довел до того, что  половина
ваших братьев покинула Сериму и  не  хочет  больше  жить  вместе  с  вами?
Карапана.
     Сторонники шамана - а их осталось ничтожно мало - не посмели и  слова
высказать в его защиту, и люди сразу успокоились.  Я  велел  нашим  воинам
выбросить мешок в реку, но Конесо так умолял,  так  просил  не  уничтожать
одеяла сейчас, что я в конце концов не устоял и уступил.  Мне не  хотелось
гневить верховного вождя, тем  более  что  он  клялся  мне  всеми  святыми
последить, чтобы никто не касался вызывавших опасения даров.


                               КРАСНЫЙ МОР

     Наконец-то мы вздохнули с облегчением.  С отъездом  испанцев  у  всех
камень свалился с сердца, и жизнь снова вошла  в  обычное  русло.  Правда,
поселок наш стал сейчас походить на военный лагерь - чуть ли  не  половина
людей из Серимы перешла на нашу сторону.  Срочно  строились  шалаши,  люди
сновали тут и там, всюду слышалось радостное оживление.
     Для вящей уверенности  Конесо  по  моему  совету  отправил  вслед  за
испанцами четырех разведчиков на двух лодках, чтобы в  течение  нескольких
дней следить за их действиями.  Пять воинов из нашего рода  взяли  большую
лодку и поплыли в  низовья  Итамаки  к  Катави  за  итаубой  с  провизией,
захваченной у испанцев. Вечером они ее привели.
     Сразу после отбытия испанцев  я  собственноручно  перерезал  путы  на
руках Мендуки, лежавшего  в  моей  хижине,  и  велел  вернуть  ему  и  его
варраулам все оружие. Недолгое заточение юный воин воспринял спокойно и не
обиделся на меня.
     - Это было не наказание, хотя ты вполне его заслужил, - заявил я, - а
лишь необходимая мера предосторожности.
     - Я знаю, Белый Ягуар! - отозвался  он  живо.  -  И  больше  тебя  не
подведу, можешь на меня рассчитывать!
     - Ты хочешь остаться у нас? - спросил я удивленно.
     - Я хочу служить у тебя, пока не пришли акавои... Мы хотим  научиться
стрелять из мушкетов.
     - Хорошо, но ружей потом мы вам не оставим, они нужны нам самим.
     - Разреши нам взять их у испанцев.
     - Как это взять?
     - Дай нам маленькую итаубу и позволь догнать дона Эстебана...
     Да, в активности, мужестве и находчивости ему нельзя было отказать.
     - Мендука, ты храбрый парень, но, чтобы стать настоящим воином, кроме
отваги, нужно еще и благородство.  Испанцы оставили  нас  с  миром,  и  мы
сохраним его.
     - Варраулы не заключали с ними мира!
     - Но вы наши союзники, и наш договор - ваш договор.
     И Мендука не поплыл догонять дона Эстебана, а несколько часов  спустя
случились события, перевернувшие все вверх дном и до  основания  потрясшие
едва установившийся покой над Итамакой.
     Мучимый беспокойством, я в сопровождении Арнака, Вагуры и  нескольких
воинов  отправился  в  Сериму,  чтобы  теперь,  когда  страсти   несколько
улеглись, настоять все-таки на уничтожении опасного дара испанцев.
     Когда мы вышли из леса на  серимскую  поляну,  недоброе  предчувствие
сжало нам сердце: возле злосчастного  мешка  суетилась  толпа  людей,  они
что-то поднимали, разглядывали, растаскивали по сторонам.
     - Мешок вскрыли! - ужаснулся я.
     Увы, да.  Мешок открыли, вытащили из него одеяла и теперь вырывали их
друг у друга из рук, с  дикой  алчностью  норовя  завладеть  своей  частью
добычи.
     - Не трогайте! - кричали мы еще  издали.  -  Бросьте  одеяла!  В  них
смерть! Смерть! Бросьте!..
     Где уж там бросать, когда они завладели добычей и уже  держали  ее  в
руках! Нас было всего несколько человек - их несколько  десятков.  Будь  у
нас оружие, возможно, вид его и  отрезвил  бы  их,  вынудив  уступить,  но
оружия с нами не было.
     Подбежав к месту событий, я стал кричать, объясняя,  какая  опасность
таится  в  одеялах,  и  кое-кто  при  виде  моей  горести   и    бешенства
действительно заколебался.  Но в этот  миг  низко  склоненный  дотоле  над
землей, словно в молитве, человек внезапно вскочил, и перед нашими взорами
предстал шаман Карапана с перекошенным от ненависти лицом.
     - Не слушайте его! - захрипел он диким голосом. - Нет в этих циновках
смерти! Я изгнал ее. Он вас обманывает. Он хочет захватить все себе!
     В разгоряченной толпе был и Конесо. Под мышкой он держал одеяло.
     - Вождь! - крикнул я ему. -  Ты  обрекаешь  племя  на  гибель!  Брось
одеяло, умоляю тебя!
     Гнев, смущение, высокомерие попеременно отражались на его лице.
     - Нет! - отрезал он. -  Не  смей,  Белый  Ягуар,  нам  приказывать  и
навязывать свою волю! Испанцы подарили это нам.  Ты хотел выбросить все  в
воду и лишить нас подарков. Этому не бывать!
     Все наши усилия оказались тщетны, и уговоры отскакивали, как горох от
стены. Люди оставались глухи и непримиримы. Шаман хохотал, захлебываясь от
злорадства и дикого упоения одержанной над нами победой.  Кое-кто из наших
воинов  хотел  было  броситься  на  серимцев,  невзирая  на  их  численное
превосходство,  и  силой  отнять  одеяла.  Я  решительно    их    удержал:
прикосновение к одеялам им тоже грозило заражением. Они поняли это.
     Видя, что слепцов  нам  все  равно  не  убедить,  я  приказал  быстро
возвращаться назад. Возбуждение мое улеглось, следовало думать о спасении.
Близость нашей поляны от Серимы создавала опасность заражения и  для  нас.
На обратном пути я коротко рассказал друзьям о признаках  красной  смерти:
она необычайно заразна, на  теле  заболевшего  появляются  красные  пятна,
потом развивается горячка, и все кончается  сильнейшей  слабостью,  а  для
индейцев - неизбежной смертью. Я рассказал им о случае из моего детства, о
печальной участи саскуиханна в долине Аллеганского плато.
     - Нам остается одно: немедля бежать, не теряя ни минуты! Все, кто  не
касался еще смертоносных одеял, должны отсюда бежать! - заявил я.
     - А если мы уйдем в залив Потаро,  где  стоит  наша  шхуна,  это  нас
спасет? - спросил Манаури.
     - Думаю, да.  Но главное - в ближайшие  недели  никому  из  наших  не
касаться больных, если они появятся! Это самое главное.
     - А сколько длится болезнь?
     - Спустя несколько дней после заражения, кажется,  появляются  первые
признаки, а потом дней через десять-пятнадцать наступает смерть или полное
выздоровление.
     - А как ее лечат?
     - Я точно не знаю.  Кто-то говорил мне, что надо все время лежать, не
раскрываться, когда горячка, упаси бог, не мыться и очень мало есть.
     - Если так, надо  сообщить  в  Сериму,  как  вести  себя  больным!  -
задумался Манаури.
     - Конечно...
     Меня порадовало, что друзья  мои  так  серьезно  восприняли  все  мои
советы.  Мы тотчас же подняли на ноги обитателей нашей  поляны.  Шхуна,  к
счастью, еще накануне вечером вернулась из залива Потаро, и  теперь  можно
было грузить на нее весь наш скарб и припасы, включая гончарные и  ткацкие
станки и даже стены, столбы и крыши некоторых наспех разобранных  хижин  и
шалашей.
     В то время, когда все, обгоняя друг друга, работали, чтобы как  можно
быстрее  покинуть  злосчастную  местность,  десять  варраулов  с  оружием,
полученным от нас, выстроились перед моей хижиной в одну  шеренгу,  словно
отряд солдат,  а  Мендука  подошел  ко  мне  в  сопровождении  Арипая  как
переводчика и попросил разрешения поговорить со мной.
     - Слушаю, - подивился я торжественности церемонии.
     - Белый Ягуар, ты не позволил нам, - проговорил  Мендука,  -  догнать
испанцев, и мы тебя послушались.  Но теперь ты нам позволишь? Ведь испанцы
оказались предателями.
     - Ты молодец! - похвалил я.  -  А  твои  воины  тоже  хотят  пощипать
испанцев?
     - Мы хотим отнять у них ружья.
     - И не щипать?
     - Можно и пощипать.
     Я  вопросительно  взглянул  на  Манаури,  слушавшего  наш   разговор.
Испанцев-предателей,  откровенно  говоря,  следовало  проучить,  с    этим
согласен был и Манаури.
     - Хорошо, - согласился я. - Но поплывете вы на свой страх и риск,  мы
не станем прикладывать к этому руку. Вам дадут самую быструю итаубу, запас
провизии и оружие, но за это вы сообщите нам, чем все кончится.
     - Сообщим.
     Спустя каких-нибудь полчаса варраулы уже мчались вниз  по  реке.  Они
родились и выросли на воде и были  лучшими  среди  индейцев  гребцами.  Не
вызывало никаких сомнений, что они легко догонят испанцев.
     Тем временем великое переселение в залив  Потаро  началось.  С  нашим
родом  двинулось  почти  пятьсот  араваков  -  мужчин,   женщин,    детей.
Большинство из них шли пешком по тропинке вдоль берега реки, другие  плыли
на шхуне, третьи - на полутора десятках итауб и на множестве челнов.  Люди
бежали не только от коварных и злых вождей  и  от  страшного  мора  -  они
стремились к новой жизни. Сердца их согревали надежда и радость.
     Залив  Потаро  представлял  собой,  по  существу,   длинное    озеро,
тянувшееся параллельно основному руслу Итамаки и отделенное от  нее  узкой
песчаной косой, в некоторых местах не более ста метров в  ширину,  зато  в
длину вытянувшейся на целую милю. Эту песчаную отмель, покрытую, как и вся
суша вдоль реки, буйной растительностью, мы и  выбрали  себе  под  лагерь.
Хижины и шалаши поставили со стороны озера, расчистив ближайшие заросли от
кустов и травы. Это было место, очень удобное для обороны, скрытое от глаз
непрошеных гостей, а когда мы  выставили  еще  дозоры  по  обеим  сторонам
полуострова, то вообще никто не мог бы проникнуть с берега в  поселок  без
нашего ведома. Поскольку индейцы весьма любили всему давать названия, то и
наше новое поселение тотчас же назвали Кумака, что на  их  языке  означало
полуостров.  Чтобы добраться до большого леса, нужно было переплыть  через
озеро, составлявшее здесь в ширину примерно полмили;  чуть  дальше  лодкой
было до Итамаки: приходилось плыть вдоль полуострова,  а  потом  уж  через
узкое устье озера выходить на открытую воду.
     Окрестности озера - ибо вернее называть его озером, а  не  заливом  -
изобиловали великолепными пейзажами, радовавшими глаз.  Правда,  и  здесь,
как повсюду, страшная непроходимая чаща  скрывала  берега,  глухой  стеной
нависая над поверхностью воды далеко от суши и сжимая ее хищным сплетением
зелени, но не везде. В этой сплошной стене были кое-где обширные просветы,
а порой даже песчаные берега, золотыми косами сбегавшие к воде,  и  здесь,
на манящем фоне песка, возносились стройные пальмы, и среди  них  сказочно
прекрасные асаи и даже кокосовые; вот куда, на сто миль от моря, забрались
эти роскошные дочери соленой воды и морского песка.  Можно бы думать,  что
ты оказался в самом раю, если бы не жуткое засилье комаров.
     Вновь возникавшее  селение  сохраняло  родовую  структуру,  как  и  в
Сериме, - каждый род ставил свои хижины обособленно, образуя как бы разные
кварталы поселка.  Был род Черепахи  и  род  Грифа,  род  Араканги  и  род
Каймана.  Поскольку их прежние вожди остались в Сериме с  Конесо,  вечером
того же дня жители всей Кумаки собрались вблизи моей хижины на совет.  При
свете двух десятков костров меж стволами лесных великанов, вершины которых
сплетались над нашими головами в сплошной шатер, каждый  род  выбрал  себе
нового  вождя.  После  этой  торжественной  церемонии  наступила   очередь
выбирать верховного вождя, и тут при всеобщем одобрении и воодушевлении со
всех сторон  зазвучало  имя  Белого  Ягуара.  Я  весьма  решительно  этому
воспротивился.
     - Никто лучше не подходит для роли  вашего  главы,  чем  ваш  собрат,
испытанный вождь Манаури! - воскликнул я.
     Своим отказом я крайне озадачил большинство присутствующих  араваков,
по-разному оценивших мою позицию, а старейшина рода Кайманов выкрикнул:
     - Значит, в эту трудную минуту ты хочешь нас покинуть?
     - Ничуть.  Я буду рядом с Манаури и стану во всем помогать ему и вам,
каждому из вас.
     - Как и до сих пор?
     - Да, как и до сих пор.
     Все успокоились и единодушно выбрали Манаури.  Глаза вождя  вспыхнули
от радости и счастья, безграничное удовлетворение отразилось на его  лице:
осуществлялись самые смелые его надежды, о которых год назад  невольник  с
острова Маргарита не смел мечтать даже во  сне.  Манаури  бросил  на  меня
взгляд, полный благодарности и преданности.
     В этот вечер все пребывали в радостном возбуждении, а последующие дни
показали, что это была не просто вспышка  подъема.  Три  серьезные  задачи
вставали перед обитателями Кумаки: защититься от  красного  мора,  сделать
достаточные запасы продовольствия и обучиться ведению боевых  действий.  И
за осуществление этих задач все принялись с огромным энтузиазмом.
     Как я  уже  упоминал,  это  племя  индейцев,  хотя  и  жило  в  лесу,
отличалось исключительной понятливостью  и  трудолюбием;  достаточно  было
подать  идею  и  указать  ясную  цель,  как  в  людях  сразу  пробуждалась
неожиданная энергия и усердие.  Так случилось и теперь. В отношении Серимы
все соблюдали такую осторожность, что даже отказались от возделанных полей
поблизости от прежнего  поселения,  лишь  бы  совсем  не  общаться  с  его
жителями, и тем усерднее всяк, кто мог, занялся своим делом: кто охотой  в
лесу, кто рыбной ловлей в реке, внося свою лепту в общее  дело.  А  запасы
нам нужны были немалые.  В предвидении военных действий  Кумака  поставила
перед собой такую цель: как можно быстрее запасти столько  сушеного  мяса,
рыбы и хорошо хранимых  лесных  плодов,  чтобы  прокормить  сто  пятьдесят
воинов в течение полугода.
     И вот изо дня в день отряды охотников отправлялись в лес и на реку, а
по возвращении добыча их переходила  в  руки  к  женщинам  для  дальнейшей
обработки, сами же охотники шли обучаться военному делу. Араваки, недурные
земледельцы, по натуре не отличались  воинственностью,  и  приходилось  их
подтягивать.  То, чего им не хватало,  они  восполняли  за  счет  усердия.
Последние события с испанцами стали для них своевременным предостережением
и послужили такой встряской, что каждый теперь стремился  стать  и  лучшим
стрелком из мушкета, и первым лучником, и ловким метателем копья,  обрести
силу и гибкость ягуара. Военному искусству их обучали люди из нашего рода,
снискавшие себе, понятно, славу знатоков и  непобедимых  воинов.  Особенно
заняты были Арнак и Вагура, трудившиеся с рассвета до  темна,  им  некогда
было передохнуть, и они были счастливы.
     Что касается меня, то, осуществляя общий контроль над всеми, я создал
себе отряд из двух десятков разведчиков, в который отобрал  лучших  воинов
из каждого рода.  Их я посвятил в разные, известные мне еще  по  Вирджинии
способы обнаруживать и преследовать врага в лесу, раскрывать его  замыслы,
оставаясь при этом незамеченным.
     Однако при всем этом над ними довлела одна беда,  одно  мерзкое  зло,
тягостное и путавшее им все карты:  их  темные  суеверия.  Столько  всяких
духов, призраков и демонов бродило якобы по лесам  и  оставляло  за  собой
столько невероятных следов и знаков, что в этой путанице порой трудно было
распознать подлинные следы реального  врага  из  плоти  и  крови.  Поэтому
главная моя задача состояла в том, чтобы научить их отличать следы  врагов
реальных от вымышленных.
     Дни тем временем шли, а вести, доходившие до нас  из  Серимы,  ничего
особенного не содержали: никаких сведений  о  каком-либо  несчастье.  Люди
есть люди, и пошли разговоры о ложной тревоге и ненужном переезде на озеро
Потаро.  Друзья мои убеждали сомневающихся, что так или  иначе,  но  лучше
жить подальше от Карапаны и Конесо, тем более что Кумака благодаря  своему
положению на полуострове занимает неуязвимую позицию в смысле обороны.
     Перешептывания, правда, вскоре прекратились, и вот тогда-то -  недели
две спустя после нашего прибытия на новое место - как гром с  ясного  неба
разнеслась  весть  о  поражении  нескольких  детей  в   Сериме    какой-то
таинственной болезнью.  Дошедшие до нас на следующий день  подробности,  к
несчастью, подтвердили, что это корь, что заболело еще несколько детей,  а
вместе с ними и взрослых.  Это известие вызвало вполне понятное уныние,  а
когда несколько дней спустя стало известно о первом  случае  смерти,  всех
охватила глухая тревога: что  же  будет  дальше?  Я  распорядился  усилить
дозоры, напомнил о запрете приближаться к Сериме, и люди  старательно  все
выполняли.  Вести из несчастного селения теперь приходили все реже,  но  с
каждым разом все горше и горше.  Смерть находила  там  все  новые  жертвы,
особенно среди малолетних детей.  Не доставлял мне утешения и тот  горький
факт, что оправдались мои напрасные предостережения, а люди  теперь  стали
относиться ко м