амбуковой трубки, широко применяемой здесь для
хранения различных мелких вещей.  Теперь я ничуть  не  сомневался  в  том,
отчего Канахоло так странно лежал: он пытался скрыть под собой нечто,  что
могло выдать его тайну.
     Я повернулся уже к Арнаку, чтобы сказать ему о  своем  открытии,  как
вдруг с черепом ягуара в руках прибежал Арасибо, куда-то отлучавшийся.  Он
вбил в землю над пленником копье и насадил на него череп, уставив открытую
глазницу на юнца.  В пляшущем свете костра череп словно ожил, хищные клыки
его, казалось, ощерились, а черный провал глаза грозно уставился сверху на
злодея.  Впечатление было потрясающим. Юнец задрожал, глаза  его  чуть  не
выскакивали из орбит, но губы в немом упрямстве сжались еще  плотней.  Его
обуял страх, этого скрыть от нас он не сумел.
     - Сейчас ты выложишь все, собачий сын! - гаркнул на него  Арасибо.  -
Говори, иначе ягуар тебя растерзает!
     Охотнее всего Арасибо сам растерзал бы его  собственными  руками,  но
ничего добиться не смог и он. Пленник лишь сжал губы и молчал как могила.
     - Ничего вы от него не добьетесь! - раздался ехидный голос из  группы
сторонников шамана, как бы подбадривая парня.
     Манаури послал гонца в Сериму за отцом Канахоло в  надежде,  что  его
присутствие сломит строптивость юнца.
     - Плохо, -  шепнул  мне  Арнак.  -  Упрямый,  паршивец!  Кажется,  мы
проиграли.
     - Проиграли? Что это ты так легко опускаешь крылья?
     - Мы не сумели доказать им его вину.
     - Не узнаю тебя, Арнак! Ты пасуешь перед  каким-то  сопляком...  Нет,
дружок, тебя явно подводит зрение, открой глаза - плоховато смотришь!
     Моих друзей поразили, видимо, скрытые в этих  словах  веселые  нотки,
как поразила чуть  раньше  и  меня  самого  внезапная  перемена  в  голосе
Арасибо. Арнак устремил на меня вопросительный взгляд.
     - Ты что-нибудь обнаружил?
     - Обнаружил.
     И я поделился с ним догадкой, на  которую  натолкнули  меня  странные
движения пленника и его попытки скрыть  под  собой  бамбуковую  трубку.  У
Арнака вспыхнули глаза, а спустя минуту он теперь уже  и  сам  убедился  в
верности моих наблюдений.
     - Паршивец что-то прячет! -  прошептал  Арнак,  взглянув  на  меня  с
удивлением и радостью. - Ян, у тебя опять  стал  зоркий  глаз,  и  к  тебе
вернулась прежняя сила! Теперь им нас не обмануть! Об  одном  тебя  прошу:
позволь мне самому раскрыть их уловку.
     - Конечно, действуй как знаешь!
     Арнак коротко посвятил в суть дела Манаури, Вагуру и  Арасибо,  потом
велел поярче разжечь костры и  подозвал  к  пленнику  нескольких  наиболее
уважаемых воинов из нашего рода, а также  из  числа  пришельцев,  особенно
тех, что больше всего кричали.  Все подготовив, он громко  и  торжественно
провозгласил, что глаз ягуара нельзя обмануть.  Глаз  ягуара  раскрыл  нам
преступные замыслы Карапаны и указал, что Канахоло прячет листья кумаравы.
     - Хотите знать где? - спросил он, обводя всех торжествующим взглядом.
     - Хотим! - раздались голоса.
     - Тогда смотрите!
     Арнак подошел к пленнику, схватил его под мышки и рывком поставил  на
ноги.
     - Видите? - воскликнул он, охваченный внезапным гневом.
     И все мы увидели: на шнурке, опоясывающем живот  юнца,  справа  висел
отрезок бамбука.
     - Что у тебя в этой трубке? - рявкнул Арнак.
     Теперь это был уже не строптивый,  упрямый  ученик  шамана.  Это  был
жалкий, чуть не  до  беспамятства  перепуганный  мальчишка,  дрожавший  от
волнения и страха.
     - Что у тебя в бамбуке? - Теперь уже Манаури повторил вопрос резко  и
повелительно. - Отвечай!
     Канахоло забормотал что-то невнятное себе под нос.  Все его поведение
лишь подтверждало наше предположение: в бамбуке действительно  содержалось
что-то подозрительное, однако  полной  уверенности  у  нас  еще  не  было.
Арасибо подскочил к пленнику, сорвал с его пояса  бамбук,  вынул  из  него
затычку и на глазах у всех вытряхнул содержимое себе на  ладонь,  забыв  в
запальчивости  о  всякой  осторожности.  Там  оказалось  несколько  смятых
листьев.
     - Кумарава! - визгливым от волнения голосом выкрикнул  хромой,  более
похожий в этот миг на какого-то злого духа, чем на человека.
     Протянув руку к костру, он стал призывать всех подойти  и  посмотреть
самим.
     - Кумарава это или не кумарава? - вопрошал он непрестанно, а в  горле
у него от сдерживаемого волнения что-то хрипело, свистело, булькало.
     Он знал -  настала  минута,  которая  решит  все,  которая  даст  ему
возможность свергнуть власть  шамана.  Торжество,  ненависть  и  бешенство
отражались на его исказившемся лице.  Словно одержимый, он хрипел  в  лицо
каждому из приближавшихся:
     - Скажи, кумарава это или нет?
     - Кумарава! - гневно подтверждали люди нашего рода.
     Прочие молчали, говорить было нечего: они видели - это кумарава.
     Мать Ласаны протолкалась через толпу с белой тряпкой в руках.
     - Брось сюда листья! - обратилась она  к  калеке. -  Они  могут  тебе
навредить!
     Арасибо бросил листья, взял тряпку и продолжал  совать  ее  всем  под
нос.
     Тем временем Канахоло, которого снова повалили на землю, считая,  что
настала последняя минута его жизни, трясся как в лихорадке.
     - Смотри на ягуара, - крикнул ему Манаури, -  и  говори  всю  правду,
если тебе дорога жизнь! Будешь говорить?
     - Бу... буду! - выдавил из себя пленник.
     - Кто тебя послал?
     - Карапана.
     - Говори громче, чтобы все слышали: кто тебя послал?
     - Карапана... шаман.
     - Он давал тебе листья кумаравы?
     - Да... да... давал.
     - И что велел с ними делать?
     - Велел подложить ре...ре...ребенку Ласаны в подстилку.
     - Сколько раз ты это делал?
     - Три... нет, четыре раза... четыре.
     - Чтобы ребенок умер?
     - Да, да, чтобы умер...
     - А вина чтобы пала на Белого Ягуара?
     Но в этот момент ужас вновь сковал пленнику язык, и  юнец  разразился
судорожными рыданиями.  Впрочем, он и  так  сказал  достаточно.  Люди  все
слышали и поняли: преступление Карапаны вышло наружу, никто теперь не смел
сомневаться в его вине.
     Явился отец Канахоло, разбуженный нашим посланцем, хотя,  собственно,
в его присутствии уже не было  необходимости,  поскольку  парень  во  всем
сознался.  Арипай - так  звали  отца  пленника  -  производил  впечатление
человека порядочного и доброго.  Вероятнее всего, он даже не подозревал  о
проделках сына.  Канахоло пришлось повторить при нем свое признание.  Отец
слушал  с  удрученным,  расстроенным    видом,    переводя    растерянный,
опустошенный взгляд то на нас, то на сына.
     - Как вы с ним поступите? - спросил он наконец.
     Кое-кто требовал смерти виновного, ссылаясь  при  этом  на  известные
обычаи племени.  Но большинство судило не так строго, считая, что Канахоло
лишь орудие в  руках  истинного  преступника.  Эти,  более  умеренные,  не
жаждали его смерти, и, когда спросили мое мнение, я,  конечно,  решительно
их поддержал. Парнишку тут же освободили от пут и отпустили с отцом домой.
     - Присматривай за ним, - напутствовал я Арипая. - Не  отдавай  его  в
дурные руки...
     Индеец рад был, что Канахоло вышел из передряги целым  и  невредимым,
но лицо его оставалось мрачным.
     - Мой сын не в моей власти, - ответил он хмуро, - он отдан шаману.  К
нему должен и вернуться...
     На  следующий  день  аравакские  хижины  облетела  печальная   весть:
Канахоло внезапно умер. Несчастного парнишку нашли мертвым на опушке леса,
неподалеку  от  Серимы, без каких-либо следов насилия.  Люди  нашего  рода
восприняли это известие весьма спокойно: они предполагали, что именно  так
и случится, что такая кара постигнет беднягу, раскрывшего, хотя  и  не  по
доброй воле, тайну шамана.


                              РЕПАРТИМЕНТОС

     Поимка Канахоло на месте преступления и его признания  сняли  с  меня
вздорные обвинения в злокозненности моей  души,  но  изобличить  истинного
преступника не помогли. Хитроумный шаман сумел выпутаться. Положение его в
племени было непоколебимым. Все свидетельствовало против него, даже смерть
Канахоло, но трусость, а вернее, запуганность, обитателей Серимы была  так
велика, что никто не смел возмутиться, и все готовы были принять  на  веру
вздорные вымыслы шамана, распространявшего слухи о том, будто в истории  с
Канахоло не все чисто: кто знает, какими  коварными  средствами  заставили
этого  дурачка  дать  показания,  предварительно  подбросив  ему  ядовитые
листья? Словом, Карапана ставил все с ног на голову, и кое-кто в Сериме то
ли из страха, то ли из корысти ему поддакивал.
     В кругу друзей у нас горячо обсуждалось, что делать дальше.  В  конце
концов мы пришли  к  выводу,  что  даже  теперь  влияние  шамана,  хотя  и
подорванное,  продолжает  оставаться  достаточно  сильным,  а  уничтожение
Карапаны представлялось нам невозможным,  ибо  неизбежно  повлекло  бы  за
собой в племени кровопролитные столкновения.
     Взвесив все "за" и "против", мы вернулись к первоначальному  плану  -
покинуть Сериму и немедленно начать для этого  необходимые  приготовления.
Теперь уже весь наш род, как один человек, стремился поскорее оставить эти
места и подальше уйти от злых козней Карапаны.  В эти  последние  дни  еще
более укрепились узы дружбы и доверия между родом и мной, вера в  общность
нашей судьбы.
     Вскоре же выяснилось, что и Серима стала  не  той,  что  прежде:  она
перестала быть единым, сплоченным сообществом людей,  связанных  единством
образа мыслей.  Едва туда просочились слухи о нашем отъезде, как многие из
коренных жителей Серимы изъявили  желание  отправиться  с  нами,  лишь  бы
вырваться из-под власти коварного шамана. Они вольны были так поступить, и
никто не имел права запретить им перекочевать, ибо  это  не  противоречило
обычаям араваков.  Однако это их желание, как и следовало ожидать,  крайне
обозлило Карапану и встревожило  верховного  вождя  Конесо.  С  тем  чтобы
предотвратить развал племени, чего,  собственно,  оба  и  опасались  более
всего с первой минуты нашего  появления,  шаман  в  коварном  своем  мозгу
вынашивал чудовищный план нападения на нас и поголовного истребления  если
и не всего рода, то, во всяком случае, главных  его  членов,  не  исключая
Манаури  и  Ласаны.  К  счастью,  наши  доброжелатели  своевременно    нас
предостерегли, и мы  держались  настороже,  внимательно  следя  за  каждым
движением в Сериме, и, не выпуская из рук оружия, готовились к  скорейшему
отъезду.
     В этот напряженный  для  обеих  сторон  момент  неожиданно  произошли
события, в корне изменившие все наши как добрые, так и недобрые намерения.
     В тот день, часа через два после восхода солнца, из рощи,  отделявшей
селение верховного вождя от наших хижин, вдруг  выскочили  два  индейца  и
бросились по направлению к нам, чем-то крайне  возбужденные.  Поначалу  мы
решили, что это какой-то подвох.  Но нет. Завидя нас, еще издалека бегущие
стали громко выкрикивать какие-то малопонятные слова.
     - Не обманывает ли меня слух? -  обратился  я  к  Арнаку,  охваченный
недобрым предчувствием. - Испанцы?!
     - Да, они кричат об этом, - ответил тот дрогнувшим голосом.
     В нашем лагере мгновенно  поднялась  тревога,  и  не  было  ни  одной
хижины, ни одного шалаша, из которых не выскакивали бы  в  смятении  люди,
обеспокоенные необычным происшествием.
     Тем временем бежавшие, еле переводя дух  и  едва  держась  на  ногах,
оказались подле нас.  Вид их был жалок: судя по всему, не  только  быстрый
бег, но и толкавший их ужас совсем лишили их сил.
     - Испанцы!.. - только и смогли они произнести, тяжело дыша  и  бросая
по сторонам испуганные взгляды.
     - Где? - набросился на них Манаури.
     - У нас в Сериме...  Приплыли на  лодках...  Высадились  на  берег...
Испанцы!
     Весть тревожная, слово "испанцы" - будто гром с  ясного  неба.  Не  у
одного из нас втайне екнуло сердце.
     - Они напали на вас?  Кого-нибудь  убили?  -  продолжал  допытываться
Манаури.
     - Нет, не напали, никого не убили.
     - Наши успели бежать из Серимы?
     - Нет, не  успели.  Испанцы  захватили  нас  врасплох,  никто  их  не
заметил... Только немногим удалось убежать в лес.
     - Испанцы стреляли?
     - Нет, не стреляли,  но  на  берег  сошли  сильно  вооруженные,  даже
страшно смотреть!
     - Сколько их?
     Гонцы, все еще не отдышавшись, не  могли  назвать  числа  пришельцев:
один  говорил,  их  столько,  сколько  пальцев  на  обеих  руках,   другой
утверждал, будто их в десять раз больше.
     - Нет! - возражал первый. - Испанцев мало, остальные - индейцы...
     - Из какого племени индейцы?
     - Мы их не знаем, какие-то чужие.
     - Сколько у них лодок?
     - Пять.
     - Большие?
     - Да, итаубы.
     - Не пять, а три, - уточнил второй гонец. - Три лодки.
     - А зачем они явились, не знаете?
     Они не знали и ничего  не  могли  предположить,  но  утверждали,  что
испанцы хотя и не затеяли боя, но вели себя дерзко и грубо, как властные и
злобные хозяева, а не как гости.  Судя по их поведению, от них можно ждать
лишь бед и несчастий...
     Обменявшись  взглядами  с  Манаури  и  Арнаком,    я    велел    всем
присутствующим взять оружие и  немедля  собраться  возле  моей  хижины.  К
счастью, почти весь род  наш  был  на  месте,  ибо  и  прежде  жил  уже  в
постоянной боевой готовности.
     Не прошло и минуты, как на поляне собрались вооруженные воины  нашего
рода.  Сейчас меня более всего занимал вопрос,  откуда  и  с  какой  целью
явились сюда испанцы. Поскольку Серима лежала в глубине леса, в нескольких
милях от впадения Итамаки в Ориноко, то есть в стороне от  больших  водных
путей, можно было предположить, что испанцы явились сюда не случайно, а  с
какой-то определенной и заранее обдуманной целью.
     - Откуда же и зачем они явились?
     Я велел Арнаку принести мне нашу карту и углубился в ее изучение.  Но
как я ее ни вертел, ничего путного придумать не мог.  Рассматривая  карту,
тесным кругом  обступили  меня  и  наши  индейцы.  В  числе  их  оказалось
несколько воинов из других родов.  Один из них,  высокий,  мускулистый  и,
судя по виду, опытный и немолодой уже воин, ткнул пальцем куда-то в карту,
где тонкой нитью проходило среднее течение Ориноко, и произнес только одно
слово: Ангостура.
     Слово это вызвало среди индейцев заметное оживление.  Они явно  знали
его.
     - Что такое Ангостура? - спросил я.
     Воин, первым произнесший это слово, выступил вперед:
     - Белый Ягуар! Мы знаем, что такое Ангостура... Там испанцы! Они были
здесь у нас давно, с тех пор прошло две сухих поры. Мы тогда приплыли сюда
от горы Грифов, и они нас нашли. Грозили еще вернуться.
     - Расскажи Ягуару, что они тогда сделали,  -  подтолкнул  говорившего
другой индеец.
     - Что же они сделали? - спросил я.
     - Что сделали? - Мой собеседник скорчил гримасу. -  Они  дали  Конесо
много всяких вещей, но не в подарок, не думай - не  в  подарок,  нет!  Они
сказали, что, когда вернутся, мы должны им заплатить за эти вещи...  Может
быть, это они и вернулись теперь?
     - Какие же вещи они дали?
     - Всякие, разные! Рубашки, штаны, которые носят  испанцы,  но  совсем
старые, рваные.  Достались нам и ботинки, но с дырками,  сушеное  мясо  их
коров, но совсем тухлое и с червями.  Мы скормили его собакам. Дали нам  и
несколько странных ножей - у тебя есть такой нож, Белый Ягуар! Ты по утрам
возле хижины скребешь им свою бороду...
     - Это бритва! Они дали вам бритвы? Но у вас  же  на  лице  не  растут
волосы!
     Индеец посмотрел на меня удивленно, будто я сделал  бог  весть  какое
открытие, потом расхохотался.
     - А кто говорит, - на губах его играла ирония,  -  кто  говорит,  что
этими ножами можно было срезать волосы на бороде?
     - Для чего же они еще нужны?
     - Ни для чего.  Они старые, ржавые и ломаные, ими даже мягкого дерева
не обстругаешь, они ломались в руках...
     - Зачем же вы их брали?
     - Они заставили.  Мы не хотели, а они заставили, а то взяли бы нас  в
рабство...
     - Взяли бы в рабство?
     - Да.  Их прислал испанский начальник  из  Ангостуры,  коррегидор,  с
солдатами и с заряженными ружьями.
     Одним из способов закабаления индейцев были у испанцев так называемые
репартиментос.  Заключалось это в том, что коррегидоры, то  есть  префекты
округов,  принуждали  племена,  особенно  жившие  в  отдаленных   районах,
приобретать у них вещи непригодные,  но  всегда  по  дико  высоким  ценам.
Индейцам приходилось покупать эти вещи, хотели они или не хотели, ведь они
не платили за них сразу, а лишь значительно позже, через год или  два,  и,
само собой разумеется, платили натурой,  плодами  земли,  леса,  изделиями
ремесел.  Если же выплатить долга они не могли или  чем-либо  не  угождали
посланцам коррегидора, в наказание у них угоняли часть молодежи для работы
на гасиендах или в шахтах.  По закону угоняли будто бы на какое-то  время,
на год или два, но в действительности никто из них никогда не  возвращался
в родные селения.  Вдали от родных и близких они умирали  от  истощения  и
тоски; плантаторы не отпускали их до конца жизни.
     "Возможно,  сейчас  в  Сериму  и  прибыли  именно   такие    посланцы
коррегидора для взимания долга", - подумал я.
     Манаури еще раньше выслал на опушку леса двух разведчиков с  заданием
следить за действиями испанцев и уведомить нас в случае их приближения. На
реке стояла наша шхуна - заманчивая добыча для алчных испанцев.  Из Серимы
она не была видна за поворотом реки и рощей. Следовало принять меры, чтобы
пришельцы не обнаружили ни парусника, ни наших друзей-негров.
     Я незаметно кивнул Манаури, Арнаку  и  негру  Мигуэлю,  приглашая  их
последовать за собой в хижину.  Когда мы остались  одни,  я  изложил  свой
план: Мигуэль с четырьмя земляками срочно  отведет  корабль  вдоль  берега
вверх по течению Итамаки.  Сделать это будет нетрудно, поскольку  течение,
гонимое морским приливом,  как  раз  повернуло  вспять  и  устремилось  от
Ориноко вверх по реке.  На расстоянии какой-нибудь  мили  от  нас  прежнее
русло реки узким длинным заливом врезалось в лес. Там, в чаще, шхуна будет
надежно укрыта от глаз врага.  Все негры, вооруженные ружьями, пистолетами
и палицами, вместе с  негритянкой  Долорес  останутся  на  борту  и  будут
охранять судно, не показываясь на берегу.
     Друзья одобрили этот план, и только Манаури предложил  отвести  шхуну
несколько дальше: примерно в трех милях отсюда находился второй залив  под
названием Потаро. Там будет надежнее - дальше от людей.
     - Хорошо, - согласился я и обратился  к  Мигуэлю,  -  самое  главное,
чтобы никто не заметил вашего отплытия, никто, понял? Это вполне возможно,
поскольку внимание всех сейчас приковано к Сериме,  а  река  -  внизу,  за
склоном холма...
     Остальных воинов нашего рода мы разделили на  два  отряда,  один  под
командой Арнака, второй -  Вагуры.  Я  только  собрался  было  отправиться
вместе с Манаури в разведку, как вдруг из рощи  примчался  один  из  наших
разведчиков с известием, что к нам бежит Конесо.
     - Бежит? - спросил я удивленно. - Верховный вождь бежит?
     - Да, бежит...
     Конесо действительно бежал.  Бежал он, конечно, не столь быстро,  как
два его гонца, - он был поупитанней и постарше, - но бежал.  Как видно, мы
срочно  ему  понадобились.  Лицо  верховного  вождя    утратило    обычную
надменность и важность.  Сейчас это был просто  запыхавшийся  перепуганный
толстяк.
     - Манаури, - взмолился он, - ты мне  нужен!  Скорее!  Скорее!  Помоги
мне!
     - Хорошо, помогу, но в чем? - растерялся Манаури.
     - Я не могу с ними договориться. А ты говоришь по-испански...
     - Говорю.
     - Объясни им, что у меня нет богатств! Они требуют  столько,  что  не
укладывается в уме! У нас нет столько! Мы бедные, у нас нет столько. Скажи
им это!
     - Чего же все-таки о