постигла судьба, какую они заслужили.
     Когда я добежал до скалы, лодку подтягивали уже к берегу.  На дне  ее
лежали испанцы, и среди них - красавец юнец.  Трупы стали  вытаскивать  из
лодки, и тут оказалось, что хитроумный юнец лишь  слегка  ранен  и  только
притворился мертвым.  Индейцы узнали его и буквально впали в  неистовство.
Они хотели тотчас же его убить, но я решительно этому воспротивился.
     - Почему ты его защищаешь? - разъяренно набросились они на меня.
     Я заслонил испанца своим телом. В необузданном бешенстве они схватили
меня за руки и пытались оттащить силой.
     - Арнак! Вагура! - крикнул я.
     Арнак подбежал ко мне. Вагура был на противоположной стороне пролива.
     - Что случилось? - На лице юноши отразился испуг.
     Концом лука Арнак с такой силой  ткнул  ближайшего  воина,  что  тот,
отпустив меня, зашатался.  При  этом  Арнак  разразился  какой-то  гневной
тирадой по-аравакски. Вероятно, речь шла о почтении ко мне, ибо воины хоть
и с явной неохотой, но отступили от меня на несколько шагов. Однако они не
успокоились и, гневно указывая на молодого испанца, требовали его смерти.
     - Почему ты не хочешь, чтобы его убили? - обратился ко мне Арнак.
     -  Сначала  надо  его  допросить!  Нужно  узнать,  что  замышляют  на
Маргарите. Возможно, там готовят еще одну погоню.
     - Твоя правда, Ян! Но потом ты позволишь его убить!
     - Черт с ним! Делайте с ним потом что хотите!..
     Арнак растолковал индейцам мои намерения относительно  пленного,  но,
как видно, не встретил у взбешенных собратьев  особого  понимания.  Теперь
только Прояснилась наконец причина их возбуждения и  упорства:  оказалось,
что этот юнец был сыном самого жестокого из рабовладельцев Маргариты, дона
Родригеса,  того  самого  дона  Родригеса,  который  приказал  отдать   на
растерзание  псам  брата  несчастного  Матео.  А  сам  юнец,   такой    же
бесчеловечный и жестокий, как и его отец,  всегда  зверски  измывался  над
рабами.
     К счастью, Манаури сумел  разрядить  обстановку,  заверив  всех,  что
преступника не минует справедливая кара. И воины понемногу остыли. Испанца
связали по рукам и ногам, бросили обратно в лодку, и два индейца,  сев  на
весла, повели ее к лагерю.
     Все еще стоя на вершине скалы, мы  со  сжатыми  кулаками  следили  за
шхуной.  Оказалось, на  ней  оставались  два  не  замеченных  нами  прежде
испанца.  Теперь они подняли якорь и распустили паруса.  Всходило  солнце,
дул легкий утренний ветерок.  Его порывы надули паруса, и стройный корабль
поплыл. Нечего было и думать догнать его на лодках, стоявших в бухте.
     - Корабль удирает! - мрачно заметил Арнак.  -  Если  бы  его  удалось
захватить, мы легко добрались бы на нем на Большую  землю.  Двое  все-таки
уцелели!
     Для меня же их бегство являлось причиной более серьезной тревоги, и я
не стал скрывать своих опасений от Арнака и Манаури.
     - Эти два испанцы поплывут, конечно, на Маргариту.  Там они  поднимут
тревогу, и через два-три дня сюда явится такая сила, что вмиг  разделается
с нами... Для нас остается одно спасение...
     - Я знаю!
     - Ну?
     - Бежать на Большую землю!
     - Верно! Нельзя терять ни минуты! У нас четыре лодки и два плота...


                           ПОСЛЕДНИЙ БОЙ И СУД

     Вернувшись в лагерь, мы первым  делом  занялись  спасенными  неграми.
Трое из них, сильно покалеченные, были живы, четвертый, к несчастью, мертв
- Матео.  Испанцы зверски надругались над его телом, его просто невозможно
было узнать.  Каждую минуту в лагерь могла вернуться его жена, за  которой
уже послали, и потому я велел поскорее  захоронить  останки  Матео,  чтобы
избавить молодую женщину от страшного зрелища.
     Из группы Матео недосчитались еще двух  негров.  Манаури  отправил  в
заросли нескольких индейцев обыскать окрестности, и вскоре были обнаружены
их трупы. Теперь, по крайней мере, мы знали, что никого из заблудившихся в
лесу не осталось.
     Пока  индейцы  готовили  к  отплытию  две  лодки  -  мы    собирались
переправить на них раненых в мою пещеру, - я в присутствии Манаури, Арнака
и Мигуэля допрашивал пленного.  Сколько же дерзости,  цинизма  и  наглости
было в этом молодом выродке! На мои вполне корректные вопросы  он  отвечал
лишь отборными ругательствами и гнусностями.  Я не переставал  удивляться,
как из этих нежных уст мог изливаться поток таких мерзостей.
     Надменность его не знала предела.  Когда я заметил, что ему следовало
бы вежливее отвечать человеку, который как-никак спас  его  от  неминуемой
смерти, он только издевательски расхохотался мне в лицо.  В  самонадеянной
его башке не укладывалось, что кто-то может посягать на его жизнь.
     - Похоже, ты совсем обезумел! - проговорил  я.  -  Взгляни  на  трупы
своих товарищей.
     - Ха!.. Не забывай, кто я!
     - А кто ты?
     - Сын губернатора! Никто из этих рабов не смеет коснуться меня. А ты,
паршивый предатель нашей расы, будешь первым болтаться на веревке.
     Меня так и подмывало влепить этому негодяю  пощечину,  но  я  вовремя
удержался.
     - Значит, ты думаешь, что сын губернатора неприкосновенен?
     - Да! - Он презрительно скривил лицо.
     Удивительное лицо! Даже эта гримаса не могла лишить  его  невыразимой
привлекательности. Невероятно: страшный демон в обличье ангела.
     - Ошибаешься! - заметил я. - Жизнь твоя висит на волоске.
     Юнец нагло расхохотался.
     - Завтра сюда явятся люди, которые покажут вам, мерзавцам, кто  здесь
господин, а кому висеть на суку...
     - Какие люди?
     - Не знаешь какие? С Маргариты.
     - Зачем им сюда являться?
     - Ты что, ослеп? Разве ты не видел нашего уплывшего корабля?  Как  ты
думаешь, куда он направился, а?
     Вот, значит, на чем основывалась его самоуверенность! Упования,  надо
сказать, не иллюзорные и  не  призрачные,  хотя  он  и  не  ведал  о  моих
намерениях относительно его будущего. Дело в том, что я решил защищать его
жизнь любой ценой, пусть бы даже все индейцы ополчились против меня,  -  и
защищать,  конечно,  не  ради  его  прекрасных  глаз,  а  ради  нашей   же
безопасности.  Он был сыном именитого испанца - это не подлежало сомнению,
- и, значит, жизнь его в наших  руках  как  заложника  могла  оказать  нам
неоценимую  услугу  в  случае  нашествия  на  остров  преследователей    с
Маргариты. Это могло стать ключом к нашей свободе.
     Во время этого дознания со стороны моря раздались вдруг крики. Оттуда
к нам бежало несколько индейцев.
     - Корабль! - кричали они. - Корабль!
     Мы было подумали,  что  легки  на  помине  преследователи  с  острова
Маргарита, но не это явилось источником шума.  Напротив, новость оказалась
сверх ожиданий радостной.
     Утром, на восходе солнца, в море поднялся ветер, но продержался он не
более получаса, а потом совсем стих.  На море установился полный штиль. На
острове случались иногда такие минуты, но длились они не больше часа-двух,
а около полудня всегда поднимался сильный ветер.
     Шхуна не успела проплыть и мили, как паруса  ее  безжизненно  повисли
при полном безветрии, и корабль потерял ход. Лагерь наш забурлил. Известие
об остановке корабля пробудило серьезную надежду, что нам удастся еще  его
догнать.  Все, кто только мог, хватали первое попавшееся под руку оружие и
со всех ног мчались к лодкам.
     Среди всеобщего возбуждения и суматохи не  следовало  терять  головы.
Подозвав Арнака, Вагуру и Манаури, я предложил им  следующий  план:  берем
две лодки, на которых прибыл сюда Матео с отрядом; на большую сажусь  я  с
Арнаком, на меньшую - Вагура.  Грести будут все здоровые, кроме нас троих,
- мы будем стрелять, и потому руки  у  нас  не  должны  дрожать.  С  собой
заберем все дальнобойные мушкеты, а для повышения  дальности  их  стрельбы
увеличим заряд пороха. Часть мушкетов зарядим пулями, а часть - картечью.
     - Остальным вообще не брать оружия? - спросил Вагура.
     - Пусть берут, это не повредит,  но  лишь  бы  не  мешали  нам  троим
целиться.
     - О-ей! - вскричал Арнак. - Хорошо прицелиться - самое главное!
     Манаури выразил полное согласие и тотчас принял на себя  командование
гребцами, рассадив их по двум лодкам. Мы тем временем зарядили ружья, взяв
с собой восемь мушкетов.
     - Прихватим и маленькую  шлюпку  испанцев,  -  решил  я  в  последний
момент, - пусть отвлечет на себя внимание.
     Для этой шлюпки хватило трех человек.
     Не прошло и четверти часа, как мы отчалили от берега. Гребцы изо всех
сил работали веслами - только мелькали смуглые  спины.  Я  встал  на  носу
лодки, Арнак - на корме.  Выйдя из бухты, мы оказались  в  открытом  море,
тихом и спокойном, как озеро в погожий день.  Шхуна стояла как  вкопанная,
будто на якоре. Паруса ее бессильно свисали.
     Едва испанцы нас заметили, они как ошалелые заметались по палубе,  то
хватаясь за паруса, то что-то перетаскивая. В подзорную трубу я видел, как
они заряжали мушкеты.
     Расстояние между нами быстро сокращалось.  Гребцы не жалели сил.  Пот
ручьями стекал по их спинам. Зной становился все нестерпимее. Тела гребцов
истощены были долгой  неволей,  здоровье  подорвано,  но  эта  решительная
минута придала им новые силы.
     До корабля оставалось четверть мили.  На море по-прежнему ни ветерка.
Теперь не оставалось сомнений, что мы достигнем цели и  шхуна  от  нас  не
уйдет.  Два испанца могли, защищаясь, нанести нам урон,  но  окончательная
победа должна быть за нами.
     Я переглянулся с Арнаком и велел ему еще раз напомнить  гребцам,  как
себя вести: едва только мы подойдем на расстояние выстрела, поднять весла,
лечь на дно лодки и не шевелиться.
     По  носу  шхуны  шел  высокий  борт,  зато  корма  была   низкой    и
незащищенной.  Поэтому мы обошли корабль  сзади.  Испанцы,  предвидя  этот
маневр, установили на корме два ящика, за которыми и укрылись.
     - Внимание! - крикнул я Арнаку. - Применю небольшую военную хитрость,
возможно, они поддадутся.
     Я решил  выстрелить  по  испанцам  картечью  с  большого  расстояния,
рассчитывая вывести их из равновесия и заставить тоже выстрелить.  Тогда у
них не останется времени перезарядить ружья.  Так  я  и  сделал.  Шагов  с
двухсот от кормы шхуны я выстрелил из мушкета, целясь высоко над  головами
противника.  Было ясно видно, как картечь  ударила  по  парусам  и  палубе
корабля.  Тут же я схватил второе ружье  и  прицелился,  словно  собираясь
стрелять вторично.  Испанцы, и  без  того  возбужденные,  не  выдержали  и
опрометчиво выстрелили.  Пули их, как  я  и  предполагал,  не  долетели  и
ударили по воде в нескольких десятках шагов от нас.
     - Гребите! Быстрее! - крикнул я индейцам. - Теперь прямо на них!
     Несколько сильных ударов веслами приблизили нас к кораблю  на  нужное
расстояние.
     - Внимание! - закричал я. - Буду стрелять!
     - Я тоже? - спросил Арнак.
     - Только когда увидишь цель.
     Гребцы повалились на дно лодки, продолжавшей по  инерции  плыть.  Она
шла плавно, как по маслу, ни чуточки не качаясь.
     У испанцев,  как  видно,  было  только  два  ружья,  из  которых  они
выстрелили, и теперь, прячась за ящиками, они торопливо  их  перезаряжали.
Из-за укрытия время от  времени  появлялась  то  макушка,  то  локоть,  то
колено,  но  лишь  на  короткое  мгновение,  не    дававшее    возможности
прицелиться. Несмотря на спешку, противник был начеку.
     Но вот  чуть  больше,  чем  прежде,  появилась  спина,  и  я  тут  же
выстрелил, целясь под лопатку.  Пуля попала в цель. Испанец  вскрикнул  и,
потеряв над собой контроль, вскочил. Грохнул еще один выстрел, на этот раз
из ружья Арнака, и противник упал смертельно раненный.
     Тем  временем  второй  испанец,  воспользовавшись    замешательством,
выстрелил.  Ружье его было заряжено картечью. Двое индейцев,  лежавших  на
дне лодки, оказались раненными в спину. Теперь ружье противника вновь было
разряжено, и я решил взять корабль на абордаж. Но это не удалось. Со шхуны
снова  прозвучал  выстрел.  Очевидно,  испанец  воспользовался  заряженным
ружьем погибшего.  К счастью, секундой раньше в него выстрелил  со  второй
лодки Вагура, и хотя не попал, но испанец в испуге тоже промахнулся.
     Решив теперь быть осторожнее, мы не спускали глаз со шхуны и стреляли
всякий раз, как только враг хоть  чуточку  появлялся  из-за  ящика.  Таким
путем мы обрекли его на неподвижность и рассчитывали, что рано или  поздно
наша пуля его настигнет.
     Не знаю, сколько минут мы так его выслеживали, стреляя раз за  разом,
как вдруг развязка наступила совершенно неожиданно.  Увлеченные  боем,  мы
совсем забыли о маленькой шлюпке  с  тремя  гребцами.  За  ними  никто  не
следил.  А они тем временем обошли шхуну и, пока мы привлекали к себе  все
внимание испанцев, подплыли к кораблю  со  стороны  носа  и  незамеченными
вскарабкались на борт.  Каково же было наше удивление  и  даже  изумление,
когда на шхуне раздался вдруг воинственный клич трех индейцев, бросившихся
на противника. Луки и копья вмиг решили исход борьбы. Шхуна была паша.
     Возможно ли описать мою радость, да  что  там  -  безмерный  восторг,
охвативший меня, когда, взбираясь на палубу испанского корабля, я  осознал
всю значительность этой минуты? Подойдя к верным  своим  друзьям,  Арнаку,
Вагуре, Манаури и остальным индейцам, я взволнованно пожал им руки.
     - Победа! - только и мог я проговорить.
     - Путь открыт! - добавил Арнак, окидывая взором горизонт на юге,  где
в дымке вырисовывалась линия материка.
     - Да, теперь открыт!
     Несколько  индейцев,  обученных  в  неволе  управляться  с  парусами,
остались на корабле, чтобы, дождавшись ветра, подвести его ближе к лагерю,
остальные разместились в трех лодках и направились на них к берегу.
     Когда мы вошли в бухту, Манаури знаками дал  мне  понять,  что  хочет
говорить  со  мной  наедине,  в  присутствии  одного  только  Арнака   как
переводчика, и, выйдя на берег, мы тут же отошли в сторону.
     - Воздух стал чистым, - начал вождь, - путь свободен. Как ты думаешь,
когда мы покинем остров?
     - Как можно скорее. Через два-три дня.
     - А может, раньше? Разве ты не боишься,  что  с  Маргариты  приплывут
новые люди?
     - Сейчас пока нет.  Но позже, через неделю, дней через десять, это не
исключено.
     - Значит, чем скорее мы отсюда уплывем, тем для нас лучше?
     - Конечно.
     Я вопросительно взглянул на Манаури, ибо не мог себе представить, что
он отзывал меня в сторону для того лишь, чтобы обсудить время  отъезда.  И
оказался прав. Речь шла о жизни молодого пленника.
     - Ты защищал его, - сказал Манаури, глядя  мне  в  глаза  с  каким-то
особым  выражением,  -  поскольку  хотел  добиться  от  него  сведений   о
Маргарите.  Он оскорблял и тебя и нас и  ничего  не  сказал.  Ты  думаешь,
что-нибудь изменилось и теперь он заговорит?
     - Давай попробуем.
     Манаури прищурил глаза и с непоколебимым упорством покачал головой.
     - Нет, Ян! Не надо пробовать, он ничего не скажет! Да теперь это и не
нужно!.. Убьем его!
     Впервые здесь Манаури высказался  с  такой  твердостью.  В  сражениях
последней ночи, бесспорно, достигнута была и еще одна победа -  моральная:
в Манаури умер раб и возродился вождь.
     Я изложил ему свои  мысли  насчет  юнца,  заметив,  что  нам  выгодно
держать молодого испанца в качестве заложника как можно дольше.
     - Заложника?
     - Именно.
     - Разве ты не сказал сейчас, что мы отплывем в ближайшие два-три дня,
а за это время враг нас не найдет?
     - В наших обстоятельствах  может  случиться  любая  неожиданность,  а
мудрый вождь должен предвидеть всякие возможности!
     У Манаури вообще было скорее доброе, даже мягкое выражение лица, но в
эту минуту черты его казались твердыми, словно высеченными из гранита.
     - Мудрый вождь прежде всего считается с тем, что думают и говорят его
воины. Поэтому, Ян, выход только один: пленника надо убить!
     - А тебе не кажется, что это будет похоже на убийство беззащитного?
     - Убийство? Беззащитного? - Манаури возмущенно подчеркнул это  слово.
- Справедливую кару ты называешь убийством? Нет, Ян! Мы учиним над пленным
честный суд.  Мнение сможет высказать каждый, и ты тоже - если захочешь, в
его защиту, -  но  справедливость  должна  восторжествовать.  -  Потом  он
язвительно добавил: - Белые люди тоже ведь устраивают суды, но у  них  это
очень далеко от справедливости.
     И к чему я так вступался за молодого испанца, создав впечатление, что
питаю к этому преступному выкормышу какое-то особое пристрастие? Не о  нем
ведь я пекся, а о нашей общей безопасности!
     В бою за лагерь погибли два индейца и один  негр.  Мы  похоронили  их
рядом с Матео.  Над могилой великана насыпали громадный холм, отдавая дань
уважения бесстрашному человеку.  В этой работе  я  принял  самое  активное
участие, чтобы все видели, что не был на него в  обиде.  Его  обоснованная
неприязнь к белым находила у меня полное понимание.
     По мере того как солнце поднималось  выше,  ветер  стал  усиливаться.
Около полудня шхуна  вошла  в  бухту  и  бросила  якорь.  Теперь  все,  за
исключением трех дозорных, были в лагере.  Манаури тотчас потребовал  суда
над пленным.
     Неподалеку от лагеря одиноко стояло невысокое дерево, под  которым  и
собрались все наши люди.  Подле меня по бокам сидели  Арнак  и  Вагура.  У
ближайших кустов лежал связанный испанец. Горделивый юнец, почувствовав, к
чему клонится дело, скис, не осыпал нас больше ругательствами и подавленно
молчал.
     Манаури в скупых словах обрисовал его преступления  перед  рабами  на
острове Маргарита и предложил присутствующим решить его  судьбу.  Все  без
исключения, здоровые и раненые, мужчины  и  женщины  -  а  их  было  двое:
негритянка  Долорес  и  вдова  Матео,  индианка  Ласана,  -    единогласно
высказались за смерть.
     Затем Манаури  обратил  взгляд  в  мою  сторону  и  предложил  мне  в
заключение высказать свои соображения.
     - Зачем тебе мое мнение? - спросил  я.  -  Все  требуют  его  смерти,
значит, будет так, как того хочет большинство. Мое мнение здесь ни к чему!
     - Ошибаешься, Ян! Мы ценим твое мнение.  Тебе мы обязаны победой  над
испанцами! Мы ценим твое мужество и ум.  Ты наш друг и  товарищ.  А  кроме
того, ты тоже белолицый, и, значит, твой суд будет самым праведным.
     - Так чего ты от меня хочешь?
     - Скажи, заслужил этот молодой испанец смерть или нет?
     - Заслужил! - ответил я без колебаний.
     Мой ответ, переведенный присутствующим Арнаком, вызвал бурную радость
и всеобщее ликование.  Я попросил тишины  и  сказал,  что  должен  кое-что
добавить.
     - Пожалуйста, говори!
     - Молодой испанец заслуживает смерти, и смерть от нашей руки  его  не
минует. Но умереть он должен не сейчас и не здесь.
     - А где и когда?
     - Позже, после нашего благополучного прибытия в ваше родное селение.
     В ответ на эти  слова  разразилась  целая  буря  протеста.  Нет,  они
требовали его немедленной смерти! В сердцах их накопилось столько горечи и
желчи, что они как одержимые отметали всякий голос рассудка  и  возмущенно
отвергали мысль о заложнике.  Я понял, что бури  этой  не  удается  унять.
Вопрос о немедленной смерти пленника был предрешен.
     Едва страсти утихли, как разразился новый спор по поводу того,  какой
смертью должен умереть осужденный.
     - Нет, нет, никаких пыток! Никаких мучений!  Если  честному  человеку
приходится убивать, он убивает, не обрекая виновного на муки! Так умрет  и
испанец!
     Опять поднялась целая буря.  Но я твердо стоял на своем  и  не  думал
уступать. Когда крики немного утихли, я повысил голос:
     - Только бесчеловечные чудовища издеваются над беззащитными! Если  вы
хотите остаться моими друзьями, вы должны вести себя по-человечески.  Если
вы хотите сохранить мою дружбу, будьте настоящими воинами! Пусть  вернется
к вам разум! Слушайте, что я вам говорю! Это мое посл