ности.
     В этот момент несколько больших лодок с множеством гребцов  вынырнуло
из-за поворота реки и устремилось к нам.  Шхуну взяли на буксир, и в таком
строю совместными усилиями мы двинулись  к  селению  варраулов,  лежавшему
совсем рядом, в какой-нибудь четверти мили от места нашей прежней стоянки.
     Тем временем  Арнак  и  Вагура  принесли  испанский  мундир  капитана
корабля, тот самый парадный  и  чертовски  тесный  мундир,  с  которым  не
пожелали расстаться на сгоревшей бригантине, и предложили мне немедля  его
надеть.  Я положился на их знание местных нравов и, не переча, напялил  на
себя и камзол и штаны.  Кроме того,  я  надел  башмаки,  нацепил  шпагу  с
перламутровым эфесом, а за пояс сунул серебряный пистолет.
     Но венцом великолепия и могущества оказалась шкура ягуара.
     Ах, теперь только я наконец понял! В последние дни  путешествия  наши
женщины извлекли из трюма шкуру убитого на острове ягуара, разложили ее на
палубе и с утра до вечера мяли, расчесывали, чем-то натирали, пока она  не
стала совсем мягкой и нежной, а шерсть обрела чудный блеск.  И вот  теперь
эту шкуру возложили на меня таким образом, что голова  хищника  прикрывала
мою голову, оставляя  открытым  лишь  лицо,  а  остальная  часть  свободно
ниспадала на спину до самых пят.
     Последствия этого маскарада оказались совершенно неожиданными. Друзья
смотрели на меня словно на какое-то божество, и даже у  строптивой  обычно
Ласаны глаза потемнели от волнения и стали невыразимо прекрасными.  Во мне
шевельнулось что-то похожее  на  тщеславие,  но,  устыдившись,  я  тут  же
подавил это чувство и обратился к Манаури:
     -  Послушай,  вождь!  Торжество  -  это  хорошо,  но  нет  ли   здесь
какого-нибудь подвоха?
     - Нет, - заверили меня Манаури и Арнак. - Можешь нам верить!
     Тем  временем  мы  подплыли  к  селению.  На  поляне,  отвоеванной  у
зарослей, стояло на высоких сваях десятка два хижин, а  точнее  -  шалашей
под крышами, но в основном без стен.  Жилища были разбросаны там и сям,  в
отдалении друг от  друга.  Посередине  поляны  у  самой  воды  возвышался,
опять-таки на сваях, обширный помост шагов сто в ширину и такой же  длины.
На нем разместилось несколько хижин, но одна подле другой и  притом  более
просторных и внушительных, чем разбросанные по соседству.  С  трех  сторон
они окружали незастроенное  пространство,  образуя  на  помосте  площадку,
обращенную к реке.
     На этой площадке под обширным навесом из пальмовых листьев нас ожидал
вождь Екуана в окружении  двух  десятков  старейшин  племени,  вооруженных
луками, копьями, палицами и щитами.  Вождь,  индеец  на  редкость  тучный,
восседал на богато украшенном резьбой табурете, все  же  остальные  вокруг
стояли.
     Поблизости пустовали еще три табурета,  предназначенные,  как  видно,
для нас - гостей.
     Тела всех   встречавших   нас   были   богато  раскрашены  и  увешаны
ожерельями,  лентами и бусами из клыков диких зверей и  ярких  плодов.  Но
только  у  одного  Екуаны  на голове красовался роскошный головной убор из
орлиных перьев,  и я сделал вывод, что это символ высшей власти, а значит,
и аравак Фуюди, тоже украшенный перьями, почитался равным вождю.
     Как меня предупредили, церемония требовала,  чтобы  Екуана  встречал,
нас сидя и лишь потом, когда мы совсем приблизимся, встал  и  обратился  к
нам со словами приветствия.  Меж  тем  вождь,  то  ли  пораженный,  то  ли
ослепленный нашим видом, не  выдержал.  Едва  мы  взошли  по  ступеням  на
помост, он, несмотря на свою тучность, проворно вскочил с места и чуть  не
бегом бросился к нам.
     Речь его, переведенная  на  аравакский  Фуюди,  к  счастью,  не  была
длинной, но зато отличалась крайней  сердечностью.  Столь  же  почтительно
ответствовал ему Манаури.
     Под навесом рядом с табуретами стояло  несколько  громадных  глиняных
кувшинов, каждый из которых вмещал  в  себя  добрых  двести  кварт  и  был
наполнен мутной желтоватой жидкостью.  Едва Екуана, Манаури и  я  уселись,
как из этих кувшинов стали тыквами черпать я  подносить  нам  напиток.  Он
оказался кисловатым, с резким запахом, но отнюдь не противным  на  вкус  и
содержал немного алкоголя.
     - Это кашири, - шепнул мне Арнак, - напиток из асаи.  Не пей  слишком
много!
     В это время раздался ритмичный бой нескольких барабанов, и на  помост
трусцой мелкими шажками взбежали два ряда мужчин и женщин.  Приплясывая  в
такт довольно  монотонной  мелодии,  они  закружились,  сопровождая  танец
плавными  движениями  рук.  Лица  их  сохраняли  при  этом  серьезность  и
сосредоточенность.  В кругу танцующих в  маске  какого-то  жуткого  чудища
извивался человек, выполнявший что-то похожее на  роль  предводителя.  При
этом он исполнял танец на свой мадер и метался как одержимый, изображая  в
пляске не то охоту, не то бой.
     - Это шаман! - шепнул мне Арнак.
     Екуана был необычным индейцем и отличался  не  только  необыкновенной
тучностью, но и крайне веселым нравом. Он непрестанно расточал воем улыбки
и особенно вам, гостям, сыпал веселыми шутками, то и дело подливал кашири.
Тыквы с напитком переходили по кругу На рук в руки,  и,  хотя  пил  я  все
меньше, а под конец и вовсе лишь пригублял, меня, отвыкшего  от  алкоголя,
все-таки разморило и бросило в жар.  В чудовищной духоте тропического  дня
пот лил ручьями, и не только с меня - со всех.
     В какой-то миг в припадке возбуждения и подъема я  дерзко  сбросил  с
себя шкуру ягуара, швырнул ее на помост и со злостью прихлопнул  каблуком.
Я полагал, это вызовет возмущение, но нет. Напротив, Екуана воспринял этот
жест с восторгом, как проявление превосходства моего могущества над  силой
ягуара, и, захлопав в ладоши, воскликнул:
     - Белый Ягуар! Наш брат Белый Ягуар!
     Поощренный, я стащил с себя капитанский мундир и тоже с маху  швырнул
его на шкуру ягуара.  Индейцы расценили это как презрение по  отношению  к
испанцам и выразили свой восторг кликами:
     - Гроза испанцев! Победитель испанцев!
     Тем временем песни и пляски на помосте не прекращались ни на. минуту,
и  всеобщее  возбуждение  заметно  росло.  Мало-помалу  страстный    накал
празднества стал передаваться и мне.
     Вдруг  прямо  передо  мной,  словно  из  сказки,  возникла   огромная
фантастическая птица - белый аист  с  черным  поднятым  кверху  клювом.  С
минуту он изумленно всматривался в меня - вероятно, я казался ему столь же
странным чудищем, как и он мне, - а потом с невозмутимым  спокойствием  он
принялся заглатывать печеную рыбу,  разложенную  передо  мной  на  широких
пальмовых листьях. Его со смехом отгоняли, но он снова с угрюмым упорством
возвращался назад и хватал все, что попадалось ему на глаза.  Затем к нему
присоединились десятка два  ручных  обезьян  и,  подозрительно  косясь  на
диковинное существо с  белой  кожей,  стали  торопливо  опустошать  запасы
сладких  плодов.  Вообще  разных  птиц  и  всякой  четвероногой   живности
вертелось под ногами у людей великое множество.


                              МУРАВЬИНЫЙ СУД

     Внезапно все барабаны, кроме одного, смолкли.  К сваям, торчавшим  из
помоста, прикрепили сетки-гамаки. К двум из них подвели новобрачных: юношу
в возрасте примерно нашего Вагуры и значительно  более  юную  девушку.  Ей
можно было дать лет тринадцать, но довольно развитая грудь говорила за то,
что это уже не ребенок.
     Одетые как и большинство присутствующих - он в  набедренной  повязке,
она в фартучке, прикрывающем лоно,  то  есть  почти  голые,  они  легли  в
гамаки, висевшие рядом.  Шаман, снявший к этому времени с головы  маску  и
оказавшийся довольно старым, хотя  и  резвым  еще  человеком,  с  безумным
взглядом  стал  исполнять  вокруг  неподвижно  лежавшей   пары    какой-то
ритуальный танец, выкрикивая над ними заклятья и потрясая двумя небольшими
плотно закрытыми корзинками.  Хотя все, не только мужчины, но и женщины  и
даже дети, были в состоянии заметного  опьянения,  на  помосте  воцарялась
мертвая тишина.
     Я  заметил,  что  Екуана,  отец  юноши,  от  волнения  почти   совсем
протрезвел.
     В какое-то миг шаман подскочил ко мне  и  в  знак  уважения  к  гостю
позволил заглянуть в одну из корзинок, открыв на мгновение крышку:  внутри
копошились  десятки  тысяч  свирепых  муравьев.  Затем  среди    всеобщего
напряженного молчания шаман поставил одну корзинку на голую грудь юноши, а
вторую - на грудь девушки. Муравьиный суд начался.
     - В корзинках есть маленькие отверстия, - стал объяснять мне Фуюди, -
муравьи не могут сквозь них убежать, но могут кусать, О-ей, уже начали!
     По лицам несчастных заметно было, что  муравьи  и  впрямь  не  теряли
времени даром.  Пот ручьями лил с тел обоих, и они от  боли  кусали  губы,
хотя и старались делать это незаметно.
     - Они должны терпеть спокойно и стойко, - продолжал объяснять  Фуюди.
- Если они пошевелятся от боли, а еще хуже - застонут, тогда - конец.
     - Какой конец? - не понял я.
     - Они не смогут жениться и навлекут на себя великий позор!
     Шаман же не знал пощады.  Он поминутно  встряхивал  корзинки,  доводя
муравьев до неистовства, и каждый раз  при  этом  переставлял  корзинки  с
одной части тела истязуемых на другую.  Барабан тем временем все наращивал
темп своего глухого аккомпанемента, а зрители с безжалостным вниманием все
напряженнее следили за юными страдальцами.
     Торжественный обряд достиг апогея,  когда  шаман  открыл  корзинки  и
содержимое их высыпал на тела новобрачных.  Муравьев было такое множество,
что местами  они  облепили  кожу  сплошным  черным  шевелящимся  покровом.
Жестоко кусая, они мгновенно расползались по телам, и не оставалось уже ни
одного живого места, куда бы они не вгрызались, испуская свой жгучий яд.
     Юные страдальцы держались стойко и ни разу даже не вздрогнули.  Юноше
муравьев досталось больше,  и  порой  мне  казалось,  он  вот-вот  лишится
чувств.  Свирепые  насекомые  тучами  заползали  на  лица,  и    мученикам
приходилось смежать веки, чтобы уберечь глаза. Но, несмотря ни на что, они
переносили боль мужественно, и лишь у юной индианки из-под  сомкнутых  век
ручейками текли слезы. Но и она не издала ни звука и не шевельнулась.
     Какое-то время спустя муравьи стали сползать с тел  и  разбегаться  в
разные стороны.  Шаман признал, что новобрачные  выдержали  испытание.  Но
тогда  несколько  буйных  юнцов  громогласно  возмутились:  "Нет,  она  не
выдержала испытания - у нее лились из глаз слезы,  значит,  они  не  могут
жениться!"  Другие  же  выступили  в  защиту  молодоженов.  Поднялся  шум,
разразилась ссора.  И только благодаря присутствию гостей дело не дошло до
драки.  Большинство  варраулов,  хотя  и  не  без    помощи    тычков    и
подзатыльников, довольно быстро одержали верх над  смутьянами  и  усмирили
завистников.  На помосте  вдруг  воцарились  мир  и  согласие.  Молодожены
избежали беды.
     По окончании муравьиного суда веселье и попойка возобновились  с  еще
большей, чем прежде, силой - как-никак теперь праздновалось  что-то  вроде
свадьбы.  Для нас, гостей, и для старейшин развесили гамаки,  предложив  в
них улечься. Один из них занял я и, надо признаться, чувствовал себя в нем
весьма удобно и покойно. По кругу снова пошло кашири, правда, я лишь делал
вид, что пью.  Зато многие из моих спутников изрядно упились.  К  счастью,
Арнак, Вагура и Ласана почти совсем не пили и следили за другими.  Тем  не
менее кое-кого из наших, упившихся до беспамятства, пришлось отправить  на
шхуну проспаться.
     Манаури, чувствуя себя на  седьмом  небе,  не  уклонялся  от  лишнего
глотка.  Захмелев и лежа рядом со мной, он через Фуюди о чем-то  оживленно
беседовал с Екуаной.  Как видно, они делились между собой важными тайнами,
ибо Екуана теперь реже разражался смехом, часто  морщил  лоб,  то  и  дело
бросая в мою сторону полные благосклонности взгляды.  Наконец он вылез  из
гамака и, придвинув табурет, сел подле меня.
     - Анау, великий вождь, о мудрый Белый Ягуар! - нараспев заговорил он,
размахивая  надо   мной    руками,    что,    вероятно,    выражало    его
доброжелательность ко мне. - Ты умный и могучий вождь!
     - Перехвалишь ты меня, Екуана, - рассмеялся я. -  Манаури,  наверное,
наговорил тебе обо мне всяких небылиц.
     - Небылиц? - повторил вождь, хитро прищурившись.  -  Белый  Ягуар,  я
вижу, к тому же еще и скромный вождь. А у кого много-много огненных зубов,
которые - бум, бум, бум! - и убивают всех врагов?
     Екуана  с  почтением  указал  на  серебряный  пистолет,  который   я,
забираясь в гамак, положил подле себя.
     - Такие зубы у меня есть, это правда! - согласился я, смеясь.
     - А кто научил своих друзей, - продолжал вождь все  тем  же  льстивым
тоном, - кусать огненными зубами? Белый Ягуар научил!
     - И это правда! - охотно согласился  я.  -  Но  взгляни  вокруг.  Мои
огненные зубы умеют  больно  кусать,  но  твой  кашири,  хотя  всего  лишь
напиток,  оказался  сильнее.  -  И  я  выразительно  посмотрел  в  сторону
нескольких захмелевших араваков.
     Все  окружающие  нас  разразились  смехом,  а  Екуана  с   притворным
огорчением признал, что такова уж натура индейцев - все  они  неисправимые
пьянчуги.
     Стремясь перевести беседу на темы более важные, я спросил Екуану, что
известно ему об англичанах, живущих якобы в устье реки Эссекибо, куда  мне
хотелось бы со временем попасть.  Но вождь уклонился от вопроса и  не  мог
или не хотел сказать ничего, кроме того, что где-то на  юге  действительно
живут  англичане  и  они  намного  лучше,  чем  голландцы,  но  голландцев
значительно больше.
     - О-о-о! Голландцы! - Екуана передернулся, будто  вспомнил  о  чем-то
крайне неприятном.
     - Неужели они настолько вам досадили? - заинтересовался я.
     - Еще как! И даже не они, а их наемники - ловцы рабов...
     Но тут Екуана словно спохватился и прикусил язык.
     - Ты, Белый  Ягуар,  -  спустя  минуту  вновь  обратился  он  ко  мне
просительным тоном, - плыви на запад, к реке Итамаке, а не на юг.  У  нас,
варраулов, и у араваков тебя встретят с открытым сердцем и с радостью, ибо
ты прибыл в тяжелую для нас минуту, и мы очень, очень тебе рады.  У нас ты
найдешь верных друзей.
     - О какой тяжелой минуте ты говоришь?
     Екуана опять уклонился от ответа,  сделав  вид,  будто  не  расслышал
вопроса, а возможно, и впрямь был слишком пьян.  Он то  и  дело  хлопал  в
ладоши, подзывая к себе женщин, разносивших кашири, фрукты и прочую снедь.
Разносили их преимущественно молоденькие вертлявые девчушки.  Они  скакали
вокруг вас, как игривые козочки.  Были среди них и девушки постарше,  хотя
не менее игривые и веселые.  Две из них присели на  корточки  возле  моего
гамака и с комично-озабоченным видом наперебой что-то щебетали мне, словно
пичуги.
     - Чего они хотят? - спросил я стоящих рядом друзой.
     - Да просто дурачатся, проказничают.
     - Что значит проказничают? Что они говорят?
     - Говорят, что ради тебя не испугались бы муравьев...
     Все восприняли это как веселую шутку, но Ласана, хоть и улыбаясь, тут
же решительно схватила юных  кокеток  за  вихры,  вытолкала  из-под  моего
гамака и прогнала прочь.
     Солнце касалось уже кромки леса, день  угасал.  Екуане  не  терпелось
посмотреть наше оружие, и я отправился с ним на шхуну,  велев  вынести  на
палубу все ружья.  Они произвели впечатление. Вождь довольно долго смотрел
на оружие с немым уважением, а потом спросил, когда мы намерены  двинуться
в дальнейший путь.
     - Завтра, конечно.
     - После восхода солнца начнется прилив, давайте тогда и двинемся.
     - Разве ты тоже поплывешь с нами?
     - Да, я должен  проводить  вас  к  Оронапи.  Он  знает  уже  о  вашем
прибытии.
     - Кто такой Оронапи?
     - Оронапи - верховный вождь всех южных варраулов.
     - Мои друзья араваки спешат на Итамаку, - напомнил я.
     - Ничего.  Вам по дороге: селение Оронапи Каиива находится на  берегу
Ориноко в двух днях пути отсюда.
     - Ну, если так, тогда мы не возражаем.
     Судя по всему, Екуана придавал этому визиту какое-то особое значение.
Немного спустя он взял меня за руку и повлек куда-то в сторону,  на  берег
реки, где лежало десятка два лодок, наполовину вытащенных из  воды.  Здесь
были и маленькие каноэ из древесной коры,  и  значительно  большие  лодки,
сделанные из целого ствола, выжженного  в  середине.  Вождь  объявил,  что
дарит мне одну из этих больших лодок, и предложил  самому  выбрать  любую.
Такая лодка, вмещавшая более двадцати человек, была настоящим  сокровищем,
и неожиданная щедрость Екуаны повергла в приятное изумление и меня, и всех
моих спутников.
     - Берите, берите, - вождь довольно улыбался.  -  Три  ваши  испанские
лодки для наших рек слишком тяжелы.  А наша легкая лодка вам пригодится  -
она летит как стрела.  На войне, - добавил он с загадочной улыбкой, -  нет
ничего лучше индейской лодки.
     - На войне? Ты угрожаешь нам войной?
     - Я не угрожаю, Белый Ягуар. В этих лесах война подстерегает человека
за каждым кустом. Не избежать ее и тебе, нет, не избежать! Поэтому и нужна
тебе быстрая лодка.
     Екуана опять разразился веселым  своим  смехом,  и  я  не  знал,  как
воспринять странные его слова.  Не желая оставаться в долгу,  я  предложил
ему выбрать себе в подарок какое-нибудь  оружие  из  нашего  арсенала.  Он
выбрал шпагу, в его представлении, вероятно, олицетворяющую символ  власти
ярче, чем ружье.
     Позже, перед сном, лежа в гамаке и перебирая  в  памяти  все  события
этого дня, я не мог  надивиться  гостеприимству  и  поистине  безграничной
сердечности варраулов.


                            СОЮЗ С ВАРРАУЛАМИ

     С рассветом следующего дня мы пустились в дальнейший  путь  вверх  по
реке.  Плавание не доставляло нам  никаких  хлопот:  был  прилив,  быстрое
течение несло нас в глубь материка, и шхуна,  ловя  к  тому  же  в  паруса
попутный ветер с океана, мчалась как на крыльях.  Когда же ближе к полудню
начинался отлив и течение  реки  изменяло  направление  в  противоположную
сторону, мы подходили к берегу,  бросали  якорь  и  дожидались  очередного
прилива.
     О боже, сколь же фантастическое, да что там фантастическое  -  просто
безумное богатство являла окружавшая нас природа!
     И хотя прежде я слышал о ней  немало  всяких  былей  и  небылиц,  мне
трудно было удержаться теперь от восторга.  Сколько всяких рыб  невиданных
размеров и расцветок мелькало в мутных водах, выпрыгивая  на  поверхность,
сколько всевозможных обезьян резвилось в прибрежных зарослях! Какие только
таинственные звуки не будоражили наше воображение! А что за чудо для  глаз
и сердца, когда высоко в небе над нами пролетали  прекраснейшие  из  птиц,
громадные попугаи, сверкая причудливым сочетанием красок  цветных  перьев.
Сказочные птицы, называемые индейцами араканда  и  арарауна!  А,  наконец,
сами леса, сплошь  покрывающие  берега!  Бушующие  океаны  лесов,  гудящие
мириадами насекомых, леса, так яростно сплетенные и дико заросшие,  что  в
них нельзя ступить и шага без  топора,  -  леса  эти  превосходили  всякое
человеческое воображение!
     Кроме подаренной мне лодки, нас сопровождала  вверх  по  Ориноко  еще
одна с командой гребцов из двух десятков варраулов. Сам Екуана плыл с нами
на шхуне, зато многие из наших араваков предпочли пересесть  с  корабля  в
лодку и плыть на веслах.  Отношения приязни, царившие  в  селении  Екуаны,
сохранились и здесь.  В пути не стихали веселые песни,  велись  задушевные
беседы.
     Нам предстоял еще день пути до Каиивы, когда Ориноко, более похожая в
устье на громадный залив,  стала  принимать  приметы  реки,  правда,  реки
шириной в несколько миль, но все-таки уже явно реки. Следов человека мы до
сих пор не заметили ни разу, но из  чащи  теперь  часто  доносились  звуки
барабанов.  Это нас приветствовали жители прибрежных селений, таившиеся  в
зарослях.
     Екуан