ения  для
тех сложных условий, в которых  нам  приходилось  жить  на  берегах  нашей
Итамаки, и загорелись моей идеей.  Создание  из  племени  араваков  самого
мощного боевого отряда  индейцев  в  Гвиане  представилось  им  мыслью  на
редкость заманчивой,  к  тому  же  вполне  реальной.  Их  юношеский  запал
передался и остальным, всем собравшимся воинам и даже  некоторым  из  рода
Конауро.
     Солнце еще не зашло, хотя сумрак под деревьями уже заметно сгустился,
когда совет единодушно утвердил решение: не откладывая ни  на  один  день,
сразу же после возвращения на  Итамаку  срочно  приступить  к  дальнейшему
укреплению оборонной мощи племени араваков и довести ее  до  совершенства.
Это важное задание было поручено  мне  (друзья  по-прежнему  считали  меня
своим вождем) и моим юным соратникам:  Арнаку,  Вагуре,  негру  Мигуэлю  и
варраулу Мендуке.
     Над нашим лесным биваком кружили мириады комаров и всякой мошкары, но
я уже не хуже индейцев переносил эту напасть.  Все же Мендука счел  нужным
напомнить, что ночью в этих местах нас подстерегает еще большая пакость  -
сосущие кровь летучие мыши, которых испанцы называют вампирами.
     Чтобы уберечься  и  от  этой  божьей  кары,  я  приказал  перед  сном
развесить гамаки по кругу, а с четырех сторон разложить костры; и всю ночь
их жечь. Вампиры не терпели даже малейших проблесков света.
     От вампиров мы отделались, но примерно за  час  до  рассвета  на  нас
обрушилась иная неожиданная напасть, поднявшая  всех  на  ноги.  Огромный,
многотысячный поток плотоядных муравьев пересек наш лагерь, подняв  в  нем
страшный переполох.  Гамаки у нас были привязаны к стволам деревьев, и  не
знающие преград муравьи  сотнями  сначала  взбирались  на  них,  а  оттуда
переползали  в  гамаки,  злобно  атаковав  спящих.  Челюсти  у  них   были
дьявольски острыми, и грызли они, как злые собаки.  Не  оставалось  ничего
иного, как выскочить из гамаков и, отбежав шагов на  двадцать  в  сторону,
судорожно стряхивать с себя злобных дьяволят, вгрызавшихся  в  наши  тела.
Прошло  немало  времени,  пока  мы  освободились  от  преследователей    и
муравьиное воинство прошествовало через наш лагерь дальше в поисках  новых
жертв.  Эти плотоядные  муравьи  несли  неизбежную  смерть  всему  живому,
неспособному спастись от  них  немедленным  бегством.  Ходили  слухи,  что
гвианские плантаторы, когда хотели "достойно" наказать  строптивого  раба,
накрепко привязывали его к дереву на пути  шествия  этих  насекомообразных
палачей  и  так  чинили  суд  и  расправу:  через  час  раб   погибал    в
нечеловеческих муках, до костей обглоданный муравьями.
     После полуночи течение реки  изменило  направление,  и  мы,  все-таки
кое-как отдохнув, невзирая  на  муравьиное  нашествие,  свернули  бивак  и
двинулись дальше, на третий день  благополучно  достигнув  берегов  залива
Потаро, где и высадились в своем селении  Кумака.  Здесь  нас  сердечно  и
радостно приветствовали верховный вождь Манаури и все наши братья-араваки.


                             МЫ ОБРЕТАЕМ СИЛУ

     Наряду со множеством  достоинств  араваки  обладали  и  одним  весьма
огорчительным  недостатком  -  неистребимой  тягой  к  алкоголю.   И    не
приходилось удивляться, что в течение трех дней в честь  нашей  победы  на
Каииве продолжались бесконечные пьяные  оргии.  Хмельное  до  беспамятства
хлестали все, кроме Ласаны, ее младшей  сестры  Симары,  Арасибо.  Арнака,
Вагуры  и  меня  самого,  да  еще  нескольких  более   рассудительных    и
благоразумных воинов.  Когда  пиршества  и  танцы  наконец  утихли  и  все
протрезвели, я собрал всех жителей Кумаки  во  главе  с  верховным  вождем
Манаури, главой рода Черепахи, на совет; мне важно  было  знать,  как  они
отнесутся к созданию в  Кумаке  такого  мощного  боевого  отряда,  который
навсегда отобьет у кого-либо охоту на нас нападать.
     Идею встретили со всеобщим восторгом, особенно доволен  был  Манаури,
обещавший всяческую поддержку во всех моих начинаниях.  Не откладывая,  мы
все, включая и женщин, сразу же принялись за осуществление  этого  благого
дела.  Они горячо поддержали нас, хотя на их долю выпала особенно  трудная
задача,  поскольку  теперь  только  часть    из    них    оставалась    на
сельскохозяйственных работах в поле, а значит, им предстояло трудиться  за
двоих: за  себя  и  своих  боевых  подруг,  изъявивших  желание  наряду  с
мужчинами обучаться военному ремеслу по примеру  тех  карибок,  которые  в
военном деле но уступали своим мужчинам.
     Военному делу я был обучен сызмальства. Живя еще в лесах Вирджинии, я
знал, что такое дисциплина, умел выследить врага,  любил оружие,  особенно
огнестрельное, словом, по натуре,  привычкам  и  симпатиям  был  настоящим
солдатом.  Теперь я решил привить эти навыки и своим друзьям-аравакам, ибо
араваки на Ориноко понимали, что для них это вопрос жизни или смерти.
     В Кумаке насчитывалось тогда около пятисот мужчин, женщин и детей,  а
в расположенной в трех милях от нас Сериме - неполных  триста  человек,  к
тому же истощенных опустошительной эпидемией оспы, занесенной испанцами из
Ангостуры,  а  также  бесконечными  племенными  раздорами  и  губительными
интригами старейшин.
     К обучению военному  делу  у  нас  приступило  более  ста  семидесяти
добровольцев, в том числе пятьдесят женщин, в основном девушек  и  молодых
жен наших воинов.  Женщины подчинялись Ласане, а весь учебный отряд мужчин
и женщин целиком - мне.  Мужчин я  разделил  на  восемь  групп,  во  главе
которых  стали  Арнак,  Вагура,  Мабукули,  Уаки,  Конауро,   Мигуэль    с
несколькими неграми, Мендука с десятком  своих  варраулов  и  я  с  особым
отрядом.  В этот отряд входили около двадцати лучших наших  разведчиков  и
шаман Арасибо.  Я не упомянул Манаури, поскольку он осуществлял  верховную
власть над всеми араваками, жившими на берегах Ориноко.
     Учеба с самого начала велась напряженно, в ускоренном темпе. Меня, да
и всех остальных радовало и приятно  удивляло,  что  энтузиазм  воинов  не
угасал, как вспыхнувшая солома, а напротив, с каждым днем все возрастал  -
араваки относились к  военным  занятиям  как  к  увлекательной  игре.  Дух
здорового соперничества вселял в их гордые сердца стремление быть  лучшим,
самым лучшим!  Самым  лучшим  в  стрельбе  из  мушкета  или  пистолета  по
подвижной цели, быть  лучшим  в  метании  копья  и  стрельбе  из  лука,  в
плавании, в нырянии и гребле.  Стать бегуном, догоняющим серну; борцом, не
знающим поражений; следопытом,  способным  прочитать  любые  следы;  уметь
слушать дыхание джунглей и подражать голосам птиц и зверей; постичь  тайны
земли, воды и неба; изучить все травы, цветы и корни в  джунглях,  познать
их лечебные свойства; развить в себе зоркость орла.
     Но и это еще не все.  Надлежало  до  тонкостей  постичь  все  военные
премудрости борьбы с врагом: как взаимодействовать в бою друг с  другом  и
отряд с отрядом, как закалять тело и дух,  воспитывать  в  себе  отвагу  и
мужество в сочетании с благородством и милосердием.
     С первых же дней я установил суровую и жесткую дисциплину, решив, что
плевелы при этом отсеются, слабые и  нестойкие  уйдут  сами,  а  в  отряде
останутся лишь наиболее сильные и выносливые.  Но результаты превзошли все
мои самые смелые ожидания.  Дисциплина никого не испугала,  и  приходилось
только удивляться,  сколь  глубоко  овладело  араваками  стремление  стать
сильными и способными противостоять врагу.  Наивысших  похвал  заслуживали
наши женщины.  Они не уступали мужчинам  ни  во  владении  оружием,  ни  в
выносливости.  Два десятка пистолетов и мушкетов в их руках стали  грозным
оружием.  Особую гордость вызывали у  меня  Ласана  и  ее  младшая  сестра
Симара.  Эта восемнадцатилетняя плутовка  творила  с  пистолетом  и  луком
буквально чудеса.  Мчась стрелой (а Симара по-аравакски  значит - стрела),
она из пистолета или лука с расстояния в сорок шагов на бегу  без  промаха
попадала в любую мишень, и притом всегда точно в область сердца.
     Примечательно, хотя, впрочем, и  понятно,  что  к  моему  роду,  роду
Белого Ягуара, прежде всего тянулись те, кто более других познал  в  жизни
горя и невзгод.  Это были араваки и негры, попавшие ко мне еще на  острове
Робинзона, то есть бывшие рабы испанцев  с  острова  Маргариты.  Они-то  и
стали теперь самыми верными моими помощниками.  Впрочем, надо сказать, что
недавнее  нападение  акавоев  на  оринокские  племена  оказалось   силовым
потрясением и впредь хорошей наукой и для всех остальных араваков.
     Через четыре месяца упорной учебы стали заметны и  первые  ее  плоды:
явно  выделилось  десятка  два  лучших  стрелков,  лучников,   скороходов,
гребцов, копьеметателей, да и остальных было просто не узнать.
     Рвение и дисциплина сделали свое дело: араваки стали наконец обретать
то, чего прежде всегда им так недоставало, - чувство уверенности в себе  и
способность себя защитить.  Они не были, как прежде, беззащитны пред злыми
силами природы и враждебными замыслами людей.


                           "НАМ ИЗВЕСТНО ВСЕ!"

     В один из дней, когда в наших краях уже наступил период  дождей,  мы,
как обычно, проводили занятия в окрестностях  залива  Потаро.  И  вдруг  в
полдень Кумаку охватила паника: оттуда примчался запыхавшийся  и  насмерть
перепуганный  парнишка  с  вестью,  что  на  Кумаку  напал  большой  отряд
испанцев.
     Наши отряды находились в это время в какой-нибудь полумиле от  хижин,
и я удивился, ибо не слышал никаких выстрелов:
     - Испанцев? Вооруженных? Сколько их?
     - Много! Целая куча! Сто! - отвечал парнишка, едва переводя дух.
     - Одни только испанцы?
     - Нет... Испанцев мало, зато с ними куча индейцев...
     - Они напали на вас?
     - Нет. Мы раньше заметили их итаубы и убежали из хижин в лес...
     - Они из ружей стреляли?
     - Не знаю... Не слышал...
     - А за вами гнались?
     - Вроде бы нет...
     В тот день наших в селении оставалось немного -  большинство  было  в
лесу на учениях  или  работало  на  полях,  разбросанные  среди  джунглей.
Неподалеку от моего командного пункта занимались отряды Арнака и Вагуры. Я
тут же приказал им немедленно прибыть ко мне, и все вместе мы бросились на
берег залива, откуда как на ладони была видна на другом берегу Кумака.
     Скрытые в чаще от вражеских взоров, мы сами видели, что  хижины  наши
не тронуты, пожаров в селении нет,  никаких  грабежей  незаметно.  У  меня
случайно была с собой моя верная подзорная труба, и я без труда  высмотрел
лодки, причаленные  к  берегу,  -  несколько  испанцев  и  с  ними  группу
индейцев. Казалось, настроены они довольно мирно, но, ясное дело, доверять
им было бы явной оплошностью.  Слишком свежа еще была у меня память об  их
прошлогоднем вероломном набеге на наши земли.  Тогда они  тоже  явились  в
таком же составе из  Ангостуры,  чтобы  здесь  у  нас,  в  нижнем  течении
Ориноко, разжиться рабами для своих плантаций и серебряных копей.
     Вероятнее всего, и нынешние пришельцы были из той  же  банды,  что  и
подлый дон Эстебан.  Поэтому не приходится удивляться,  что  их  появление
вызвало в нашем селении переполох.  Я  с  тревогой  всматривался  в  толпу
пришельцев на том  берегу,  но  дона  Эстебана  среди  них  не  обнаружил.
Казалось, испанцы кого-то ждут, возможно, даже меня.
     Я долго не раздумывал и  решил:  боем  барабанов,  по  заведенному  у
араваков обычаю, оповестить  об  опасности  отряды,  находящиеся  в  лесу,
призвав их форсированным маршем двигаться к  Кумаке.  Затем,  оставаясь  в
лесу, изготовить к бою оружие и  скрытно  окружить  испанцев  полукольцом,
прижав их к берегу залива.  Сам я со своим отрядом прокрался к  селению  и
отправил двух резвоногих юношей в  свою  хижину  за  парадным  капитанским
мундиром.  Не  пристало  мне  выходить  к  испанцам  полуголым,  в   одной
набедренной повязке.
     Полчаса спустя, одевшись в соответствии с торжественностью  случая  и
уверенный, что пришельцы уже окружены нашими отрядами, я вышел из  чащи  и
размеренным шагом направился к испанцам.  Шагах в пятнадцати  сзади  меня,
рассыпавшись широким веером и не скрывая оружия,  шествовал  мой  почетный
эскорт.
     Завидев нас, испанцы с  не  меньшей  торжественностью  двинулись  нам
навстречу.  Их было трое, разодетых как на парад. "Интересно,  что  им  от
меня нужно, черт побери? Новой трепки захотели?" Десятков  пять  индейцев,
их гребцов, вооруженных луками и палицами, не представлялись  мне  грозным
противником.  Никаких ружей у них  не  было,  разве  только,  может  быть,
испанцы припрятали под мундирами пистолеты.  Но  лица  у  них,  во  всяком
случае, расплывались в вежливых улыбках.
     Когда нас отделяло не больше десяти шагов, мы остановились, а испанцы
с галантностью истинных  кавалеров  приветствовали  меня  широким  взмахом
своих шляп, едва не  метя  поляну  украшавшими  их  перьями.  Чуть  ли  не
одновременно с ними, сняв шляпу, и я  сделал  подобный  жест.  Стоявший  в
центре и чуть  впереди  тридцатипятилетний  испанец  с  гордой  осанкой  и
благородным лицом, в роскошных одеждах,  держа  шляпу  в  низко  опущенной
руке, с на редкость галантной улыбкой представился:
     - Дон Мануэль Паррас и Гайегос Годье де Торрес Васкес, посланник  его
светлости  коррегидора  Ангостуры  и  полномочный  представитель   сеньора
губернатора Каракаса.
     Я едва не обалдел от столь высокой чести, оказанной мне, и  никак  не
мог прийти в себя от изумления.  Чего же, собственно, могут хотеть от меня
столь достославные и лукавые сеньоры?
     А этот самый дон Мануэль Паррас и т. д. и т. п.,  не  прерывая  своей
изысканной тирады, на одном дыхании продолжал:
     - ...Свидетельствую свое почтение вашей  милости.  капитан  дон  Хуан
Бобер, всем известный под высокочтимым именем Белый Ягуар!..
     Видя, что пока нам грозит лишь поток  любезных  комплиментов,  притом
без всякой злой  иронии  со  стороны  непрошеных  гостей,  я  почувствовал
некоторое облегчение.  Свое изумление тем, что им так хорошо известно  мое
имя, я в шутливой форме выразил на вполне сносном испанском.
     Услышав мои слова, трое испанцев  сразу  стали  серьезными,  лица  их
исполнились многозначительного достоинства, а дон  Мануэль  сделал  паузу,
прежде чем с необычайной высокопарностью изрек три слова:
     - Нам известно все!
     Вероятно, это заявление почему-то казалось ему столь важным,  что  он
изрек его еще раз:
     - Нам известно все!
     Сознаюсь:  я  вздохнул  с  облегчением.  Напряжение   первых    минут
постепенно  исчезало.  Взирая  на  их  чертовски  серьезные,    источающие
галантность лица и слыша столь поразительные  слова,  я  не  удержался  от
шутки и с ироничной улыбкой спросил:
     - Так, значит, вы сам господь бог?
     - Господь бог? - Дон Мануэль был несколько озадачен. - Как  прикажете
вас понимать?
     - Да очень просто! - На этот раз я уже откровенно рассмеялся. -  Ведь
только господь бог всеведущ, а вы,  ваша  милость,  утверждаете,  что  вам
известно все!
     - Я имел  в  виду  лишь,  что  нам  известно  все  о  вашей  милости,
досточтимый дон Хуан!.. Именно по этой причине мы здесь!


                        СТРАННЫЙ ЗАМЫСЕЛ ИСПАНЦЕВ

     Видя,  что  со  стороны  испанцев  нам  не  грозит   непосредственной
опасности, я частично отменил  тревогу,  но  лишь  частично,  поскольку  в
непосредственной близости,  в  самой  Кумаке,  находилось  все-таки  почти
пятьдесят индейцев чужого племени с луками и  палицами  в  руках.  С  этой
ненадежной братии, как, впрочем, и с самих испанцев, нельзя было  спускать
глаз.  Испанцы буквально остолбенели при виде выходящих из зарослей  наших
отрядов, совсем недурно вооруженных всевозможным оружием.
     Сохраняя все ту же изысканную вежливость,  гости  объявили  мне,  что
приплыли с важной миссией, которую хотели бы со мной обсудить.  В ответ  я
пригласил их в свой тенистый бенаб  -  прохладную  хижину  под  просторной
крышей без боковых стен.  Пригласил я также Манаури как верховного  вождя,
Арнака, Вагуру и негра Мигуэля.  Гости расселись на циновках,  а  я  -  на
принесенной Ласаной шкуре ягуара.
     На мое приглашение отведать паивари  -  напитка  гостеприимства,  дон
Мануэль ответил просьбой  оказать  ему  честь  и  распить  привезенную  из
Ангостуры бутылку рома.
     - Отчего же! - откликнулся я охотно. - Только не потерять бы нам  при
этом головы или не оказаться отравленными...
     - Клянусь! - ответил в том же полушутливом тоне дон Мануэль. -  Никто
головы не потеряет!..
     Ром был превосходный, и после того как мы все его понемногу отведали,
дон Мануэль, приступив к главному  вопросу,  опять  почти  с  маниакальным
упорством завел прежнюю песню о том, что им, испанцам,  известно  обо  мне
все.
     - Рад, искренне рад! Даже счастлив! - Довольно сдержанно изобразил  я
на лице удовлетворение, выслушав  очередное  его  признание,  а  про  себя
подумал: "Сейчас дон Мануэль начнет безудержно превозносить до небес  нашу
победу на Каииве, которая в известной мере была и победой испанцев".  Ведь
здесь, на земле, которую испанцы считали своим исконным  владением,  мы  в
пух и прах разбили отряд  акавоев,  снаряженный  голландцами  -  заклятыми
врагами испанцев в Гвиане.
     Но, оказалось, я был не прав ц сильно ошибался -  дон  Мануэль  повел
речь совершенно о другом.  Не скрывая  удовлетворения  нашей  победой  над
акавоями, он тем не менее совершенно неожиданно заговорил о визите ко  мне
в  Кумаку  Джеймса  Пауэлла  -  капитана  английского  брига  "Каприкорн".
Оказалось, испанцы какими-то неведомыми путями  узнали  о  содержании  той
моей беседы с Пауэллом, когда  я  несколько  месяцев  назад  категорически
отказался от участия в захватнических планах англичан, и  теперь  всячески
меня за это восхваляли.
     - Ваша милость, сеньор капитан, - продолжал дон Мануэль, - мы считаем
вас своим союзником и готовы всячески поддерживать...
     - Меня заботит лишь судьба индейцев! - заметил я.
     - Нас тоже! - отвечал испанец. - Наши взгляды полностью совпадают. Мы
именно того и хотим, чтобы вы, ваша милость, как и прежде,  оставались  их
покровителем и другом!.. - Потом помолчал и добавил: -  С  нашей  помощью,
сеньор капитан, вы сумеете сделать немало добрых дел для своих подопечных,
если примете почетное предложение, которое имеет честь сделать  губернатор
Каракаса.
     - Почетное предложение?
     - Именно почетное, хотя нелегкое и даже опасное. Но нам известно, что
такое Белый Ягуар: храбрости и мудрости ему не занимать?..
     Звучало все это в высшей мере лестно и,  само  собой,  разжигало  мое
любопытство. Дон Мануэль не стал испытывать моего терпения. Испанцы хотели
- ни больше ни меньше,  -  чтобы  я,  Белый  Ягуар,  "победоносный  вождь,
прославленный по всей Гвиане, прославленный и высокочтимый", отправился на
берега реки Эссекибо к голландцам и от имени своих индейских племен, а так
же от имени испанцев Венесуэлы  потребовал  от  них  соблюдения  границ  и
поддержания добрососедских отношений.  Каракасский  губернатор  готов  был
снабдить меня и моих  спутников  меморандумом,  и  эта  охранная  грамота,
составленная на английском, испанском и  голландском  языках,  несомненно,
гарантирует, дескать, моей миссии к голландцам полную безопасность.
     Дон  Мануэль  умолк  и  смотрел  на  нас,  следя  за    впечатлением,
произведенным его словами.
     Воцарившуюся тишину первым нарушил  Манаури,  верховный  вождь.  Годы
рабства, проведенные им у испанцев на  острове  Маргарита,  обогатили  его
горьким и печальным опытом. Он заговорил резко и гневно:
     - От голландцев ваша бумага, возможно, нас и охранит,  но  Канаима  -
демон мести акавоев читать не умеет...
     - Это правда! - согласился дон Мануэль. - Но  Ангостура  готова  дать
Белому Ягуару и его свите все необходимое для защиты: ружья, порох и пули,
деньги и даже люд