ой он пойдет
не упрямясь... Ну-ка, старушка,  поздоровайся  с  ним!  Ну,  не
бойся!  Разве  ты  не  видишь,  что  это  твой старый приятель?
Правда, ему туговато пришлось за последнее  время.  Нет  ничего
удивительного,  что ты его не узнала, -- уж сколько времени его
никто не чистил!
     Пока охотник говорил, гнедой  и  старая  кобыла  коснулись
друг друга мордами и дружелюбно фыркнули.
     -- Я   так   и   думал!   --  восклицает  Зеб,  освобождая
запутавшиеся в акации поводья.-- В обществе моей кобылы  гнедой
спокойно  пойдет  за  нами. Во всяком случае, нет необходимости
резать ему глотку... Ну, а теперь, мистер Колхаун,  --  говорит
охотник,  испытующе глядя на него, -- не думаете ли вы, что нам
пора двинуться в путь? Суд, наверно, продолжается, а если  так,
то, конечно, мы можем там понадобиться. Мне кажется, что с нами
теперь  свидетель,  который  может  пролить свет на это дело, и
мустангера либо повесят, либо  оправдают.  Ну  как,  вы  готовы
ехать обратно?
     -- Разумеется! Вы правы, нам нет смысла оставаться здесь.
     Зеб  трогается  первым,  ведя за собой покорного пленника.
Колхаун едет сзади медленно и, по-видимому, неохотно.
     На крутом повороте, где тропинка огибает лесной  островок,
он  останавливается  и, кажется, колеблется -- ехать ему вперед
или поскакать обратно.
     На его лице заметно сильное волнение.
     Не слыша за собой топота копыт,  Зеб  Стумп  догадывается,
что его спутник остановился.
     Охотник   натягивает   поводья,   поворачивает   кобылу  и
вопросительно смотрит на Колхауна. Он видит  его  взволнованное
лицо и сразу догадывается, в чем дело.
     Не  говоря ни слова, старый охотник снимает ружье с левого
плеча и кладет его на руку. Так  он  сидит,  глядя  в  упор  на
отставного капитана кавалерии.
     Зеб молчит. Слова не нужны, достаточно его жеста. Он яснее
слов говорит: "Попробуй-ка вернуться!"
     Колхаун,  хотя  и  притворяется,  что  ничего  не заметил,
отлично все понял и молча продолжает путь.
     Но теперь ему уже  не  удастся  ехать  позади.  У  старого
охотника возникли подозрения, и он находит предлог, чтобы ехать
сзади,   на   что   его   спутнику   волей-неволей   приходится
согласиться.
     Они медленно продвигаются по лесу.
     Приближаются к открытой прерии и наконец выезжают на нее.
     Что-то, замеченное вдали, вызывает у Колхауна новый прилив
страха -- он опять натягивает поводья и задумывается.
     Перед ним  страшный  выбор:  скрыться  ли  в  зарослях  от
людских  глаз или же рискнуть пойти навстречу буре, которая так
быстро надвигается на него?
     Он отдал бы все, что у него есть,  все,  что  он  надеется
получить   в   будущем,  и  даже  Луизу  Пойндекстер,  лишь  бы
избавиться хоть на десять минут от  ненавистного  Зеба  Стумпа,
лишь бы остаться наедине со всадником без головы.
     Но  это  невозможно.  Зеб  Стумп неумолим, и, хотя Колхаун
старается не думать об этом, он чувствует, что  старый  охотник
считает  его  настоящим  пленником  и  при  попытке  бежать  не
задумываясь пошлет ему в спину пулю.
     Но что может Зеб Стумп сказать или  сделать?  Вряд  ли  он
догадывается о...
     В   конце   концов,   может   быть,   все   еще  обойдется
благополучно?
     Зеб, правда, что-то подозревает.  Но  стоит  ли  опасаться
этого?  Бояться подозрений должны только те, у кого нет друзей,
а у Кассия Колхауна их достаточно. Ему ничто не угрожает,  если
только  не  найдут...  А  много  ли  на это шансов? Один против
десяти. Скорее всего, она не застряла и лежит теперь где-нибудь
в чаще.
     Ободренный этой надеждой, Колхаун успокаивается и с  видом
полного   безразличия,  скорее  притворным,  чем  естественным,
выезжает на открытую прерию; за ним следует Зеб Стумп на  своей
старой   кобыле,   в   сопровождении  гнедого  с  трупом  Генри
Пойндекстера.

     Глава XCIII. ОБЕЗГЛАВЛЕННЫЙ ТРУП

     Судебное разбирательство было  прервано,  потому  что  две
трети  зрителей  и  половина  присяжных  бросились  в погоню за
таинственным всадником.
     Это не отсрочка суда, а просто перерыв  --  неизбежный,  а
потому молчаливо принятый.
     Проходит  час.  Судья  за  это  время выкурил две сигары и
выпил изрядное количество коньяку. Он непринужденно  болтает  с
прокурором, с защитниками, с оставшимися присяжными и с теми из
зрителей,  которые пришли пешком или не захотели загонять своих
лошадей.
     Тему для разговоров найти нетрудно. Недавнее  происшествие
настолько  загадочно,  что о нем можно говорить не только целый
час, но целую вечность.
     Все  ищут  объяснения  и  с   большим   нетерпением   ждут
возвращения участников погони.
     Они   надеются,  что  всадник  без  головы  будет  наконец
захвачен и что благодаря этому будет  раскрыта  не  только  его
тайна, но в какой-то мере прояснится и тайна убийства.
     Среди  них  есть  один  человек,  который мог бы объяснить
первое, хотя второе  неизвестно  и  ему.  Это  обвиняемый.  Как
только ему дадут возможность, он продолжит свою исповедь.
     А пока, по указанию судьи и по совету своего защитника, он
хранит молчание.
     Через  некоторое  время  участники погони возвращаются. Не
все вместе -- группами, по мере того как они отстают.
     Все говорят одно и то же:  никто  из  них  не  подъехал  к
всаднику  без  головы  достаточно близко, чтобы хоть что-нибудь
добавить к тому, что уже известно. Его  тайна  так  и  осталась
неразгаданной.
     Скоро  обнаруживается, что двое, те, кто первыми пустились
в погоню, еще не вернулись.  Это  старый  охотник  и  отставной
капитан;  последний раз их видели далеко впереди. Продолжают ли
они еще погоню? Возможно, что их старания увенчались успехом...
     Все вглядываются в прерию. Все надеются увидеть  там  двух
самых  упорных участников погони и с ними, может быть, всадника
без головы.
     Проходит час, а их все нет, -- они не только не привели  с
собой долгожданного пленника, но и сами не показываются.
     Следует ли дальше откладывать судебное разбирательство?
     Прокурор  настаивает  на  продолжении,  защитник  не менее
горячо требует отсрочки до завтрашнего дня,  поскольку  еще  не
допрашивали важного свидетеля -- Зеба Стумпа. Раздаются голоса,
требующие продолжения разбирательства.
     Крикуны  добились  своего.  Решено  возобновить  заседание
суда,  поскольку  можно  пока   обойтись   без   отсутствующего
свидетеля.  Возможно, что он еще успеет вернуться вовремя. Если
же нет, то не поздно будет обсудить вопрос об отсрочке суда  на
потом.
     Так  решает  судья. Присяжные его поддерживают. Публика --
тоже.
     Снова вызывают обвиняемого. Он продолжает свои  показания,
так неожиданно прерванные.

     -- Вы  собирались  рассказать  нам,  что  вы  увидели,  --
говорит защитник своему клиенту.  --  Продолжайте.  Что  же  вы
увидели?
     -- Я увидел человека, распростертого на траве.
     -- Спящего?
     -- Да, вечным сном.
     -- Мертвого?
     -- Больше,  чем  мертвого, если это возможно. Наклонившись
над ним, я увидел, что у него отрублена голова.
     -- Отрублена голова?
     -- Да. Я этого не заметил, пока не  нагнулся  к  нему.  Он
лежал  ничком,  и  голова  его  находилась в самом естественном
положении. Даже шляпа все еще была на ней. Я надеялся,  что  он
спит,  хотя и чувствовал, что тут что-то неладно. Руки его были
безжизненно вытянуты и ноги тоже. Кроме  того,  на  траве  было
что-то  красное  --  при  слабом  утреннем  свете  я  не  сразу
разглядел,  что.  Когда  я  наклонился,  чтобы  посмотреть,  то
почувствовал  странный  солоноватый запах -- запах человеческой
крови. Тут я уже перестал сомневаться, что передо мной труп.  Я
заметил  глубокую  рану  поперек шеи с запекшейся в ней кровью.
Потом я разглядел, что голова отрублена...
     Собравшихся охватил ужас.  Раздаются  выкрики,  обычные  в
подобных случаях.
     -- Вы узнали этого человека?
     -- Увы, да.
     -- Узнали, даже не посмотрев ему в лицо?
     -- Мне  не  нужно было этого делать. Его одежда достаточно
ясно все объяснила.
     -- Какая одежда?
     -- Полосатое серапе на плечах и сомбреро  на  голове.  Они
принадлежали  мне.  Если бы не наш обмен, я подумал бы, что это
лежу я сам. Это был Генри Пойндекстер.
     Снова  раздается  душераздирающий  стон  --  он  заглушает
взволнованный шепот толпы.
     -- Продолжайте,  сэр, -- говорит защитник. -- Скажите, что
еще вам удалось обнаружить?
     -- Когда я прикоснулся к телу, то  почувствовал,  что  оно
холодное и совершенно закоченело. Я понял, что он лежит так уже
несколько  часов.  Кровь  запеклась  и почти высохла: она стала
совсем черной. Так, по крайней мере, мне показалось  при  сером
утреннем  свете  --  солнце  тогда  еще  не взошло. Я мог легко
ошибиться относительно  причины  смерти  и  подумать,  что  его
убили, отрубив голову, но, вспомнив услышанный ночью выстрел, я
подумал,  что  на  теле  должна  быть  еще  одна  рана.  Так  и
оказалось. Когда я повернул труп на спину, то заметил в  серапе
дырочку.  Ткань вокруг нее была пропитана кровью. Отбросив полу
серапе,  я  заметил  на  его  груди  синевато-багровое   пятно.
Нетрудно  было  определить,  что  сюда  попала пуля. Но раны на
спине не было. По-видимому, пуля осталась в теле.
     -- Считаете ли вы, что причиной смерти  была  пуля,  а  не
последующее отсечение головы?
     -- Рана,  несомненно,  была  смертельной. Если смерть и не
была  мгновенной,  то,  во  всяком  случае,  она  должна   была
наступить через несколько минут или даже секунд.
     -- Вы сказали, что голова была отрублена. Что же, она была
совсем отделена от тела?
     -- Совершенно,  хотя  и  лежала  вплотную  к  нему -- так,
словно после удара ни к телу, ни к голове никто не прикасался.
     -- Каким оружием, предполагаете вы, был нанесен этот удар?
     -- Мне кажется, топором либо охотничьим ножом.
     -- Не возникло ли у вас  каких-нибудь  подозрений,  кто  и
почему мог совершить это гнусное преступление?
     -- Тогда  нет;  я  был  в таком ужасе, что не мог ни о чем
думать. Я не верил своим глазам. Когда же я немного  успокоился
и понял, что Генри Пойндекстер убит, я сначала подумал, что это
сделали  команчи.  Но  в то же время скальп не был снят, и даже
шляпа осталась на голове.
     -- Таким  образом,  вы  решили,  что   индейцы   к   этому
непричастны?
     -- Да.
     -- Вы заподозрили еще кого-нибудь?
     -- В  ту минуту -- нет. Я никогда не слыхал, чтобы у Генри
Пойндекстера были враги, ни здесь, ни вообще где бы то ни было.
Но потом у меня возникли подозрения. Они остались у меня  и  до
сих пор.
     -- Сообщите их суду.
     -- Я  возражаю,  --  вмешивается  прокурор.  --  Нам вовсе
неинтересно  знакомиться  с   подозрениями   обвиняемого.   Мне
кажется,    хватит    того,   что   мы   слушаем   его   весьма
"правдоподобный" рассказ.
     -- Пусть он продолжает, --  распоряжается  судья,  зажигая
новую сигару.
     -- Расскажите, что вы делали дальше, -- говорит защитник.
     -- Потрясенный  всем,  что мне пришлось увидеть, я сначала
сам не знал, что мне делать. Я  был  убежден,  что  юноша  убит
преднамеренно  --  убит именно тем выстрелом, который я слышал.
Но кто стрелял? Не  индейцы  --  в  этом  я  не  сомневался.  Я
подумал,  что  это  был какой-нибудь грабитель. Но это казалось
столь же неправдоподобным. Мое мексиканское  серапе  стоило  не
менее  ста  долларов.  Он, конечно, взял бы его. Да и вообще ни
одна вещь не была взята, даже золотые часы остались в кармане и
на  шее  поблескивала  окровавленная  цепочка.   Я   пришел   к
заключению,  что  убийство  было  совершено  из  мести.  Я стал
вспоминать, не приходилось ли мне слышать о  том,  что  молодой
Пойндекстер  с кем-нибудь поссорился или что у него есть враги.
Но мне ничего не припомнилось. Да и, кроме того,  зачем  убийце
понадобилось  отрубать  голову? Это больше всего потрясло меня.
Не  найдя  объяснения,  я  стал  думать,  что  же  мне  делать.
Оставаться  около тела не имело смысла, так же как и похоронить
его. Я решил было вернуться в форт за помощью, чтобы  перевезти
тело  в  Каса-дель-Корво.  Но,  если  бы  я оставил его в лесу,
койоты могли обнаружить труп и вместе с грифами растерзать его,
прежде чем я успел бы вернуться.  В  небе  уже  кружили  грифы.
По-видимому,  они  заметили  его.  Как  ни  было изувечено тело
юноши, я не мог допустить, чтобы его изуродовали еще больше.  Я
подумал  о  любящих  глазах, которые в слезах будут смотреть на
него...

     Глава XCIV. ТАЙНА ОТКРЫВАЕТСЯ

     Обвиняемый замолчал.  Никто  не  торопит  его,  не  задает
вопросов.  Все понимают, что рассказ еще не окончен, и не хотят
прерывать нить повествования, которое  все  больше  захватывает
их.
     Судья,  присяжные,  зрители -- все ждут затаив дыхание, не
сводя глаз с обвиняемого.
     В торжественной тишине опять раздается его голос.
     -- Потом мне  пришла  в  голову  мысль  завернуть  тело  в
серапе,  которое  все  еще оставалось на нем, а сверху прикрыть
моим плащом. Так я надеялся уберечь его от волков и  грифов  до
тех пор, пока не вернусь с кем-нибудь, чтобы взять его из лесу.
Я  уже  снял  с себя плащ, но тут у меня созрел новый план, как
мне  показалось  --   более   разумный.   Вместо   того   чтобы
возвращаться  одному  в  форт,  я  решил  взять  с собой и тело
покойного. Я подумал, что  можно  положить  его  поперек  крупа
лошади  и  привязать  лассо.  С этим намерением я привел своего
коня и уже  собрался  было  поднять  труп,  как  вдруг  заметил
неподалеку  другую  лошадь  --  лошадь  погибшего.  Лошадь была
совсем близко и спокойно паслась, словно ничего  не  произошло.
Поводья  волочились  по  земле, и мне нетрудно было ее поймать.
Труднее было заставить лошадь стоять спокойно, особенно когда я
подвел ее к тому, что лежало на траве. Держа поводья  в  зубах,
мне удалось поднять тело юноши на лошадь и положить его поперек
седла. Но труп все время соскальзывал -- он уже одеревенел и не
сгибался.  К тому же лошадь не стояла на месте, почуяв страшную
поклажу,  которую  она  должна  была  везти.  После  нескольких
неудачных  попыток  я  увидел, что это ни к чему не приведет. Я
уже готов был отказаться от своих намерений, когда мне пришла в
голову еще одна, более удачная мысль. Я вспомнил  то,  что  мне
пришлось   когда-то   читать   о  гаучо  Южной  Америки.  Когда
кто-нибудь из них умирает или  становится  жертвой  несчастного
случая   где-нибудь   в  пампасах,  гаучо  перевозят  погибшего
товарища в его дом, усадив верхом  на  лошадь,  как  живого,  и
привязав  к  седлу. Почему бы и мне не поступить так же с телом
Генри Пойндекстера? Я сначала попытался  усадить  покойника  на
его   собственную   лошадь.  Но  седло  оказалось  недостаточно
глубоким, а конь все еще не мог успокоиться,  и  у  меня  опять
ничего  не вышло. Оставалось только одно: чтобы добрался домой,
надо было обменяться лошадьми. Я знал, что мой  конь  не  будет
сопротивляться;  кроме того, глубокое мексиканское седло должно
было прекрасно  подойти  для  этой  цели.  Вскоре  мне  удалось
усадить  покойника в естественной позе. Одеревенелость, которая
раньше мешала мне, теперь, наоборот,  помогла.  Я  вставил  его
ноги  в  стремена  и  туго застегнул пряжки на гетрах -- теперь
устойчивость была обеспечена. После этого я отрезал кусок лассо
и, опоясав им труп, прикрепил один конец к передней луке седла,
а другой -- к задней. Другим куском лассо я связал стремена под
брюхом лошади, чтобы ноги не болтались.  Оставалось  придумать,
как  поступить с головой, которую тоже необходимо было взять. Я
поднял ее с  земли  и  попробовал  снять  шляпу.  Но  это  было
невозможно:  кожа  сильно  распухла,  и сомбреро туго сидело на
голове. Убедившись, что шляпа не может  соскочить,  я  привязал
кусок  шнура  к  пряжке,  скреплявшей ленту, и привесил шляпу с
головой к луке седла. На этом  кончились  мои  приготовления  к
возвращению  в  форт.  Не  теряя  времени,  я вскочил на лошадь
убитого и свистнул гнедому, чтобы он следовал за мной: он был к
этому приучен. Так мы отправились к поселку... Не прошло и пяти
минут, как я был выбит из седла и потерял сознание. Если бы  не
это обстоятельство, я не стоял бы здесь перед вами -- во всяком
случае, как обвиняемый.
     -- Выбиты   из  седла?  --  восклицает  судья.--  Как  это
произошло?
     -- Это  была  простая  случайность,   или,   вернее,   все
произошло  благодаря  моей  неосторожности.  Вскочив  на  чужую
лошадь, я не взял в  руки  поводья.  Я  привык  управлять  моей
лошадью  только  голосом  и коленями и пренебрег уздечкой. Я не
предвидел того, что вскоре случилось. Не успели  мы  тронуться,
как  лошадь,  на  которой  я  сидел,  повернула голову и вдруг,
испугавшись чего-то, бросилась в сторону  и  помчалась  бешеным
галопом.  Я сказал -- "чего-то", но я хорошо знал, чего именно.
Повернув голову,  она  увидела  чудовищного  всадника,  который
теперь  при свете дня мог испугать не только любую лошадь, но и
человека. Я  схватился  было  за  поводья;  но,  прежде  чем  я
дотянулся до них, лошадь уже мчалась во весь опор. Сначала меня
это  мало встревожило. Я думал, что сейчас поводья будут у меня
в руках и я остановлю ее. Но вскоре я  обнаружил,  что  сделать
это  не  так-то  просто.  Поводья  соскользнули вперед, почти к
самым ушам лошади, и, чтобы схватить их, мне нужно было лечь на
ее шею. Пока я пытался поймать уздечку, я  не  следил  за  тем,
куда  мчала  меня лошадь. Только когда меня больно хлестнула по
лицу ветка, я заметил, что мы скачем уже не по  просеке,  а  по
зарослям. После этого у меня не было возможности ни смотреть по
сторонам,  ни  ловить  уздечку. Все мое внимание было поглощено
тем, чтобы увертываться от  веток  акаций,  которые,  казалось,
простирали  свои  колючие  руки,  чтобы стащить меня с седла. Я
довольно успешно уклонялся от  них,  хотя  и  не  мог  избежать
царапин.  Но  мне  не  удалось  проскочить  под суком огромного
дерева, который протянулся поперек тропы так низко над  землей,
что  приходился  на  уровне моей груди. Моя лошадь, видно снова
чем-то испуганная, промчалась прямо под ним. Куда она  ускакала
дальше, я затрудняюсь сказать, -- вы, наверно, знаете это лучше
меня.  Могу  только  сказать,  что  я  остался  лежать под этим
деревом, с большой ссадиной на лбу и  болезненной  опухолью  на
колене.  Однако  я заметил это только часа два спустя. Когда ко
мне вернулось сознание, я увидел, что солнце уже высоко, а надо
мной  кружат  несколько  десятков  грифов.  Я  видел,  как  они
вытягивали шеи, и мог сказать, кого они считают своей добычей.
     Это  зрелище,  а  также  мучительная  жажда заставили меня
подумать о том, чтобы уйти. Но когда я  поднялся  на  ноги,  то
обнаружил,  что  не могу сделать ни шагу. Больше того -- я едва
мог стоять. Оставаться же на месте было равносильно  смерти  --
так,  по  крайней  мере,  казалось  мне тогда. Подгоняемый этой
мыслью, я  напряг  все  силы,  чтобы  добраться  до  воды.  Мне
помнилось,  что  где-то  недалеко  должен  протекать  ручей. То
ползком на четвереньках, то опираясь на самодельный костыль,  я
наконец   добрался  до  ручья.  Утолив  жажду,  я  почувствовал
облегчение и скоро заснул. Проснувшись, я увидел,  что  окружен
койотами.  Их  было  не  меньше  двадцати;  зная их трусость, я
сначала не испугался; однако скоро мне пришлось  изменить  свое
отношение  к  ним.  Они увидели, что я ранен, и осмелели. Через
некоторое время они накинулись на меня всей стаей. Единственное
оружие, которое, по счастью, сохранилось у меня, был  охотничий
нож.  Если  бы  не,  он,  хищники разорвали бы меня на клочки и
сожрали. Некоторое время я отбивался от  них  ножом  и  убил  с
полдюжины.  Но,  несмотря  на  это,  схватка кончилась для меня
плохо. От большой потери крови я сильно ослабел и скоро упал бы
в изнеможении, если бы не счастливый случай...
     Мустангер на минут