лах  и  его  чудесного  парка!  Да у меня с собой все
документы! Проводите меня к нему! -- потребовал он.
     Хотя Обердофер  и  заподозрил,  что  его  новый  постоялец
сумасшедший,   он   все-таки  послал  слугу  проводить  его  до
гауптвахты.
     Если ирландский юрист и был  сумасшедшим,  в  его  безумии
была   система.   Ему  не  только  не  отказали  в  свидании  с
заключенным, но,  наоборот,  разрешили  навещать  его  в  любое
время.
     Он  получил это право, показав майору некоторые документы,
которые помогли ему  также  установить  дружеские  отношения  с
адвокатом из Сан-Антонио.
     Приезд  ирландского  юриста  в  такой  напряженный  момент
вызвал  массу  толков  в  форте,  в  поселке  и  на   окрестных
плантациях.  В  баре Обердофера строились всякие предположения,
так как  сведения,  полученные  от  хозяина,  только  разжигали
интерес к ирландскому гостю.
     Однако  заокеанский  законник  оказался  верным  традициям
своей  профессии.  За   исключением   вышеописанной   маленькой
оплошности в самом начале, когда он от удивления сказал лишнее,
он замкнулся, словно устрица во время отлива.
     Впрочем, у него не было времени для разговоров. Он приехал
как раз  накануне  суда  и  считанные  часы, которые были в его
распоряжении, проводил либо в тюрьме,  беседуя  с  заключенным,
либо  наедине с юристом из Сан-Антонио. Ходили слухи, что Морис
Джеральд   поведал   им   какую-то   чудовищную   историю.   Но
подробностей никто не знал, и все сгорали от любопытства.
     Эта  история  была  известна  только  одному  человеку  --
охотнику Зебу Стумпу, и он мог бы все подтвердить.
     Возможно, знал ее и еще один человек, хотя ни  обвиняемый,
ни защитники ничего ему не рассказывали.
     Зеб  тоже  не появлялся в их обществе. Он беседовал с ними
только один раз. После этого охотник исчез, и его никто  больше
не  видел  ни  у  гауптвахты, ни в поселке. Все думали, что Зеб
Стумп, как обычно, отправился на охоту. Но  все  ошибались.  На
этот раз Зеб бродил по лесам не в поисках дичи -- он отправился
на охоту за всадником без головы.

     Глава LXXXIV. НЕЖНЫЙ ПЛЕМЯННИК

     "Слава  Богу,  его судят завтра! Вряд ли кто-нибудь успеет
за это время изловить проклятую лошадь! Надеюсь, ее никогда  не
поймают.  А  больше  мне  опасаться  нечего. Без этого никто не
разберется, что произошло.  Пусть  меня  повесят,  если  я  сам
что-нибудь   понимаю!   Знаю  только...  Странно,  зачем  здесь
появился   этот   ирландский   крючкотвор?   И   еще   этот--из
Сан-Антонио?  Кто  его  вызвал и зачем? Кто-то же ему платит! А
впрочем, какая разница! Я все равно не боюсь!  Как  бы  они  ни
вертели,  а  подозревать,  кроме  Джеральда,  некого. Все улики
против него; все этому  верят.  И  его  не  могут  не  признать
виновным.  Только Зеб Стумп думает иначе. Вечно эта старая лиса
сует нос куда не надо! Его давно не видно.  Где  он  пропадает?
Говорят, на охоте. Но сейчас для этого не время. А что, если он
гоняется за ней? Что, если он ее поймает?.. Я бы сам попробовал
еще  раз,  но  сейчас  уже  поздно.  Завтра  к вечеру все будет
кончено. А если  потом...  К  черту,  сейчас  об  этом  незачем
думать.  Надо  только,  чтобы  все было в порядке теперь. А что
будет после -- неважно. Когда его повесят, вряд ли будут искать
других виновников. Даже если и всплывет что-то  подозрительное,
они  постараются  это  замять.  А  то им придется признать, что
повесили  невиновного...  Кажется,  с  "регулярниками"  все   в
порядке.  Даже  Сэм  Мэнли больше не сомневается. Я убедил его,
когда рассказал, что слышал той  ночью.  Слышал-то  я,  правда,
меньше,  чем  рассказал,  но  и этого достаточно, чтобы сойти с
ума. Ну, да что думать о прошлом! Она виделась  с  ним,  и  все
тут. Но больше она никогда его не увидит, разве что на небесах.
Что же, это будет зависеть от нее же самой... А может быть, она
его  вовсе  не...  Может  быть,  это  была  с  ее  стороны лишь
признательность. Нет-нет! Из чувства простой признательности не
встают с постели среди ночи, чтобы идти на свидание в сад.  Она
любит его, она любит его! Ну и пусть любит! Он никогда не будет
ее  мужем.  Она  никогда не увидит его, разве только если будет
продолжать упорствовать; и тогда лишь для  того,  чтобы  помочь
его  обвинить. Одно ее слово -- и петля затянется на его шее. И
она произнесет  его,  если  только  не  скажет  другого  слова,
которого я у нее дважды просил. Третий раз будет последним. Еще
один  отказ  -- и я покажу им свою игру! Не только будет казнен
этот ирландский авантюрист, но она сама станет  виновницей  его
гибели. А плантация, дом, невольники -- все..."
     Рассуждения Колхауна были прерваны появлением плантатора.
     -- А, дядя Вудли! Вы-то мне и нужны.
     Удрученный,   безмолвный,   бродил  Вудли  Пойндекстер  по
коридорам  Каса-дель-Корво.   Он   вошел   в   комнату   своего
плетмянника случайно, без всякого определенного намерения.
     -- Нужен, Кассий? Зачем?
     Убитый  горем  старик  говорил покорно и даже заискивающе.
Гордый Пойндекстер, перед которым трепетали двести невольников,
теперь стоял перед своим собственным повелителем.  Правда,  это
был  его  племянник,  сын  егo  сестры. Но от этого ему было не
легче: он слишком хорошо знал характер Колхауна.
     -- Я хотел с вами поговорить относительно Лу,  --  ответил
Колхаун.
     Это  была  как  раз  та  тема,  которой  Вудли Пойндекстер
всячески избегал. Он боялся даже думать о ней, а тем  более  ее
обсуждать  и особенно с человеком, который начал этот разговор.
Тем не менее плантатор не обнаружил  удивления.  Он  и  не  был
удивлен, он ждал этого разговора.
     Тон  Колхауна  не  предвещал ничего хорошего. В нем скорее
звучало требование, чем просьба.
     -- Относительно  Лу?  О  чем  именно?  --   с   притворным
спокойствием спросил Пойндекстер.
     -- Так  вот...  --  сказал  Колхаун,  как будто не решаясь
начать этот разговор или же просто притворяясь, что  колеблется
-- Я... я хотел...
     -- Я предпочел бы... -- сказал плантатор, воспользовавшись
паузой, -- я предпочел бы пока не говорить о ней.
     Он сказал это почти умоляюще.
     -- Но  почему  же,  дядя? -- спросил Колхаун, которого это
возражение рассердило.
     -- Ты сам знаешь, почему, Кассий.
     -- Я понимаю, что вам  тяжело.  Бедный  Генри  пропал,  --
предполагают,  что он... Но он может еще вернуться, и все будет
хорошо.
     -- Никогда! Мы никогда больше не увидим его --  ни  живым,
ни мертвым. У меня больше нет сына!
     -- Но у вас есть дочь, а она...
     -- Она опозорила меня!
     -- Я этому не верю, нет.
     -- Как  же иначе можно объяснить то, что я слышал, то, что
я сам видел? Что могло заставить  ее  отправиться  туда  --  за
двадцать миль совсем одной, в хижину простого торговца лошадьми
и  сидеть  у  его изголовья? О Боже? И почему она вступилась за
него -- за убийцу моего сына, своего брата? О Боже!
     -- Первое, мне кажется, она  объяснила  удовлетворительно.
(Но  сам  Колхаун  не  верил  тому,  что  говорил.) Второе тоже
понятно. Каждая женщина сделала  бы  то  же  самое.  Во  всяком
случае, такая, как Лу.
     -- Таких,  как  она, нет! Это говорю я -- ее отец! О, если
бы я только мог поверить твоим словам! Моя бедная дочь! А  ведь
она  должна  была  бы стать моим утешением теперь, когда у меня
нет сына...
     -- Только от нее зависит найти вам сына...  человека,  уже
близкого   вам,   который  всеми  силами  постарается  заменить
погибшего. Я не хочу говорить загадками, дядя Вудли. Вы знаете,
о чем я думаю. Мое решение твердо: я хочу, чтобы Лу стала  моей
женой.
     Услышав  это, плантатор не выказал ни малейшего удивления:
он этого ждал. И все же его лицо стало еще более мрачным.
     Было ясно, что мысль об  этом  браке  ему  неприятна.  Это
могло  показаться  странным.  До последнего времени Пойндекстер
был настроен иначе и неоднократно -- правда, очень осторожно --
пробовал уговаривать свою дочь выйти замуж за кузена.
     До  переезда  в  Техас  Пойндекстер  плохо   знал   своего
племянника.
     С  тех  пор как Колхаун достиг совершеннолетия, он, хотя и
был гражданином штата Миссисипи, большую часть  времени  жил  в
Новом Орлеане, где у него было больше возможностей для кутежей.
Он  очень  редко заезжал в гости на луизианскую плантацию дяди;
но потом, когда  Луиза  из  ребенка  превратилась  в  красавицу
девушку, Колхаун стал наезжать все чаще и гостить все дольше.
     Затем  Кассий  около  года  воевал в Мексике и получил чин
капитана. После  военных  подвигов  он  вернулся  на  родину  с
твердым намерением одержать победу над сердцем креолки.
     С этих пор Колхаун почти не покидал дома своего дяди. Если
он и не  очаровал  молодую  девушку, то, во всяком случае, стал
желанным гостем ее отца, потому что  обладал  верным  средством
добиться его расположения.
     Когда-то  богатый  человек,  плантатор  за  последние годы
совсем разорился. Привычка жить на широкую ногу  заставила  его
наделать  долгов.  Его  племянник,  наоборот,  из  бедняка стал
богачом. Этим он был обязан  случаю.  Вполне  естественно,  что
между ними возникли деловые отношения.
     В  Луизиане  мало  кто  догадывался,  что  Пойндекстер  --
должник  своего  племянника,  там   он   пользовался   всеобщим
уважением;  это удерживало и Колхауна от проявления его обычной
надменности.
     Только после переезда в Техас их отношения стали принимать
те характерные  черты,  которые   обычно   складываются   между
должником и кредитором.
     Эти  отношения  обострились  еще  сильнее  после того, как
Колхаун стал упорно ухаживать за Луизой, а она  так  же  упорно
отклонять его ухаживания.
     Теперь плантатор получил возможность ближе узнать характер
племянника;  с каждым днем со времени приезда в Каса-дель-Корво
его разочарование росло все более.
     Ссора Колхауна с мустангером и ее  развязка  не  увеличили
уважения Пойндекстера к племяннику, хотя ему как родственнику и
пришлось стать на сторону последнего.
     Были   и  другие  обстоятельства,  которые  усиливали  его
неприязнь  к  племяннику  и  делали  этот  брак  нежелательным,
несмотря на всю его выгоду.
     Но,  увы,  было  много  причин,  не  позволявших  отказать
Колхауну наотрез.
     Ответ     Пойндекстера     был     продиктован      больше
нерешительностью, чем горем:
     -- Если  я  тебя  правильно понимаю, Кассий, ты говоришь о
свадьбе. Но разве время говорить об этом, когда в  доме  траур?
Подумай, что скажут люди!
     -- Вы  не  поняли  меня,  дядя. Я говорил не о свадьбе. То
есть не о немедленной свадьбе. Мне только хотелось бы  получить
какую-то  уверенность,  и  я  согласен  ждать более подходящего
момента.
     -- Я не понимаю тебя, Каш...
     -- Выслушайте меня, и я вам все объясню.
     -- Говори.
     -- Ну, так вот. Я решил жениться. Вы знаете, что  мне  уже
скоро  тридцать.  В  эти  годы  человеку надоедает слоняться по
свету. Мне это чертовски надоело, и я хочу обзавестись  семьей.
Я  согласен, чтобы моей женой стала Луиза. Торопиться с этим не
надо.  Пока  мне  нужно  только  ее  обещание  --   твердое   и
определенное,  чтобы  не  оставалось  никаких  сомнений.  Когда
кончатся все эти неприятности, еще  будет  время  поговорить  о
свадьбе и о прочем.
     Слово  "неприятности",  да  и  вся остальная речь Колхауна
оскорбили слух отца, оплакивающего сына.  Возмущение  пробудило
былую гордость Пойндекстера.
     Однако  ненадолго.  С  одной  стороны,  ему  представились
плантации, рабы, богатство, положение в обществе, с  другой  --
бедность, которая казалась гибелью.
     Но  все  же  он  не  окончательно сдался, о чем можно было
судить по его ответу.
     -- Что же, Кассий, надо  отдать  тебе  справедливость,  ты
говорил  достаточно  ясно.  Но я не знаю, расположена ли к тебе
моя дочь. Ты говоришь, что  согласен,  чтобы  она  стала  твоей
женой. Да, но согласна ли она? Я думаю, все зависит от этого.
     -- Я  полагаю, дядя, это в большой мере зависит от вас. Вы
отец и можете уговорить ее.
     -- Я  в  этом  не  уверен.  Она  не  из  тех,  кого  можно
yгoворить. И ты, Кассий, знаешь это не хуже меня.
     -- Я  знаю  только  одно:  что  я твердо решил обзавестись
семьей и хотел бы, чтобы хозяйкой Каса-дель-Корво стала  Лу,  а
не какая-нибудь другая женщина.
     Эти  грубые  слова  больно  ранили  Вудли  Пойндекстера. В
первый  раз  ему  дали  понять,  что  он   больше   не   хозяин
Каса-дель-Корво.  Хотя  это  был только намек, он прекрасно его
понял.
     Ему снова представились плантации, рабы, богатство, видное
положение  в  обществе,  и  --  бедность  с  ее  невзгодами   и
унижениями.
     Бедность  казалась  ему  отвратительной,  хотя  и не более
отвратительной,  чем  стоявший  перед  ним   человек   --   его
племянник, который хотел стать его сыном.
     Добро в сердце Пойндекстера уступило злу. Он обещал помочь
племяннику разрушить счастье своей дочери.

     -- Лу!
     -- Что, отец?
     -- У меня к тебе просьба.
     -- Какая, отец?
     -- Ты  знаешь, что твой двоюродный брат Кассий любит тебя.
Он готов умереть за тебя, и больше того --  он  хочет  на  тебе
жениться.
     -- Но  я  не хочу выходить за него замуж. Нет, отец! Лучше
умереть! Самонадеянный негодяй! Я предвижу, что это  значит.  И
он передает мне свое предложение через тебя! Так скажи ему, что
я  готова  бежать  в  прерию и зарабатывать свой хлеб охотой на
диких лошадей, только бы не стать его женой! Передай ему это.
     -- Подумай сначала, дочка. Ты, наверно, не знаешь...
     -- ...что мой двоюродный брат --  твой  кредитор?  Я  знаю
это,   дорогой   отец.  Но  я  знаю  также,  что  ты  --  Вудли
Пойндекстер, а я -- твоя дочь.
     Этот  намек  попал  в  цель.  Гордость  плантатора   снова
проснулась, и он ответил:
     -- Милая  моя Луиза! Как ты похожа на мать! А я сомневался
в тебе. Прости меня, моя гордая девочка! Забудем прошлое. Решай
сама. Ты вольна отказать ему.

     Глава LXXXV. ДОБРЫЙ КУЗЕН

     Луиза  Пойндекстер   воспользовалась   свободой,   которую
предоставил ей отец. Не прошло и часа, как она наотрез отказала
Колхауну.
     Он  уже  в  третий  раз  делал ей предложение. Правда, два
первых раза он говорил иносказательно.
     Это было в третий раз, и ответ должен быть последним.
     Он был прост. Она коротко сказала: "Нет",  и  выразительно
прибавила: "Никогда".
     Она  говорила  прямо,  не  стараясь  смягчить  свои слова.
Колхаун выслушал ее без удивления. Вероятно, он ожидал отказа.
     Ни один мускул не дрогнул на его лице, он не  побледнел  и
не  обнаружил никаких признаков отчаяния, естественного в такую
минуту.  Он  стоял  перед  красавицей  кузиной,  словно  ягуар,
готовый прыгнуть на свою жертву. Казалось, он хотел ей сказать:
"Не пройдет и минуты, как ты запоешь другое".
     Но он сказал:
     -- Ты шутишь, Лу?
     -- Нет, сэр. Разве мои слова похожи на шутку?
     -- Ты ответила, совсем не подумав.
     -- О чем?
     -- О многом.
     -- Именно?
     -- Прежде всего о том, как я тебя люблю.
     Луиза промолчала.
     -- Я  люблю тебя, -- продолжал Колхаун, -- люблю тебя так,
Лу, как любят только  раз!  Эта  любовь  может  умереть  только
вместе  со мной. С твоей смертью она не угаснет... Он замолчал,
но ответа не последовало.
     -- Зачем  рассказывать  тебе  историю  моей   любви!   Она
вспыхнула  в тот день... нет, в тот час, когда я впервые увидел
тебя. Помнишь, когда я приехал в дом  твоего  отца,  шесть  лет
назад!  Как  только  я  соскочил  с  лошади, ты пригласила меня
прогуляться с тобой по саду, пока накрывают на стол.  Ты  тогда
была  девочкой, подростком, но так же прекрасна, как теперь! Ты
взяла меня за руку и повела по дорожке, усыпанной гравием,  под
тень каштанов, не подозревая, конечно, сколько волнения вызвало
во  мне прикосновение твоей ручки! Твоя милая болтовня оставила
в моем сердце такой глубокий след, что его не могли стереть  ни
время, ни расстояние, ни даже кутежи...
     Креолка  продолжала слушать, но уже не столь безучастно. И
едва ли нашлась бы женщина, которая не была бы  польщена  таким
красноречивым  и  горячим признанием. Хотя в ее взгляде не было
поощрения, но  в  нем  мелькнула  жалость.  Но  она  ничего  не
сказала.
     Колхаун продолжал:
     -- Да,  Лу,  это  правда.  Я  испробовал и то, и другое, и
третье. Шесть лет -- это достаточно большой срок. От  Миссисипи
до  Мексики  --  немалое расстояние, а я поехал туда только для
того, чтобы забыть тебя.  Но  это  не  помогло.  Вернувшись,  я
предался  кутежам.  Новый  Орлеан это хорошо знает. Я не скажу,
что чувство мое стало сильнее оттого,  что  я  хотел  заглушить
его: сильнее оно стать уже не могло. С того самого часа, как ты
взяла  меня  за руку и назвала кузеном -- красивым кузеном, Лу!
--я не помню, чтобы оно хоть сколько-нибудь изменилось.  Только
разве когда ревность заставила меня ненавидеть тебя так сильно,
что я готов был убить тебя!
     -- Как  ты  можешь  так  говорить,  Кассий! Это дико! Даже
просто глупо!
     -- И в то же время это вполне  серьезно.  Я  так  ревновал
тебя, что порой мне было трудно держать себя в руках. Скрыть же
своего раздражения я не мог, и ты это хорошо знаешь.
     -- Но  чем же я виновата, Кассий? Ведь я никогда не давала
тебе повода думать...
     -- Я знaю, чтo ты хочешь сказать. Можешь не  договаривать.
Я сам договорю за тебя: "думать, что я любила тебя". Вот что ты
хотела  сказать.  Я  и  не  утверждаю  этого, -- продолжал он с
возрастающим отчаянием. -- Я не обвиняю  тебя  в  том,  что  ты
кокетничала  со  мной. Виноват Бог, который наградил тебя такой
красотой, или дьявол, который заставил меня взглянуть на тебя!
     -- Твои слова причиняют мне только боль. Я не  думаю,  что
ты  льстишь  мне. Ты слишком горячо говоришь, чтобы подозревать
тебя в этом. Но поверь Кассий, тебе это только  кажется,  и  ты
легко можешь освободиться от своей фантазии. Ведь есть же много
женщин  гораздо  красивее  меня, которые были бы польщены таким
признанием. Почему бы тебе не обратиться к ним?
     -- Почему? -- с горечью повторил  он.  --  Какой  праздный
вопрос!
     -- Я  повторяю  его  и  не  считаю праздным. Ведь я должна
честно сказать тебе, Кассий, что не люблю  тебя  и  никогда  не
полюблю.
     -- Значит, ты не выйдешь за меня замуж?
     -- Вот  это  уж совсем нелепый вопрос! Я тебе сказала, что
не люблю тебя. И этого, мне кажется, достаточно.
     -- А я сказал, что люблю тебя! Но это лишь одна из причин,
почему я хочу, чтобы ты стала моей женой, -- есть еще и другие.
Хочешь ли ты выслушать все?
     Теперь Колхаун уже больше не просил. Он снова  стал  похож
на ягуара.
     -- Ты  сказал,  что  есть  и  другие причины? Назови их, я
ничего не боюсь.
     -- Вот как! -- усмехнулся он. -- Ты не боишься?
     -- Нет, не боюсь. Чего мне бояться?
     -- Конечно, бояться надо не тебе, а твоему отцу.
     -- Говори. Все, что относится к отцу, касается и  меня.  Я
-- его  дочь.  Теперь,  увы,  единственное  дитя...  Продолжай,
Кассий. Что за тучи собираются над ним?
     -- Не  тучи,  Лу,  а  нечто  гораздо  более  серьезное   и
реальное.  Трудности,  с  которыми он не в силах справиться. Ты
заставляешь меня  говорить  о  вещах,  которые  тебе  вовсе  не
следует знать.
     -- О,  неужели?  Ты ошибаешься, кузен. Я все уже знаю. Мне
известно, что мой отец запутался в долгах и что его кредитор --
ты. Как я могла не заметить этого? Та надменность, с  какой  ты
держишься  в  нашем доме, твоя заносчивость, даже в присутствии
слуг,  достаточно  ясно  показали  им,  что  за   этим   что-то
скрывается. Ты хозяин Каса-дель-Корво, я знаю это. Но надо мной
ты не властен.
     Колхаун  был  обескуражен  этим  смелым ответом. Карта, на
которую он рассчитывал,  по-видимому,  не  могла  принести  ему
взятки.  И  он  не  стал с нее ходить. У него в руках был более
сильны