начала молиться. Как все креолы, она была католичкой и
твердо  верила  в  заступничество  святых. Странной и печальной
была ее молитва: она просила Святую Деву за человека,  которого
считали убийцей ее брата.
     Она  ни  минуты  не  сомневалась,  что он невиновен в этом
ужасном преступлении.  Это  было  невероятно.  Если  бы  у  нее
возникли хотя бы малейшие подозрения, ее сердце не выдержало бы
такого испытания.
     Она  не просила мадонну помиловать его. Она просила Небеса
защитить его от врагов -- от ее друзей.
     Рыдания заглушали шепот молитвы. Луиза нежно любила  брата
и  была  глубоко  потрясена его смертью, но эта печаль не могла
заглушить другого чувства, более сильного, чем узы крови. Горюя
о погибшем брате, девушка молилась о спасении возлюбленного.
     Когда она поднялась с колен, взгляд ее  случайно  упал  на
лук,  который  так  часто  помогал  ей посылать нежные весточки
любимому человеку.
     "О, если бы я могла послать стрелу, чтобы предупредить его
об опасности!"
     Эта мысль вызвала другую: не осталось ли следов их  тайной
переписки в том месте, где они обменивались стрелами?
     Луиза  вспомнила, что в последний раз Морис переплыл реку,
вместо того чтобы переправиться в лодке.  Его  лассо,  наверно,
осталось в челне.
     Накануне,  потрясенная  горем,  она  не  подумала об этом.
Лассо могло выдать тайну их ночных свиданий, о  которой  знали,
как  она  полагала,  только  они  сами  и  тот, чьи уста навеки
умолкли.
     Солнце поднялось уже довольно высоко и ярко светило  через
стеклянную дверь. Луиза распахнула ее, чтобы спуститься в сад и
пройти  к  лодке.  Но  на  веранде  она  остановилась,  услыхав
доносившиеся сверху голоса.
     Разговаривали двое: ее  горничная  Флоринда  и  чернокожий
кучер,  которые  в  отсутствие  хозяина  решили подышать свежим
воздухом на асотее.
     Внизу можно было отчетливо слышать каждое слово, но  Луизу
мало   интересовал  их  разговор.  Только  когда  до  ее  слуха
донеслось знакомое имя, она стала прислушиваться.
     -- Они говорят об этом Джеральде. Морис  Джеральд  --  его
имя. Говорят, что он ирландец, но если это правда, то он совсем
не  такой, как те ирландцы, которых я видел в Новом Орлеане. Он
больше похож на джентльмена-плантатора. Вот на кого он похож!
     -- Ты не думаешь, Плутон, что он убил массу Генри?
     -- Вот еще что придумала! Он убил массу Генри! Может,  еще
скажешь, что я убил массу Генри? Будет такая же неправда... Ой,
смотри,  Флоринда!  Ведь  это  он  --  легок на помине. Смотри,
Флоринда, смотри вон туда!
     -- Куда?
     -- Вон туда, на тот берег. Видишь, мужчина на лошади!  Это
и есть Морис Джеральд, тот самый человек, которого мы встретили
в  черной  прерии. Тот самый, который подарил мисс Лу крапчатую
лошадь. Тот самый, которого сейчас все ищут.  Они  не  там  его
ищут. Они не найдут его в прерии сегодня!
     -- А  ты  этому  не  рад,  Плутон?  Я  уверена,  что он не
виноват. Он такой красивый и храбрый! Никогда он не мог...
     Луиза не стала слушать  дальше.  Она  вернулась  в  дом  и
прошла  на асотею. Когда она поднималась по лестнице, сердце ее
билось так сильно, что его удары, казалось, заглушали  звук  ее
шагов.  С  большим  трудом  ей  удалось скрыть свое волнение от
слуг.
     -- Почему  вы  так  громко  разговариваете?  Что  вы   там
увидели? -- спросила Луиза, скрывая свои чувства под напускной,
строгостью.
     -- Мисс Луиза, посмотрите-ка туда! Молодой джентльмен...
     -- Какой молодой джентльмен?
     -- Тот самый, которого разыскивают, тот самый...
     -- Я никого не вижу.
     -- Он сейчас за деревьями. Смотрите туда, туда! Вон черная
шляпа, бархатная куртка и блестящие серебряные пуговицы. Это он
-- тот самый молодой джентльмен.
     -- Ты,   верно,   ошибаешься,  Плутон.  Здесь  многие  так
одеваются. Расстояние слишком велико,  чтобы  узнать  человека,
особенно  теперь,  когда  его  уже почти не видно... Все равно,
Флоринда, беги вниз, приготовь мою шляпу  и  амазонку.  Я  хочу
проехаться  верхом.  А  ты,  Плутон,  оседлай  мне Луну, только
скорее! Я боюсь, что  солнце  поднимется  слишком  высоко.  Ну,
живо, живо!
     Как  только  слуги  спустились  по лестнице, Луиза еще раз
подошла к парапету; она с трудом переводила дыхание от  бурного
волнения.  Теперь  ей никто не помещает рассмотреть хорошенько,
кто там, на холме, среди зарослей.
     Но было уже поздно: всадник скрылся.
     "Сходство большое и в то же время это  как  будто  не  он.
Если это Морис Джеральд, то зачем бы ему ехать туда?"
     И  сердце  ее  сжалось.  Она  вспомнила,  что  однажды уже
задавала себе этот вопрос.
     Она больше не стала задерживаться на асотее. Через  десять
минут  Луиза уже была на другом берегу, в зарослях, где скрылся
всадник.
     Она ехала быстро, внимательно глядя вперед. Поднявшись  на
обрыв  над  долиной Леоны, Луиза вдруг натянула поводья. До нее
донеслись чьи-то голоса...
     Она прислушалась. Хотя звуки  были  едва  слышны,  все  же
можно было различить два голоса: женщины и мужчины.
     Какого мужчины, какой женщины? Ее сердце снова сжалось.
     Девушка   подъехала  ближе.  Снова  остановилась...  Снова
прислушалась...
     Говорили по-испански. Это  ее  не  успокоило.  С  Исидорой
Коварубио   де  Лос-Льянос  Морис  Джеральд  стал  бы  говорить
по-испански. Креолка знала этот язык достаточно  хорошо,  чтобы
понять  смысл  разговора.  Но  она была еще слишком далеко и не
могла  разобрать  слов.  Голоса  звучали  возбужденно,   словно
говорившие  были  охвачены гневом,-- это вряд ли было неприятно
Луизе.
     Она подъехала еще ближе; еще раз натянула  поводья...  еще
раз  прислушалась.  Мужского  голоса  уже не было слышно. Голос
женщины звучал отчетливо и твердо -- казалось, она грозила.
     Потом наступила тишина, прерванная коротким топотом копыт,
и затем снова тишина; затем прозвучал голос женщины --  вначале
громкий,  словно  угрожающий, потом приглушенный, как будто она
разговаривала сама с  собой,  --  и  опять  тишина,  прерванная
топотом копыт, словно лошадь, удаляясь, скакала галопом.
     Вот  и  все,  да  еще  крик  парившего  над  поляной орла,
которого вспугнули сердитые голоса.
     Голоса доносились с поляны, хорошо знакомой Луизе: с  этим
местом у нее были связаны дорогие воспоминания. Девушка еще раз
остановилась,  почти на самой опушке. Она боялась ехать дальше,
боялась узнать горькую правду...
     Наконец она перестала колебаться и выехала на поляну.
     Там взад и вперед бегала оседланная лошадь. На земле лежал
какой-то человек,  руки  которого  были  стянуты  лассо.  Рядом
валялись  сомбреро и серапе, но, по-видимому, принадлежавшие не
ему. Что же здесь могло произойти?
     Мужчина был одет  в  живописный  мексиканский  костюм.  На
лошади -- нарядный чепрак мексиканской работы.
     Сердце  Луизы наполнилось радостью. Мертв этот человек или
жив, но он безусловно тот, кого она видела с асотеи, и не Морис
Джеральд.
     До последней минуты Луиза всем сердцем надеялась, что  это
не он, и ее надежды сбылись.
     Она   подъехала   ближе   и  взглянула  на  распростертого
человека; посмотрела на его лицо, которое было обращено  вверх,
потому  что  он  лежал  на спине. Ей показалось, что она где-то
видела его, хотя и не была в этом уверена.
     Было ясно, что он -- мексиканец. Не только  одежда,  но  и
черты лица выдавали испано-американский тип.
     Его наружность показалась ей довольно красивой.
     Но  не это заставило Луизу соскочить с лошади и с участием
наклониться над ним. Она поторопилась помочь ему, радуясь,  что
он оказался не тем, кого она боялась найти здесь.
     -- Кажется, он жив,-- прошептала она. -- Да, он дышит.
     Петля  лассо  душила  его. В одно мгновение Луиза ослабила
ее; петля поддалась легко.
     "Теперь  он  может  дышать  свободнее.  Но  что   же   тут
произошло? На него набросили лассо, когда он сидел на лошади, и
стащили  на  землю? Это наиболее вероятно. Но кто это сделал? Я
слышала здесь женский голос -- я не могла ошибиться...  Но  вот
мужская шляпа и серапе, которые принадлежат не ему. Может быть,
здесь  был  другой мужчина, который уехал с женщиной? Но отсюда
ускакала только одна лошадь... А, он  приходит  в  себя!  Слава
Богу! Я сейчас все узнаю".
     -- Вам лучше, сэр?
     -- Сеньорита,   кто  вы?  --  спросил  дон  Мигуэль  Диас,
поднимая голову и с беспокойством озираясь вокруг. -- Где она?
     -- О ком вы говорите? Я никого здесь не видела, кроме вас.
     -- Карамба! Как странно! Разве  вы  не  встретили  женщину
верхом на серой лошади?
     -- Я слышала женский голос, когда подъезжала сюда.
     -- Правильнее  сказать  --  дьявольский  голос, потому что
Исидора Коварубио де Лос-Льянос настоящий дьявол!
     -- Разве это сделала она?
     -- Будь она проклята!  Да!..  Где  же  она?  Скажите  мне,
сеньорита.
     -- Я  не знаю. Судя по топоту ее лошади, она спустилась по
склону холма. Наверно, это так, потому что я подъехала с другой
стороны.
     -- А!.. Вниз  по  склону  холма  --  значит,  она  поехала
домой... Вы были очень добры, сеньорита, освободив меня от этой
петли,-- я не сомневаюсь, что это сделали вы. Может быть, вы не
откажете  и  помочь  мне  сесть на лошадь? Я надеюсь, что смогу
удержаться в седле. Здесь, во всяком случае, мне нельзя  больше
оставаться.  Мои  враги  недалеко...  Пойди  сюда,  Карлито! --
сказал он лошади и  как-то  особенно  присвистнул.  --  Подойди
поближе,  не  бойся этой прекрасной сеньориты. Не она сыграла с
нами эту злую шутку. Ну, иди сюда, мой конь, не бойся!
     Лошадь, услышав свист, подбежала к  хозяину,  который  уже
поднялся на ноги, и позволила ему взять себя под уздцы.
     -- Если  вы  мне  поможете,  добрая сеньорита, я, пожалуй,
смогу сесть в седло. Как только я буду на  лошади,  мне  нечего
опасаться преследования.
     -- Вы думаете, что вас будут преследовать?
     -- Кто  знает?  Как  я  уже сказал вам, у меня есть враги.
Впрочем, неважно... Я чувствую еще большую слабость. Вы ведь не
откажетесь помочь мне?
     -- Я охотно окажу вам любую помощь, какая  только  в  моих
силах.
     -- Очень вам признателен, сеньорита!
     С   большим   трудом  удалось  молодой  креолке  подсадить
мексиканца в седло. Он покачнулся, но удержался в нем.
     Подобрав поводья, он сказал:
     -- Прощайте, сеньорита! Я не знаю, кто  вы.  Вижу  только,
что  вы не мексиканка. Американка, я думаю... Но это все равно.
Вы так же добры, как и прекрасны. И, если  только  когда-нибудь
представится случай, Мигуэль Диас отплатит вам за эту услугу.
     Сказав   это,   Эль-Койот  тронул  поводья;  он  с  трудом
удерживал равновесие и поэтому ехал шагом.
     Несмотря на это, он скоро  скрылся  из  виду,  --  деревья
заслонили его, как только он пересек поляну.
     Он  поехал  не  по  одной  их трех дорог, а по узкой, едва
заметной тропе.
     Молодой  креолке  все  это  показалось  сном,   и   скорее
странным, чем неприятным.
     Но  эта  иллюзия  быстро  рассеялась,  когда она подняла и
прочитала валявшееся на земле письмо, потерянное Диасом. Письмо
было адресовано "дону Морисио Джеральду" и  подписано  "Исидора
Коварубио де Лос-Льянос".
     Луиза  взобралась  в  седло  почти  с таким же трудом, как
только что уехавший мексиканец.
     Переезжая Леону на обратном пути  в  Каса-дель-Корво,  она
остановила лошадь посередине реки и в каком-то оцепенении долго
смотрела  на  поток,  пенящийся  у  ее  ног.  На  ее  лице было
выражение глубокого отчаяния. Будь это  отчаяние  хоть  немного
глубже -- и воды Леоны сомкнулись бы над ее головой.

     Глава L. СХВАТКА С КОЙОТАМИ

     Лиловые  тени  техасских  сумерек уже спускались на землю,
когда раненому, проделавшему мучительный  путь  сквозь  колючие
заросли, наконец удалось добраться до ручья.
     Он  утолил  жажду  и  растянулся  на  траве, забыв о своей
тревоге.
     Нога болела, но не очень сильно. О будущем  он  сейчас  не
думал -- он слишком устал.
     Ему  хотелось  только  одного  --  отдохнуть; и прохладный
ветерок, покачивавший перистую листву акации, убаюкивал его.
     Грифы улетели на ночлег в  заросли;  избавленный  хоть  на
время от их зловещего присутствия, он скоро заснул.
     Но  спал  он  недолго.  Снова разболелись раны и разбудили
его. Именно боль, а не лай койотов,  не  давала  ему  спать  до
утра.
     Он  не  боялся  койотов,  которые рыскали кругом; они, как
шакалы, нападают только на мертвых или на умирающих, а он знал,
что рана его не смертельна.
     Ночь тянулась мучительно долго; страдальцу  казалось,  что
день никогда не наступит.
     Утро  пришло  наконец,  но  и  оно  не принесло радости --
вместе с ним опять появились черные птицы, а  койоты  не  ушли.
Над  ним  в ярком свете нового дня снова парили грифы, а вокруг
него повсюду раздавалось отвратительное завывание койотов.
     Он подполз к ручью и снова напился.
     Теперь он почувствовал голод и огляделся в поисках пищи.
     Неподалеку рос гикори. На его ветках  футах  в  шести  над
землей висели орехи.
     Раненому  удалось  доползти  до дерева, хотя это причинило
ему мучительные страдания.
     Костылем он сшиб несколько орехов и немного утолил голод.
     Что же делать дальше?
     Уйти отсюда было невозможно. Малейшее  движение  причиняло
ему  невыносимую  боль,  напоминая  о том, что oн совершенно не
способен передвигаться.
     Он до сих пор не знал, что случилось с его ногой,  --  она
так  распухла,  что  он  ничего  не  мог  прощупать. Все же ему
казалось, что у него раздроблено или вывихнуто колено. И в  том
и  в  другом  случае  пройдет  много дней, прежде чем он сможет
владеть ногой. А что ему делать до тех пор?
     Несчастный почти не надеялся на помощь. Ведь он кричал  до
хрипоты,  но  никто  не  услышал;  и, несмотря на это, время от
времени снова раздавался его глухой крик  --  это  были  слабые
проблески надежды, борющейся с отчаянием.
     Он  был  вынужден  оставаться  на  месте.  Придя  к  этому
заключению, юноша растянулся  на  траве,  решив  терпеть,  пока
хватит сил.
     Ему   потребовалась  вся  сила  воли,  чтобы  вынести  эти
страдания, и все-таки с его губ иногда срывались стоны.
     Совершенно  измученный  болью,  он  уже  не  замечал,  что
делается  вокруг.  Черные птицы по-прежнему кружили над ним; но
он уже привык к этому и не обращал на них внимания даже  тогда,
когда свист их крыльев раздавался над самой его головой.
     Но что это? Какие-то новые звуки?
     Послышался   топот   маленьких  ног  по  песчаному  берегу
ручейка, он сопровождался прерывистым дыханием.
     Раненый оглянулся, чтобы узнать, в чем дело.
     "А, это только койоты",-- подумал он, увидев  десятка  два
этих животных, снующих взад и вперед по берегу.
     До   сих   пор  юноша  не  испытывал  страха  перед  этими
трусливыми животными -- он презирал  их.  Но  он  встревожился,
заметив их свирепые взгляды и угрожающее поведение. Сомневаться
не  приходилось -- они готовились к нападению. Он вспомнил, как
ему  рассказывали,  что  эти  животные,  обычно   трусливые   и
безвредные, набрасываются на человека, когда он слаб и не может
защищаться, особенно если их возбуждает запах крови.
     А   он  был  весь  изранен  шипами  кактусов.  Его  одежда
пропиталась кровью. В душном  воздухе  распространялся  тяжелый
запах,  и  койоты не могли не почуять его. Очевидно, этот запах
дразнил хищников, доводя их до неистовства.
     Как бы то ни было, юноша не сомневался, что они собираются
на него напасть.
     У него не было другого  оружия,  кроме  охотничьего  ножа,
который  он,  к счастью, не потерял. Его ружье и револьвер были
привязаны к седлу, и лошадь ускакала вместе с ними.
     Раненый  вытащил  нож  и,  опираясь  на   правое   колено,
приготовился защищаться.
     Минута  промедления  --  и  было бы уже поздно. Ободренные
безнаказанностью,   осмелевшие   от   запаха   крови,   который
усиливался  по  мере  их  приближения,  подгоняемые  врожденной
свирепостью, койоты наконец бросились на раненого человека.
     Шестеро волков одновременно впились  зубами  в  его  руки,
ноги и тело.
     Рванувшись, он стряхнул их и нанес несколько ударов ножом.
Один или два были ранены и с визгом отскочили.
     Но на него уже набросились другие...
     Борьба  стала  отчаянной,  смертельной. Несколько хищников
были убиты, но остальные  продолжали  атаку,  казалось,  с  еще
большим ожесточением.
     Началась   свалка.  Койоты  лезли  друг  на  друга,  чтобы
вцепиться  в  жертву.  Нож  поднимался  и  опускался,  но  руки
человека слабели, и удары все реже достигали цели.
     Он терял последние силы. Смерть смотрела ему в глаза...
     И  в  эту  роковую минуту юноша вскрикнул. Как ни странно,
это не был крик  отчаяния  --  это  был  крик  радости.  И  еще
удивительнее, что, услышав его, койоты отступили.
     Схватка   прекратилась.   На  короткое  время  водворилась
тишина. Но не возглас человека был причиной  этой  перемены,  а
то, что его вызвало.
     Послышался  топот  лошади,  за  которым последовал громкий
собачий лай.
     Раненый  продолжал  кричать,  взывая  о  помощи.   Лошадь,
казалось,  была  совсем близко. Вряд ли всадник мог не услышать
его.
     Но ответа не было. Всадник проехал мимо.
     Топот  копыт  становился  все  глуше...   Отчаяние   снова
овладело юношей.
     А хищники, набравшись храбрости, еще раз ринулись в атаку.
     Снова  разгорелась  жестокая  борьба.  Несчастный  потерял
последнюю  надежду  и  продолжал  защищаться,  движимый  только
отчаянием.
     И  вдруг койоты отпустили жертву: на сцене появилось новое
действующее лицо, и раненый воспрянул духом.
     Всадник остался глухим к его крикам, но собака  пришла  на
помощь.  Огромная  собака с громким лаем стремительно выскочила
из кустов.
     -- Друг! Какое счастье! Друг!
     Собака, выбравшись из чащи, перестала лаять и  с  открытой
пастью бросилась на койотов, уже отступавших в испуге.
     Вот  один  уже  у  нее в зубах. Она встряхивает его словно
крысу, и через секунду он уже корчится на земле с  переломанной
спиной.
     Другого  постигает  та  же участь. Третьей жертвы не было:
испуганные койоты, поджав хвосты, с  визгом  убежали.  Все  они
скрылись в густых зарослях.
     Юноша  больше  ничего  не  видел  -- силы оставили его. Он
только протянул руку,  с  улыбкой  обнял  своего  спасителя  и,
что-то ласково прошептав, впал в забытье.

     Однако он скоро пришел в себя.
     Приподнявшись  на  локте, он огляделся. Он увидел страшную
кровавую картину. Но если бы он не терял сознания,  то  был  бы
свидетелем еще более жуткого зрелища.
     Во  время  его  обморока через поляну проехал всадник. Это
его конь топотом своих копыт спугнул койотов,  это  он  остался
глух  к мольбам о помощи. Всадник прискакал слишком поздно и не
для того, чтобы помочь. По-видимому, он  просто  хотел  напоить
лошадь.
     Лошадь  вошла  в ручей, напилась, вышла на противоположный
берег, пробежала по поляне и скрылась в зарослях.
     Всадник не обратил внимания на распростертое тело,  только
лошадь  фыркнула,  увидев  его, и испуганно покосилась на трупы
койотов.
     Лошадь была не очень  крупная,  но  прекрасно  сложена.  О
всаднике  сказать  этого  было  нельзя  -- у него отсутствовала
голова.
     Впрочем, голова была, но не на своем месте. Она находилась
у передней луки седла, и казалось,  что  всадник  держит  ее  в
руке.
     Страшное зрелище!
     Когда  всадник  без головы проезжал через поляну, собака с
лаем проводила его до опушки зарослей -- она  давно  бегала  за
ним по пятам, скитаясь там, где скитался он.
     Но  теперь  она  отказалась от этой бесплодной дружбы; она
вернулась к раненому и улеглась рядом с ним.
     Как раз в эту минуту  сознание  вернулось  к  нему,  и  он
вспомнил все, что было раньше.
дома дальше чем на пять