азались за  смертный  приговор.  Некоторые
подкрепили  свое  решение  грубыми  ругательствами.  Почему  же
приговор не приводится в исполнение?
     Почему? Да потому, что  нет  полного  единодушия.  Не  все
согласны с приговором.
     Среди присяжных есть и такие, которые против казни Мориса.
Их меньшинство,  однако  они  сказали  свое  "нет" с не меньшей
решительностью.
     Из-за этого-то и произошла задержка казни.
     Среди меньшинства и сам  судья  --  Сэм  Мэнли,  начальник
"регулярников".  Он  еще не произнес приговора и даже не принял
решения присяжных.
     -- Сограждане!  ---  кричит  он  толпе,   воспользовавшись
моментом,  когда  его могут услышать. -- Мне кажется, что у нас
нет достаточных доказательств. Надо  выслушать  обвиняемого  --
конечно,  когда  он  будет в состоянии говорить. Сейчас, как вы
сами видите, допрашивать его бесполезно.  Поэтому  я  предлагаю
отложить разбирательство этого дела до...
     -- Что  за  смысл  откладывать?  --  прерывает его громкий
протестующий    голос    Кассия    Колхауна.--    Вам    хорошо
разглагольствовать,  Сэм  Мэнли! Но, если бы подло убили вашего
друга, сына или брата, вы рассуждали  бы  иначе.  Что  вам  еще
нужно,    чтобы   убедиться   в   виновности   этого   негодяя?
Дополнительные доказательства?
     -- Вот именно, капитан Колхаун.
     -- Есть ли они у вас, мистер Кассий Колхаун? -- спрашивает
из толпы чей-то голос с сильным ирландским акцентом.
     -- Может быть, и есть.
     -- Тогда поделитесь с нами.
     -- Видит Бог, доказательств больше  чем  достаточно.  Даже
присяжные из его собственных глупых соотечественников...
     -- Возьмите  свои слова обратно! -- кричит тот же голос.--
Помните, мистер Колхаун,  вы  в  Техасе,  а  не  на  Миссисипи!
Упомните это, или ваш язык не доведет вас до добра!
     -- Я  вовсе  не  хотел  кого-нибудь  оскорбить,--  говорит
Колхаун, стараясь выйти из  неприятного  положения,  в  которое
попал  из-за  своей антипатии к ирландцам, -- даже англичанина,
если здесь есть англичане.
     -- Это -- дело другое! -- отвечает  несколько  успокоенный
ирландец.
     -- Итак,  я  говорил,  что  доказательств достаточно, даже
больше, чем надо. Но, если вам их мало, я  могу  представить  и
другие.
     -- Давайте  выкладывайте!  --  кричат  несколько  десятков
голосов, потому что Колхаун, кажется, все еще колеблется.
     -- Джентльмены! -- говорит наконец  Колхаун,  обращаясь  к
толпе,  как  будто  он собирается произнести речь. -- То, что я
скажу сейчас, я мог бы сказать вам давно. Но  я  надеялся,  что
это  не  понадобится. Вы все хорошо знаете, что произошло между
этим  человеком  и  мной,  и  я  не  хотел,  чтобы  меня  сочли
злопамятным.  Я не таков. И если бы я не был уверен, что именно
он совершил убийство, так же как уверен в том, что моя голова у
меня на плечах...
     Колхаун   начинает   запинаться,   видя,   что    невольно
сорвавшаяся фраза произвела странное впечатление на окружающих;
да и ему самому становится не по себе.
     -- Если  бы,--  продолжает он,-- я не был в этом уверен, я
ничего не сказал бы о том, что видел  или,  вернее,  слышал  --
ведь дело было ночью.
     -- Что  же  вы  слышали, мистер Колхаун? -- спрашивает Сэм
Мэнли, возвращаясь  к  обязанностям  судьи.  --  Ваша  ссора  с
обвиняемым,  о  которой, мне кажется, все присутствующие знают,
не имеет  никакого  отношения  к  вашим  показаниям.  Никто  не
собирается   обвинить   вас  из-за  этого  в  лжесвидетельстве.
Пожалуйста, продолжайте. Что вы слышали, когда и где?
     -- Начну с указания времени. Это было  в  ту  ночь,  когда
пропал мой двоюродный брат, но, понятно, мы не обнаружили этого
до утра. В ночь на среду.
     -- В ночь на среду? Дальше.
     -- Я  уже  пошел  к  себе  в комнату: я думал, что и Генри
пошел в свою. Было нестерпимо жарко, одолевали  москиты,  спать
было  невозможно.  Я  встал,  зажег  сигару,  покурил немного в
комнате, но потом решил выйти на крышу.  Вы,  наверно,  знаете,
что  на старой асиенде плоская крыша? Вот я и пошел туда, чтобы
побыть на свежем воздухе. Это было около полуночи  или  немного
раньше  --  точно  не  могу  сказать,  так как я довольно долго
ворочался на постели и не следил за временем.  Только  я  успел
выкурить сигару и уже хотел было достать другую, как услыхал со
стороны  реки  голоса. Два голоса. Они доносились с того берега
-- как мне показалось, с дороги, ведущей в поселок. Я, наверно,
не услышал бы их и не смог бы отличить один от другого, если бы
они  говорили  спокойно.  Но  это  был  громкий,   раздраженный
разговор;  ясно  было, что происходит ссора. Я подумал, что это
пьяницы, возвращающиеся из бара Обердофера, и перестал обращать
на  них  внимание.  Однако,  прислушиваясь,  я  узнал  один  из
голосов,  а  затем  другой.  Первый был голос моего двоюродного
брата Генри, второй -- вот этого человека, убийцы...
     -- Продолжайте, мистер Колхаун. Мы хотим сначала выслушать
ваши показания, а свое мнение вы выскажете потом.
     -- Вы понимаете, джентльмены, что я  был  немало  удивлен,
услышав  голос  моего  двоюродного брата: я думал, что он давно
уже спит. Однако я был уверен, что это именно  он,  и  даже  не
пошел  в  его  комнату проверить. Не менее ясно было для меня и
то, что вторым из споривших был этот мустангер. Мне  показалось
особенно странным, что Генри, против обыкновения, вышел в такой
поздний  час.  Но  факт  оставался  фактом,  ошибки тут быть не
могло. Я стал прислушиваться, чтобы узнать, о чем  они  спорят.
Голоса доносились слабо, и я не мог понять, о чем они говорили.
Мне  удалось  разобрать  только,  что  Генри ругает мустангера,
словно тот  оскорбил  его  первым,  потом  отчетливо  донеслись
угрозы мустангера. Каждый громко назвал другого по имени, и тут
уж у меня не осталось никаких сомнений, что это именно они. Мне
следовало  бы  пойти  туда  и  выяснить, в чем дело, но я был в
ночных туфлях; и, пока я надевал сапоги, все уже стихло. Я ждал
Генри около получаса, но он не возвращался. Тогда я решил,  что
он  отправился  в  бар,  где  мог встретить знакомых из форта и
просидеть долго, и лег спать... Итак, джентльмены, я  рассказал
вам  все, что знаю. Бедный Генри не вернулся в Каса-дель-Корво:
никогда больше он не ложился в свою постель. Его постелью в  ту
ночь была прерия или заросли, а где именно -- знает только этот
человек!
     Драматическим жестом он указал на мустангера. А тот только
повел  дикими, блуждающими глазами, проявляя полное безразличие
к ужасному обвинению и не чувствуя на  себе  гневных  взглядов,
обращенных на него со всех сторон.
     Обстоятельная  речь  Колхауна произвела впечатление. Никто
больше не сомневался в том, что мустангер  виновен.  Последовал
новый взрыв негодования.
     -- Повесить! Повесить! -- кричат со всех сторон.
     Даже  сам судья, кажется, начинает колебаться. Возражающих
становится еще меньше. Уже не восемьдесят, а девяносто  из  ста
повторяют   роковое   требование.   Волна  озлобленных  голосов
заглушает более спокойные.
     По толпе проходит движение. Напряжение растет,  скоро  оно
достигает предела.
     Какой-то  негодяй кидается к веревке. Он только что отошел
от Колхауна, пошептавшись с ним, хотя этого никто  не  заметил.
Он  берет  лассо,  наклоняется  и  быстро надевает петлю на шею
по-прежнему ничего не сознающему осужденному.
     Никто не вмешивается. У этого человека  за  поясом  торчат
кинжал  и  револьверы,  и ему предоставлена свобода действий; у
него нашлись и помощники из таких же негодяев, как и он, --  из
тех, кто только что стерег пленника.
     Остальные  спокойно  стоят  и  смотрят  на происходящее --
большинство с немым одобрением, некоторые же даже  подбадривают
палачей злобными возгласами: "Вздерни его! Вешай!"
     Некоторые ошеломлены; несколько человек жалеют мустангера,
но никто не осмеливается встать на его защиту.
     На  его  шею  накинута  петля.  Другой  конец  веревки уже
заброшен на сук...
     Скоро Морис Джеральд расстанется с жизнью!

     Глава LXIV. НЕПРЕДВИДЕННАЯ ЗАДЕРЖКА

     "Скоро Морис Джеральд расстанется с жизнью!" -- так  думал
каждый  из участников трагедии, разыгравшейся на лесной поляне.
Никто не сомневался, что пройдет  еще  одна  минута  --  и  они
увидят, как его тело повиснет на суку смоковницы.
     Но тут произошла непредвиденная задержка.
     Одновременно  и,  можно  сказать,  на  той  же  сцене  был
разыгран и фарс. Но благодаря тому, что на  этот  раз  трагедия
всецело  завладела  вниманием  присутствующих, комедия осталась
без зрителей.
     Тем не менее артисты фарса отнеслись к своим ролям  вполне
серьезно.  Их  было  двое: человек и кобыла. Фелим снова сыграл
сцену, поразившую Исидору.
     Доводы  Колхауна  еще  более  разожгли   жажду   мести   и
сосредоточили  внимание  толпы  только  на главном преступнике.
Слуга никого не интересовал, никто не думал, был он или не  был
сообщником,-- все смотрели только на мустангера.
     А  когда палачи стали прилаживать веревку, о Фелиме совсем
забыли, и он не преминул этим воспользоваться.
     Катаясь по траве,  он  ослабил  стягивавшую  его  веревку,
освободился от нее и потихоньку прополз между ног зрителей.
     Никто  не заметил его маневра. В страшном возбуждении люди
толкали друг друга, не отрывая глаз от смоковницы.  Можно  было
подумать,  что Фелим, воспользовавшись удобным случаем, спасает
свою жизнь и уже больше не заботится о хозяине. Правда,  он  не
мог  ему  ничем помочь и знал это. Он высказал в защиту хозяина
все доводы, какие у него были; дальнейшее вмешательство  с  его
стороны  не  только  было  бы  бесполезно,  но могло еще больше
раздражить  обвинителей.  Его  бегство  никто  не   назвал   бы
предательством   --   его  гнал  инстинкт  самосохранения.  Так
рассуждал бы случайный свидетель.
     Но он был бы неправ. Преданный слуга  вовсе  не  собирался
предоставить  своего  хозяина  его  судьбе.  Наоборот, он снова
пытался спасти Мориса Джеральда от неминуемой смерти. Он  знал,
что  один  ничего не сможет сделать. Все надежды он возлагал на
Зеба Стумпа и потому решил вызвать его  как  можно  скорее  уже
известным нам способом, который оказался таким удачным.
     Выбравшись  из  толпы,  Фелим  тихонько скользнул в лес и,
прячась за деревьями, стал пробираться  к  месту,  где  паслась
старая кобыла.
     Вдоль  всей опушки леса к деревьям были привязаны верховые
лошади. Они загораживали Фелима, и  ему  удалось  добраться  до
кобылы незамеченным.
     Но здесь он обнаружил, что не захватил с собой необходимых
приспособлений. Он выронил ветку кактуса, когда его схватили, и
она так и валялась под ногами толпы. Отправиться за ней было бы
слишком  рискованно. У него не было ни ножа, ни другого орудия,
чтобы срезать еще одну ветку кактуса.
     Он  остановился  в  печальном  раздумье,  не   зная,   что
предпринять.  Но  только  на  мгновение:  времени  терять  быдо
нельзя. Каждая минута промедления могла стать роковой  для  его
хозяина.  Его  надо  было  спасти во что бы то ни стало. С этой
мыслью Фелим бросился к кактусу и голыми руками отломил одну из
его колючих ветвей.
     Его пальцы  были  изодраны  в  кровь.  Но  можно  ли  было
обращать  внимание на такие пустяки, когда дело шло о жизни его
молочного брата! Ирландец помчался к кобыле и, рискуя, что  она
его лягнет, сунул ей под хвост орудие пытки.
     К  этому времени петля была уже надета на шею мустангера и
тщательно проверена; другой конец веревки, переброшенный  через
сук   смоковницы,   держали  добровольные  палачи,  у  которых,
казалось, руки чесались скорее дернуть  ее.  В  их  взглядах  и
позах   чувствовалась  жестокая  решимость.  Они  ждали  только
команды.
     Собственно, никто не  имел  права  отдать  такую  команду.
Из-за  этого-то  и  произошла задержка. Никто не хотел брать на
себя ответственность за роковой сигнал. Хотя  все  они  считали
осужденного  преступником  и верили, что он убийца, но взять на
себя  обязанности  шерифа  никто  не  решался.   Даже   Колхаун
отступил.
     Это  происходило  не  из-за недостатка злой воли -- в этом
нельзя было упрекнуть ни  отставного  капитана,  ни  многих  из
присутствующих.      Задержка      объяснялась      отсутствием
соответствующего исполнителя. Это было лишь  затишье  во  время
грозы -- затишье перед новым сильным ударом грома.
     Воцарилась гробовая тишина. Все знали, что они перед лицом
смерти  --  смерти  в ее самой ужасной и отвратительной личине.
Большинство чувствовали себя причастными  к  ней,  и  никто  не
сомневался, что она близка.
     Они стояли молча и неподвижно, ожидая развязки.
     Но, вместо того чтобы увидеть, как Морис Джеральд повиснет
на суку, они стали свидетелями совсем другого зрелища; оно было
настолько  нелепым, что нарушило мрачную торжественность минуты
и задержало казнь.
     Старая кобыла --  все  знали,  что  она  принадлежит  Зебу
Стумпу,  --  вдруг  словно  взбесилась.  Она  начала плясать по
траве,  высоко  подбрасывая  задние  ноги  и   оглашая   поляну
неистовым  ржанием.  Стоявшая  рядом  сотня лошадей вторила ей,
подражая ее бешеной пляске.
     Сцена веред хижиной  изменилась  как  будто  по  мановению
волшебной    палочки.   Не   только   казнь   мустангера   была
приостановлена, но им вообще на время перестали интересоваться.
     Однако в происшедшей перемене не  было  ничего  комичного.
Наоборот,   на   всех   лицах   отразилась  тревога,  раздались
испуганные крики.
     "Регулярники" бросились кто к оружию, кто к лошадям.
     -- Индейцы!
     Это восклицание было у всех на устах, хотя его нельзя было
расслышать из-за шума. Только нападение команчей могло  вызвать
такое смятение.
     Некоторое  время  люди  с  криками  метались  из стороны в
сторону по  поляне  или  стояли  молча  с  испуганными  лицами.
Многие,  отвязав  своих  лошадей, укрылись за ними от индейских
стрел.
     Только немногим из присутствующих приходилось  попадать  в
подобные переделки; большинство же, неискушенные в таких делах,
были охвачены ужасом.
     Смятение  длилось  до тех пор, пока все лошади не попали в
руки к хозяевам и не успокоились. Только одна продолжала  ржать
-- старая  кобыла,  которая  начала концерт. Тогда и обнаружили
настоящую причину тревоги, а кроме того,  заметили,  что  Фелим
исчез.
     Он предусмотрительно спрятался в кустах, и это его спасло.
     Человек  двадцать  с  возмущением  схватились  за  ружья и
прицелились в виновницу переполоха. Но, раньше чем  они  успели
спустить курки, кто-то из стоявших поблизости набросил лассо на
шею лошади и заставил ее замолчать.
     Спокойствие  восстанавливается,  и  все возвращаются туда,
где лежит  осужденный.  Толпа  по-прежнему  озлоблена.  Нелепое
происшествие не показалось им смешным -- совсем наоборот.
     Некоторые  стыдятся  малодушия,  проявленного ими во время
ложной  тревоги.  Другие  недовольны  тем,  что  были  прерваны
мрачные приготовления.
     Они   возобновляются,  раздаются  ругательства  и  гневные
возгласы.
     Жаждущая  мести  толпа  смыкается  вокруг  осужденного  --
актеры страшной трагедии опять заняли свои места.
     Снова  добровольные  палачи  берутся  за  веревку, опять у
каждого из присутствующих мелькает одна и та же мысль:
     "Скоро Морис Джеральд расстанется с жизнью!"
     О счастье! Ужасная церемония снова прервана. Как не похожа
на смерть светлая  стройная  фигура,  вырвавшаяся  из-под  тени
деревьев на яркий солнечный свет.
     Женщина! Прелестная женщина!
     Это   только   мелькнувшая   мысль;   никто   не  решается
заговорить. Все по-прежнему стоят неподвижно, но  выражение  их
лиц  как-то  странно  изменилось. Даже самые грубые считаются с
присутствием  этой  незваной  гостьи.  Они  смущены  и   словно
чувствуют себя виноватыми.
     Она  пробегает  сквозь толпу молча, не глядя ни на кого, и
наклоняется над осужденным, все еще распростертым на траве.
     Быстрым  движением  она  хватает  лассо  обеими  руками  и
вырывает его у растерявшихся палачей.
     -- Техасцы! Трусы! -- кричит она, глядя на толпу.-- Позор!
     Все словно съеживаются от ее гневного упрека.
     -- И   это,   по-вашему,   суд?   Обвиняемый  осужден  без
защитника, не получив возможности сказать  ни  одного  слова  в
свое  оправдание.  И  это  вы  называете правосудием! Техасским
правосудием! Вы не люди, а звери! Убийцы!
     -- Что это значит? -- негодует Пойндекстер.  Он  бросается
вперед  и хватает дочь за руку.-- Ты лишилась рассудка, Лу! Как
ты попала сюда? Разве я не приказал тебе ехать  домой?  Уезжай,
сию  же  минуту  уезжай!  И  не  вмешивайся  в  то, что тебя не
касается!
     -- Отец, это меня касается!
     -- Тебя касается?  Как?..  Ах,  правда,  ты  сестра.  Этот
человек -- убийца твоего брата.
     -- Я  не  верю,  я  не  могу поверить... Это неправда! Что
могло его толкнуть на преступление?.. Техасцы, если вы люди, то
не поступайте, как  звери.  Пусть  будет  справедливый  суд,  а
тогда... тогда...
     -- Над  ним  был  справедливый  суд!  --  кричит  какой-то
верзила,  очевидно  кем-то  подученный.  --  В  его  виновности
сомневаться  не  приходится.  Это он убил вашего брата. И очень
нехорошо, мисс Пойндекстер,-- простите, что я так говорю, -- но
нехорошо, что вы заступаетесь за него.
     -- Правильно! -- присоединяются несколько голосов.
     -- Да  свершится   правосудие!   --   выкрикивает   кто-то
торжественную судебную формулу.
     -- Да свершится! -- подхватывают остальные.
     -- Простите,  мисс,  но  мы  должны  просить вас удалиться
отсюда... Мистер Пойндекстер, пожалуй, вам следует увести  вашу
дочь.
     -- Пойдем,  Лу! Здесь не место для тебя. Ты должна уйти...
Ты  отказываешься?  Боже  милостивый!  Ты   отказываешься   мне
повиноваться?.. Кассий, возьми ее за руку и уведи прочь... Если
ты  не  уйдешь  добровольно, нам придется увести тебя силой. Ну
будь же умницей! Сделай то, о чем я тебя прошу. Уходи же!
     -- Нет, отец! Я не хочу. Я не уйду до тех пор, пока ты мне
не пообещаешь, пока все не пообещают...
     -- Мы ничего не можем обещать вам, мисс, как бы нам  этого
ни  хотелось.  Да  и  вообще  это  не  женское  дело. Совершено
преступление, убийство, вы это сами знаете. Убийце нет пощады!
     -- Нет пощады! -- повторяют  двадцать  гневных  голосов.--
Повесить его! Повесить!
     Присутствие  женщины  больше  не  сдерживает  толпу.  Быть
может, все происшедшее даже приблизило роковую  минуту.  Теперь
мустангера  ненавидит не только Кассий Колхаун. Завидуя счастью
охотника за лошадьми, его возненавидели и другие.
     Кассий  Колхаун,  повинуясь   распоряжению   Пойндекстера,
уводит  или, вернее, тащит Луизу прочь с поляны. Она вырывается
из рук, которые так  ненавидит,  заливается  слезами  и  громко
протестует против бесчеловечной казни.
     -- Изверги! Убийцы! -- срывается у нее с уст.
     Она не может вырваться, ее никто не слушает. Ее выводят из
толпы, и она теряет надежду помочь человеку, за которого готова
отдать жизнь.
     Колхауну  приходится выслушать много горького: она осыпает
его словами, полными ненависти.
     Уверенность в мести  --  плохое  утешение  для  него.  Его
соперник  скоро  умрет; но разве от этого что-нибудь изменится?
Он может убить возлюбленного  Луизы,  но  его  она  никогда  не
полюбит.

     Глава LXV. ЕЩЕ ОДНА НЕПРЕДВИДЕННАЯ ЗАДЕРЖКА

     В  третий  раз зрители и актеры страшной трагедии занимают
свои места.
     Лассо снова забрасывается на сук  смоковницы.  Те  же  два
палача хватают свободный конец. Теперь они туго его натягивают.
     В третий раз у всех мелькает мысль:
     "Скоро Морис Джеральд расстанется с жизнью!"
     Смерть  мустангера  кажется  неминуемой.  Даже  любовь  не
сумела спасти  его.  Какая  же  еще  сила  может  предотвратить
роковой конец?
     Спасти  его  невозможио  --  для  этого уже нет времени. В
суровы