те, что это?
     Действительно,  на шее собаки был ремешок из оленьей кожи,
а под ним торчало еще что-то -- какой-то маленький пакетик.
     Зеб вытащил  нож  и  наклонился  к  собаке;  та  в  испуге
попятилась,  но  потом,  поняв,  что  ее  не  обидят, позволила
подойти к себе.
     Охотник разрезал ремешок и развернул пакетик -- в нем была
визитная карточка.
     На карточке  было  что-то  написано,  как  будто  красными
чернилами, но на самом деле кровью.
     Любой  охотник,  даже живущий в самой глуши, умеет читать.
Зеб не был исключением. Он  довольно  быстро  разобрал  красные
каракули. У него вырвался радостный крик:
     -- Он жив, Фелим! Он жив! Посмотри на это... Э, да ты ведь
неграмотный!   Спасибо   старику  учителю,  что  заставил  меня
выдолбить весь букварь. Ну, да не об этом речь. Он жив! Он жив!
     -- Кто? Мастер Морис? Слава тебе Господи...
     -- Стой! Сейчас не до молитв. Достань одеяло и ремни. А  я
пока  схожу  за  своей  кобылой.  И  поживее!  Если мы потеряем
полчаса, то будет уже поздно.

     Глава LIII. КАК РАЗ ВОВРЕМЯ

     -- Если мы потеряем полчаса, то будет уже поздно.
     С этими словами старый охотник выбежал из хижины.  Он  был
прав,  но  не совсем: нельзя было терять ие только получаса, но
даже полминуты. Когда охотник произносил эти  слова,  человеку,
написавшему записку кровью, опять грозила смертельная опасность
-- его снова окружили койоты.
     Но   не  этого  должен  был  он  бояться.  Ему  предстояла
смертельная схватка с еще более страшным врагом.
     Для читателя, наверно, уже ясно,  что  раненый  человек  в
панаме  и  плаще  --  Морис Джеральд. После описанной схватки с
койотами, закончившейся  благополучно  благодаря  вмешательству
верной Тары, он решил, что теперь можно отдохнуть.
     Зная, что верный пес защитит его как от крылатых, так и от
четвероногих  хищников,  молодой человек скоро забылся глубоким
сном.
     Когда он проснулся,  то  почувствовал,  что  силы  отчасти
вернулись к нему, и смог спокойно обдумать свое положение.
     Собака  спасла  его от койотов; нет сомнения, что он может
рассчитывать на нее и в  случае  новых  нападений.  Но  что  же
дальше?  Ведь  она не в силах помочь ему добраться до хижины, а
оставаться здесь -- значит умереть от голода или от ран.
     Раненый поднялся на ноги,  но  зашатался  от  слабости  и,
сделав один-два шага, принужден был снова лечь.
     В  эту  тяжелую минуту его вдруг осенила счастливая мысль:
"Тара может отнести в хижину записку".
     -- Если бы я только мог заставить ее уйти! --  сказал  он,
испытующе  глядя  на  собаку.--  Поди  сюда,  моя  хорошая,  --
продолжал он, обращаясь к своему бессловесному другу -- Я хочу,
чтобы ты была моим почтальоном  и  отнесла  письмо.  Понимаешь?
Погоди,  пока я напишу, тогда я объясню тебе получше... Хорошо,
что у меня с собой визитные карточки, -- сказал  он,  нащупывал
бумажник.  -- Карандаша нет. Но это не беда. Чернил тут хватит.
А вместо пера мне послужит шип вот этой агавы.
     Он подполз к растению, отломил  один  из  шипов,  которыми
заканчивались  длинные листья, окунул его в кровь койота, вынул
карточку и стал писать.
     Кончив письмо, раненый взял обрывок ремешка и обвязал  его
вокруг  шеи  собаки;  тщательно  завернув  карточку  в  кусочек
клеенки, оторванной от подкладки панамы, он заткнул пакетик  за
самодельный ошейник. Теперь оставалось заставить собаку отнести
это  послание.  Это  было  трудно. Верный пес, несмотря на свой
незаурядный ум, никак не мог понять, почему он должен  покинуть
в  беде  того,  кому  был  так беззаветно предан. Не помогли ни
ласки, ни уговоры.
     И только после того, как человек, совсем недавно спасенный
им, с притворной злобой закричал на него и ударил костылем,  --
только после этого пес покорился и ушел.
     Несмотря  на  свою  преданность,  Тара не выдержала такого
обращения.  Обиженная,  она   поплелась   в   заросли,   иногда
оборачиваясь и бросая на хозяина взгляды, полные упрека.
     -- Бедняга!  --  с  сожалением  сказал  Морис,  когда  она
скрылась из виду. -- Это все равно что ударить себя или  самого
близкого  друга.  Ну, ничего, я не останусь у нее в долгу, если
мне доведется ее снова увидеть. А теперь мне  надо  подумать  о
защите  от  новых  нападений  койотов.  Они  наверняка  явятся,
заметив, что я остался один.
     Он знал, что надо делать.
     Вблизи стояло дерево гикори, о котором уже упоминалось. На
высоте  шести-семи  футов  от  его  ствола  почти   параллельно
отходили два толстых сука.
     Мустангер  снял  плащ,  расстелил  его на траве и проколол
ножом несколько дырочек в полах.
     Потом он размотал свой шелковый шарф  и  разорвал  его  по
длине на две полосы.
     После  этого он растянул плащ между ветвями и привязал его
к ним  полосками  шарфа.  Получилось  что-то  вроде  гамака,  в
котором  мог  поместиться  взрослый  человек.  Морис  знал, что
койоты не умеют лазить по деревьям и что, устроившись  на  этой
висячей  постели,  он может совершенно спокойно наблюдать за их
стараниями добраться до него.
     Он устроил это приспособление, так  как  был  уверен,  что
койоты  вернутся.  И действительно, вскоре они снова показались
из  чащи:  они  выходили   с   опаской   и,   сделав   шаг-два,
останавливались,   чтобы   осмотреться,   а   затем  продолжали
подкрадываться к месту недавней битвы.
     Убедившись, что  собаки  нет,  они  скоро  собрались  всей
стаей.   Морис   стал   свидетелем   проявления  отвратительной
жестокости этих трусливых животных.
     Сначала они с противоестественной жадностью пожрали  трупы
своих погибших собратьев; это было проделано с такой быстротой,
что  зритель,  наблюдавший с дерева, вряд ли успел бы сосчитать
до двадцати.
     Потом внимание койотов привлек  человек.  Подвешивая  свой
гамак,  мустангер  не  пытался замаскировать его -- он подвесил
его  достаточно  высоко,  и  ему  казалось,  что  другие   меры
предосторожности не нужны.
     Темный плащ с лежащим в нем человеком бросался в глаза.
     По-видимому,  вкус  крови  еще  больше  раздразнил аппетит
хищников, и они стояли теперь под  деревом,  облизываясь  после
своего страшного обеда. Это было отвратительное зрелище.
     Морис  почти не обращал на них внимания, даже когда койоты
подпрыгивали, пытаясь вцепиться в него или подняться по  стволу
дерева. Он был уверен, что ему ничего не грозит.
     Однако существовала опасность, о которой он забыл.
     Он  вспомнил  о  ней,  только  когда  койоты отказались от
бесплодных попыток и, тяжело дыша, улеглись под деревом.
     Из всех зверей, обитающих в прерии  и  зарослях  чапараля,
койот  --  самый  хитрый. Охотники скажут вам, что "хитрее этой
твари нет". Он хитер, как лиса, и свиреп, как волк.  Его  можно
приручить,  но  в  любое  время  он готов укусить руку, которая
ласкает его. Ребенок  может  прогнать  его  палкой,  но  он  не
колеблясь  нападет  на  раненого  или  обессиленного путника. В
одиночку он пуглив, как заяц;  но  в  стае,  --  а  они  всегда
нападают  стаей,  -- его трусость не так заметна. Порой, сильно
изголодавшись,  койот  проявляет  свирепость,   которую   можно
принять за храбрость.
     Но  самое  страшное  в койоте -- его хитрость; вспомнив об
этом, мустангер начал тревожиться.
     Когда хищники поняли, что им не добраться до человека,  --
а на это потребовалось немного времени, -- стая не разбежалась,
но  уселась  на траве; а из зарослей выбегали все новые койоты.
Не оставалось сомнений, что они решили взять его измором.
     Казалось, это не должно было  бы  встревожить  мустангера,
поскольку они не могли добраться до гамака.
     Он  бы  и  не беспокоился, если бы ему снова не захотелось
пить.
     Он рассердился на  себя  за  свою  непредусмотрительность:
почему  он  не подумал об этом, прежде чем забраться на дерево!
Взять с собой запас воды было бы нетрудно. Ручей был  рядом,  а
вогнутые листья агавы могли послужить сосудами.
     Но теперь было уже поздно. Вода у подножия дерева дразнила
его, и жажда от этого становилась еще мучительнее. Добраться до
ручья он мог только через кольцо койотов, а это означало верную
смерть.  Он почти не надеялся, что собака вернется и второй раз
спасет его; и совсем не надеялся на то, что записка  попадет  в
руки  человеку,  которому  она предназначалась. Было сто шансов
против одного, что этого не случится.
     После большой потери крови жажда бывает особенно  сильной.
Муки  несчастного становились все нестерпимее. Долго ли суждено
им продолжаться?
     На этот раз у мустангера начался бред. Ему  казалось,  что
уже  не  сто,  а  целая  тысяча  волков  окружает  дерево.  Они
придвигались все ближе и ближе. Глаза их горели страшным огнем.
Красные языки касались плаща, в ткань  впивались  острые  зубы.
Раненый уже чувствовал зловонное дыхание хищников...
     В  минуту просветления он понял, что все это галлюцинация:
койоты, которых по-прежнему было только сто, продолжали  лежать
на   траве,  ожидая  развязки.  Она  наступила  прежде,  чем  у
мустангера снова  начался  бред.  Он  увидел,  что  все  койоты
внезапно  вскочили и убежали в чащу. Было ли это галлюцинацией?
Нет, теперь он не бредил.
     Что же могло, спугнуть их?
     Морис радостно вскрикнул. Наверно, вернулась Тара. А может
быть, с ней и Фелим.  Ведь  времени  прошло  достаточно,  чтобы
собака  успела  доставить  записку.  Койоты  сторожили  его уже
больше двух часов.
     Морис  приподнялся  и,  перегнувшись  через  сук,   окинул
взглядом  поляну.  Ни  собаки,  ни слуги не было видно. Ничего,
кроме ветвей и кустов.
     Он  прислушался.  Ни  звука,  кроме   завывания   койотов,
которые,  очевидно,  все еще продолжали отступать. Уж не бредит
ли он снова? Что могло обратить их в бегство?
     Но все равно дорога свободна. Теперь можно было подойти  к
ручью.  Вода  сверкала  перед  его глазами. Ее журчание ласкало
слух.
     Он спустился с дерева и, пошатываясь, направился к берегу.
     Но,  прежде  чем  наклониться  к  воде,  Морис   еще   раз
оглянудся.  Даже  мучительная  жажда  не  заставила  его забыть
загадку,  которую  он  пытался  разрешить.  Как  объяснить  эту
внезапную перемену?
     По-прежнему  надеясь,  что  койотов  испугала  собака,  он
все-таки испытывал тревогу. Предчувствие его не обмануло. Среди
зелени блеснула желтая пятнистая  шкура.  Длинное  гибкое  тело
выползало   из   кустов,   изгибаясь,  как  змея.  Сомнений  не
оставалось -- это был "тигр" Нового Света, внушающий не меньший
ужас, чем его азиатский родич -- ягуар.
     Его появление объяснило, почему разбежались койоты.
     Намерения хищника были очевидны: он тоже  почуял  кровь  и
спешил к месту, где она была пролита.
     Ягуар  не  спускал  глаз  с человека; он шел прямо на него
сначала медленно, припадая к земле, потом  быстрее  и  быстрее,
готовясь к прыжку.
     Взбираться  на  дерево  было  бесполезно:  ягуар лазает по
деревьям, как кошка. Мустангер знал это.
     Впрочем, все равно было поздно. Зверь уже  оказался  между
мустангером  и деревом, которое служило ему убежищем, а другого
подходящего вблизи не было.
     Но Морис и не думал об этом; он вообще потерял способность
мыслить -- отчасти от потрясения, отчасти потому, что его  мозг
был затуманен лихорадкой.
     Чисто   инстинктивно   он   бросился   прямо   в  ручей  и
остановился, только когда вода дошла ему до пояса.
     Если бы  Морис  мог  рассуждать,  он  понял  бы,  что  это
бесполезно,  --  ведь  ягуар  не только лазает по деревьям, как
кошка, но и плавает, как выдра. Он так же опасен в воде, как  и
на суше.
     Морис   не   думал   об  этом.  Он  только  бессознательно
чувствовал, что мелкий ручей едва ли спасет его. Он перестал  в
этом  сомневаться,  когда  ягуар,  дойдя  до  воды, подобрался,
готовясь к прыжку.
     Морис в отчаянии ждал.
     Защищаться он  не  мог:  у  него  не  было  ни  ружья,  ни
револьвера,  ни  ножа,  ни даже костыля. В рукопашной схватке с
хищником его ждала неминуемая гибель.
     Дикий крик вырвался у несчастного, когда  он  увидел,  что
пятнистый зверь взвился в воздух.
     Одновременно раздался визг ягуара, и, промахнувшись, зверь
тяжело упал в воду.
     На  крик  мустангера, точно эхо, ответил крик из зарослей,
но еще раньше прозвучал сухой треск выстрела.
     Огромная собака выскочила из кустов и  прыгнула  в  ручей,
туда,  где  исчез  под водой ягуар. К берегу быстро приближался
человек гигантского роста. Другой, поменьше, следовал  за  ним,
оглашая воздух торжествующими возгласами.
     Раненому  показалось,  что он бредит, а потом его сознание
окончательно помутилось. Он хотел задушить ласкавшегося к  нему
верного  пса  и  отбивался  от  сильных  объятий друга, который
поднял его и бережно вынес на берег.
     Страшная  действительность  сменилась  для  него   ужасами
горячечных кошмаров.

     Глава LIV. ПАЛАНКИН ПРЕРИИ

     Это Зеб Стумп вынес мустангера на берег.
     Прочитав записку, старый охотник поспешил к месту, которое
было в ней указано.
     К  счастью,  он  подоспел на расстояние ружейного выстрела
как раз в ту секунду, когда ягуар готовился прыгнуть.
     Пуля  не  остановила  прыжка  страшного  хищника  --   его
последнего прыжка, -- хотя и попала прямо в сердце.
     Но  это  выяснилось  потом,  --  пока  надо  было думать о
другом. Когда старый охотник бросился в воду, чтобы  убедиться,
что его выстрел был смертельным, он сам подвергся нападению; но
в  него вцепились не когти ягуара, а руки человека, которого он
только что спас.
     Правда, нож мустангера остался на берегу; но безумец  чуть
не  задушил Зеба. Охотнику пришлось бросить ружье и собрать все
свои силы, чтобы отразить неожиданное нападение.
     Борьба продолжалась довольно долго. Наконец  Зебу  удалось
схватить  молодого ирландца в свои сильные объятия и отнести на
берег.
     Но  на  этом  дело  не   кончилось;   как   только   Морис
почувствовал  себя  свободным,  он  кинулся  к  гикори  с такой
быстротой, словно больная нога больше не мешала ему.
     Охотник угадал его намерение.  Благодаря  своему  высокому
росту он увидел окровавленный нож, лежавший на плаще. За ним-то
и бежал мустангер.
     Зеб  бросился  вдогонку; еще раз схватил он безумца в свои
медвежьи объятия и оттащил его от дерева.
     -- Лезь на дерево, Фелим!  --  закричал  Зеб.--  И  скорее
спрячь нож. Парень лишился рассудка. От него так и пышет жаром.
У него горячка...
     Фелим  немедленно повиновался и, вскарабкавшись на дерево,
взял нож.
     Но борьба на этом не  окончилась.  Больной  снова  кинулся
душить  своего  спасителя  --  он  громко кричал, грозил и дико
вращал глазами.
     Минут десять длилась эта отчаянная схватка.
     Наконец мустангер в полном изнеможении опустился на траву;
по его телу пробежала судорожная дрожь, он глубоко  вздохнул  и
затих, словно жизнь покинула его.
     Фелим принялся громко причитать над ним.
     -- Перестань  завывать, проклятый дурень! -- закричал Зеб.
-- От одного твоего воя можно помереть.  Это  обморок.  Он  мне
наставил  таких синяков, что с ним уж наверно ничего серьезного
нет... Ну конечно, -- продолжал он, наклонившись над больным  и
внимательно осматривая его. -- Я не вижу ни одной опасной раны.
Правда, колено сильно распухло, но кость цела, иначе он не смог
бы ступить на ногу. А все остальное пустяки -- царапины. Только
откуда они? Ведь ягуар его не задел! Пожалуй, они больше похожи
на следы когтей домашней кошки. А, все понятно! Прежде чем сюда
явился  ягуар,  парню  пришлось  отбиваться  от койотов. Кто бы
подумал, что у этих трусливых тварей хватит  храбрости  напасть
на  человека!  А  вот нападают, если им встретится калека вроде
него,-- черт бы их побрал!
     Охотник  разговаривал  сам  с  собой,  потому  что  Фелим,
обрадованный тем, что хозяин не только не умер, но и вообще вне
опасности,   перестал   причитать  и  с  ликующими  возгласами,
прищелкивая пальцами, пустился в пляс.
     Его радостное возбуждение  передалось  и  Таре.  Вдвоем  с
Фелимом  они  исполнили  что-то  вроде  залихватской ирландской
джиги.
     Зеб не обращал внимания на это  комическое  представление;
он  еще  раз  наклонился  над  неподвижно лежащим мустангером и
снова стал его осматривать.
     Убедившись, что опасных ран  нет,  Зеб  Стумп  поднялся  и
начал  рассматривать  валявшиеся  на  земле  вещи.  Он  обратил
внимание на  панаму,  которая  все  еще  оставалась  на  голове
мустангера, и у него появилась странная мысль.
     Шляпы   из   гуакильской   травы,  неправильно  называемые
панамами, не были редкостью в этих местах. Но охотник знал, что
молодой ирландец обычно носил мексиканское сомбреро -- головной
убор совершенно другого типа. Впрочем, мустангер  мог  изменить
своей привычке.
     Однако Зебу показалось, что он уже видел эту шляпу раньше,
но на другой голове.
     Он  наклонился  и взял ее в руки -- конечно, не из желания
проверить,  честным  ли  путем  досталась  она  ее  теперешнему
владельцу.  Ему  хотелось  найти  разгадку  тайны  или, вернее,
целого ряда таинственных происшествий, над которыми  он  тщетно
ломал  голову.  Заглянув  внутрь панамы, охотник заметил клеймо
фабриканта шляп в Новом Орлеане и надпись, сделанную  от  руки:
"Генри Пойндекстер".
     Теперь  он стал исследовать плащ. На нем Стумп тоже увидел
приметы, доказывавшие, что он принадлежал тому же владельцу.
     -- Очень странно!--пробормотал старик, глядя  на  землю  и
глубоко  задумавшись.--  Шляпы, головы и все прочее... Шляпы не
на тех головах, головы  не  на  своих  местах!  Ей-богу,  здесь
что-то  нечисто!  Если  бы  у  меня  не  ныл синяк, который мне
поставил  под  левым  глазом  этот  молодец,  я  бы,   пожалуй,
усомнился,  на  месте  ли  мой собственный череп. От него ждать
объяснений сейчас не приходится, -- добавил  Зеб,  взглянув  на
Мориса.--  Разве только после того, как у него пройдет горячка.
А кто знает, когда  это  будет?..  Ладно,--  продолжал  охотник
после  некоторой  паузы.-- Здесь больше делать нечего. Его надо
доставить в хижину. Он писал, что не может сделать ни шагу. Это
только горячка придала ему сил, да и  то  ненадолго.  Нога  еще
больше распухла. Придется его нести...
     Охотник, казалось, задумался, как это осуществить.
     -- Этот  все  равно  ничего  не  придумает,--продолжал он,
взглянув на Фелима, который весело болтал с  Тарой.  --  У  пса
больше  мозгов, чем у него. Ну да ладно. Зато нести будет он --
придется ему попотеть. Как же тут быть? Надо  положить  его  на
носилки.  Пара  шестов  и  плащ  или  одеяло,  которое захватил
Фелим,-- вот и готово. Да, так и сделаем. Носилки  --  это  как
раз то, что нам сейчас нужно.
     Теперь ирландец был призван на помощь.
     Они  срезали и обстругали два деревца, каждое футов десять
длиной,  поперек  них  привязали  еще  два,  покороче,   сверху
растянули сначала одеяло, а потом плащ.
     Таким  образом  были  сооружены простые носилки, способные
выдержать больного или пьяного.
     И надо признаться,  мустангер  больше  напоминал  пьяного,
потому  что он снова начал буйствовать и его пришлось привязать
к носилкам.
     Эти носилки несли не два человека, как обычно, а человек и
лошадь. Передние концы шестов были привязаны к кобыле  Зеба,  а
задние   поддерживал  Фелим,  которому,  как  и  обещал  старый
охотник, "пришлось попотеть".
     Сам же Зеб  шел  впереди,  избрав  более  легкую  роль  --
вожатого.
     Такой   способ  передвижения  нельзя  было  назвать  новым
изобретением.  Зеб  соорудил   грубое   подобие   мексиканского
паланкина,  который  ему,  наверно,  приходилось  видеть на юге
Техаса.  Разница  была  лишь  в  том,  что  в   данном   случае
отсутствовал обычный балдахин и вместо двух мулов в упряжке шли
человек и кобыла.
     В  этом  импровизированном  паланкине  Морис  Джеральд был
доставлен в свою хижину.