о примирении, -- продолжает обвиняемый, --  и
сказал  вам,  где  оно  произошло.  Я  должен теперь объяснить,
почему  оно  произошло  именно  там.  Вы  уже  знаете,  как  мы
расстались  --  мисс  Пойндекстер,  ее  брат и я. Оставив их, я
бросился вплавь через реку, отчасти  потому,  что  был  слишком
взволнован,  чтобы задумываться над тем, как мне переправиться,
отчасти потому, что не хотел, чтобы стало известно, как я попал
в сад. У меня были для этого свои причины.  Я  пошел  вверх  по
реке -- к поселку. Ночь была очень теплой, это, наверно, многие
из  вас  помнят, и, пока я дошел до гостиницы, моя одежда почти
совсем высохла. Бар был еще открыт, и хозяин стоял за  стойкой.
Кров  этот  не  был  для меня особенно гостеприимным, и я решил
тотчас же выехать на Аламо, чтобы  воспользоваться  прохладными
часами  ночи.  Я  уже  отослал  своего  слугу  вперед,  сам  же
предполагал отправиться на следующее утро; но то, что произошло
в Каса-дель-Корво,  заставило  меня  поторопиться  с  отъездом,
насколько   это   было   возможно.   Расплатившись  с  мистером
Обердофером, я уехал...
     -- Откуда вы взяли  деньги,  которыми  расплатились?..  --
спрашивает прокурор.
     -- Я протестую! -- прерывает его защитник.
     -- Вот   так  порядки!  --  восклицает  ирландский  юрист,
вызывающе глядя на прокурора. --  Если  бы  это  происходило  в
нашем суде, с вами, пожалуй, поговорили бы иначе.
     -- Тише,   джентльмены!  --  говорит  судья  повелительным
тоном.-- Пусть обвиняемый продолжает.
     -- Я ехал медленно. Спешить мне было незачем. Спать мне не
хотелось, и было все равно, где провести ночь -- в  прерии  или
под  крышей  своего  хакале. Я знал, что к рассвету доберусь до
Аламо,  и  это  меня  вполне  устраивало.  Поглощенный   своими
мыслями,  я  не  оглядывался назад -- по правде сказать, я и не
предполагал, что кто-нибудь едет за  мной,--  пока  не  проехал
около  полумили по лесу и не достиг дороги на Рио-Гранде. Тогда
я услышал доносившийся сзади топот копыт. Я только что  проехал
поворот  просеки,  и  увидеть  всадника  мне  не  удалось. Но я
слышал, что он приближается рысью. Я подумал, что у догонявшего
меня человека могут быть  враждебные  намерения,  хотя  это  не
особенно  меня  беспокоило.  Больше  по  привычке, выработанной
жизнью в прерии, по соседству с индейцами, я скрылся в  чаще  и
стал ждать, пока незнакомый всадник не подъедет ближе. Скоро он
появился.   Можете  представить  мое  удивление,  когда  вместо
незнакомца я увидел  человека,  с  которым  мы  только  недавно
поссорились!  Когда я говорил о ссоре, я имею в виду не себя, а
его. Я не знаю, в каком настроении он был. Возможно, тогда  его
удержало  только  присутствие  сестры, а теперь он потребует от
меня удовлетворения за воображаемую обиду? Господа присяжные, я
не буду скрывать, что подумал именно это. Я решил, что не стану
прятаться, ибо совесть моя была чиста. Правда, я виделся с  его
сестрой  тайно, но в этом были виновны другие, а не я и не она.
Я любил ее всем сердцем, самой чистой и нежной любовью,  как  и
сейчас люблю...
     Хотя  карета  Луизы  Пойндекстер стоит за кругом зрителей,
девушка слышит каждое слово мустангера, а  занавески  задернуты
неплотно,  и  она видит его лицо. Несмотря на печаль, сжимающую
ее сердце, лицо девушки озаряется радостью, когда  она  слушает
откровенные  признания мустангера. Это -- отзвук ее чувства. На
бледных щеках вспыхнул яркий румянец, но это румянец не  стыда,
а гордого торжества.
     Она  не  пытается  скрывать этого. Наоборот, глядя на нее,
можно подумать, что она вот-вот выскочит из кареты, бросится  к
человеку,  которого  судят за убийство ее брата, и с презрением
бросит вызов самым беспощадным обвинителям.
     Тень грусти снова омрачает ее лицо, но печаль эта  вызвана
не   ревностью,   --   Луиза   слишком   хорошо  помнит  слова,
подслушанные у постели больного. Можно ли в них сомневаться? Он
повторил их теперь, когда его сознание не помрачено, когда  ему
грозит смерть, перед лицом которой не лгут.

     Глава ХС. ВНЕЗАПНЫЙ ПЕРЕРЫВ В ЗАСЕДАНИИ

     Последние   слова   мустангера,  которые  доставили  такую
радость Луизе Пойндекстер, на большинство слушателей  произвели
совсем иное впечатление.
     Такова   одна   из   слабостей   человеческой  натуры:  мы
испытываем досаду, сталкиваясь с чужой любовью,  особенно  если
это всепоглощающая страсть.
     Объяснить это нетрудно: мы знаем, что влюбленные совсем не
интересуются  нами.  Это старая история о самолюбии, уязвленном
безразличием.
     Даже те, кто равнодушен к  чарам  прелестной  креолки,  не
могут  побороть  в себе зависть; те же, кто влюблен в нее не на
шутку, оскорблены до глубины души тем, что они называют "наглым
заявлением".
     Если  у   обвиняемого   нет   других   доказательств   его
невиновности,  он поступил бы благоразумнее, если бы промолчал.
Пока что своими показаниями он только подлил масла  в  огонь  и
нажил себе новых недоброжелателей.
     Снова ропот в толпе. И опять шумят сообщники Колхауна.
     Снова  кажется,  что  разбушевавшаяся толпа учинит самосуд
над Морисом Джеральдом, что его повесят, не выслушав до конца.
     Но это только  кажется.  Майор  бросает  многозначительный
взгляд в сторону своего отряда. Судья властно требует:
     -- Тише!
     Шум   стихает.   Обвиняемый   снова  получает  возможность
говорить.
     Он продолжает свой рассказ:
     -- Увидев, кто это, я выехал  из  чащи  и  остановил  свою
лошадь.  Было  достаточно светло, и он сразу узнал меня. Вместо
неприятной встречи, которой я  ожидал  --  и  думаю,  что  имел
достаточно  оснований  для  этого,  --  я был очень обрадован и
удивлен его приветливостью. Он дружески протянул мне руку  и  с
первых же слов попросил у меня прощения за свою несдержанность.
Нужно ли говорить, как горячо я пожал его руку! Я знал, что это
рука верного друга; больше того, я лелеял надежду, что наступит
день,  когда  она  станет  рукой  брата.  Я  пожал  ее  тогда в
предпоследний раз. В последний раз я сделал  это  очень  скоро,
когда  мы  пожелали  друг  другу спокойной ночи и расстались на
лесной тропинке, -- я не думал,  что  мы  расстаемся  навеки...
Господа  присяжные!  Я не стану отнимать у вас время пересказом
разговора,  который  произошел  между  нами,  --  он  не  имеет
никакого   отношения  к  этому  судебному  разбирательству.  Мы
проехали некоторое расстояние рядом, а потом  остановились  под
деревом.  Тут  мы  обменялись  сигарами и выкурили их. И, чтобы
закрепить нашу дружбу, мы обменялись шляпами и плащами. С  этим
обычаем  я  познакомился у команчей. Я отдал Генри Пойндекстеру
свое мексиканское сомбреро и полосатое серапе, а взамен я  взял
его плащ и его панаму. После этого мы расстались -- он уехал, а
я  остался.  Я  сам  не  понимаю,  почему остался там... Скорее
всего, потому, что это место  стало  мне  дорого  --  ведь  там
произошло  примирение,  которое  было  для меня такой радостной
неожиданностью. Мне уже не хотелось  продолжать  свой  путь  на
Аламо.  Я был счастлив, и мне хорошо было под деревом. Соскочив
с лошади, я привязал ее, потом завернулся в плащ и,  не  снимая
шляпы,  улегся на траве. Через несколько секунд я заснул. Редко
когда сон одолевал меня так быстро. Всего  лишь  полчаса  назад
это  было  бы  невозможно.  Могу  приписать  это только чувству
приятного успокоения после всех пережитых горьких волнений.  Но
спал  я  не очень крепко и недолго. Не прошло и двух минут, как
меня разбудил ружейный выстрел. Правда, я не был вполне уверен,
это могло мне показаться. Но поведение моей  лошади  доказывало
обратное. Она насторожила уши и захрапела, как будто стреляли в
нее. Я вскочил на ноги и стал прислушиваться.
     Но  так  как  больше  ничего  не  было  слышно  и  мустанг
успокоился, я решил, что мы оба ошиблись. Я подумал, что лошадь
почуяла близость бродившего в лесу зверя, а то, что  показалось
мне  выстрелом,  был просто треск сучка в чаще или, быть может,
один из тех таинственных звуков -- таинственных потому, что они
остаются необъясненными, -- которые так  часто  слышны  в  чаще
зарослей. Я перестал об этом думать, снова лег на траву и снова
заснул.  На  этот раз я проспал до самого утра и проснулся лишь
от холодной сырости, пронизавшей  меня  до  костей.  Оставаться
дольше  под  деревом  было  уже  неприятно. Я стал собираться в
путь. Однако выстрел все еще звучал у меня в  ушах  --  и  даже
громче,  чем когда я слышал его в полусне. Мне казалось, что он
донесся с той стороны, куда поехал Генри Пойндекстер.  Было  ли
это  плодом фантазии или нет, но я невольно связал этот выстрел
с ним и не мог преодолеть в себе желания пойти  и  выяснить,  в
чем  дело.  Идти пришлось недолго. Силы небесные, что я увидел!
Передо мной был...
     -- Всадник без головы! -- кричит кто-то в толпе, заставляя
всех невольно обернуться.
     -- Всадник без головы! -- подхватывают пятьдесят голосов.
     Что это, шутка, неуважение к суду?
     Никто так не думает:  к  этому  времени  все  уже  увидали
всадника без головы, который скачет по прерии.
     -- Вон он! Вон он! Туда! Туда!
     -- Нет, он едет сюда! Смотрите! Он скачет прямо к форту!
     Это  правда.  Но  уже  через  мгновение он останавливается
прямо против толпы под деревом.
     Лошади, наверно, не нравится картина, которую она увидела.
     Она громко храпит, потом еще громче ржет и вот уже  мчится
во весь опор обратно в прерию.
     Напряженный   интерес   к   показаниям  обвиняемого  сразу
угасает. Всем кажется, что в  таинственном  всаднике,  случайно
представшем перед ними, кроется объяснение всего происшедшего.
     Большинство  из  присутствующих бросаются к своим лошадям.
Даже присяжные не составляют  исключения,  и  по  крайней  мере
шестеро из двенадцати присоединяются к погоне.
     Преследуемая лошадь останавливается только на мгновение --
лишь для  того,  чтобы  взглянуть  на приближающихся всадников.
Потом она круто поворачивает, дико ржет и во весь  опор  мчится
дальше в прерию.
     Преследователи с криками мчатся за ней.

     Глава XCI. ПОГОНЯ ПО ЗАРОСЛЯМ

     Всадники  мчатся через прерию прямо к лесу, протянувшемуся
милях в десяти от поселка.
     Чем  ближе  к  лесу,   тем   больше   вытягивается   толпа
преследователей,  превращаясь  наконец  в  вереницу;  лошади не
выдерживают длительной неистовой  скачки,  и  всадники  отстают
один за другим.
     Лишь  немногие  доезжают  до  леса,  и  только двое успели
увидеть, в каком месте зарослей исчез всадник без головы.
     Ближе всех к нему всадник  на  сером  мустанге;  он  гонит
своего коня, не жалея ни шпор, ни хлыста, ни голоса.
     Следом  за  ним,  хотя  и  сильно отстав, скачет на старой
кобыле высокий человек в войлочной шляпе и  куртке  из  старого
одеяла.
     Никто  бы  не  подумал, что его лошадь способна бежать так
быстро. Не хлыстом, не шпорами, не понуканием гонит ее всадник.
Он прибегает к более жестокому способу:  время  от  времени  он
вонзает ей в круп лезвие острого ножа.
     Эти два всадника -- Кассий Колхаун и Зеб Стумп.
     Кассию   Колхауну   помогает   быстрота  серого  мустанга,
которого он  погоняет  с  такой  решимостью,  словно  от  этого
зависит его жизнь.
     Старый  охотник,  кажется,  настроен  не менее решительно.
Вместо того чтобы ехать обычной неторопливой рысью и положиться
на свое искусство следопыта,  он,  по-видимому,  с  не  меньшей
решимостью задался целью не выпускать Колхауна из виду.
     Скоро они въезжают в заросли; остальные всадники теряют их
из виду.

     По  густым зарослям мчатся три всадника -- не по прямой, а
по звериным  тропам,  то  описывая  кривые,  то  лавируя  между
деревьями.
     Вперед  мчатся  они  через  кусты  и лесные чащи, не боясь
ничего, не замечая колючих шипов кактуса и острых игл акаций.
     Ветки трещат и ломаются на их пути;  а  птицы,  испуганные
таким  грубым  вторжением,  улетают  с  громким  криком в более
безопасное место.
     Высоко в  небо  взвилась  стая  черных  грифов,  с  криком
покинувших  сухой  сук.  Инстинкт  подсказывает  им,  что такая
погоня должна кончиться чьей-нибудь смертью. Широко  распластав
крылья, черные птицы кружат над всадниками.
     Преследуемый  всадник  теперь  в более выгодном положении,
чем те, что скачут сзади. Он сам  выбирает  свой  путь,  а  они
должны следовать за ним.
     Хотя  расстояние между всадниками не увеличилось, но среди
деревьев преследователи скоро теряют его из виду, так же как  и
друг друга.
     Только грифы видят всех троих сразу.
     Находясь  вне  поля  зрения  преследователей, преследуемый
оказывается в более выгодном положении.  Он  может  мчаться  во
весь опор, а они теряют время на распознавание следов. Пока они
могут ориентироваться по звукам -- все еще слышен топот копыт и
хруст  веток;  и,  несмотря  на  это,  передний  преследователь
начинает отчаиваться.
     Ему  кажется,  что  при  каждом  повороте  он  проигрывает
расстояние -- топота копыт впереди уже не слышно.
     -- Будь  ты проклят! -- восклицает Колхаун с отчаянием. --
Опять уйдет! Это бы ничего, если бы, кроме меня, никого тут  не
было! Но теперь я не один. Этот старый черт уже в лесу. Когда я
въезжал  в  чащу,  он  был  всего  в  трехстах ярдах. Нельзя ли
как-нибудь  от  него  ускользнуть?  Нет,  он  слишком   хороший
следопыт... А ведь, пожалуй, можно!
     При  этих  словах  Колхаун  натягивает  поводья  и  делает
полуоборот, внимательно оглядывая тропу, по которой  он  только
что   проехал.  Он  всматривается  взглядом  человека,  который
мысленно начертал план и подыскивает подходящее место  для  его
выполнения. Нервно хватается он за ружье; во всех его движениях
чувствуется   лихорадочное   нетерпение.   Но   он   продолжает
колебаться  и  после  некоторого  размышления  отказывается  от
своего намерения.
     -- Нет,  так  не годится, -- бормочет он. -- Слишком много
народу скачет за мной,  кое-кто  из  них  умеет  разбираться  в
следах.  Они  наверняка найдут труп, да и выстрел услышат. Нет!
Из этого ничего не выйдет.
     Еще некоторое время он остается на месте и прислушивается.
И впереди и позади тихо, и только вверху шуршат крылья грифов.
     "Как странно, что черные птицы все время  парят  над  ним!
Да,  он,  конечно,  появится  здесь.  Чертовски не повезло, что
остальные так близко! Если бы не это, ему уж больше не пришлось
бы за мной шпионить. И так просто!"
     Не так просто, как вы думаете. Кассий  Колхаун!  И  птицы,
которые  парят  вверху--если бы только они обладали даром речи,
-- могли бы разуверить вас.
     Они видят, что Зеб Стумп приближается; но  он  делает  это
так, что шагов его не слышно.
     "Хорошо,  если  бы  он  сбился  со  следа!  --  продолжает
размышлять Колхаун, снова  поворачивая  лошадь.  --  Во  всяком
случае,  я  сам  должен  идти  по следу, пока не собьюсь, иначе
кому-нибудь из этих дураков может повезти больше... Ну и болван
же я, что потерял столько времени! Если  я  еще  буду  медлить,
старый  хрыч  догонит  меня,  и  тогда все будет потеряно. Черт
побери, этого никак нельзя допустить!.."
     Пришпорив  своего  мустанга,  Колхаун  мчится  вперед  так
быстро, как это позволяет извилистая тропа.
     Едва   успевает   он  проехать  двести  шагов,  как  вдруг
останавливается, вскрикнув от удивления и радости.
     Перед ним, на расстоянии двадцати шагов,  --  всадник  без
головы.  Он  неподвижно  стоит  среди  низких  кустов,  которые
верхушками касаются его седла.
     Голова  лошади  опущена;  по-видимому,   животное   щиплет
стручки акаций.
     Так, по крайней мере, кажется Колхауну.
     Он  быстро  вскидывает  ружье,  но сейчас же его опускает.
Лошадь, в которую он  было  прицелился,  уже  больше  не  стоит
спокойно  и  не  щиплет акации: она судорожно дергает скрытой в
ветвях головой.
     Колхаун догадывается,  что  поводья,  переброшенные  через
седло, зацепились за ствол акации.
     "Наконец-то попалась! Слава Богу, слава Богу!"
     Колхаун  бросается  вперед,  сдерживая торжествующий крик,
чтобы его не услышали те, что позади. Через секунду капитан уже
около всадника без головы -- загадочного всадника, которого  он
так долго и тщетно преследовал!

     Глава ХСII. ВЫНУЖДЕННОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ

     Колхаун хватается за поводья.
     Конь   пробует  вырваться,  но  не  может  --  ему  мешают
зацепившиеся за  акацию  поводья;  он  только  описывает  круги
вокруг куста, который его держит.
     Его  всадник  ничего  не  замечает  и  не  делает  никаких
попыток, чтобы избежать плена; он неподвижно сидит в ceдле,  не
мешая коню вертеться.
     После  некоторой  борьбы  гнедой  покоряется  и  позволяет
привязать себя.
     Колхаун вскрикивает от радости.
     Но мелькнувшая мысль заставляет его сразу замолчать:  ведь
он еще сделал не все, что задумал.
     Что же он задумал?
     Это известно только ему; и, судя по тому, как он озирается
вокруг,  нетрудно  догадаться, что он не хотел бы, чтобы другие
проникли в его тайну.
     Внимательно осмотрев окружающие заросли  и  прислушавшись,
он приступает к делу.
     Человеку  непосвященному его поведение показалось бы очень
странным. Он достает нож, приподнимает полу серапе  над  грудью
всадника  без  головы  и наклоняется к нему, словно намереваясь
вонзить лезвие в его сердце.
     Нож уже занесен... Вряд ли что-нибудь может остановить его
удар...
     И  все-таки   рука   не   опускается.   Ее   останавливает
раздающееся  из  зарослей  восклицание,  и на поляне появляется
человек. Это Зеб Стумп.
     -- Прекратите  эту  игру!  --   кричит   охотник,   быстро
пробираясь  на  лошади  через низкий кустарник.-- Прекратите, я
говорю!
     -- Какую  игру?  --   спрашивает   отставной   капитан   в
замешательстве,  незаметно  пряча нож.-- О чем вы говорите? Эта
скотина запуталась в кустах. Я боялся, что она снова удерет,  и
хотел перерезать ей глотку, чтобы положить конец ее штучкам.
     -- Ах,  вот оно что! Ну, а я полагаю, что резать ей глотку
незачем. Можно обойтись и без этого.  А  впрочем,  вы  о  какой
глотке говорите -- о лошадиной?
     -- Конечно.
     -- Само  собой. Ведь над человеком эту операцию кто-то уже
проделал -- если это, конечно,  человек.  А  как  вам  кажется,
мистер Колхаун?
     -- Черт  его знает! Я ничего не могу понять. У меня еще не
было времени как следует взглянуть на него. Я  только  что  его
догнал...   Силы   небесные!  --  продолжает  он  с  притворным
удивлением. -- Ведь это же тело человека-мертвеца!
     -- Последнее, пожалуй, верно. Вряд ли он может быть  живым
без  головы  на  плечах.  Под  этой тряпкой как будто ничего не
спрятано, а?
     -- Нет. Мне кажется, там нет ничего.
     -- Приподнимите ее немножко, и поглядим.
     -- Мне не хочется прикасаться к нему. У него такой  жуткий
вид!
     -- Странно! Минуту назад вы не были так брезгливы. Что это
вдруг с вами стало?
     -- Ну...  --  запинаясь,  произносит  Колхаун,  --  я  был
возбужден погоней. Был очень зол на эту лошадь и решил положить
конец ее фокусам...
     -- Ладно, -- перебивает его  Зеб,  --  тогда  я  сам  этим
займусь...  Так, так...-- продолжает охотник, подъезжая ближе и
рассматривая страшную фигуру. --  Да,  это  действительно  тело
человека.     Мертвец,     и     совершенно     одеревенелый...
Стойте!--восклицает он, приподнимая полу серапе. -- Да ведь это
же  труп  того  самого  человека,  убийство   которого   сейчас
расследуется!  Ваш  двоюродный брат -- молодой Пойндекстер. Это
он!
     -- Кажется, вы правы... О Боже, это действительно он!
     -- Иосафат! -- продолжает Зеб, прикидываясь удивленным. --
Ну и загадка!  Ладно,  нам  нечего   терять   здесь   время   в
размышлениях. Лучше всего будет, если мы доставим труп на место
так,  как  он  есть,  в  седле,  -- он, видно, сидит достаточно
крепко. Коня этого я знаю; думаю, что за моей кобыл