возвращается в дикую прерию, которая стала его
второй родиной.
     Впервые  мустангер возвращался со свидания таким способом.
Два предыдущих раза он переплывал  реку  в  челноке,  и  нежная
женская  рука  с  помощью маленького лассо, которое ей подарили
вместе с мустангом, затем подтягивала хрупкое суденышко к месту
его постоянного причала.
     -- Брат,  ты  несправедлив  к  нему!   Уверяю   тебя,   ты
несправедлив!--воскликнула  Луиза, как только мустангер скрылся
из виду.-- О Генри, дорогой, если бы ты  только  знал,  как  он
благороден! У него никогда и в мыслях не было обидеть меня; вот
только  сейчас  он рассказал мне, что собирается сделать, чтобы
предупредить сплетни -- я  хочу  сказать,  чтобы  сделать  меня
счастливой.  Поверь мне, брат, он джентльмен! Но все равно, кем
бы он ни был, -- пусть даже простолюдином, за которого  ты  его
принимаешь,--я не могу не любить его!
     -- Луиза,  скажи  мне правду. Говори со мной так, как если
бы ты говорила сама с собой. Из того, что  я  видел  здесь,  я,
больше  чем  из твоих слов, понял, что ты любишь его. Скажи, не
злоупотребил ли он твоей доверчивой любовью?
     -- Нет! Нет! Нет! Клянусь  тебе!  Он  слишком  благороден.
Зачем ты так незаслуженно оскорбил его, Генри?
     -- Я оскорбил его?
     -- Да, Генри, грубо, несправедливо.
     -- Я  готов  извиниться  перед ним. Я догоню его и попрошу
прощенья за  свою  несдержанность.  Если  ты  говоришь  правду,
сестра,  я должен это сделать. Я немедленно догоню его. Ты ведь
знаешь, что он понравился  мне  с  первой  встречи.  А  теперь,
дорогая Луиза, я провожу тебя в дом. Иди к себе и ложись. А сам
я  немедленно отправлюсь к гостинице и, может быть, еще застану
его там. Я не найду себе покоя, пока не извинюсь перед  ним  за
свою грубость!
     Возвращаясь  домой,  Генри бережно вел сестру под руку; он
сожалел о своем поступке, и гнев его  исчез  без  следа.  Юноша
спешил  вернуться  в асиенду, рассчитывая сейчас же отправиться
вдогонку за мустангером и извиниться за то, что, погорячившись,
незаслуженно обидел его.
     Когда брат и сестра вошли в дом, третий  человек,  который
до  этого  крадучись пробирался через кусты, выпрямился и пошел
вслед за ними по каменным ступенькам. Это был их  кузен  Кассий
Колхаун.
     Он тоже задумал отправиться вслед за мустангером.

     Глава XXXV. НЕГОСТЕПРИИМНЫЙ ХОЗЯИН

     "Жалкий  трус!  Дурак! Сам я тоже дурак, что понадеялся на
него. Я должен был предвидеть, что она сумеет  уговорить  этого
щенка  и  даст  негодяю  возможность  улизнуть.  Я  мог  бы сам
выстрелить в него из-за дерева, убить,  как  крысу,  не  рискуя
ровно  ничем, даже своим именем! Дядя Вудли только поблагодарил
бы меня за это, все оправдали  бы  мой  поступок.  Моя  кузина,
девушка   из  знатной  семьи,  обманута  каким-то  бродягой  --
торговцем лошадьми! Кто бы  осудил  меня?  Такой  случай,  черт
побери!  И  как  я  упустил  его? А теперь неизвестно, когда он
снова представится".
     Так  размышлял  отставной  капитан,  следуя  на  некотором
расстоянии за Луизой и Генри, которые направились к дому.
     -- Неужели  этот  желторотый  птенец  говорил серьезно? --
бормотал он про себя, входя во двор.--  Неужели  он  собирается
извиниться  перед  человеком,  который одурачил его сестру? Это
было бы очень смешно, если бы не было  так  печально.  Судя  по
шуму  в  конюшне, он действительно поскачет извиняться... Так и
есть -- он седлает свою лошадь.
     Дверь  конюшни,  как  это  было  принято  в   мексиканских
поместьях, выходила на мощеный двор. Она была полуоткрыта; но в
тот  момент,  когда  Колхаун взглянул на нее, кто-то толкнул ее
изнутри и широко открыл. На пороге  появился  человек,  который
вел за собой оседланную лошадь.
     На  голове  этого человека была панама, на плечах -- плащ.
Колхаун сразу узнал своего двоюродного  брата  и  его  вороного
коня.
     -- Дурак!   Так,   значит,  ты  выпустил  его!  --  злобно
проворчал капитан, когда юноша приблизился.-- Верни мне  нож  и
револьвер.  Эти игрушки не для твоих нежных ручек. Почему ты не
пустил их в ход, как я тебе сказал?  Почему  ты  свалял  такого
дурака?
     -- Да,  я  действительно  свалял дурака,-- спокойно сказал
молодой  плантатор.--  Я  это  знаю.  Я  грубо  и  незаслуженно
оскорбил порядочного человека.
     -- "Оскорбил  порядочного  человека"!  Ха-ха-ха!  Ты с ума
сошел!
     -- Я действительно был бы сумасшедшим, если бы  последовал
твоему  совету,  Кассий.  К  счастью, я не зашел так далеко. Но
все-таки успел наделать столько глупостей, что вполне  заслужил
название  дурака;  и  все  же,  я  надеюсь,  он  поймет,  что я
погорячился, и извинит меня. Во всяком случае, я еду сейчас же,
не теряя ни минуты.
     -- Куда ты едешь?
     -- Вдогонку за Морисом-мустангером, чтобы извиниться перед
ним за свой недостойный поступок.
     -- "Недостойный поступок"! Xa-xa-xa! Ты, конечно, шутишь?
     -- Нет. Я говорю совершенно серьезно. Поедем вместе, и  ты
сам это увидишь.
     -- Тогда   я   еще   раз   скажу,   что  ты  действительно
сумасшедший. И не только сумасшедший, но круглый идиот!
     -- Ты не очень вежлив, кузен Кассий; хотя после того,  что
я  сам наговорил, охотно прощаю тебе твою резкость. Может быть,
когда-нибудь и ты последуешь моему примеру и извинишься за свою
грубость.
     С этими словами благородный юноша вскочил на коня и быстро
выехал из ворот асиенды.
     Колхаун стоял не двигаясь, пока  топот  копыт  удалявшейся
лошади не замер вдали.
     Потом,  словно  очнувшись, он решительным шагом направился
через веранду в свою комнату; скоро он вышел  в  старом  плаще,
прошел  в  конюшню  и  оседлал  своего  коня.  Он провел его по
мощенному  камнем  двору  осторожно,  словно  вор.  Только   за
воротами  асиенды, где начиналась мягкая трава, Колхаун вскочил
в седло и пришпорил коня.
     Милю или две он  ехал  по  той  же  дороге,  что  и  Генри
Пойндекстер,  но  явно  не собирался догонять его: топота копыт
коня Генри уже давно не было слышно, а Колхаун  ехал  медленной
рысью.
     Отставной  капитан  ехал вверх по реке. На полпути к форту
он остановил лошадь и, окинув  внимательным  взглядом  заросли,
круто свернул на боковую тропу, ведущую к берегу.
     -- Не  все  еще  потеряно,  только  теперь  это  обойдется
дороже, -- бормотал он про себя. -- Это будет мне стоить тысячу
долларов.  И  пусть!  Надо,  наконец,   отделаться   от   этого
проклятого  ирландца,  который  отравляет  мне  жизнь!  По  его
словам, рано утром он будет на пути к своей хижине.  В  котором
часу,  интересно  знать? Для жителей прерий, кажется, встать на
рассвете -- это уже поздно. Ничего, у нас еще  хватит  времени!
Койот успеет опередить Мориса. Это, видно та дорога, по которой
мы ехали на охоту за дикими лошадьми. Он говорил о своей хижине
на Аламо. Так называется речка, на берегу которой мы устраивали
пикник.  Его лачуга, наверно, недалеко оттуда. Эль-Койот должен
знать, где она стоит; во всяком  случае,  он  знает,  как  туда
добраться.  Для  нас  этого  уже  достаточно. Зачем нам лачуга?
Хозяин просто до нее  не  дойдет:  ведь  по  дороге  ему  могут
встретиться индейцы -- и даже наверно встретятся.
     В  эту минуту отставной капитан подъехал к хижине, но не к
той, о  которой  думал,  а  к  хакале  мустангера-мексиканца,--
она-то и была целью его путешествия.
     Соскочив  с  седла  и  привязав уздечку к ветке дерева, он
подошел к двери.
     Она  была  открыта  настежь.  Изнутри  доносился  звук,  в
котором нетрудно было узнать храп.
     Но  это  был не храп человека, спящего спокойным, глубоким
сном.  Он  то  умолкал,   то   сменялся   каким-то   хрюканьем,
переходившим  в  нечленораздельные  восклицания,  в  которых  с
некоторым  трудом  можно  было   разобрать   ругательства.   Не
оставалось сомнений, что хозяин хакале изрядно выпил.
     -- Силы  ада!  Тысяча  чертей! -- бормотал спящий и тут же
начинал взывать чуть ли не ко всему католическому пантеону:  --
Иисус! Святая Дева! Святая Мария! Матерь Божия!
     Колхаун остановился на пороге и прислушался.
     -- Про-про-кля-тие!  --  услышал  он.--  Хорошие  новости,
клянусь  кровью  Христовой!  Да,  сеньор   американо!   Новости
прекрасные!  Индейцы...  Эти...  команчи  на  тропе  войны.  Да
благословит Бог команчей!
     -- Этот мерзавец вдребезги пьян!--сказал Колхаун вслух.
     -- Эй,  сеньор!  --  воскликнул   мексиканец,   наполовину
разбуженный  звуком человеческого голоса.-- Кому такая честь?..
Нет, не то! Я счастлив вас видеть, я, Мигуэль Диас,  Эль-Койот,
как  меня  называют  бродяги.  Xa-xa-xa!  Койот!  Ба, а как вас
зовут? Ваше имя, сеньор? Тысяча чертей, кто вы такой?
     Приподнявшись  на  своем  тростниковом   ложе,   Эль-Койот
некоторое   время   сидел,  тупо  глядя  на  нежданного  гостя,
прервавшего его пьяные сновидения.
     Но это продолжалось недолго.  Бормоча  что-то  непонятное,
мексиканец  снова  растянулся  на  постели. Громкий раскатистый
храп возвестил, что хозяин больше не сознает присутствия своего
гостя.
     -- Вот и еще одна возможность потеряна! ---  разочарованно
прошипел  Колхаун, поворачиваясь, чтобы выйти. -- Трезвый дурак
и пьяный негодяй -- ничего не  скажешь,  ценные  помощники  для
осуществления  моих  планов!  Проклятие! Всю ночь мне не везет!
Пройдет по крайней мере три часа, пока  эта  свинья  проспится.
Целых три часа! Тогда будет слишком поздно, слишком поздно...
     С  этими  словами  Колхаун  взял  своего  коня под уздцы и
остановился, словно в нерешительности.
     -- Здесь  оставаться  нет  никакого  смысла.  Уже   начнет
светать,  когда  он  придет  в  себя. С таким же успехом я могу
вернуться домой и ждать там, или же...
     Он не высказал вслух новой мысли,  которая  пришла  ему  в
голову. Но какова бы она ни была, его колебания кончились.
     Резким движением сорвав уздечку с ветви, Колхаун вскочил в
седло  и  поскакал  в  сторону,  противоположную той, откуда он
приехал к хакале Эль-Койота.

     Глава XXXVI. ТРОЕ НА ОДНОМ ПУТИ

     Никто не станет отрицать, что поездка верхом по прерии  --
одно из приятнейших удовольствий на свете.
     Если  у  вас  хорошая  лошадь, сзади к седлу привязан туго
набитый мешок с припасами, у луки болтается полная фляжка, а из
седельной кобуры торчит туго набитый портсигар, вы можете  быть
уверены, что такое путешествие вам не наскучит.
     А  друг,  который скачет бок о бок с вами, если он, так же
как и вы, любит природу, превратит это  трудное  путешествие  в
незабываемое удовольствие.
     Но  если  с  вами будет та, кому вы отдали свое сердце, вы
испытаете радость, которая останется  в  вашей  памяти  на  всю
жизнь.
     О,   если   бы  такое  милое  общество  было  уделом  всех
путешественников по прерии, то глухие просторы западного Техаса
были бы наводнены туристами! Огромная дикая  равнина  покрылась
бы  бесчисленными  тропами,  а  саванна кишела бы высокомерными
франтами.
     Но лучше, чтобы все оставалось так,  как  есть.  Когда  вы
направляетесь  в прерию, стоит вам выехать за черту поселений и
свернуть в сторону от "большой  дороги",  обозначенной  следами
пяти-шести  лошадей,  которые прошли здесь раньше вашей,-- и вы
будете ехать часами, неделями, месяцами, а может быть, и  целый
год, не повстречав ни одного человека.
     Только  тот,  кто  сам  путешествовал  по огромной равнине
Техаса, может оценить всю ее  необъятность:  при  виде  ее  вас
охватывает   чувство,   подобное   тому,  которое  испытываешь,
созерцая бесконечность.
     Вероятно, легче всего  меня  поймет  моряк.  Как  корабль,
который  может  пересечь  Атлантический  океан -- даже по самым
оживленным водным путям,-- не встретив ни одного паруса, так  и
человек  может  месяцами ехать по прерии юго-западиого Техаса в
полном одиночестве. Но даже океан не создает впечатления такого
бесконечного  пространства.  Путешествуя  по  океану,   вы   не
замечаете,  что  продвигаетесь  вперед. Обширная лазорево-синяя
поверхность с опрокинутым над ней куполом, тоже  лазоревым,  но
только  чуть  светлее, все время вокруг вас и над вами, и вы не
видите перемен. Вам начинает казаться, что вы стоите неподвижно
в центре огромного круга, под огромным  сводом,  и  у  вас  нет
возможности  воспринять целиком всю грандиозность нескончаемого
водного простора.
     Иное дело -- в прерии. "Островки  леса",  холмы,  деревья,
точно  вехи,  сменяют  друг  друга  и говорят вам о том, что вы
преодолеваете необъятное пространство.
     Путешественник по прерии  --  и  особенно  в  юго-западном
Техасе  -- редко любуется ее дикой прелестью в одиночестве; те,
кому приходится бросать  вызов  опасностям,  таящимся  в  диких
равнинах,  где  обитают  команчи, ездят вдвоем, втроем, но чаще
компаниями по десять -- двадцать человек.
     Но  все-таки  здесь  иногда  можно   встретить   одинокого
путешественника.  Так,  например,  в ту ночь, когда разыгралась
драма в саду  Каса-дель-Корво,  по  меньшей  мере  три  путника
поодиночке  пересекали  равнину, простирающуюся к юго-западу от
берегов Леоны.
     В ту минуту, когда Колхаун, досадуя  на  неудачу,  покидал
хакале  мустангера-мексиканца,  можно  было  видеть, как первый
путник выезжал из поселка по  направлению  к  реке  Нуэсес  или
одному из ее притоков.
     Пожалуй,  лишним  будет добавлять, что он ехал верхом, так
как  в  Техасе  пешеходы  встречаются  лишь  в  городах  и   на
плантациях.
     Всадник сидел на прекрасной лошади; ее ровный, упругий шаг
говорил о том, что она способна выдержать долгое путешествие.
     Предполагалось  ли  такое путешествие или нет, трудно было
сказать. Всадник был  одет  так,  как  обычно  одевается  любой
техасец,  собирающийся  проехать десяток-другой миль. Вероятнее
всего, он возвращался домой. Вряд ли в  такой  поздний  час  он
выехал  из  дому.  Серапе,  небрежно наброшенное на плечи, быть
может, предназначалось только для защиты от ночной росы.
     Но так как в эту ночь роса не выпадала, то  возможно,  что
всадник действительно собрался в далекий путь, тем более, что в
том  направлении,  куда  он  ехал, поблизости не было ни одного
селения.
     Несмотря на это, он совсем  не  спешил,  словно  ему  было
безразлично,   когда  он  достигнет  цели  своего  путешествия.
Наоборот, казалось, он был погружен в воспоминания, которые так
сильно захватили его, что он не обращал  никакого  внимания  на
окружающее.
     Конь   был   предоставлен   самому  себе,  поводья  висели
свободно, но он  не  останавливался,  а  шел  уверенным  шагом,
словно по знакомой тропе.
     Так  ехал  первый  путник,  не  подгоняя  своего  коня  ни
хлыстом, ни шпорами,  пока  не  исчез  в  туманной  дали,  едва
освещенной месяцем.

     Почти  в  ту самую минуту, когда первый всадник скрылся из
виду, на окраине поселка появился второй и  поехал  по  той  же
дороге -- словно они сговорились.
     Судя  по  его  одежде,  он,  вероятно,  тоже  отправился в
дальний путь.
     На  нем  был  темный  широкий  плащ,   ниспадавший   сзади
свободными складками на круп лошади.
     В  отличие от первого, этот всадник явно куда-то торопился
и все время подгонял своего коня хлыстом и шпорами.
     Казалось, он хотел кого-то догнать. Возможно,  он  догонял
первого  всадника...  Судя  по  его  поведению, это было вполне
вероятно. Время от времени он наклонялся вперед  и  внимательно
всматривался  в  даль,  как  будто  ждал,  что  увидит  силуэт,
вырисовывающийся на фоне неба.
     Вскоре второй всадник тоже исчез и как раз в том же месте,
где скрылся из виду его предшественник. Так показалось бы тому,
кто наблюдал бы за ним из форта или поселка.

     И по странному совпадению,--если это  было  совпадением,--
как  раз в тот момент, когда скрылся второй всадник, на окраине
маленького  техасского  селения  показался  третий;   он   стал
продвигаться в том же направлении, что и два первых.
     Как   и   они,   он   был   одет  так,  словно  отправился
путешествовать.  На  нем  был  ярко-красный  плащ,   совершенно
скрывавший  его  фигуру. Из-под широкой полы виднелось короткое
охотничье ружье, лежащее поперек седла.
     Как и  первый  всадник,  он  ехал  медленно  --  даже  для
человека,  которому  предстоит еще долгий путь. Тем не менее он
проявлял  большое  беспокойство  и  этим  напоминал   всадника,
который ехал непосредственно впереди него.
     Однако в поведении этих двух людей была и большая разница.
В то время  как  всадник  в  темном  плаще,  казалось,  догонял
кого-то, всадник в красном, наоборот,  постоянно  оборачивался,
как будто его интересовало лишь то, что происходило сзади.
     Иногда  он  оглядывался, приподнимаясь в стременах, иногда
поворачивал коня, внимательно всматриваясь в дорогу, по которой
только что проехал, и все время прислушиваясь, как будто  ждал,
что вот-вот кто-то его догонит...
     Продолжая  то  и  дело оборачиваться, и этот всадник скоро
скрылся вдали; он не догнал никого, но и его никто не догнал.

     Разделенные почти  одинаковым  расстоянием,  три  всадника
двигались по прерии, не видя друг друга.
     И  никто  не мог бы сразу охватить взглядом всех троих или
даже двоих, разве только сова с вершины какого-нибудь  высокого
холма или козодой, охотящийся в небесах за ночными бабочками.

     Час  спустя,  когда  три путешественника отъехали от форта
Индж  на  десять  миль,  их  взаимное   положение   значительно
изменилось.
     Первый  всадник  только  что  подъехал  к длинной просеке,
врезавшейся наподобие аллеи в  гущу  лесных  зарослей,  которые
простирались  направо  и налево, насколько хватал глаз. Просеку
можно  было  бы  сравнить  с  широким  проливом:   ее   зеленая
поверхность была обрамлена более темной зеленью деревьев, точно
поверхность   воды,   граничащая  с  берегом.  Заходившая  луна
освещала  ее  примерно  на  полмили.   Дальше   просека   круто
сворачивала в черную тень деревьев.
     Прежде чем въехать в эту просеку, первый из трех всадников
явно проявил  нерешительность: он сдержал своего коня и секунду
или две всматривался в даль. Его внимание было сосредоточено на
дороге среди лесных зарослей, назад он не оборачивался.
     Но он колебался недолго.
     Приняв решение, он пришпорил коня и поехал вперед.
     И как раз в этот  момент  его  заметил  всадник  в  черном
плаще,  ехавший  за ним по той же дороге; теперь он был от него
на расстоянии только полумили.
     Увидев его,  всадник  в  черном  плаще  слегка  вскрикнул.
Казалось,  он  был  доволен,  что наконец догоняет человека, за
которым едет уже десять миль. Погнав коня еще быстрее, он  тоже
въехал в просеку. Но первый всадник уже исчез в черных тенях на
повороте.
     Второй  всадник  без  колебаний  последовал за ним и скоро
также исчез из виду.
     Прошло довольно много  времени,  прежде  чем  этого  места
достиг третий всадник.
     Он  не въехал в лес, как первые два всадника, а повернул в
сторону, к опушке;  здесь  он  привязал  свою  лошадь  и  через
заросли наискосок вышел на просеку.
     По-прежнему  он оглядывался назад, словно то, что делалось
там, интересовало его гораздо больше происходящего впереди.  Он
подошел  к затененному месту просеки и скрылся в темноте, как и
первые всадники.

     Прошел час, а неугомонный хор ночных голосов  в  зарослях,
дважды  прерванный  стуком  лошадиных  копыт  и один раз шагами
человека, продолжал звучать.
     Но вот лесные голоса  снова  замолкли;  на  этот  раз  они
оборвались все сразу и надолго. Звук, заставивший их умолкнуть,
не  был  похож  ни  на топот лошадиных копыт, ни на шорох шагов
человека, ступающего по  мягкой  траве.  Это  был  сухой  треск
ружейного выстрела.
     И  подобно  тому,  как  по  мановению  дирижерской палочки
мгновенно обрывается игра оркестра,  так  и  певцы  прерии  все
сразу  замолкли,  услышав  этот  резкий звук, который внушал им
особый страх.