аспределили между собой. С общего  согласия  решили
немедленно пуститься в дальнейший путь, и если понадобится, то  продолжать
восхождение даже ночью. По левому склону гор змеилась очень крутая  тропа,
по которой мулы не могли бы пройти. Подниматься по ней было очень  трудно,
но все же после двух часов напряженного подъема Гленарван и  его  спутники
оказались вновь в проходе Антуко.
   Теперь они находились, в сущности, в той части Анд, которая недалеко от
хребта Кордильер. Но ни проторенной тропы, ни определенных горных проходов
не  было  заметно.   Окрестность   сильно   изменилась   после   недавнего
землетрясения, и приходилось подниматься по бездорожью все выше и  выше  к
вершинам  горной  цепи.  Неожиданное  отсутствие  тропы  весьма  озадачило
Паганеля. Он видел теперь, что подъем на вершину Кордильер, средняя высота
которых колеблется от одиннадцати  до  двенадцати  тысяч  шестисот  футов,
будет очень труден. К счастью, время года благоприятствовало этому: воздух
мягкий, небо безоблачное, но зимой - с мая по октябрь [в  Южном  полушарии
зима приходится на летние месяцы Северного полушария] - такое  восхождение
было бы невозможно. Сильные холода губят путешественников, а тех, кого они
щадят, часто застигают яростные "темпоралес" - снежные  ураганы,  присущие
этой местности и ежегодно заполняющие пропасти Кордильер новыми жертвами.
   Подъем продолжался всю ночь. Цеплялись руками за выступы, взбирались на
почти  неприступные  площадки,  перепрыгивали  через  широкие  и  глубокие
расщелины, плечи служили лестницей, переплетенные друг  с  другом  руки  -
веревками. Отважные путешественники походили на труппу ловкачей акробатов.
Вот когда нашли широкое применение сила Мюльреди и  ловкость  Вильсона,  -
эти два славных шотландца всюду поспевали.  Их  преданность,  их  мужество
сотни раз выводили маленький отряд из безвыходного положения. Гленарван не
спускал глаз с Роберта, так как мальчуган по своей  горячности  был  очень
неосторожен. Паганель устремлялся вперед с чисто французским пылом. Что же
касается майора, то  тот  не  торопился,  но  и  не  отставал,  совершенно
равнодушно совершая восхождение по склону. Сознавал ли он, что вот  уже  в
течение нескольких часов поднимается в гору? Это вопрос.  Быть  может,  он
воображал, что спускается под гору.
   В пять часов утра барометр показал, что путешественники достигли высоты
в семь тысяч пятьсот футов. Таким образом,  они  находились  на  вторичных
плоскогорьях, там, где уже кончалась древесная растительность. Тут прыгали
животные, которые могли бы представить немалый интерес для  охотников,  но
проворные звери прекрасно сознавали  это  и,  еще  издали  завидев  людей,
уносились от них со всех ног. Среди них были  ламы  -  драгоценные  горные
животные, заменяющие барана, быка, лошадь, способные жить там, где не смог
бы существовать даже мул; были также шиншиллы - маленькие грызуны, кроткие
и боязливые, с густым мехом, нечто среднее между зайцем и тушканчиком;  их
задние  лапки  делают  их  похожими  на  кенгуру,  и  было  очень  забавно
наблюдать, как эти проворные  зверьки,  подобно  белкам,  перепрыгивают  с
верхушки на верхушку дерева.
   - Это еще не птица, но уже не четвероногое, - заметил Паганель.
   Однако ламы и шиншиллы были не единственными  животными  этих  гор.  На
высоте девяти тысяч футов, у границы вечных снегов, бродили целыми стадами
жвачные животные необыкновенной красоты:  альпака  с  длинной  шелковистой
шерстью,  безрогая  коза,  изящная  и  благородная,  которую   натуралисты
окрестили - викунья, или вигонь. Но  приблизиться  к  ним  нечего  было  и
думать, да и рассмотреть их было почти невозможно: они уносились, словно в
быстром полете, бесшумно скользя по ослепительно белому снежному ковру.
   В этот час облик окружающей местности совершенно преобразился. Со  всех
сторон вздымались огромные глыбы  блистающего  льда,  местами  отливающего
синевой, отражая первые лучи восходящего солнца. Подъем  становился  очень
опасным. Никто не отваживался двигаться вперед, не прощупав предварительно
очень тщательно, нет ли  под  ногами  расщелины.  Вильсон  стал  во  главе
отряда, пробуя ногой крепость льда. Его  спутники  ступали  точно  по  его
следам, боясь  повышать  голос,  ибо  малейшее  сотрясение  воздуха  могло
вызвать обвал снежных масс, нависших футах в семистах или  восьмистах  над
их головами.
   Таким образом они достигли пояса кустарника;  тот  в  свою  очередь  на
двести пятьдесят футов выше уступал место злакам и кактусам. Но на  высоте
одиннадцати тысяч футов даже эти растения покинули бесплодную почву, и все
следы растительности исчезли. За это время подъема путешественники сделали
лишь один привал в восемь часов утра, чтобы, слегка закусив,  восстановить
силы, и со сверхчеловеческим напряжением возобновили  подъем,  преодолевая
все  возраставшие  опасности.   Им   приходилось   то   перелезать   через
остроконечные гребни, то пробираться над пропастями, куда заглянуть  и  то
было страшно! Во многих местах попадались деревянные кресты, словно  вехи,
отмечавшие многочисленные катастрофы. Около  двух  часов  пополудни  между
оголенными остроконечными вершинами развернулось огромное плато без всяких
следов  растительности,  напоминавшее  пустыню.  Воздух  был  сухой,  небо
ярко-голубое. На этой высоте дожди неизвестны, и влага оседает либо в виде
снега, либо в виде града.  То  тут,  то  там  остроконечные  порфировые  и
базальтовые вершины, словно кости скелета, торчали из-под белого  покрова,
а порой осколки кварца или гнейса,  рассыпавшиеся  под  действием  ветров,
обваливались с глухим шумом, и разреженный  воздух  почти  заглушал  тупой
звук их падения.
   Небольшой отряд, несмотря на все свое мужество,  все  же  начал  терять
силы.  Гленарван,  видя,  насколько  изнурены  его  спутники,  уже   начал
раскаиваться в том, что завел их так глубоко в горы. Юный Роберт  старался
не поддаваться усталости, но сил у него не могло хватить надолго.
   В три часа Гленарван остановился.
   - Надо отдохнуть, - сказал он, сознавая,  что  никто,  кроме  него,  не
сделает подобного предложения.
   - Отдохнуть, но где? - отозвался Паганель. - Тут нет никакого приюта.
   - Тем не менее это необходимо, хотя бы ради Роберта.
   - О нет, сэр, я могу еще идти... - возразил отважный  мальчуган.  -  Не
останавливайтесь...
   - Тебя понесут, мой мальчик, - перебил его Паганель, - нам во что бы то
ни стало необходимо добраться до восточного склона. Там,  может  быть,  мы
найдем какой-нибудь шалаш. Полагаю, что придется идти еще часа два.
   - Никто не возражает? - спросил Гленарван.
   - Никто, - хором ответили его спутники.
   - А я понесу мальчика, - прибавил Мюльреди.
   Отряд снова двинулся на  восток.  Два  часа  еще  длился  этот  ужасный
подъем.  Необходимо  было  добраться  до  вершины.  Разреженность  воздуха
вызывала  болезненное  удушье,  известное  под  названием  "пуна".   Десны
кровоточили; чтобы ускорить кровообращение,  приходилось  как  можно  чаще
дышать, а это утомляло; болели глаза от блеска отраженных солнечных  лучей
на снегу. Как ни велика была сила  воли  у  этих  мужественных  людей,  но
настала минута, когда даже самые отважные  обессилели,  и  головокружение,
этот ужасный бич гор, лишило их не только физических, но и  духовных  сил.
Нельзя безнаказанно бороться с подобным переутомлением. То один, то другой
падал, а поднявшись, не в силах был идти и  полз  на  коленях.  Ясно,  что
перенапряжение вскоре положит конец этому слишком затянувшемуся подъему, и
Гленарван с ужасом думал о необозримых  снежных  просторах,  о  холоде,  о
вечернем сумраке, заволакивавшем эти  пустынные  вершины,  об  убежище  на
ночь, как вдруг майор остановил его и произнес спокойно:
   - Хижина.



13. СПУСК С КОРДИЛЬЕР

   Всякий другой на месте Мак-Наббса сто раз прошел бы мимо  этой  хижины,
вокруг нее и даже над нею, не заподозрив о  ее  существовании.  Занесенная
снегом,  она  почти  не  выделялась  среди  окрестных  скал.  Пришлось  ее
отрывать. Понадобились полчаса упорного труда Вильсона и Мюльреди  на  то,
чтобы прокопать вход в "касучу", и маленький отряд поспешил укрыться там.
   Эта касуча, построенная  индейцами,  сложена  была  из  "адоба"  -  род
кирпичей,  обожженных  на  солнце.  Она  имела  форму  куба  с  гранями  в
двенадцать футов и стояла на вершине базальтовой скалы. Каменная  лестница
вела к входу, единственному отверстию в хижине, и, как ни  узок  был  этот
вход, ураганы, снег или град  все  же  проникали  в  хижину,  когда  буран
свирепствовал в горах.
   В хижине свободно могли разместиться десять человек, и  если  стены  ее
недостаточно предохраняли от влаги в период дождей, то в  это  время  года
они все же до известной степени защищали от  резкого  холода  -  в  десять
градусов ниже нуля. Кроме того, очаг  с  дымоходом  из  наскоро  сложенных
кирпичей давал возможность развести огонь и успешно бороться с холодом.
   - Вот и приют, может  быть  не  очень  удобный,  но  во  всяком  случае
сносный, - промолвил Гленарван.
   - Как! - воскликнул Паганель. - Да это дворец! Не хватает только стражи
и придворных. Нам будет здесь прекрасно.
   - Особенно когда в очаге запылает яркий огонь, - прибавил Том Остин.  -
Ведь мы не только  проголодались,  но  и  промерзли,  меня  лично  хорошая
вязанка дров порадовала бы больше, чем кусок дичи.
   - Ну что ж, Том, постараемся раздобыть топливо, - отозвался Паганель.
   - Топливо - на  вершинах  Кордильер?  -  сказал  Мюльреди,  недоверчиво
покачивая головой.
   - Поскольку в касуче сложили  очаг,  то,  видимо,  где-то  вблизи  есть
какое-то топливо, - заметил майор.
   - Наш друг Мак-Наббс прав, - промолвил  Гленарван.  -  Готовьте  все  к
ужину, а я возьму на себя обязанности дровосека.
   - Мы с Вильсоном пойдем вместе с вами, - объявил Паганель.
   - Если я могу быть вам полезен... - сказал, вставая с места, Роберт.
   - Нет, отдыхай, мой храбрый мальчик, - ответил Гленарван. - Ты  станешь
настоящим мужчиной уже тогда, когда твои сверстники все еще будут детьми.
   Гленарван, Паганель и Вильсон вышли из касучи. Было шесть часов вечера.
Несмотря  на  полное  безветрие,  мороз  сильно  пощипывал.  Голубое  небо
постепенно  темнело,  и   последние   лучи   заходящего   солнца   озаряли
остроконечные вершины горного хребта. Паганель захватил с  собой  барометр
и, взглянув  на  него,  убедился,  что  ртуть  держится  на  уровне  0,495
миллиметра. Падение ртутного столба  барометра  соответствовало  высоте  в
одиннадцать тысяч семьсот футов, следовательно, эта часть  Кордильер  была
ниже Монблана лишь на девятьсот десять метров. Если бы в этих  горах  надо
было преодолевать такие же трудности,  какими  на  каждом  шагу  изобилует
великан Швейцарии, если бы бури и метели ополчились на  них,  то  ни  один
путешественник, конечно, не перевалил бы через мощную горную  цепь  Нового
Света.
   Гленарван и Паганель, взобравшись на порфировый утес, окинули  взглядом
горизонт. Они находились на самой  вершине  главного  хребта  Кордильер  и
охватывали взором пространство в сорок квадратных  миль.  Восточный  склон
шел отлого, по его откосам легко можно было спускаться, и пеоны  скользили
по ним на протяжении  сотен  туазов.  Вдали  продольные  полосы  камней  и
заносных валунов, оттесненные туда оползнями ледников, образовали огромные
цепи морен. Солнце закатывалось, и долины Колорадо постепенно  погружались
в сгущавшийся  сумрак.  Освещенные  солнечными  лучами,  один  за  другим,
постепенно угасали выступы почвы, скалы, шпили, пики, и  мало-помалу  весь
восточный склон Анд погрузился во тьму. На западе  отроги  горного  кряжа,
круто  подпирающие  боковую  стену  склона,  были  еще   освещены   лучами
заходящего солнца. Ослепительное впечатление производили скалы и  ледники,
словно  купающиеся  в  лучах  дневного  светила.  К  северу   волнообразно
спускался ряд вершин; незаметно сливаясь друг  с  другом,  они  образовали
смутно  терявшуюся  вдали  зыбкую  полосу,  так  что  глаз   различал   ее
неотчетливо, словно линию, проведенную неумелою рукой. Но на  юге  зрелище
было  великолепное,  и  по  мере  приближения  ночи  оно  становилось  все
величественнее. Внизу виднелась дикая долина Торбидо, над нею в двух милях
господствовала гора  Антуко  с  зияющим  кратером.  Вулкан  ревел,  словно
чудовище, словно библейский Левиафан, изрыгая клокочущие пары, смешанные с
клубами  огненной  сажи.  Окружавшие  его  горы,  казалось,  были   объяты
пламенем. Град раскаленных добела камней, облака красноватого дыма, ракеты
лавы - все сливалось в  огненные  снопы.  Огромный  луч  света,  поминутно
возраставший, и ослепительное зарево  заполняли  своим  резким  отражением
весь необъятный горизонт, и солнце, постепенно утрачивая сумеречный,  едва
брезжущий свет, исчезало во мраке, словно угасающее светило.
   В импровизированных дровосеках - Паганеле  и  Гленарване  -  заговорило
чувство художника; они, пожалуй, еще  долго  восхищались  бы  великолепной
картиной борьбы огней земных с огнями небес, но менее восторженный Вильсон
вернул их к действительности. Деревьев,  правда,  нигде  не  было,  но,  к
счастью, скалы покрыты были тощим  и  сухим  лишайником;  им  запаслись  в
изобилии, а также растением  "льяретта",  корни  которого  горят  довольно
сносно. Лишь только драгоценное топливо было принесено в  касучу,  как  им
немедленно заполнили очаг. Разжечь огонь было нелегко,  еще  труднее  было
поддерживать его. Сильно разреженный воздух содержал  мало  кислорода  для
горения - по крайней мере такое объяснение дал майор.
   - Зато, - прибавил он, - вода здесь закипит  не  при  ста  градусах,  а
раньше; любителям кофе, сваренного на воде, вскипающей при  ста  градусах,
придется довольствоваться  меньшей  температурой,  ибо  кофе  закипит  при
температуре ниже девяноста градусов  [понижение  точки  кипения  равняется
приблизительно 1 градусу на 324 метра подъема].
   Мак-Наббс  оказался  прав:  термометр,  опущенный  в  закипевшую  воду,
показал всего лишь восемьдесят семь градусов. Все с наслаждением выпили по
нескольку глотков горячего кофе.  Сушеное  мясо  доставило  присутствующим
мало удовольствия и  вызвало  со  стороны  Паганеля  замечание,  столь  же
здравое, сколь и бесполезное.
   - Да, - сказал он, - надо признаться, что кусок  жареной  ламы  был  бы
сейчас очень кстати. Говорят, что это животное заменяет и быка и барана, и
мне очень хотелось бы знать, заменяет ли оно также хороший бифштекс.
   -  Как!  Вы  недовольны  нашим  ужином,  ученый  Паганель?  -   спросил
Мак-Наббс.
   - Я в восторге, почтенный майор, но признаюсь, что блюдо дичи  было  бы
очень кстати.
   - Вы сибарит, - сказал Мак-Наббс.
   - Совершенно верно, майор, но я уверен, что и вы не  отказались  бы  от
доброго бифштекса?
   - Пожалуй! - согласился майор.
   - А если бы вас попросили сейчас  отправиться  на  охоту,  несмотря  на
холод и тьму, вы пошли бы?
   - Конечно. И если вам только угодно...
   Не успели еще товарищи Мак-Наббса поблагодарить  его,  заявив,  что  не
хотят злоупотребить его  бесконечной  любезностью,  как  вдруг  послышался
отдаленный вой. Он не прекращался.  Казалось,  то  был  вой  не  отдельных
животных,  а  целого  быстро  приближающегося  стада.   Географ   высказал
предположение: не хочет ли провидение,  дав  им  приют,  снабдить  их  еще
ужином. Но Гленарван несколько разочаровал его, напомнив, что четвероногие
животные Кордильер никогда не встречаются на таких высотах.
   - Тогда откуда же этот шум? - спросил  Том  Остин.  -  Вы  слышите,  он
приближается?
   - Уж не лавина ли? - сказал Мюльреди.
   - Нет! - возразил Паганель. - Это настоящий звериный вой.
   - Увидим, - сказал Гленарван.
   - И увидим с оружием в руках, - добавил майор, беря свой карабин.
   Все выбежали из касучи. Ночь наступила темная и  звездная.  Зазубренный
диск убывающей луны еще не  взошел  на  горизонте.  Северные  и  восточные
вершины тонули во мраке, и взгляд еле  различал  фантастические  очертания
нескольких ближайших утесов. Вой - вой перепуганных зверей -  приближался.
Он несся со стороны погруженных во мрак гор. Что происходило там? И  вдруг
на  плоскогорье  обрушилась  бешеная   лавина,   лавина   живых   существ,
обезумевших от ужаса. Казалось,  все  плоскогорье  дрогнуло.  Сотни,  быть
может, тысячи животных неслись вслепую, производя, несмотря ка разреженный
воздух, оглушительный шум. Были ли то дикие звери пампы или же стадо лам и
викуней? Гленарван, Мак-Наббс, Роберт, Остин и  оба  матроса  едва  успели
броситься на землю, как этот живой вихрь промчался в нескольких футах  над
ними. Паганель, видевший ночью лучше, чем  днем,  и  продолжавший  стоять,
чтобы все разглядеть, был мгновенно сбит с ног.
   В этот момент раздался выстрел. Майор стрелял наугад.  Ему  показалось,
что какое-то животное упало в нескольких шагах  от  него,  тогда  как  все
стадо в неудержимом порыве с еще большим воем уже стремительно неслось  по
склонам, освещенным отблеском вулкана.
   - А! Вот они! - раздался чей-то голос, голос Паганеля.
   - Кто это "они"? - спросил Гленарван.
   - Да мои очки. Черт возьми! Как их не потерять при такой сумятице!
   - Вы не ранены?
   - Нет! Помят немножко. Уж не знаю кем.
   - Вот кем,  -  отозвался  майор,  волоча  за  собой  животное,  которое
застрелил.
   Все поспешили в касучу и при свете  очага  стали  рассматривать  добычу
Мак-Наббса.
   Это был красивый зверь, похожий  на  небольшого  верблюда,  только  без
горба. У него была изящная голова, стройное тело,  длинные,  тонкие  ноги,
шелковистая светло-кофейного цвета  шерсть  с  белыми  пятнами  на  брюхе.
Взглянув на него, Паганель тотчас же воскликнул:
   - Это гуанако!
   - Что такое гуанако? - спросил Гленарван.
   - Животное, годное в пищу, - ответил Паганель.
   - И вкусное?
   - Очень. Пища, достойная богов Олимпа! Я знал, что у нас на ужин  будет
свежее мясо! И какое мясо! Но кто же освежует тушу?
   - Я, - сказал Вильсон.
   - Прекрасно! А я берусь приготовить жаркое, - ответил Паганель.
   - Вы, стало быть, и повар, господин Паганель? - спросил Роберт.
   - Конечно, мой мальчик, ведь я француз, а всякий француз немного повар.
   Через пять  минут  Паганель  раскладывал  на  раскаленных  углях  очага
большие куски дичи. Десятью минутами позже он  подал  товарищам  аппетитно
зажаренное "филе  гуанако".  Никто  не  стал  чиниться,  и  все  собрались
уписывать мясо за обе щеки.
   Но, едва попробовав, путешественники, к  великому  изумлению  географа,
сделали гримасу отвращения.
   - Отвратительно! - сказал один.
   - Совершенно несъедобно! - добавил другой.
   Бедный ученый, попробовав своей стряпни, вынужден был согласиться,  что
подобное жаркое было несъедобно даже и для голодных людей. Товарищи  стали
подшучивать над ним, к чему он отнесся добродушно, и подняли на  смех  его
"пищу богов". Он сам  ломал  себе  голову,  стараясь  понять,  почему  это
действительно  вкусное  и  лакомое  мясо  гуанако  превратилось  в   столь
несъедобное. Внезапно его озарила догадка...
   - Я понял! - воскликнул он. - Понял, черт побери! Я знаю теперь, в  чем
дело!
   - Быть может,  это  мясо  слишком  долго  лежало?  -  спокойно  спросил
Мак-Наббс.
   - Нет, несносный майор, к сожалению, оно слишком долго бежало, и как  я
мог упустить это из виду!
   - Что вы хотите этим сказать, господин Паганель? - спросил Том Остин.
   - Я хочу сказать, что мясо гуанако вкусно только тогда, когда  животное
убито во время отдыха, но если за ним долго  охотились  и  животное  долго
бежало, тогда его мясо несъедобно. И  поэтому,  по  отвратительному  вкусу
нашего жаркого, я заключаю, что это животное, как и все стадо,  примчалось
издалека.
   - Вы уверены в этом? - спросил Гленарван.
   - Совершенно уверен.
   - Но что, какое явление природы могло так сильно напугать животных, что
они