ая что-то, и  наконец
ответил:
   - Да, слышал.
   - А! - вырвалось у Гленарвана; у него вновь возродилась надежда.
   Паганель, Мак-Наббс, Роберт и он окружили сержанта.
   - Говорите! Говорите! - впиваясь в него глазами, повторяли они.
   -  Несколько  лет  тому  назад...  -  начал  сержант,  -  да,  верно...
европейские пленники... но никогда не видел...
   - Несколько лет!  -  прервал  его  Гленарван.  -  Вы  ошибаетесь.  Дата
крушения  указана  точно.  "Британия"  погибла  в  июне  тысяча  восемьсот
шестьдесят второго года. Значит, прошло едва два года.
   - О! Больше, сэр!
   - Не может быть! - крикнул Паганель.
   - Нет,  точно.  Это  было,  когда  родился  Пепе...  Дело  шло  о  двух
пленных...
   - Нет, о трех, - вмешался Гленарван.
   - О двух, - упорно утверждал сержант.
   -  О  двух?  -  переспросил  очень  удивленный  Гленарван.  -  О   двух
англичанах?
   - Да нет же! - ответил сержант. - Какие англичане? Нет... один француз,
а другой итальянец.
   - Итальянец,  которого  убили  индейцы  племени  пойуче?  -  воскликнул
Паганель.
   - Да... потом узнал... француз спасся.
   - Спасся! - воскликнул Роберт, жизнь которого,  казалось,  зависела  от
того, что скажет сержант.
   - Да, спасся - убежал из плена, - подтвердил сержант.
   Все оглянулись на Паганеля, который в отчаянии бил себя по лбу.
   - А, понимаю, - промолвил он наконец. - Все объясняется, все ясно!
   - Но в чем дело? - нетерпеливо спросил встревоженный Гленарван.
   - Друзья мои, - ответил Паганель, беря в свои руки руки Роберта, -  нам
придется примириться с крупной неудачей: мы шли по ложному пути! Тут  речь
идет вовсе не о  капитане  Гранте,  но  об  одном  моем  соотечественнике,
товарищ которого, Марко Вазелло, был действительно убит индейцами  племени
пойуче, а француза жестокие  индейцы  несколько  раз  уводили  с  собой  к
берегам реки Колорадо, но ему удалось наконец бежать из плена и  вернуться
во Францию. Думая, что мы идем по следам Гарри Гранта, мы напали на  следы
молодого Гинара [Гинар действительно был с  1856  по  1859  год  пленником
индейцев-пойуче,  он  мужественно  перенес  страшные  пытки,  которым  его
подвергали индейцы, и в конце  концов  ему  удалось  бежать  узким  горным
проходом Упсальята через Андский хребет; он возвратился  в  1861  году  во
Францию  и  ныне  является  одним  из  коллег   почтенного   Паганеля   по
Географическому обществу (прим.авт.)].
   Слова Паганеля встречены были глубоким молчанием. Ошибка была очевидна.
Подробности, сообщенные сержантом: национальность пленника,  убийство  его
товарища, его бегство из плена - все подтверждало ее.
   Гленарван с удрученным видом смотрел на Талькава.
   - Вы никогда не слыхали о трех англичанах? - спросил Талькав сержанта.
   - Никогда, - ответил Мануэль. - В Тандиле было бы  известно...  я  знал
бы... Нет, этого не было...
   После такого  категорического  ответа  Гленарвану  нечего  было  больше
делать в форте Независимый. Он и его друзья, поблагодарив сержанта и пожав
ему руку, удалились.
   Гленарван был в отчаянии, видя, что все его  надежды  рушились.  Роберт
молча шел подле него, с глазами полными слез.  Гленарван  не  находил  для
мальчика слов утешения. Паганель, жестикулируя, разговаривал сам с  собой.
Майор не открывал рта. Что же касается Талькава, то, видимо, его индейское
самолюбие было задето тем, что он повел иностранцев по неверному следу.
   Однако  никому  не  приходило  в  голову   упрекнуть   его   за   столь
извинительную ошибку.
   Ужин  прошел  грустно.  Конечно,  ни  один  из  этих   мужественных   и
самоотверженных людей не жалел о том, что напрасно потратил так много сил,
напрасно подвергал себя такому множеству опасностей, но  каждого  угнетала
мысль, что в одно мгновение рухнула всякая надежда на успех. В самом деле,
можно  ли  было  надеяться  напасть  на   след   капитана   Гранта   между
Сьерра-Тандиль и океаном? Нет. Если бы какой-нибудь европеец попал в  руки
индейцев у  берегов  Атлантического  океана,  то,  конечно,  это  было  бы
известно сержанту Мануэлю. Подобное  происшествие  не  могло  не  получить
огласки среди туземцев, ведущих постоянную торговлю с Тандилем и Карменом,
близ устья Рио-Негро. Торговцы Аргентинской равнины осведомлены обо всем и
обо всем  сообщают.  Итак,  путешественникам  оставалось  лишь  одно:  без
промедления добираться до "Дункана", ожидавшего их, как было условлено,  у
мыса Меданос.
   Паганель  снова  попросил  у  Гленарвана  документ,  находка   которого
заставила предпринять столь неудачные поиски. Географ  перечитывал  его  с
нескрываемым  раздражением,  словно  стремясь  вырвать   у   бумаги   иное
толкование.
   - Но ведь этот документ вполне ясен! - воскликнул Гленарван.  -  В  нем
самым определенным образом говорится и о кораблекрушении  "Британии"  и  о
том, где именно находится в плену капитан Грант.
   - А я говорю, нет! - возразил, ударив кулаком по столу, Паганель. - Нет
и нет! Поскольку Гарри Гранта нет в  пампе,  значит,  его  нет  в  Америке
вообще. А где он, на это должен ответить вот этот документ. И он  ответит,
друзья мои, не будь я Жак Паганель!



22. НАВОДНЕНИЕ

   Форт  Независимый  находится  в  ста  пятидесяти   милях   от   берегов
Атлантического океана. Гленарван  полагал,  что  если  с  ними  ничего  не
произойдет в пути - а вряд ли это могло  случиться,  -  то  они  будут  на
"Дункане" через четыре дня. Но вернуться  на  борт  корабля  без  капитана
Гранта, потерпев полную неудачу в своих розысках, - с этим он никак не мог
примириться. Поэтому на следующий день он медлил с подготовкой к  отъезду.
Тогда майор взял все в свои руки: он приказал запасти  провизию,  оседлать
лошадей и расспросить, где можно  будет  остановиться  в  пути.  Благодаря
проявленной им энергии маленький отряд уже в восемь часов утра  следующего
дня спускался по поросшим травой склонам Сьерра-Тандиль.
   Гленарван молча  скакал  рядом  с  Робертом.  Его  смелый,  решительный
характер не позволял ему  примириться  с  неудачей.  Сердце  его  учащенно
билось,  голова  пылала.  Паганель,   раздосадованный   безрезультатностью
поисков, мысленно перебирал на все лады слова документа, пытаясь  найти  в
них хоть какое-нибудь новое указание. Талькав ехал молча, опустив  поводья
коня. Никогда не терявший надежды майор держался бодро,  как  человек,  не
знающий, что  такое  упадок  духа.  Том  Остин  и  оба  матроса  разделяли
огорчение своего начальника. Когда какой-то  робкий  кролик  перебежал  им
дорогу, то суеверные шотландцы переглянулись.
   - Плохое предзнаменование, - промолвил Вильсон.
   - Да, в Шотландии, - отозвался Мюльреди.
   - Что плохо в Шотландии,  то  плохо  и  здесь,  -  поучительно  заметил
Вильсон.
   Около полудня путешественники перевалили через горную  цепь  Тандиль  и
очутились на обширных равнинах, полого спускающихся к  океану.  На  каждом
шагу встречались речки, орошавшие прозрачной водой этот плодородный край и
терявшиеся среди тучных пастбищ.  Постепенно  земля,  словно  океан  после
бури, делалась все ровнее.  Последние  холмы  аргентинских  памп  остались
позади, и под ногами лошадей расстилался  теперь  однообразный  зеленеющий
ковер.
   Все время погода стояла прекрасная,  но  в  этот  день  небо  несколько
омрачилось. Огромное количество паров,  образовавшихся  благодаря  высокой
температуре  последних  дней,  скопилось  в  виде  густых  туч,  грозивших
разразиться проливным дождем. К тому же близость Атлантического  океана  и
постоянный  западный  ветер  делали  атмосферу  этой  местности   особенно
влажной. Это было заметно  по  ее  плодородию,  по  тучности  пастбищ,  по
темно-зеленой  окраске  трав.  В  этот  день,  однако,  тяжелые  тучи   не
разразились дождем, и к вечеру лошади, легко сделав конец  в  сорок  миль,
добрались до берега "каньяды", глубокого, огромного естественного водоема,
наполненного водой. Здесь  сделали  привал.  Укрыться  было  негде.  Пончо
заменили путешественникам одновременно и палатки и одеяла,  и  все  уснули
под открытым небом, которое угрожало ливнем. К счастью,  все  ограничилось
лишь угрозой. На следующий день, по мере того  как  равнина  понижалась  к
океану,  присутствие   подпочвенных   вод   стало   еще   заметнее,   вода
просачивалась сквозь все  поры  земли.  Вскоре  дорогу  на  восток  начали
пересекать то полноводные, то  еще  только  начинающие  наполняться  водой
пруды. До тех пор пока тянулись открытые  водоемы,  свободные  от  водяных
растений, лошади шли легко, но когда появились так называемые "пантаны"  -
топкие  трясины,  заросшие  высокими  травами,   то   продвигаться   стало
значительно труднее. Заметить их и своевременно  избежать  опасности  было
невозможно.
   Эти водомоины стоили уже  жизни  не  одному  живому  существу.  Роберт,
обогнавший отряд на полмили, прискакал обратно и крикнул:
   - Господин Паганель! Господин Паганель! Там целый лес рогов!
   - Что? - удивился Паганель. - Ты нашел лес рогов?
   - Да, да! Если не лес, то по крайней мере лесную поросль!
   - Лесную поросль? Ты бредишь, мальчик! -  промолвил  Паганель,  пожимая
плечами.
   - Нет, не брежу,  -  уверял  Роберт,  -  вот  вы  сами  увидите!  Какой
диковинный край! Тут сеют рога, и они растут, словно  пшеница.  Мне  очень
хотелось бы иметь такие семена!
   - Мальчик, кажется, не шутит, - сказал майор.
   - Право, господин майор, вы сейчас убедитесь в этом.
   Роберт не ошибался: вскоре отряд подъехал к огромному полю,  равномерно
утыканному рогами, которым не видно было конца.  Действительно,  это  была
настоящая низкорослая, густая, но странная лесная поросль.
   - Ну что? - спросил Роберт.
   - Вот оригинально! - промолвил Паганель и обратился за разъяснениями  к
Талькаву.
   - Рога вылезают из земли, но быки остаются в земле, - заявил Талькав.
   - Как! - воскликнул Паганель. - В этой трясине увязло целое стадо?
   - Да, - подтвердил патагонец.
   Действительно, тут нашло смерть огромное стадо, ибо почва под  тяжестью
быков осела, и сотни животных погибли, задохнувшись в  громадной  трясине.
Такие катастрофы случаются порой в аргентинских равнинах, и об  этом  знал
Талькав. Это предостережение следовало принять во внимание.
   Отряд  объехал  огромную  гекатомбу,  способную   удовлетворить   самых
кровожадных богов древнего мира, и час спустя это поле  рогов  осталось  в
двух милях позади.
   Талькава, видимо, стало  тревожить  какое-то  непривычное  явление.  Он
часто останавливал лошадь и приподнимался на стременах. Высокий рост давал
ему возможность окинуть взором  обширное  пространство,  но,  не  замечая,
по-видимому, ничего, что могло бы объяснить  ему  происходящее,  он  вновь
пускал лошадь  вперед.  Проехав  милю,  он  снова  останавливался,  затем,
отделившись от спутников, отъезжал на несколько миль то к северу, то к югу
и,  возвращаясь,  становился  опять  во  главе  отряда,   ни   словом   не
обмолвившись ни о своих надеждах, ни о своих  опасениях.  Такое  поведение
Талькава  заинтересовало  Паганеля  и  обеспокоило  Гленарвана.  Последний
попросил ученого узнать у индейца, в чем дело.
   Паганель тотчас  же  обратился  к  Талькаву  за  разъяснениями.  Индеец
ответил ему, что он  никак  не  может  понять,  почему  почва  так  сильно
пропитана влагой. Никогда еще за всю бытность его проводником не случалось
ему наблюдать, чтобы почва была столь зыбкой. Даже в период сильных дождей
по Аргентинской равнине всегда можно было пробраться.
   - Но чему приписать эту возрастающую влажность? - спросил Паганель.
   - Не знаю, - ответил индеец, - а когда буду знать...
   - А разве горные речки во время сильных ливней никогда  не  выходят  из
берегов?
   - Случается.
   - Может быть, это случилось и сейчас?
   - Может быть, - ответил Талькав.
   Паганелю пришлось  удовольствоваться  этим  уклончивым  ответом,  и  он
передал Гленарвану содержание своего разговора.
   - А что советует делать Талькав? - спросил Гленарван.
   - Что должны мы делать? - спросил Паганель патагонца.
   - Ехать как можно быстрей! - ответил индеец.
   Совет этот легче было  подать,  чем  выполнить.  Лошади  очень  устали,
ступая по зыбкой почве, уходившей из-под ног, а местность шла все более  и
более под уклон,  и  теперь  эту  часть  равнины  можно  было  сравнить  с
громадной лощиной, которую стремительный поток мог быстро заполнить водой.
Поэтому следовало как можно  скорее  выбраться  из  этих  низин,  так  как
наводнение немедленно превратило бы  их  в  озеро.  Пришпорили  коней.  Но
оказалось, что воды, по которой шлепали лошади, было еще  недостаточно,  и
около двух часов  пополудни  разверзлись  хляби  небесные,  и  на  равнину
потоками хлынул тропический ливень.  Укрыться  от  этого  потока  не  было
никакой возможности. Оставалось одно - запастись философским  спокойствием
и стоически переносить все! Пончо всадников  промокли  насквозь,  вода  со
шляп стекала на них, словно из переполненных водосточных труб.  С  бахромы
седел струились ручьи.  Всадники,  забрызганные  грязью,  летевшей  из-под
копыт лошадей, скакали верхом как бы под двойным ливнем  -  с  небес  и  с
земли.
   Промокшие, продрогшие, разбитые усталостью, путники добрались к  вечеру
до жалкого ранчо. Лишь для очень неприхотливых людей это ранчо могло сойти
за пристанище, и только находящиеся в отчаянном положении  путешественники
согласились бы укрыться в нем. Но у Гленарвана и  его  спутников  не  было
выбора. Итак, они забились в эту заброшенную хижину,  которой  побрезговал
бы последний бедняк индеец. С трудом развели жалкий костер из сухой травы,
больше  дымивший,   чем   согревавший.   За   стенами   ранчо   продолжала
свирепствовать  непогода,  и  крупные  капли  дождя  просачивались  сквозь
прогнившую  соломенную  крышу.  Двадцать  раз  костер  грозило  залить,  и
двадцать раз Мюльреди и Вильсон отвоевывали его у воды.
   Скудный и малопитательный  ужин  прошел  очень  грустно.  Все  ели  без
аппетита. Только майор, не говоря худого  слова,  оказал  честь  промокшей
провизии: невозмутимый  Мак-Наббс  не  обращал  внимания  на  злоключения.
Паганель, как истый француз, пытался шутить, но он никого не рассмешил.
   - Очевидно, шутки мои подмочены, - заметил он, - все они дают осечки.
   Лучшее, что можно было сделать в  подобном  положении,  -  это  уснуть,
каждому хотелось хоть на время забыть  усталость.  Ночь  выдалась  бурная,
стены ранчо трещали, качались и грозили рухнуть при каждом сильном  порыве
ветра. Несчастные лошади, ничем не защищенные от непогоды,  жалобно  ржали
во дворе, да и хозяевам их было немногим лучше  в  жалкой  хижине;  однако
мало-помалу путники уснули. Первым заснул Роберт, положив голову на  плечо
лорда Гленарвана, и вскоре,  хранимые  богом,  погрузились  в  сон  и  все
остальные временные обитатели ранчо.
   Видно, бог был  чутким  стражем,  ибо  ночь  прошла  без  происшествий.
Разбудила путников Таука. Бодрая, как всегда,  она  ржала  и  сильно  била
копытом в стену ранчо. Если Талькав не подавал сигнала к отъезду,  то  это
делал его конь. А поскольку путешественники были уже многим обязаны Тауке,
то повиновались ей, и отряд тотчас же двинулся в путь.
   Шел небольшой дождь, но сырой глинистый грунт не  впитывал  скопившихся
вод, и все эти лужи,  болота,  пруды  выступали  из  берегов,  сливаясь  в
огромные "банадо" предательской  глубины.  Паганель,  взглянув  на  карту,
подумал, и не без  основания,  что  Рио-Гранде  и  Рио-Виварата,  реки,  в
которые обычно стекают воды  этой  равнины,  теперь,  вероятно,  вышли  из
берегов и образовали общее русло шириной в несколько миль.
   Необходимо было мчаться во весь опор. Вопрос  шел  об  общем  спасении.
Если наводнение усилится, то где найти убежище?  До  самого  горизонта  не
видно было ни одной возвышенности, и на такую плоскую равнину воды  должны
были хлынуть с необычайной быстротой.
   Коней пустили полной рысью. Таука неслась впереди и,  пожалуй,  больше,
чем любая амфибия с могучими  плавниками,  заслуживала  название  морского
коня, ибо с такой силой рассекала воду, словно это была ее родная стихия.
   Внезапно, около десяти часов  утра,  Таука  начала  проявлять  признаки
сильнейшего  беспокойства.  Она  непрестанно  оглядывалась   на   юг,   на
необозримые просторы равнин, протяжно ржала,  раздувая  ноздри,  втягивала
свежий воздух, порывисто вставала на дыбы. Талькав, которого скачки лошади
не вышибали из седла, все же с трудом справлялся с нею. Он сильно  натянул
удила, выступившая  изо  рта  пена  коня  окрасилась  кровью,  но  горячее
животное не унималось, всадник понимал, что стоит лошади только дать волю,
как она во весь опор помчится на север.
   - Что происходит с Таукой? - спросил Паганель. - Уж не впились ли в нее
здешние прожорливые пиявки?
   - Нет, - ответил индеец.
   - Значит, она чего-то испугалась?
   - Да, она почуяла опасность.
   - Какую?
   - Не знаю.
   Если опасность, которую почуяла Таука, была пока еще невидима, то  слух
уже улавливал ее. Действительно, глухой рокот, похожий на  рокот  прилива,
слышался где-то за пределами горизонта. Дул порывистый влажный ветер, неся
с собой водяную пыль. Птицы стремительно улетали -  видимо,  от  какого-то
чуждого им явления природы. Лошади, ступая по колено в воде,  уже  ощущали
напор течения. Вскоре  появились  с  юга,  приблизительно  в  полумиле  от
отряда, бесчисленные  стада  животных,  которые  неистово  мычали,  ржали,
блеяли. Опрокидывая друг друга, поднимаясь вновь,  они  бешено  стремились
вперед; то был ураганный хаос обезумевших существ, мчавшихся с невероятной
быстротой. Их почти невозможно  было  разглядеть  сквозь  поднимаемый  ими
вихрь водяных брызг. Кажется,  даже  сотня  великанов  китов  не  могла  с
большей силой взбаламутить океан.
   - Anda, anda! [Скорей,  скорей!  (исп.)]  -  крикнул  громовым  голосом
Талькав.
   - Что такое? - спросил Паганель.
   - Разлив! Разлив! - ответил Талькав  и,  дав  шпоры  коню,  помчался  к
северу.
   - Наводнение! - крикнул Паганель.
   И все понеслись за Таукой.
   Нельзя было медлить: действительно, милях в пяти на  юге  уже  виднелся
надвигавшийся  оттуда  огромный,  широчайший  водяной  вал,   превращавший
равнину в океан.  Высокие  травы  исчезали,  словно  скошенные,  мимозовые
растения,  вырванные  потоком,  неслись  по  течению,  образуя   плавающие
островки. Вся масса воды, разворачиваясь, хлынула сплошным потоком, сметая
все на своем пути. Очевидно, перемычки между крупнейшими  реками  пампасов
были прорваны, и воды Колорадо на севере и воды Рио-Негро на юге слились в
общий поток.
   Водяной вал, замеченный Талькавом, надвигался  со  скоростью  призового
скакуна. Всадники уносились от него, словно тучи, гонимые  вихрем.  Тщетно
высматривали  они  хоть  какое-нибудь  пристанище:  до  самого   горизонта
простиралась вода. Охваченные паническим страхом, лошади мчались неистовым
галопом, и всадники  с  трудом  удерживались  в  седлах.  Гленарван  часто
оглядывался назад.
   "Вода настигает нас", - думал он.
   - Anda, anda! - кричал Талькав.
   И всадники пытались  ускорить  бег  коней.  Бока  несчастных  животных,
истерзанные  шпорами,  были  обильно  залиты  кровью,  окрашивающей   воду
непрерывными алыми струйками. Лошади спотыкались о неровности  почвы.  Они
запутывались  в  подводных  травах.  Они  падали.  Их   заставляли   снова
подниматься. Они падали снова, и опять и опять  их  поднимали.  А  уровень
воды заметно  повышался.  По  ней  шли  волны,  грозившие  превратиться  в
пенящийся вал и вскоре залить путешественников.
   С четверть часа продолжалась эта  жестокая  борьба  с  одной  из  самых
грозных стихий. Беглецы  не  представляли  себе  точно,  какое  расстояние
покрыли, но, судя по быстроте бега коней, оно должно  было  быть  немалое.
Между тем лошади, находясь уже по грудь в воде, продвигались с  величайшим
трудом. Гленарван, Паганель, Остин