.
Гленарван и Роберт стояли у входа в рамаду, готовясь  к  обороне.  Зарядив
карабины, они взяли на прицел первый ряд агуаров, как вдруг Талькав  молча
приподнял вверх дула их ружей.
   - Чего хочет Талькав? - спросил Роберт.
   - Он запрещает нам стрелять.
   - Почему?
   - Быть может, он находит, что агуары еще далеко.
   Но причина более важная побудила  индейца  действовать  так  загадочно.
Гленарван понял это, когда Талькав, открыв и перевернув свою  пороховницу,
показал, что она почти пуста.
   - Ну что? - спросил Роберт.
   - Придется  беречь  огнестрельные  припасы.  Сегодняшняя  охота  дорого
обошлась нам: у нас свинец и порох на исходе.  Хватит  лишь  выстрелов  на
двадцать.
   Мальчик промолчал.
   - Ты не боишься, Роберт?
   - Нет, сэр.
   - Хорошо, мой мальчик.
   В  эту  минуту  раздался  выстрел:  Талькав  уложил  на  месте  слишком
предприимчивого  врага.  Волчья  стая,   надвигавшаяся   тесными   рядами,
отступила и сбилась в кучу шагах в ста от частокола. Тотчас же  Гленарван,
по знаку индейца, стал на его место, а Талькав,  собрав  подстилки,  сухую
траву - словом, все, что могло гореть, завалил этим вход в рамаду и бросил
в середину этой кучи пылающий  уголь.  Вскоре  черный  фон  неба  затянула
огненная  завеса,  и  между  языками  пламени  проглянула  равнина,   ярко
освещенная колеблющимся заревом. Гленарван понял,  против  какого  полчища
хищников им придется обороняться. Вряд ли кому-нибудь  приходилось  видеть
такое огромное скопище, и  к  тому  же  таких  голодных  волков.  Огненная
завеса,  которой  Талькав  преградил  наступление  хищников,  еще   больше
разъярила их. Но все же некоторые приблизились к самому костру  и  обожгли
себе лапы. Время от  времени  приходилось  стрелять,  чтобы  удержать  эту
завывающую стаю, и через час штук пятнадцать  убитых  волков  валялось  на
равнине.
   Теперь осажденные находились в менее опасном положении. До тех пор пока
не истощились боевые припасы и  огненная  завеса  еще  пылала  у  входа  в
рамаду, опасаться вторжения волков было нечего. Но что делать тогда, когда
все эти способы защиты будут исчерпаны? Гленарван посмотрел на Роберта,  и
сердце его сжалось. Он думал не о себе, а лишь о бедном мальчике, таком не
по годам мужественном. Роберт был бледен, но крепко держал ружье, - полный
решимости, он ожидал нападения разъяренных волков.
   Между тем Гленарван, хладнокровно обдумав создавшееся положение,  решил
тем или иным путем искать выхода из него.
   - Через час, - сказал он, - у нас не будет ни пороха, ни пуль, ни огня,
и потому нам нечего ждать этого момента, а следует действовать немедленно.
   И,  обратившись   к   Талькаву,   припоминая   все   испанские   слова,
сохранившиеся в его памяти, он начал с ним разговор, то и дело прерываемый
выстрелами.
   Не так-то легко было этим двум людям  понять  друг  друга.  К  счастью,
Гленарвану были известны повадки красных волков. Не будь этого, он  ничего
не понял бы из слов и жестов патагонца. Но все же прошло по  крайней  мере
четверть часа, прежде чем он смог передать Роберту содержание разговора  с
Талькавом.  Гленарван  спросил  индейца,  что  он  думает  об   их   почти
безнадежном положении.
   - Что же он ответил? - спросил Роберт Грант.
   - Он сказал, что нам любой ценой надо продержаться до  рассвета.  Агуар
выходит на добычу только ночью, а на заре возвращается к себе  в  берлогу.
Это  ночной  хищник,  боящийся  дневного  света,  -   род   совы,   только
четвероногий.
   - Что ж, будем защищаться до рассвета!
   - Да, мой мальчик, и пустим в  ход  ножи,  если  не  сможем  защищаться
ружьями.
   Талькав уже подал тому пример, и когда какой-нибудь волк слишком близко
подкрадывался к пылавшему костру, то патагонец своей длинной,  вооруженной
ножом рукой рассекал  пламя,  и  мгновение  спустя  нож  взвивался  вверх,
обагренный кровью.
   Между тем средства защиты приходили к  концу.  Около  двух  часов  ночи
Талькав бросил в костер последнюю  охапку  сухой  травы,  и  у  осажденных
оставалось зарядов всего лишь на пять выстрелов.
   Гленарван тоскливо оглянулся вокруг.
   Он думал об этом мальчике, стоявшем подле него, о  своих  товарищах,  о
всех тех, кого любил. Роберт молчал. Быть может, в его детском  доверчивом
воображении опасность не казалась такой грозной. Но  Гленарван  тревожился
за двоих и думал, что  теперь  все  они  неизбежно  обречены  на  жестокую
смерть: быть растерзанными заживо. Не владея  больше  собой,  он  притянул
ребенка к себе. Он прижал его к груди, поцеловал в лоб, и невольные  слезы
полились из его глаз.
   Роберт, улыбаясь, посмотрел на него.
   - Я не боюсь! - промолвил он.
   - Нет, дитя мое, нет, не бойся, - ответил Гленарван. - Через  два  часа
наступит утро, и  мы  будем  спасены!..  Молодец,  Талькав!  Молодец,  мой
храбрый патагонец!  -  воскликнул  он,  увидя,  как  ловко  индеец  ударом
приклада  убил  двух  огромных  волков,  порывавшихся  перепрыгнуть  через
огненную преграду.
   Но в эту же минуту при угасающем свете костра  Гленарван  заметил  стаю
волков, идущую сплоченными рядами на приступ рамады.
   Развязка кровавой драмы приближалась. Огонь костра мало-помалу  угасал,
горючее иссякло. Равнина, до сей поры освещенная, погружалась во  мрак,  и
во мраке опять замелькали фосфоресцирующие глаза красных  волков.  Пройдет
еще несколько минут, и вся огромная стая ринется в загон.
   Талькав в последний раз выстрелил и прикончил еще одного врага. Истощив
боевые  припасы,  он  скрестил  руки  на  груди.  Голова  его  склонилась.
Казалось, он что-то молча обдумывал. Изыскивал ли он какой-нибудь  смелый,
невозможный, безрассудный способ отразить эту разъяренную свору? Гленарван
не решался спросить его.
   Вдруг волки изменили план нападения: они как будто стали удаляться,  их
до сей поры оглушительный вой внезапно прекратился. На равнине  воцарилась
мрачная тишина.
   - Они уходят, - промолвил Роберт.
   - Может быть, - отозвался, прислушиваясь, Гленарван.
   Но Талькав, догадавшись, о чем идет речь, отрицательно покачал головой.
Патагонец хорошо знал, что хищники до тех пор не  упустят  верной  добычи,
пока заря не загонит их обратно в темные логова.
   Однако тактика врага явно изменилась.  Он  уже  не  пытался  проникнуть
сквозь вход в рамаду, но избрал новый,  более  страшный  способ  действия.
Агуары, отказавшись от попыток проникнуть сквозь вход, который люди  столь
упорно отстаивали огнем и оружием, обошли рамаду кругом и дружным натиском
пытались проникнуть в нее с противоположной стороны. Уже слышно было,  как
когти хищников впиваются в полусгнившее дерево. Между расшатанными кольями
частокола просовывались мощные  лапы,  окровавленные  морды.  Перепуганные
лошади, сорвавшись с привязи, метались по загону, обезумев от ужаса.
   Гленарван схватил мальчика, прижал его к себе, решив  защищать  его  до
последней возможности. Быть может, у него мелькнула  даже  безумная  мысль
попытаться спастись с Робертом бегством, но в этот миг взгляд его упал  на
индейца. Талькав, только что метавшийся, словно дикий  зверь,  по  загону,
вдруг подошел к своей дрожавшей от нетерпения  лошади  и  начал  тщательно
седлать ее, не забывая ни  одного  ремешка,  ни  одной  пряжки.  Казалось,
возобновившийся с удвоенной силой вой хищников  перестал  беспокоить  его.
Гленарван наблюдал за Талькавом с мрачным ужасом.
   - Он бросает нас на произвол судьбы! - воскликнул он, видя, что Талькав
взял в руки поводья лошади, как всадник, готовый сесть в седло.
   - Талькав? Никогда! - отозвался Роберт.
   Действительно, индеец думал не о том, чтобы покинуть друзей, а  о  том,
чтобы спасти их ценой собственной жизни.
   Таука была оседлана: она грызла удила и нетерпеливо прыгала  на  месте;
глаза ее, полные огня, метали молнии. Конь понял намерение хозяина. В  тот
момент, когда индеец, уцепившись за гриву,  готовился  вскочить  на  коня,
Гленарван судорожным движением удержал его за руку.
   - Ты покидаешь нас? - спросил он, жестом указывая на часть равнины, где
не было волков.
   - Да, - ответил индеец, понявший Гленарвана. И добавил  по-испански:  -
Таука - хорошая лошадь! Быстроногая! Увлечет за собой волков.
   - О, Талькав! - воскликнул Гленарван.
   - Скорей, скорей! - торопил индеец.
   - Роберт! Мальчик мой! Ты слышишь? - сказал Гленарван Роберту  дрожащим
от волнения голосом.  -  Он  хочет  пожертвовать  собой  ради  нас!  Хочет
умчаться в пампу и увлечь за собой всю стаю.
   - Друг Талькав! - крикнул Роберт, бросаясь к ногам  патагонца.  -  Друг
Талькав, не покидай нас!
   - Нет, он нас не покинет, - сказал Гленарван и, обернувшись к  индейцу,
добавил: - Едем вместе!
   И он указал на обезумевших от страха  лошадей,  прижавшихся  к  столбам
частокола.
   - Нет, - возразил индеец, понявший  его  намерение.  -  Плохие  лошади.
Перепуганные. Таука - хороший конь.
   - Ну что ж, пусть будет так! - сказал Гленарван. - Талькав  не  покинет
тебя, Роберт. Он показал мне, что я должен сделать. Я должен ехать, а он -
остаться с тобой.
   И, схватив за уздечку Тауку, он сказал:
   - Поеду я!
   - Нет, - спокойно ответил патагонец.
   - Поеду я! - воскликнул Гленарван, вырывая из  рук  Талькава  повод.  -
Спасай мальчика! Доверю тебе, Талькав!
   Гленарван  в  своем   возбуждении   перемешивал   испанские   слова   с
английскими. Но что значит язык! В такие  грозные  мгновения  жест  бывает
красноречивей слов, люди сразу понимают друг друга.
   Однако Талькав не соглашался, спор затягивался, а опасность  с  секунды
на  секунду  возрастала.  Изгрызенные  колья  частокола  уже  трещали  под
натиском волков.
   Ни Гленарван, ни Талькав не склонны были уступить  друг  другу.  Индеец
увлек Гленарвана ко входу в загон; он указывал ему на свободную от  волков
равнину. Своей страстной речью он хотел втолковать Гленарвану, что  нельзя
терять ни секунды и что в случае неудачи в наибольшей  опасности  окажутся
оставшиеся, что он лучше всех знает Тауку и он  один  сумеет  использовать
для общего спасения изумительную легкость и быстроту ее бега. Но Гленарван
в ослеплении упорствовал: он во что бы  то  ни  стало  хотел  пожертвовать
собой, как вдруг что-то сильно толкнуло его. Таука прыгала, взвивалась  на
дыбы и внезапно, рванувшись вперед, перелетела через огненную  преграду  и
трупы волков, и уже издали до них донесся детский голос:
   - Да спасет вас бог, сэр!
   Гленарван и Талькав  успели  заметить  Роберта,  вцепившегося  в  гриву
Тауки, - он промелькнул и исчез во мраке.
   - Роберт! Несчастный! - вскричал Гленарван.
   Но этого крика  не  расслышал  даже  индеец:  раздался  ужасающий  вой.
Красные  волки  бросились  вслед  за  ускакавшей  лошадью  и  помчались  с
невероятной быстротой на запад.
   Талькав и Гленарван выбежали за ограду рамады.  На  равнине  уже  снова
воцарилась тишина,  лишь  вдали  среди  ночного  мрака  смутно  ускользала
какая-то волнообразная линия.
   Потрясенный Гленарван,  ломая  в  отчаянии  руки,  упал  на  землю.  Он
взглянул на Талькава. Тот улыбался с обычным спокойствием.
   - Таука - хорошая лошадь! Храбрый  мальчик!  Он  спасется!  -  повторял
патагонец, утвердительно кивая головой.
   - А если он упадет? - спросил Гленарван.
   - Не упадет!
   Несмотря на уверенность Талькава, несчастный Гленарван  провел  ночь  в
страшной тревоге. Он и не думал о том,  от  какой  опасности  избавился  с
исчезновением волков. Он порывался пуститься на поиски Роберта, но  индеец
удерживал его. Он убеждал его, что их лошади не догонят  Тауку,  что  она,
конечно, опередила своих врагов, что найти ее в темноте невозможно  и  что
следует дождаться рассвета и только тогда ехать на поиски Роберта.
   В четыре часа утра начала заниматься заря.  Сгустившиеся  на  горизонте
туманы постепенно светлели.
   Прозрачная роса  пала  на  равнину,  и  высокие  травы  зашелестели  от
предрассветного ветерка. Пора было отправляться в путь.
   - В дорогу! - сказал индеец.
   Гленарван молча вскочил на лошадь Роберта. Вскоре всадники уже  неслись
галопом на запад, придерживаясь прямого направления, от которого не должен
был отклоняться и второй отряд.
   В течение часа они мчались, не замедляя хода, ища глазами Роберта, и на
каждом шагу боялись натолкнуться  на  его  окровавленный  труп.  Гленарван
безжалостно погонял шпорами коня. Наконец послышались  ружейные  выстрелы,
стреляли через определенные промежутки, очевидно подавая сигнал.
   - Это они! - воскликнул Гленарван.
   Оба всадника пришпорили коней и несколько  минут  спустя  доскакали  до
отряда,  предводительствуемого  Паганелем.  У  Гленарвана  вырвался   крик
радости: Роберт был  здесь,  живой,  невредимый,  верхом  на  великолепной
Тауке, весело заржавшей при виде хозяина!
   - Ах,  мое  дитя!  Мое  дитя!  -  с  невыразимой  нежностью  воскликнул
Гленарван.
   Он и Роберт соскочили на землю и бросились в объятия друг другу.
   Затем наступила очередь индейца  прижать  к  груди  мужественного  сына
капитана Гранта.
   - Он жив! Он жив! - восклицал Гленарван.
   - Да, - ответил Роберт, - благодаря Тауке!
   Но еще до того, как индеец услышал эти полные признательности слова, он
уже благодарил своего коня - говорил с ним, целовал его,  словно  в  жилах
этого благородного животного текла человеческая кровь.
   Затем, обернувшись к Паганелю, патагонец указал на Роберта.
   - Храбрец! - сказал он и, пользуясь индейской метафорой для определения
отваги, добавил: - Шпоры его не дрожали.
   - Скажи, дитя мое, почему ты  не  дал  мне  или  Талькаву  сделать  эту
последнюю попытку спасти тебя? - спросил Гленарван, обнимая Роберта.
   - Сэр, - ответил мальчик, и в голосе его звучала горячая благодарность,
- на этот раз за мной была очередь пожертвовать собой.  Талькав  уже  спас
однажды мне жизнь, а вы спасете жизнь моего отца!



20. АРГЕНТИНСКИЕ РАВНИНЫ

   Как ни радостна была встреча, но после первых излияний Паганель, Остин,
Вильсон,  Мюльреди,  все,  за  исключением,  быть  может,  одного   майора
Мак-Наббса, почувствовали,  что  умирают  от  жажды.  К  счастью,  Гуамини
протекала невдалеке. Путешественники немедленно двинулись в путь, и в семь
часов утра маленький отряд достиг загона. При виде нагроможденных у  входа
волчьих трупов легко можно было представить себе, сколь яростна была атака
врага и сколь энергична оборона.
   Когда путешественники  утолили  жажду,  их  угостили  в  ограде  загона
чрезвычайно обильным завтраком. Филе нанду было признано очень вкусным,  а
тату, зажаренный в собственном панцире, - изысканным лакомством.
   - Вкушать такие изумительные  яства  в  умеренном  количестве  было  бы
неблагодарностью по отношению к провидению, -  заявил  Паганель.  -  Долой
умеренность!
   И он действительно наелся до  отвала,  но  здоровье  его  от  этого  не
пострадало благодаря воде Гуамини, которая, по  мнению  ученого,  обладала
свойствами, чрезвычайно способствующими пищеварению.
   В десять часов утра Гленарван, не  желая  повторять  ошибку  Ганнибала,
чрезмерно  задержавшегося  в  Капуе,  подал  сигнал  к  отъезду.   Бурдюки
наполнили водой, и отряд тронулся в путь. Отдохнувшие, сытые лошади быстро
мчались вперед и  почти  все  время  скакали  легким  галопом.  Местность,
благодаря близости воды более влажная, стала и более плодородной, но столь
же необитаемой.
   2 и  3  ноября  прошли  без  всяких  приключений.  Вечером  3-го  числа
путешественники, уже привычные к  длинным  переходам,  сделали  привал  на
границе между  пампой  и  провинцией  Буэнос-Айрес.  Отряд  покинул  бухту
Талькауано 14 октября. Таким  образом,  он  сделал  за  двадцать  два  дня
переход в четыреста пятьдесят миль; иными  словами,  уже  две  трети  пути
были, к счастью, пройдены.
   Утром  следующего  дня  путешественники   перешли   условную   границу,
отделяющую аргентинские равнины от  пампы.  Именно  тут  Талькав  надеялся
встретить касиков, в руках которых - в чем он был уверен - находятся Гарри
Грант и его два товарища по плену.
   Из  четырнадцати  провинций,  составляющих   Аргентинскую   республику,
провинция Буэнос-Айрес самая обширная и самая  населенная.  На  юге  между
шестьдесят четвертым и шестьдесят пятым градусами она граничит с индейской
территорией.  Почва  этой   провинции   чрезвычайно   плодородна,   климат
необыкновенно здоровый. Она  представляет  собой  почти  идеально  гладкую
равнину, простирающуюся до подножья  гор  Тандиль  и  Тапалькем,  покрытую
злаками и бобовыми кустарниковыми растениями.
   С момента, как путешественники покинули берега Гуамини, они,  к  своему
немалому удовлетворению, установили заметное снижение температуры. Средняя
температура днем была не более 17 градусов по  Цельсию.  Сильные  холодные
ветры,  постоянно  дующие  из  Патагонии,  непрерывно  охлаждали   воздух.
Животные и люди, сильно страдавшие от засухи и зноя, теперь дышали  полной
грудью. Ехали бодро и  уверенно.  Но,  вопреки  уверениям  Талькава,  край
оказался совершенно безлюдным, или, точнее сказать, обезлюдевшим.
   Путь к востоку, вдоль тридцать седьмой параллели, по которому  двигался
отряд, тянулся вдоль небольших озер с пресной или соленой  водой.  У  воды
под сенью кустов порхали проворные корольки, пели веселые  жаворонки;  тут
же мелькали тангары - соперники колибри по своему разноцветному блестящему
оперению. Эти красивые птицы весело хлопали крыльями, не обращая  внимания
на  скворцов  с  красными  погонами  и  красной  грудью,   которые   важно
расхаживали  взад  и  вперед  по  откосам  дороги.   На   колючих   кустах
раскачивалось, словно креольский гамак, подвижное гнездо птицы  "аннубис",
а по берегам озер, распуская  по  ветру  огненного  цвета  крылья,  целыми
стаями бродили великолепные фламинго. Тут же виднелись их гнезда,  имевшие
форму усеченного конуса примерно в фут вышиной, во множестве расположенные
один возле другого, образуя нечто вроде городка. Приближение всадников  не
очень встревожило фламинго, и это крайне не понравилось ученому Паганелю.
   - Мне давно хотелось увидеть, как летают фламинго, - сказал он майору.
   - Вот и прекрасно! - отозвался майор.
   - И поскольку представляется случай, то я им и воспользуюсь.
   - Воспользуйтесь, Паганель.
   - Пойдемте со мной, майор; пойдем и ты, Роберт. Мне нужны свидетели.
   И Паганель, пропустив вперед большинство своих спутников, направился  в
сопровождении майора и Роберта к стае краснокрылых. Приблизившись к ним на
расстояние ружейного выстрела, географ выстрелил холостым зарядом, так как
не хотел напрасно проливать птичью кровь, и фламинго, словно сговорившись,
поднялись и всей стаей улетели. Паганель в это время внимательно  наблюдал
за ними сквозь очки.
   - Ну что, заметили вы, как они летают? - спросил он майора, когда  стая
скрылась из виду.
   - Конечно, - ответил Мак-Наббс. - Только слепой не увидел бы этого.
   - Скажите, похож, по-вашему, летящий фламинго на оперенную стрелу?
   - Нисколько.
   - Ни малейшего сходства, - прибавил Роберт.
   - Я был уверен в этом, - с довольным видом заявил ученый. - Однако  это
не помешало моему  знаменитому  соотечественнику  Шатобриану  сделать  это
неудачное сравнение фламинго со стрелой. Запомни, Роберт: сравнение -  это
самая опасная риторическая форма. Опасайся  сравнений  всю  свою  жизнь  и
прибегай к ним лишь в крайних случаях.
   - Итак, вы довольны результатом вашего опыта? - спросил майор.
   - Я в восторге.
   -  И  я  тоже.  Но  пришпорим  коней:  по  милости  вашего  знаменитого
Шатобриана мы почти на целую милю отстали.
   Когда они догнали своих спутников, то Паганель  увидел,  что  Гленарван
ведет какой-то оживленный разговор с индейцем, видимо плохо  понимая  его.
Талькав то и дело умолкал, внимательно вглядываясь в  горизонт,  и  всякий
раз на его лице отражалось сильное удивление.
   Гленарван, не видя подле себя своего  обычного  переводчика,  попытался
сам  расспросить  инде