аст  между  сухой,  выжженной  почвой  и
сверкающими соляными пластами придавал этой пустыне очень  своеобразный  и
интересный вид.
   Совершенно иную картину представляла находящаяся в  восьмидесяти  милях
южнее Сьерра-Вентана, куда,  если  пересохла  река  Гуамини,  пришлось  бы
спуститься  путешественникам.  Этот  край,  обследованный  в   1835   году
капитаном  Фитц-Роем,  главой   экспедиции   на   "Бигле",   необыкновенно
плодороден.  Там  расстилаются  роскошные,  лучшие  на  индейских   землях
пастбища. Северо-западные склоны Сьерра-Вентана покрыты  пышными  травами;
ниже расстилаются леса, богатые разнообразными видами древесных пород. Там
растет "альгарробо" - разновидность  рожкового  дерева,  стручки  которого
сушат, перемалывают и готовят  из  них  хлеб,  весьма  ценимый  индейцами;
"белое квебрахо" - дерево с длинными, гибкими ветвями,  напоминающее  нашу
европейскую плакучую иву; "красное квебрахо", отличающееся  необыкновенной
прочностью; легко воспламеняющийся "наудубай", являющийся нередко причиной
страшнейших пожаров; "вирраро", чьи лиловые цветы имеют форму пирамиды; и,
наконец,  восьмидесятифутовый  гигант  "тимбо",  под  колоссальной  кроной
которого может укрыться от солнечных лучей целое стадо. Аргентинцы не  раз
пытались колонизировать  этот  богатый  край,  но  им  так  и  не  удалось
преодолеть враждебность индейцев.
   Несомненно, такое плодородие говорило о том, что эту местность  обильно
орошают многочисленные речки, низвергающиеся по склонам горной цепи;  даже
во время сильнейших засух эти речки не пересыхают, но чтобы  добраться  до
них, следовало продвинуться к югу  на  сто  тридцать  миль.  Талькав  был,
несомненно, прав, решив сначала  направиться  к  реке  Гуамини:  это  было
значительно ближе и в нужном направлении.
   Лошади трех всадников быстро неслись вперед. Эти превосходные животные,
видимо, чувствовали инстинктивно, куда  направляли  их  хозяева.  Особенно
резвой была Таука. Она птицей перелетала через пересохшие  ручьи  и  кусты
курра-мамеля,  испуская  звонкое  ржанье.  Лошади  Гленарвана  и  Роберта,
увлеченные ее примером, хотя и более медленной  рысью,  скакали  вслед  за
ней.  Талькав,  словно  приросший  к  седлу,  служил  спутникам  таким  же
примером, каким Таука являлась для коней.
   Патагонец часто оглядывался на Роберта.  Видя,  как  мальчик  крепко  и
уверенно держится в седле, наблюдая  его  гибкую  спину,  прямую  посадку,
свободно  опущенные  ноги,  прижатые  к  седлу  колени,  он  выражал  свое
удовольствие одобрительным криком. Действительно, Роберт Грант  становился
превосходным наездником и заслуживал похвалы индейца.
   - Браво, Роберт! -  поощрял  мальчика  Гленарван.  -  Талькав,  видимо,
доволен тобой.
   - Чем же он доволен, сэр?
   - Доволен твоей посадкой на лошади.
   - О, я крепко держусь, вот и все, - краснея  от  удовольствия,  ответил
мальчуган.
   - А это главное, Роберт, - продолжал Гленарван. - Ты  слишком  скромен,
но я предсказываю тебе, что из тебя выйдет отличный спортсмен.
   - Вот это хорошо, - смеясь, сказал Роберт, - а папа  хочет  сделать  из
меня моряка. Что скажет он?
   - Одно не мешает другому. Если не все наездники образцовые  моряки,  то
все моряки способны стать образцовыми наездниками.  Сидя  верхом  на  рее,
приучаешься крепко держаться, а  осадить  коня,  заставить  его  выполнять
боковые и круговые движения - это приходит само собой, ибо все  это  очень
естественно.
   - Бедный отец! - промолвил мальчик. - Как он будет вам благодарен, сэр,
когда вы его спасете?
   - Ты очень любишь его, Роберт?
   - Да, сэр. Папа был так добр ко мне и к сестре! Он  только  и  думал  о
нас! После каждого дальнего плавания он привозил нам подарки из  всех  тех
стран, где побывал. Но что бывало дороже всего - вернувшись домой, он  так
нежно говорил с нами, так  ласкал  нас!  О,  когда  вы  узнаете  папу,  то
полюбите его! Мери на него похожа. У него такой же  мягкий  голос,  как  у
нее. Для моряка это странно, не правда ли?
   - Да, очень странно, Роберт, - согласился Гленарван.
   - Я так ясно представляю его себе, - продолжал мальчик,  словно  говоря
сам с собой. - Добрый, славный папа! Когда я был малюткой, то он  укачивал
меня на коленях, всегда напевая старинную  шотландскую  песню,  в  которой
воспеваются озера нашей родины. Порой мне вспоминается мотив  этой  песни,
но смутно. Мери тоже помнит ее. Ах, милорд, как мы любили его! Знаете, мне
кажется, что нужно быть ребенком, чтобы так сильно любить своего отца!
   - Но нужно вырасти, чтобы научиться уважать его, мой мальчик, - ответил
Гленарван, растроганный признаниями, вырвавшимися из этого юного сердца.
   Во время их разговора лошади замедлили ход и пошли шагом.
   - Ведь мы найдем его, правда?  -  проговорил  Роберт  после  нескольких
минут молчания.
   - Да, мы найдем его, - ответил Гленарван. - Талькав навел  нас  на  его
след, а патагонец внушает мне доверие.
   - Талькав - славный индеец, - отозвался мальчик.
   - Без сомнения!
   - Знаете что, сэр?
   - Скажи сначала, в чем дело, а тогда я отвечу тебе.
   - Я хочу сказать, что вас окружают только славные люди: миссис Элен,  -
я так ее люблю! - майор,  такой  невозмутимый,  капитан  Манглс,  господин
Паганель и матросы "Дункана", такие отважные и такие преданные!
   - Да, я знаю это, мой мальчик, - ответил Гленарван.
   - А знаете вы, что лучше всех - вы?
   - Ну нет, этого я не знаю!
   - Так знайте же это, сэр! - воскликнул Роберт, взяв руку лорда и  целуя
ее.
   Гленарван ласково улыбнулся Роберту, но разговор оборвался, ибо Талькав
жестом дал понять, чтобы они не отставали.  Нельзя  было  терять  времени,
следовало помнить об оставшихся позади.
   Всадники  снова  пустили  лошадей  крупной  рысью.  Но   вскоре   стало
очевидным, что лошадям, за исключением Тауки, такой аллюр был не под силу.
В полдень пришлось дать им часовой отдых.  Они  выбились  из  сил  и  даже
отказывались есть пучки альфафары  -  разновидность  люцерны,  -  тощей  и
выжженной палящими лучами солнца.
   Гленарван встревожился: признаки засушливости не исчезали, и недостаток
воды мог привести к гибельным последствиям. Талькав  молчал  и,  вероятно,
думал, что  в  отчаяние  приходить  преждевременно,  пока  не  выяснилось,
пересохла река Гуамини или нет.
   Итак, он снова двинулся вперед, и волей-неволей, понукаемые хлыстами  и
шпорами, лошади поплелись шагом - на рысь они уже не были способны.
   Талькав мог опередить спутников, ибо Таука в несколько часов домчала бы
его до берегов реки. Несомненно,  он  подумывал  об  этом,  но  несомненно
также, что он не желал бросать своих спутников одних среди этой пустыни и,
чтобы не опережать их, заставил своего скакуна умерить шаг.
   Таука не без сопротивления, то становясь на дыбы, то  испуская  звонкое
ржанье, умеряла свой аллюр, и не столько силой, сколько увещаниями удалось
хозяину подчинить коня своей воле. Талькав действительно  разговаривал  со
своей лошадью, и если Таука не отвечала ему, то во всяком случае  она  его
понимала. Надо думать, что доводы патагонца были  очень  вески,  так  как,
"поспорив"  некоторое  время,  Таука  сдалась  на   увещания   хозяина   и
подчинилась ему, хотя и продолжала грызть удила.
   Но если Таука поняла  Талькава,  то  и  Талькав  понял  скакуна.  Умное
животное каким-то высшим инстинктом учуяло признаки влажности  в  воздухе;
оно жадно втягивало воздух, двигая и щелкая языком, словно  смачивало  его
благодетельной влагой.
   Патагонцу было ясно: вода близко. Он подбодрил спутников,  объяснив  им
нетерпение коня. Вскоре две другие  лошади  тоже  почуяли  близость  воды.
Собрав последние силы, они понеслись вскачь вслед за конем индейца.
   Около трех часов пополудни в углублении почвы блеснула светлая  полоса.
Она переливалась под лучами солнца.
   - Вода! - воскликнул Гленарван.
   - Да, вода, вода! - крикнул Роберт.
   Теперь не нужно было подгонять лошадей. Бедные  животные,  почувствовав
прилив сил, помчались вперед. В несколько  минут  они  доскакали  до  реки
Гуамини  и,  как  были,  вместе  с  всадниками,  бросились  по   грудь   в
благодетельные воды. Хозяева поневоле последовали  их  примеру  и  приняли
ванну, о чем им не пришло в голову жалеть.
   - Ах, как вкусно! - воскликнул Роберт, упиваясь водой посредине реки.
   - Не пей так много, мой мальчик, - предупредил Гленарван,  не  подавая,
однако, сам примера умеренности.
   Некоторое время  ничего  не  было  слышно,  кроме  громких,  торопливых
глотков. Что касается Талькава, то тот пил спокойно, не спеша,  маленькими
глотками, "длинными, как лассо", по патагонскому выражению.  Он  никак  не
мог напиться, и его спутники стали опасаться, как бы он не выпил всей воды
в реке.
   - Ну, видно, надежды наших друзей теперь не потерпят крушения, - сказал
Гленарван. - Доехав до Гуамини,  они  найдут  здесь  достаточно  чистой  и
свежей воды, если только Талькав не выпьет всю воду в реке.
   - А не могли бы мы отправиться им навстречу? - спросил Роберт. -  Таким
образом мы избавим их от нескольких часов тревоги и страданий.
   - Конечно, мой мальчик, но в чем же мы отвезем им  воду?  Ведь  бурдюки
остались у Вильсона. Нет,  уж  лучше  подождать  их  на  месте,  как  было
условлено. Принимая во  внимание  расстояние,  которое  им  надо  проехать
шагом, я полагаю, что наши друзья прибудут лишь ночью. Итак, приготовим же
для них добрый ночлег и добрый ужин.
   Талькав,  не  дожидаясь  предложения  Гленарвана,  отправился  выбирать
подходящее место для привала. Ему посчастливилось  найти  на  берегу  реки
"рамаду" - трехсторонний загон для  скота.  Рамада  являлась  превосходным
убежищем для людей, не боящихся спать под открытым небом, как это  было  в
данном случае. Поэтому путники не стали искать ничего лучшего, и все  трое
растянулись на земле, под солнцем, чтобы просушить промокшую одежду.
   - Итак, место для ночлега найдено, - сказал  Гленарван.  -  Позаботимся
теперь об ужине. Надо, чтобы  наши  друзья  остались  довольны  посланными
вперед гонцами. Надеюсь, что им не придется жаловаться. Мне кажется,  что,
поохотившись часок, мы не потеряем времени даром. Ты готов, Роберт?
   - Да, сэр, - ответил мальчик, вставая на ноги и поднимая ружье.
   Мысль об охоте пришла Гленарвану в голову потому, что  берега  Гуамини,
казалось, были местом встречи всей дичи окрестных  равнин.  Целыми  стаями
поднимались в воздух "тинаму" - род красных куропаток, водящихся в  пампе,
черные рябчики из породы ржанок, именуемые "теру-теру", желтые коростели и
водяные курочки с великолепным зеленым оперением.
   Что же касается четвероногих, то их не было видно. Но  Талькав,  указав
на  высокие  травы  и  густые  лесные  поросли,  дал  понять,  где  именно
притаились животные. Охотникам  достаточно  было  сделать  лишь  несколько
шагов, чтобы очутиться в месте, равного которому  по  обилию  дичи  нельзя
было найти на целом свете.
   Для начала они предпочли дичь четвероногую  дичи  пернатой:  их  первые
выстрелы были направлены на крупную дичь пампы. Вскоре они вспугнули сотни
косуль и гуанако, подобных тем, которые так неистово обрушились на  них  в
вершинах Кордильер. Но эти пугливые  животные  быстро  умчались,  так  что
оказалось невозможным приблизиться к ним на расстояние ружейного выстрела.
Охотники  решили  преследовать  другую  дичь,  которая  к  тому  же   была
значительно вкуснее.  Подстрелили  штук  двенадцать  красных  куропаток  и
коростелей,  кроме  того,  Гленарван  убил  метким  выстрелом   пекари   -
"таи-тетр". Мясо этого толстокожего животного с  рыжеватой  шерстью  очень
вкусно, и на него не жаль было потратить порох.
   Меньше чем в  полчаса  охотники  без  труда  настреляли  столько  дичи,
сколько им было необходимо. Роберт  не  отстал  от  других;  он  застрелил
редкое животное из  семейства  неполнозубых  -  "армадилла",  нечто  вроде
"тату"  -  броненосца,  длиной  в  полтора  фута,  покрытого  панцирем  из
подвижных костистых пластинок. Это  было  очень  жирное  животное,  и,  по
словам патагонца, мясо его представляло настоящее лакомство. Роберт  очень
гордился своей удачей.
   Что касается Талькава, то он показал своим спутникам, как  охотятся  на
"нанду"  -  разновидность  водящегося  в  пампе   страуса,   отличающегося
удивительной быстротой в беге. Имея дело  с  таким  быстроногим  животным,
индеец не стал прибегать к хитрости. Он  погнал  Тауку  галопом  прямо  на
этого страуса, стремясь сразу настичь его, ибо, не сделай  он  этого,  тот
лишь замучил бы и лошадь и охотника, непрерывно петляя во  время  быстрого
бега.
   Приблизившись к нанду на необходимое расстояние,  Талькав  метнул  бола
могучей рукой так ловко, что он сейчас же обвился вокруг  ног  страуса,  и
тот сразу остановился. Еще несколько секунд - и нанду лежал  распростертый
на земле.
   Индеец постарался поймать нанду не из охотничьего тщеславия, а  потому,
что мясо этого страуса очень вкусно и Талькаву хотелось добыть  это  яство
для общего стола.
   Итак, в рамаду принесли связку  красных  куропаток,  страуса  Талькава,
пекари Гленарвана и броненосца Роберта. Со  страуса  и  пекари  тотчас  же
содрали жесткую кожу и нарезали их мясо тонкими ломтиками. Что же касается
броненосца, то это ценное животное носит на себе собственный противень, на
котором его можно изжарить, и его положили на раскаленные уголья в его  же
панцире.
   Трое охотников удовольствовались за ужином  одними  куропатками,  более
питательную пищу они оставили друзьям. К ужину  подали  чистую  прозрачную
воду, показавшуюся всем вкуснее всех портвейнов мира,  вкуснее  даже,  чем
"ускебо" [род ячменной водки, настоенной  на  дрожжах],  столь  любимая  в
Шотландии.
   Не забыли и о лошадях. В рамаде нашлось такое огромное количество сена,
что его хватило и лошадям и для подстилки.
   Когда же приготовления  были  закончены,  Гленарван,  Роберт  и  индеец
завернулись в пончо и улеглись на перину, набитую "альфафарой", -  обычное
ложе охотников в пампе.



19. КРАСНЫЕ ВОЛКИ

   Настала ночь, ночь перед  новолунием,  когда  луна  невидима  для  всех
обитателей Земли. Лишь звезды озаряли слабым светом равнину. Река  Гуамини
бесшумно катила свои  воды,  подобно  широкой  спокойной  масляной  струе,
скользящей по мрамору. Птицы, четвероногие и  пресмыкающиеся  отдыхали  от
дневной усталости. Безмолвие пустыни распростерлось над необъятной пампой.
   Гленарван, Роберт и Талькав последовали общему примеру: растянувшись на
мягком ложе из люцерны, они спали крепким  сном.  Обессиленные  усталостью
лошади улеглись на землю. Лишь Таука,  как  настоящий  чистокровный  конь,
спала стоя, сохраняя и в  спящем  состоянии  тот  же  гордый  вид,  как  в
бодрствующем, готовая мчаться вперед по первому  зову  хозяина.  В  загоне
царил глубокий покой. Костер догорал, изредка озаряя последними  вспышками
безмолвную тьму.
   Около десяти часов вечера, проспав очень недолго, индеец проснулся.  Он
стал зорко вглядываться во что-то  и  к  чему-то  прислушиваться.  Видимо,
Талькав хотел кого-то захватить врасплох. Вскоре обычно невозмутимое  лицо
его отразило смутную тревогу. Что услышал он? Подкрадывающихся  ли  к  ним
бродяг индейцев, или  ягуаров,  или  полосатых  тигров,  или  иных  хищных
зверей,  которых  могла  привлечь  в  эти   места   близость   реки?   Это
предположение показалось ему, очевидно, наиболее  вероятным,  так  как  он
бросил  быстрый  взгляд  на  сваленный  в  загоне  запас  топлива,  и  его
беспокойство возросло.
   Действительно, весь запас сухой альфафары должен был скоро  догореть  и
не мог надолго держать на расстоянии дерзких хищников.
   Но делать было нечего. Талькаву оставалось только ждать событий,  и  он
ждал, облокотившись на руки, вперив взор вдаль, словно  человек,  которого
внезапно разбудила какая-то надвигающаяся опасность.
   Так прошел час.  Всякий  другой  на  месте  Талькава  был  бы  успокоен
царившей кругом тишиной и снова бы уснул. Но там, где  чужестранец  ничего
не заметил  бы,  индеец,  в  силу  присущей  ему  обостренной  чуткости  и
природного инстинкта, почуял близкую опасность. В то  время,  как  Талькав
прислушивался и приглядывался, Таука  глухо  заржала,  повернув  голову  к
входу  в  рамаду;  она  потянула   ноздрями   воздух.   Патагонец   быстро
приподнялся.
   - Таука учуяла какого-то врага, - пробормотал он и,  выйдя  из  рамады,
стал внимательно осматривать равнину.
   Было тихо, но  неспокойно.  Талькав  заметил  какие-то  тени,  бесшумно
скользившие среди поросли курра-мамеля. Там и сям  сверкали  яркие  точки,
они то исчезали, то вспыхивали вновь, двигались, пересекая друг  друга  во
всех направлениях. Казалось, что это плясали по  зеркалу  огромной  лагуны
отблески каких-то сказочных  огромных  фонарей.  Чужестранец,  несомненно,
принял бы эти летающие искры за  светляков,  чье  мерцание  можно  увидеть
ночью во многих местах пампы, но Талькава это не могло обмануть: патагонец
понял, с каким врагом предстояло иметь дело. Зарядив ружье,  он  встал  на
страже у входа в загон.
   Долго ждать не пришлось. В пампе послышался странный не то лай,  не  то
вой. Ответом  на  него  был  выстрел  из  карабина,  а  затем  последовали
неистовые завывания, исходившие, казалось, из сотни глоток.
   Гленарван и Роберт, внезапно разбуженные, вскочили.
   - Что случилось? - спросил Роберт.
   - Уж не индейцы ли? - сказал Гленарван.
   - Нет, - ответил Талькав, - агуары.
   - Агуары? - вопросительно глядя на Гленарвана, повторил Роберт.
   - Да, - ответил Гленарван, - красные волки пампы.
   Схватив ружья,  Гленарван  и  юный  Роберт  присоединились  к  индейцу.
Талькав указал на равнину,  откуда  доносился  оглушительный  вой.  Роберт
инстинктивно сделал шаг назад.
   - Ты не боишься волков, мой мальчик? - спросил Гленарван.
   - Нет, сэр, - твердо ответил мальчик. - Когда я с  вами,  то  я  вообще
ничего не боюсь.
   - Тем лучше. Эти агуары не очень-то страшные звери, и не будь их  такое
множество, я вообще не обратил бы на них внимания.
   - Пусть много! - отозвался Роберт. - Мы хорошо  вооружены,  попробуй-ка
подойди к нам!
   - Мы им покажем!
   Говоря так, Гленарван хотел только успокоить  мальчика,  но  в  глубине
души он не  без  страха  думал  об  этом  ночном  нападении  бесчисленного
множества разъяренных волков. Быть может, их были там целые сотни, и  трем
человекам, пусть даже и хорошо вооруженным, немыслимо было  одолеть  такое
множество хищников.
   Когда патагонец  произнес  слово  "агуар",  Гленарван  тотчас  вспомнил
название, данное пампскими индейцами красному волку. Этот хищник  известен
у натуралистов под именем "canis-Jubatus". Ростом он с крупную  собаку,  у
него лисья морда и красно-бурая шерсть; вдоль всего хребта, по спине, идет
черная грива. Зверь этот  очень  проворен  и  силен.  Он  живет  обычно  в
болотистых местах и преследует водящуюся там дичь  вплавь.  Ночь  выгоняет
красного волка из его берлоги, в которой он спит днем. Особенно боятся его
в эстансиях  [большие  скотоводческие  хозяйства  в  аргентинской  пампе].
Голодный  агуар  нападает  даже  на  крупный   скот,   производя   немалые
опустошения. В одиночку красный  волк  не  опасен,  но  голодная  стая  их
представляет большую опасность, и лучше было бы встретиться с кагуаром или
ягуаром, с которыми можно сразиться один на один. По вою, раздававшемуся в
пампе, по множеству скачущих по равнине  теней  Гленарван  понял,  что  на
берегах Гуамини собралась огромная стая красных  волков.  Хищники  почуяли
верную добычу - лошадиное и человечье мясо, каждый из них жаждал вернуться
в логово с частью этой добычи. Положение, таким образом, было угрожающее.
   Тем временем кольцо волков постепенно стягивалось. Проснувшиеся  лошади
дрожали от страха. Лишь Таука нетерпеливо била копытом о землю,  порываясь
оборвать привязь и умчаться. Хозяин  успокаивал  ее  непрерывным  свистом