ькими
днями  ранее  угрожала  его  жизни.  Морское   путешествие   должно   было
окончательно восстановить его здоровье.  Он  надеялся,  что  ветры  Тихого
океана  исцелят  его.  Вильсону  поручено  было  подготовить  на  "Макари"
помещение  для  пассажиров.  При  помощи  щетки  и   метлы   рубка   брига
преобразилась. Билль Галлей, пожав плечами, предоставил ему орудовать  как
угодно. Гленарван, его спутники  и  спутницы  совершенно  не  интересовали
капитана. Он даже не знал их имен. Этот  "добавочный"  груз  дал  ему  еще
лишних пятьдесят фунтов стерлингов - вот и все, и они заботили его меньше,
чем те двести тонн дубленой кожи, которые до отказа переполняли его  трюм.
"На первом месте - кожа, на втором - люди".
   Это был негоциант  [торговец],  однако  одновременно  довольно  опытный
моряк,  отлично  знающий  эти  моря,  плавание  в  которых  опасно   из-за
коралловых рифов.
   Гленарван хотел использовать последние  часы  пребывания  на  суше  для
того, чтобы еще раз побывать в том месте, где тридцать  седьмая  параллель
пересекает побережье. У него  к  этому  были  две  побудительные  причины.
Прежде всего он хотел еще раз  осмотреть  место  предполагаемого  крушения
"Британии", и Айртон, несомненно, был раньше  боцманом  на  "Британии",  и
было  вполне  возможно,  что  корабль  потерпел  крушение  у  этой   части
восточного побережья Австралии. Было бы легкомысленно покидать страну,  не
обследовав тщательно это место. Затем, если бы даже не удалось  обнаружить
следов "Британии", то ведь "Дункан" именно там был захвачен  каторжниками.
Быть может, происходил бой! И, может быть, на берегу сохранились еще следы
борьбы, следы последнего отчаянного сопротивления? А если команда  погибла
в волнах, то волны могли выбросить на берег трупы?
   Гленарван, сопутствуемый своим верным Джоном, отправился  на  разведку.
Хозяин гостиницы "Виктория" предоставил в их  распоряжение  двух  верховых
лошадей, и они снова направились  к  северу  по  дороге,  огибавшей  залив
Туфолда.
   Печальной была эта разведка. Гленарван и капитан Джон ехали  молча,  но
каждый понимал другого без слов. Одни и те же мысли, одни и те же  тревоги
терзали обоих. Они всматривались в утесы, изъеденные морем. Им  не  о  чем
было спрашивать друг друга, не на что было отвечать.
   Полагаясь на усердие и сообразительность Джона, можно  не  сомневаться,
что каждый уголок побережья, каждый закоулок были самым тщательным образом
осмотрены. Не были пропущены ни одна бухточка, ни один  покатый  пляж,  ни
одна песчаная отмель, куда прилив Тихого океана, хотя и не очень  сильный,
мог выбросить обломки корабля. Но не нашли ни малейших признаков того, что
дало бы основание вновь начать поиски в этих местах. Ни малейших признаков
крушения "Британии" не было.
   Не нашлось ничего, что свидетельствовало бы о пребывании "Дункана". Вся
эта часть австралийского побережья  была  пустынна.  Все  же  Джон  Манглс
обнаружил  невдалеке  от  берега  несомненные  следы  покинутого   лагеря:
обуглившиеся  поленья  недавно  потухшего  костра.  Не  прошло  ли   здесь
несколько дней тому назад какое-нибудь туземное племя?  Нет,  костер  этот
был разведен  не  туземцами,  ибо  Гленарван  увидел  предмет,  несомненно
свидетельствующий о пребывании здесь каторжников.
   То была  брошенная  под  деревом  желто-серая  изношенная,  заплатанная
шерстяная  матросская  блуза.  На  зловещих  лохмотьях  виднелось   клеймо
Пертской исправительной тюрьмы. Каторжника не было, но его одежда говорила
о недавнем присутствии  здесь.  Эта  ливрея  каторги,  побывав  на  плечах
какого-то негодяя, догнивала ныне на пустынном побережье.
   - Видите, Джон, - сказал Гленарван, - каторжники были тут! Где-то  наши
бедняги товарищи с "Дункана"?
   - Да, - сказал капитан глухим голосом, - ясно, что их  не  высадили  на
берег, они погибли!..
   - Презренные негодяи! Попадись они только в мои руки, я  отомщу  им  за
свою  команду!  -  воскликнул  Гленарван.  Горе  придало  суровость   лицу
Гленарвана.
   В течение нескольких минут лорд не отрывал взора от  горизонта,  словно
высматривая судно, затерявшееся в беспредельных пространствах  океана.  Но
мало-помалу взор его потух, лицо приняло обычное выражение, и, не проронив
ни слова, не сделав ни одного  жеста,  Гленарван  во  весь  опор  поскакал
обратно в Идеи.
   Оставалось выполнить только одну формальность:  заявить  о  происшедшем
полицейскому офицеру. В тот же  вечер  об  этом  сообщили  Томасу  Генксу.
Городской голова, составляя протокол, едва мог скрыть свою радость. Он был
в восторге, узнав, что Бен Джойс и его шайка исчезли. Его радость разделял
весь город. Правда,  каторжники  покинули  Австралию,  совершив  еще  одно
преступление, но все же они, наконец, покинули ее. Эта важная новость была
немедленно передана по телеграфу властям в Мельбурн и Сидней.
   Гленарван, сделав свое заявление, вернулся в гостиницу "Виктория".
   Грустно провели путешественники последний вечер в Австралии.  Их  мысли
невольно блуждали по этой стране, принесшей им так  много  несчастий.  Они
вспоминали все те надежды, которыми жили на мысе Бернуилли, и о  том,  как
надежды эти были столь жестоко обмануты в заливе Туфолда. Паганель был  во
власти какого-то лихорадочного возбуждения. Джон  Манглс,  наблюдавший  за
ним со времени происшествия у реки Сноуи, заметил,  что  географ  и  хочет
сказать что-то и не хочет.  Много  раз  Джон  допрашивал  его,  но  ученый
молчал. И все же в этот вечер, провожая ученого в его  комнату,  Джон  еще
раз спросил, почему он так нервничает.
   - Джон, - ответил уклончиво географ, -  я  нервничаю  сейчас  не  более
обычного.
   - Господин Паганель, - решительно  заявил  Джон  Манглс,  -  вас  душит
какая-то тайна.
   - Ну, пусть так! Я ничего  не  могу  с  этим  поделать,  -  воскликнул,
отчаянно жестикулируя, географ.
   - Но что вас так мучает?
   - Радость - с одной стороны, отчаяние - с другой.
   - Вы одновременно и счастливы и несчастны?
   - Да, я и радуюсь и скорблю, что еду в Новую Зеландию!
   - Нет ли у вас каких-нибудь новых указаний? - с живостью  спросил  Джон
Манглс. - Может быть, вы напали на утерянный след капитана Гранта?
   - Нет, друг Джон! _Из Новой  Зеландии  не  возвращаются_.  Однако  ж...
Словом, вы знаете человеческую натуру: пока дышишь - надеешься.  Ведь  мой
девиз: "Spiro spero" [пока дышу - надеюсь (лат)]. И это  лучший  девиз  на
свете.



2. ПРОШЛОЕ СТРАНЫ, В КОТОРУЮ ЕДУТ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ

   На следующий день, 27 января, пассажиры брига "Макари" расположились  в
тесной  рубке.  Билль  Галлей   не   предложил,   конечно,   своей   каюты
путешественницам, впрочем, об этом жалеть не приходилось, ибо эта  берлога
была под стать своему медведю.
   В полдень, с наступлением отлива, начали сниматься с  якоря  и  лишь  с
большим трудом подняли его. С юго-запада дул умеренный  ветер.  Постепенно
поставили паруса. Пятеро матросов брига не торопились. Вильсон хотел  было
помочь команде, но  Галлей  грубо  остановил  его,  сказав,  чтобы  он  не
вмешивался не в  свое  дело.  Он,  Галлей,  привык  сам  выкручиваться  из
затруднительных положений и не нуждается ни в помощи, ни в советах.
   Последняя  фраза  явно  относилась  к  Джону  Манглсу,  который,   видя
медлительность и неумение матросов, не мог сдержать  улыбки.  Джон  принял
намек Галлея к сведению и решил вмешаться в дело управления судном лишь  в
том случае, если судну из-за неловкости команды будет угрожать опасность.
   Наконец пятеро матросов, понукаемые бранными окриками хозяина, в  конце
концов  поставили  паруса,  и  "Макари"  поплыл  под   нижними   парусами,
марселями, брамселями, бизанью и кливерами, вышел левым галсом в  открытое
море. Но, несмотря на это  обилие  парусов,  бриг  едва  двигался  вперед.
Слишком закругленный нос "Макари", его широкое дно и тяжелая корма  делали
его типичным образцом тех неуклюжих судов, которые известны у моряков  под
названием "калоша".
   Однако пришлось с этим мириться. К счастью, как  бы  медленно  ни  плыл
"Макари", а через пять, самое большее шесть дней он должен же был  бросить
якорь на рейде Окленда.
   В семь часов вечера берега Австралии скрылись за  горизонтом,  исчез  и
огонь иденского маяка. Море было бурным, и бриг изрядно качало. Он  тяжело
зарывался в волны. Пассажиров сильно встряхивало,  и  пребывание  в  рубке
очень утомляло их, однако на палубу выйти было невозможно, ибо лил сильный
дождь.
   Каждый погрузился в свои думы. Говорили мало. Порой лишь  леди  Элен  и
Мери Грант перебрасывались несколькими словами. Гленарвану не сиделось  на
месте. Он расхаживал из угла в угол, тогда  как  майор  сидел  неподвижно.
Джон Манглс и  Роберт  время  от  времени  поднимались  на  палубу,  чтобы
взглянуть на море. Что касается Паганеля, то тот бормотал  где-то  в  углу
непонятные и бессвязные слова.
   О чем думал почтенный  географ?  О  Новой  Зеландии,  куда  влекла  его
судьба. Паганель перебирал в уме всю ее историю, и мрачное  прошлое  этого
края воскресало перед его глазами.
   Не было ли в истории этого края  хоть  какого-нибудь  происшествия  или
случая, на основании которого исследователи этих островов могли назвать их
материком? Как видим, Паганель,  не  переставая,  искал  новое  толкование
документа. Он был словно одержим, им владела  словно  какая-то  навязчивая
идея. Его воображение было целиком захвачено одним определенным  словом  -
Новая Зеландия. Но одно слово, одно лишь слово смущало его.
   - Контин... контин... -  повторял  он.  -  Это  может  означать  только
континент.
   И он стал припоминать имена мореплавателей, посетивших эти два  больших
острова в южных морях.
   13 декабря 1642  года  голландец  Тасман,  открыв  Ван-Дименову  Землю,
причалил к неведомым берегам Новой Зеландии. Он плыл вдоль этих берегов, и
17 декабря его суда вошли в просторную бухту, которая заканчивалась  узким
проливом, разделявшим два острова.
   Северный  остров  был  И-ка-на-мауи,  что  значило  по-зеландски  "рыба
маори".  Южный  остров  носил  название  Те-Вахи-Пунаму,  то  есть   "кит,
производящий зеленый нефрит". Авель Тасман послал на берег  шлюпки,  и  те
вернулись в сопровождении двух пирог, в которых сидели  шумливые  туземцы.
Эти дикари были среднего роста, с темно-коричневой и желтой  кожей;  кости
выдавались у них вперед, голос звучал резко, черные волосы связаны были по
японской моде на макушке и увенчаны большим белым пером.
   Эта  первая  встреча  европейцев  с  туземцами,  казалось,   предвещала
доброжелательные и прочные отношения. Но на следующий день, когда одна  из
шлюпок выискивала более удобную стоянку, поближе к берегу, на  нее  напало
множество  туземцев,  приплывших  на  семи  пирогах.  Шлюпка  накренилась,
наполнилась водой. Боцмана, который командовал шлюпкой, ранило в шею грубо
отточенной пикой. Он упал в море. Из шести матросов четверо были убиты,  а
двое уцелевших и раненый боцман вплавь вернулись на суда.
   После этого зловещего происшествия Тасман приказал немедленно сниматься
с  якоря.  Отомстив  туземцам  лишь  несколькими  мушкетными   выстрелами,
которые, по всей вероятности, не причинили им никакого вреда, Тасман  ушел
из бухты, получившей  название  бухты  Избиения,  поплыл  вдоль  западного
побережья и 5 января бросил  якорь  у  северной  оконечности  острова.  Но
сильный  прибой  и  явная  враждебность  туземцев  не  позволили   Тасману
запастись пресной водой, и он окончательно покинул  эти  края,  назвав  их
Землей Штатов - в честь голландских Генеральных штатов.
   Голландский мореплаватель был  убежден,  что  эти  острова  граничат  с
островами, обнаруженными к востоку от Огненной Земли, и не сомневался, что
открыл "Великий южный материк".
   В 1805 году племянник вождя Ранги-Ху, смышленый Дуа-Тара, ушел  в  море
на судне "Арго". Судно это, которым командовал капитан Баден, стояло тогда
в бухте Островов.
   Быть может, приключения  этого  Дуа-Тара  послужат  в  будущем  сюжетом
героической поэмы для какого-нибудь Новозеландского Гомера. Множество бед,
несправедливостей и дурного обращения пережил  этот  дикарь.  Вероломство,
заключение, побои, ранения - все испытал этот  несчастный  за  его  верную
службу. Можно себе представить, какое представление он  получил  о  людях,
почитавших себя культурными!
   Дуа-Тара  привезли  в  Лондон  и  там,  на  корабле,  сделали  матросом
последнего разряда. Он служил козлом отпущения для всей команды.  Если  бы
не почтенный Марсден, то несчастный юноша не перенес  бы  всех  этих  мук.
Миссионер  заинтересовался  юным  дикарем,  его   сметливостью,   отвагой,
необыкновенной кротостью и приветливостью.  Он  добыл  для  родины  своего
любимца несколько мешков зерна и орудия для обработки земли, но все это  у
бедняги украли. Злоключения и страдания вновь  обрушились  на  несчастного
Дуа-Тара, и лишь в 1814 году ему удалось вернуться в страну своих предков.
Но как раз тогда, когда он  начал  пожинать  плоды  трудов  своих,  смерть
унесла его в возрасте двадцати восьми лет.  Несомненно,  это  непоправимое
несчастье на долгие годы задержало  культурное  развитие  Новой  Зеландии.
Ничто не может заменить разумного, доброго  человека,  в  сердце  которого
сочетаются любовь к добру и любовь к своей родине!
   До 1816 года Новой  Зеландией  никто  не  интересовался.  В  этом  году
Томпсон, в 1817 году Николае,  в  1819  году  Марсден  посетили  различные
местности обоих островов, а  в  1820  году  Ричард  Крюйс,  капитан  24-го
пехотного полка, пробыл на этих островах десять  месяцев,  собрав  за  это
время огромный материал о нравах туземцев.
   В 1824 году Дюперей, командир судна "Кокиль", провел пятнадцать дней на
якоре в бухте Островов и не мог нахвалиться поведением туземцев.
   После него, в  1827  году,  английскому  китоловному  судну  "Меркурий"
пришлось обороняться от туземцев. В том же году капитан  Дильон  во  время
двух своих стоянок встретил со стороны туземцев самый дружеский прием.
   В   марте   1827   года   командир   судна   "Астролябия",   знаменитый
Дюмон-Дюрвиль, безоружный, одинокий, провел  безнаказанно  несколько  дней
среди новозеландцев. Он обменялся с ними подарками, слушал их пение,  спал
в хижинах и  беспрепятственно  выполнял  необходимые  работы  по  съемкам,
результатом которых явились столь полезные карты для флота.
   На следующий год английский бриг "Гаус", которым командовал Джон Джонс,
войдя в бухту Островов, направился к Восточному мысу и чуть  не  погиб  от
предательства вождя Энараро. Многие спутники Джона Джонса  были  злодейски
умерщвлены.
   Из этих противоречивых данных о кротости  и  жестокости  можно  сделать
лишь один вывод, что  жестокость  новозеландцев  была  не  чем  иным,  как
местью. Хороший или дурной прием всецело зависел от того, хороши или дурны
были капитаны. Конечно, бывали отдельные случаи нападения,  которые  ничем
не были оправданы, но чаще всего они являлись местью, вызванной поведением
европейцев. К сожалению,  месть  постигала  порой  людей,  которые  ее  не
заслуживали.
   После  Дюрвиля  этнография  Новой  Зеландии   была   дополнена   смелым
исследователем, двадцать раз объехавшим вокруг земного  шара,  кочевником,
бродягой - английским ученым  Ирлем.  Он  посетил  неисследованные  дотоле
местности обоих островов, и хотя лично не  имел  оснований  жаловаться  на
туземцев, он неоднократно  бывал  свидетелем  людоедства.  Новозеландцы  с
отвратительной жадностью пожирали друг друга.
   Те же сцены людоедства наблюдал в 1831 году во время  своей  стоянки  в
бухте Островов  капитан  Лаплас.  Сражения  между  племенами  стали  более
кровопролитными,  ибо  дикари  уже  с  удивительным  искусством  научились
владеть огнестрельным оружием. Поэтому некогда цветущие, густо  населенные
местности острова  И-ка-на-мауи  превратились  в  пустыни.  Целые  племена
исчезли, как исчезают зажаренные и съеденные бараны.
   "Но ошибку, которую  мог  допустить  моряк  семнадцатого  века,  никоим
образом не мог сделать Гарри Грант, моряк девятнадцатого века,  -  твердил
себе Паганель. - Нет, это невероятно! Тут что-то не так!"
   В течение целого века никто не вспоминал об открытии Тасмана,  и  Новая
Зеландия как бы не существовала. Когда французский  мореплаватель  Сюрвиль
наткнулся на нее под  35ь27'  широты,  то  на  первых  порах  он  не  имел
основания жаловаться на туземцев. Однажды на  море  разыгралась  буря,  во
время которой шлюпка, перевозившая больных  матросов  с  корабля  Сюрвиля,
была выброшена на берег бухты Рефюж. Там туземный вождь Наги-Нуи прекрасно
принял французов и угостил их даже в собственной хижине. Все шло хорошо до
тех пор, пока у Сюрвиля не украли одну из шлюпок. Сюрвиль тщетно  требовал
у туземцев возвращения шлюпки и в  наказание  за  воровство  спалил  целую
деревню. Эта жестокая и несправедливая месть, несомненно, сыграла  роль  в
кровавых событиях, которые впоследствии разыгрались в Новой Зеландии.
   6 октября 1769 года у этих берегов появился знаменитый Кук. Он поставил
на якорь судно "Эндевор" в бухте Тауэ-Роа и  пытался  расположить  к  себе
туземцев добрым отношением. Но чтобы  добиться  расположения  людей,  надо
было сперва вступить в общение с ними. Кук, не колеблясь, взял в плен двух
или трех туземцев и насильно облагодетельствовал их, осыпав  подарками,  а
затем  отправил  восвояси.  Вскоре   многие   туземцы,   соблазненные   их
рассказами, добровольно явились на борт корабля и начали обменную торговлю
с европейцами. Спустя некоторое время Кук переехал в бухту Хокса,  большой
залив на северном побережье острова. Там он оказался среди столь враждебно
настроенных по отношению к себе дикарей, что пришлось, чтобы усмирить  их,
применить залп картечи.
   20 октября "Эндевор" бросил якорь в бухте  Токомару,  где  жило  мирное
племя в двести человек. Ботаники, находившиеся  на  судне,  сделали  здесь
много полезных наблюдений, причем туземцы доставляли их на берег на  своих
пирогах. Кук  сам  посетил  здесь  два  селения,  обнесенных  частоколами,
брустверами и двойными рвами, что свидетельствовало  о  том,  что  туземцы
умели строить укрепленные лагери. Их главное укрепление  расположено  было
на скале, которая во время морского прилива была, словно остров,  окружена
водой, ибо волны не только окружали ее,  но  с  ревом  прорывались  сквозь
естественную арку  в  шестьдесят  футов  вышины,  на  которой  стояла  эта
неприступная крепость.
   Кук пробыл в Новой Зеландии пять месяцев и, собрав множество  всяческих
диковин,  31  марта  покинул  Новую  Зеландию,  дав  свое   имя   проливу,
разделяющему два ее острова. Ему предстояло  вернуться  сюда  еще  раз  во
время следующих своих путешествий.
   И действительно, в 1773 году великий мореплаватель снова посетил  бухту
Хокса. В этот раз он стал свидетелем сцен людоедства.  Впрочем,  это  было
вызвано его спутниками. Судовые офицеры,  найдя  на  берегу  изуродованные
останки какого-то молодого дикаря, привезли их на борт судна, "сварили"  и
предложили в пищу туземцам. Те жадно набросились на это мясо. Какое убогое
развлечение быть поваром на пиршестве людоедов!
   Во время третьего путешествия Кук снова посетил эти  места,  к  которым
питал особое пристрастие. Мореплаватель непременно хотел  закончить  здесь
свои гидрографические  съемки.  Навсегда  он  покинул  Новую  Зеландию  25
февраля 1777 года.
   В 1791 году Ванкувер провел двадцать дней в бухте Сомбр, но без  всякой
пользы  для  естественных  наук  и  географии.  В  1793  году  д'Антркасто
исследовал на протяжении двадцати пяти  миль  северное  побережье  острова
И-ка-на-мауи. Капитаны торгового флота Хаузен и Дальримп, а  затем  Баден,
Ричардсон, Мооди заходили сюда ненадолго. Доктор Севедж  провел  тут  пять
недель и собрал немало интересных сведений о нравах новозеландцев.
   Тщетно боролись миссионеры с этими  кровожадными  инстинктами.  В  1808
году "Church