смотрю  на  знакомую  фотографию,  я  увидел сфинкса.
Наклонив вперед большую темную голову,  он  лежал  на  равнине,
вытянув  передние  лапы,  в  классической  позе.  Не могло быть
сомнения -- это останец Цундж. Когда я отнял бинокль от глаз  и
стал  прицеливаться  на останец компасом, он оказался видимым и
простым глазом -- маленькое желтое с черным пятно на монотонной
желто-серой плоскости.
     Я сообщил о находке товарищам и записал под  аккомпанемент
их  одобрительных  восклицаний  азимут  СЗ 330 градусов. Теперь
стало несомненным, что  мы  находимся  в  том  самом  месте,  о
котором  давно  мечтали, слушая рассказы Чудинова и представляя
себе гигантское кладбище динозавров.
     Осталось только изучить его, сделать  пробные  раскопки  и
наметить план будущих работ. Веселые, устремились мы врассыпную
по  склонам,  не  обращая  внимания  на их крутизну -- за время
исследования Нэмэгэту выработалась привычка ходить  по  обрывам
гобийских  красноцветов  вскачь,  уподобляясь  горным козлам --
янгерам.
     Но когда через три часа мы сошлись снова у  машин.  унылое
недоумение    на    лице    каждого    "охотника"    без   слов
свидетельствовало о  полной  неудаче.  Нашлись  обломки  костей
динозавров,   щитки   черепах,   куски   стволиков   окаменелой
древесины. Сборы  были  достаточны  для  установления  возраста
слоев  Ширэгин-Гашуна, но даже отдаленно не напоминали богатого
кладбища  ящеров.  Не  задерживаясь  для  еды,  мы   разгрузили
"Дзерена"  и  поехали  па пустой машине вниз, во впадину, через
саксаульники и пески к уступу Цзун-Ширэ.
     До вечера все  пятеро  исследователей  --  Орлов,  Громов,
Эглон,  Данзан и я -- ходили по этому длиннейшему обрыву (около
десяти километров). Сорокаметровый уступ был изрезан оврагами и
промоинами --  башни,  сфинксы,  драконы,  бюсты  разных  людей
глядели с презрением на нас, медленно пробирающихся по пескам у
подножия красных стен. Жара и безветрие, удивлявшие еще с утра,
здесь,  во  впадине, стали нестерпимыми. После холодных ветров,
снега и морозных ночей в Нэмэгэту и студеного, в  вечной  тени,
перевального  ущелья  мы  не рагстапались с ватниками и ватными
штанами. Подобная одежда в духоте Ширэгин-Гашуна наставила  нас
обливаться  потом  и была сброшена после первого часа ходьбы по
обрывам.
     Я увидел вдали белое пятно, двигавшееся мне  навстречу,  и
остановился  в недоумении. Это оказался Эглон, уныло шагавший в
одном нижнем белье. Ватные штаны неуклюже висели на ледорубе на
его плече. Очки жалобно перекосились, обильный пот струился  по
его  лицу  и  шее.  нос грустно смотрел под ноги. Исследователь
сетовал на отсутствие интересных находок.
     Породы здесь в общем походили на те.  какие  попадались  в
Нэмэгэту:  слои красных глин, песчаников и песков, переслоенные
голубоватыми конгломератами. Но лишь редкие обломки, еще  более
жалкие,   чем  в  Барун-Шире,  встретились  нам  за  все  время
исследования Цзун-Шире. Ясно было одно  --  в  обрывах  вопреки
сообщению отряда Комитета наук никакого сколько-нибудь стоящего
местонахождения нет и не было.
     Приехали в лагерь без приключений уже в сумерках. За время
нашего  отсутствия  проводник  Цедендамба  ездил  на "Смерче" и
отыскал  колодец  с  отвратительной  на  вкус  водой   в   трех
километрах  к  западу.  Чай,  по  общему  признанию, был не чем
другим, как подогретой верблюжьей мочой с примесью гипосульфита
и глауберовой соли. Худшей, чем в Ширэгин-Гашуне, воды  мне  не
встречалось за все время работы в Гоби в последующие годы.
     Чтобы покончить с общим унынием, выдали по шкалику спирта,
и после  обеда  настроение  улучшилось. Мы стали обсуждать план
дальнейших исследований.
     -- Место найдено  совершенно  точно.--  говорил  Громов.--
Совпали  указания Чудинова и комитетского отряди: налицо сфинкс
и колодец, азимуты правильны. Наконец. и проводник  тоже  знает
это  место,  как  Ширэгин-Гашун.  И  в то же время основного --
местонахождения динозавров -- здесь нет. Что  начальник  отряда
Комитета  напутал,  это  ясно  --  обрывы  не  содержат  ничего
похожего на то громадное количество костей, о котором  написано
в  отчете.  Но Чудинов с самого начала говорил и писал о другом
месте  --  где-то  па  дне  котловины.  Надо  обследовать   дно
котловины!
     -- Совершенно верно.-- согласился я.-- но наши возможности
ограниченны;  машина, даже пустая, не пройдет через центральную
часть впадины -- там пухлые глины. А для  того  чтобы  обогнуть
котловину  с  севера,  туда,  к  Бага-Богдо, у нас нет времени.
Попробуем завтра пройти вдоль Цзун-Ширэ в северную часть...
     Так  и  решили.  Необычайное  безветрие   продолжалось   и
следующий   день.   Опять   стояла  жара,  для  пятого  октября
невероятная. Я  подумал,  какая  чудовищная  жара  должна  была
стоять  здесь,  в  глубокой  впадине,  закрытой  со всех сторон
горами,  летом.  Проводник  подтвердил  мои  догадки,  я   даже
обрадовался, что в этом месте с гнусной водой и адской жарой не
оказалось     большого,     достойного     крупных     раскопок
местонахождения.
     Опять    "Дзерен"    повез    исследователей    в    глубь
Ширэгин-Гашунской впадины. Я остался в лагере, чтобы привести в
порядок записи по Нэмэгэту. В те дни поиски и раскопки велись с
рассвета  до ночи, ночью еще писались этикетки, и совершенно не
было времени на обработку сделанных наспех заметок...
     Солнце палило  нещадно,  палатка  превратилась  в  духовую
печь.  Я забрался под "Дракона" и в тени, под уютным навесом из
карданов,  крестовин,  тяг  и  трубок  проработал  весь   день,
временами   прерывая  записи  для  совещаний  с  Андросовым  по
автомобильным делам
     Исследователи вернулись менее унылые, чем вчера  издеваясь
над   Прониным  Водитель  "Дзерена"  очень  искусный  умелый  и
находчивый,  до  сих  пор  благодаря  тяжелой   военной   школе
победонесно   справлявшийся  со  всеми  затруднениями,  впервые
безнадежно завяз в пухлых глинах центра впадины Лишь с большими
усилия ми удалось высвободить машину Проехав  около  пятнадцати
километров   вдоль   обрывов   исследователи   вы   брались  на
относительно твердую  саксаульную  равнину  Позади  нее  стояло
несколько   небольших   холмов-останцев  с  костями  гигантских
динозавров, примерно таких же. как и в  Нэмэгэту  На  одном  из
останцев.   несомненно   лежал   целый   скелет  теперь  сильно
разрушенный и разнесенный Подтвердилось, что  в  Ширэгин-Гашуне
действительно  есть  местонахождение  динозавров,  но небольшое
Если бы мы  попали  сюда  в  самом  начале  нашей  работы,  то.
пожалуй,  нашли  бы  его  заслуживающим  разработки.  Теперь же
Ширэгин-Гашун не шел ни в какое сравнение с Нэмэгэту.  доступен
был  значительно  труднее  и  содержал  материал гораздо худшей
сохранности. Очевидным стало сильное преувеличение,  допущенное
увлекшимся  географом,  но  после открытия Нэмэгэту это не было
катастрофой. С легким сердцем  мы  "закрыли"  это  воображаемое
кладбище.
     Шестого  октября  мы  спустились  с  уступа  Барун-Ширэ  и
направились на восток, рассчитывая обогнуть  массив  Сэвэрэй  и
выйти  на  автомобильную  дорогу в Ноян сомон. Здесь котловина,
названная   нами   Занэмэгэтинской,   сильно   сужалась.    При
господствующих  в  Гоби  западных  ветрах  и  широком  растворе
котловины на запад в узкой восточной части нужно  было  ожидать
накопление песков.
     Так  оно  и оказалось. Сплошные бугристые пески начались в
десяти километрах от Барун-Ширэ. Около тридцати  километров  мы
пробивались  через  пески, держась сухого русла, поднимавшегося
на маленький перевал между двумя коническими  черными  горками.
Машины  едва  шли,  постоянно  зарываясь,  и вылезали только по
доскам. "Дракон" буквально пахал песок, так как если небольшие,
поросшие колючками кочки еще кое-как поддерживали полуторки, то
ничего не значили для семи тонн "Дракона".
     Я требовал  от  проводника  вести  нас  другим  путем,  но
Цедендамба  уверял,  что другой дороги нет и нужно во что бы то
ни стало пробиваться здесь. Проделывать назад  весь  тяжелейший
путь  через  Нэмэгэту  было  невозможно,  но  и  ехать тут было
губительно  для  машин.  В  отчаянии  мы  с  Андросовым  решили
пробиться  к  горам и там искать пути. Для машины легче идти по
большим  подъемам,  но  по  твердой  почве,   чем   по   песку.
Семисантиметровой  толщины  доски,  поддерживавшие нас в носке,
изломались в щепки, пока мы  поднялись  к  черному  каменистому
склону первого холма. Склон оказался крутым, и подъем был очень
тяжел  для  нашей груженой машины. Мы решили взобраться сначала
на холм и осмотреть путь. Безотрадная картина представилась нам
с вершины. Не по-осеннему жаркое солнце погружало свои  лучи  в
широкие  впадины между коническими черными холмами, то острыми,
с крутыми склонами, то широко расползшимися между долинками.
     Подножие каждого холма тонуло в рыхлом  песке,  казавшемся
ярко-желтым  от  окружавших  черных пород. Сложные желтые узоры
извивались между мрачными заостренными вершинами, образовавшими
полукруг   и   дугой    охватившими    плоскогорье,    поросшее
светло-золотым на солнце дерисом. До плоскогорья было не меньше
пятнадцати  километров,  и  наш  "Дракон" безнадежно засел бы в
первой  же  ложбине,  заполненной  песком,  всплески   которого
заходили высоко па склоны. Проводник был прав -- дороги не было
в  этих  мрачных  холмах,  к  которым так подходило их название
Чоноин-шорголга ("Волчья колыбель"). Да, холмы надежно охраняли
дерисовое плоскогорье.
     Мы проделали обратно  весь  мучительный  путь,  подошли  к
сухому   руслу.  Взволнованный  проводник,  на  серьезном  лице
которого ясно читались тревога  и  огорчение,  что-то  усиленно
доказывал  Данзану. Тот начал уверять меня, что все напрасно --
дороги там нет. Я ответил  Цедендамбе,  что  он  прав.  Славный
проводник успокоился и просиял.
     В  безветрии  и духоте гнетущее молчание долины нарушалось
моторами, ревевшими в  попытках  вырваться  из  цепких  объятий
песка.  Словно  невидимая  могучая  лапа  схватывала  машину за
задний мост, удерживая ее и заставляя тяжело оседать в  сыпучий
песок.  Мы  были с ног до головы в песке, с силой отбрасываемом
колесами.  Песок  лип  на  потные  лица,  хрустел   на   зубах.
Распаренные, в одних майках, мы толкали машины, таскали кустики
полыни,  ломали ногти, выкапывая в колее машины глубоко зарытую
туда  давлением  доску.  Мотор  ревел,  машина  дергалась,   мы
напрягали   все  силы,  подталкивая  ее  оседавший  бок,  доски
обугливались под  буксующей  резиной.  Близился  вечер.  Как-то
незаметно  песок  стал  мельче, или же растительность гуще, или
появился щебнистый панцирь --  почему-то  не  запомнилось,  что
именно,   должно   быть,   от  усталости.  Незаметно  мы  стали
продвигаться быстрее, машины не  садились,  унылый  вой  низших
передач  смолк,  и мы пошли на третьей передаче. И было пора --
перегревшиеся  моторы  "выпили"  всю  воду,   из-за   скверного
качества   взятую  в  небольшом  количестве,  а  доски  все  до
последней были превращены в растопку для костра.
     Полуторки, легче "Дракона" нырявшие по  промоинам,  начали
заметно обгонять, набирая ход.
     -- Опять  они  лезут  в гору, смотрите, Иван Антонович! --
завопил Андросов, еще не опомнившийся после песков.
     Действительно, черные  жуки,  неуклюже  нырявшие  впереди,
сильно  забрали вправо, на бэль Сэвэрэя. Опять Цедендамба хотел
пересечь борт котловины напрямик, забывая про горький  опыт.  Я
разозлился,  достал  из  кузова винтовку и двумя выстрелами дал
сигнал остановки. Полуторки стали. Над тентами  появились  ряды
голов,  смотревших  в  нашу сторону. Машины были загружены так,
что из ящиков с коллекциями, немного отодвинутых  от  переднего
борта, получалась скамья. На скамью стелили кошмы, в теплые дни
добавлялись  полушубки, и три-четыре человека с удобством ехали
наверху, упираясь спинами в мягкие вещи -- палатки  и  постели,
забитые в машину под свод тента доверху. Чтобы тяжелые ящики не
раздавили  ноги  сидящим  на  спусках,  между  бортом и ящиками
заклинивались толстые чурки. Как  только  что-нибудь  случалось
позади,  сидящие  вставали,  высовывали  головы  над  тентом  и
старались рассмотреть, в чем дело. Этот очень  характерный  ряд
голов приветствовал наше появление и теперь.
     -- Данзан,  спросите  у  Цедендамбы, какого черта он опять
жмется к горам? -- сердито закричал я переводчику.
     Молодой монгол улыбнулся  и  показал  вперед  и  влево  от
машин.  Мы  остановились  на  верхушке небольшой возвышенности.
Слева подступали и тянулись  грозной  цепью,  насколько  хватал
глаз,  заполняя  всю  котловину, гигантские песчаные барханы...
"Пески Хонгорин-Эли-сун!"  сразу  сообразил  я,  поняв,  отчего
"жмется"  к  горам проводник. Все же я уговорился с Цедендамбой
ехать поближе к пескам, где промоины  и  сухие  русла  не  были
столь обрывистыми. Правда, это преимущество, как и все вообще в
жизни,  имело  свою  оборотную  сторону  --  пески, заполнявшие
русла, были тем рыхлее,  чем  дальше  отходили  русла  вниз  от
крутого уклона бэля. Поэтому мы старались выбрать нечто среднее
и  действительно поехали сравнительно быстро, борясь с кочками,
промоинами и сухими руслами.
     А слева все шли огромные барханы -- на западе более низкие
и какой-то правильной  граненой  формы,  воспроизводящие  облик
египетских  пирамид.  В  середине  цепи  барханы превращались в
настоящие горы песка по сто, сто двадцать метров высоты. Солнце
село уже совсем низко, горы потемнели. По центру  протянувшейся
почти  точно  с  запада  па  восток  котловины, словно по трубе
проекционного аппарата, прямо  на  цепь  барханов  лился  яркий
косой  свет.  В  этом  свете  пески казались удивительно белыми
перед темно-фиолетовой линией гор. Серпы черных теней разделяли
гигантские холмы песка, как циркулем очерчивая  каждый  острый,
геометрически  правильный  полумесяц  вершины  бархана.  Солнце
спустилось еще ниже, долина потухла, пески начали  сереть  и  в
сумерках приняли страшный свинцовый оттенок...
     Мы   остановились   у  колодца  Хонгор-худук,  в  тридцати
километрах от Сэвэрэй сомона, у двух тощих хайлясов и поставили
койки в сухое русло, на всякий случай, для защиты от ветра.  Но
ветра  не было, как и во все предыдущие дни нашего пребывания в
Занэмэгэтинской котловине.
     В  тихую  звездную   ночь   мы   долго   обсуждали   итоги
геологических  наблюдений  в  Центральной  Монголии  и пришли к
заключению, что красноцветные  костеносные  отложения  не  были
связаны  с  хребтом  Нэмэгэту или с соседними хребтами во время
своего образования. Все  эти  хребты  --  Нэмэгэту,  Хана-Хере,
Гурбан-Сайхан  --  очень  молодые образования, острые пильчатые
цепи, поднятые совсем  недавно  и  продолжающие  подниматься  в
настоящее   время,  в  процессе  развития  гигантских  сводовых
поднятий  Азиатского  материка.  Поэтому-то   хребты   как   бы
протыкают   красноцветные   меловые   отложения,  горизонтально
лежащие пласты которых на границе с хребтами смяты  в  складки,
разорваны  и отогнуты, разбиты небольшими надвигами и сбросами.
Некогда местонахождения Нэмэгэту и Ширэгин-Гашуна были отложены
в едином бассейне, затем рассеченном хребтом Нэмэгэту.
     Оставалась неясной история  древних  участков  современных
хребтов  --  тех  сглаженных  и округленных гор, большей частью
захваченных бэлями, которые являются  истинными  водоразделами.
Еще  очень малый запас наблюдений был накоплен за короткий срок
путешествия...
     -- Что значит хонгор, хонгорин? -- спросил  я  Данзана  на
следующее  утро,  едва  он, будто отогревшаяся ящерица, высунул
свою черную голову из спального мешка.
     -- Хоигор -- это такой  цвет,  розовато-желтый...  нет  --
светло-рыжий,  вот  такой,--  молодой  монгол  протянул руку по
направлению к пескам. В утреннем свете барханы казались  совсем
желтыми,  слабо-апельсинового  оттенка,  с  такими  же  резкими
черными тенями, как и на закате.
     От  колодца  мы  проехали  обширный  саксаульник  и  стали
подниматься  к  восточному  концу  Сэвэрэя.  Перевальная  точка
оказалась низкой -- всего на четверть километра мы поднялись от
колодца Хонгор. Передовой "Смерч" остановился. Данзан  подбежал
к подошедшему сзади "Дракону".
     Иван  Антонович,--  начал  он  с  характерным  для монгола
свистящим "в" и хлещущим "ч",-- сомон там,  направо,  на  южном
склоне    Сэвэрэя,    перекочевал   в   разрушенный   монастырь
Цаган-Субурга. А нам можно ехать прямо. Проводник спрашивает --
будем ехать в сомон?
     -- Нет, не нужно, там нечего делать,-- ответил я.  Данзан,
как будто не удовлетворенный ответом, медлил.
     -- Что    вам    мешает?    --   усмехнулся   я,   заметив
нерешительность молодого геолога.
     -- Цедендамба говорит -- здесь  его  юрта,  жена  живет...
Если  не  поедем  в сомон, то только три километра в сторону...
Можно ему заехать?
     -- Как же так? Жена здесь, вон куда забралась,  а  он  сам
работает и живет в аймаке? Для чего это?
     -- А  скот  куда  девать?  В  аймаке  нечем  кормить... --
Продать, раз уж посвятил себя государственной службе!
     -- Без скота гобиец не человек, так.  Устанет  на  службе,
уйдет  в  степь, здороветь будет, тихо жить. Тут в Гоби, многие
еще по-старинному живут...
     Ну ладно, мы все туда поедем. Только  скажите  сейчас  же,
что  едем  не  в  гости,  никаких  чтобы  угощений.  Около юрты
остановимся  и  будем  чай   варить,   два-три   часа   в   его
распоряжении...
     Юрта  Цедендамбы  оказалась  в  небольшом  овраге.  Полынь
серебрилась на солнце вокруг желтых песков. На  шум  машины  из
юрты  выскочила  молодая монголка, но Цедендамба уже спрыгнул с
передовой  полуторки.  Увидев  его  знакомую  высокую   фигуру,
женщина  радостно  метнулась  к  нему,  но  смутилась  и только
протянула  ему  маленькую  руку.  Так,  взявшись  за  руки,  не
обменявшись  ни  словом,  они  скрылись  в  юрте.  Скот  был на
пастбище, но я все же  распорядился  отвести  машины  подальше.
Водой  мы  запаслись  еще под перевалом из колодца, пробитого в
розовых гранитах, и теперь  наслаждались  чудесным  чаем  после
ширэгин-гашунской мерзости.
     Неизвестно  откуда  появились  дети  --  большой,  в отца,
мальчик и остроглазая хорошенькая девочка. С милой  монгольской
сдержанностью  они  медленно  подошли к костру. Из-за холма нас
окликнул старик и вступил в оживленный разговор с Данзаном.
     Мы долго пили чай с холодной бараниной, накормив  всех:  и
Цедендамбу  с  женой,  и  старика,  и ребят. Дети перестали нас
стесняться, со смехом спрашивали  отца  о  чем-то,  восторженно
ойкали  и  конфузились.  Все  мы  с  удовольствием наблюдали за
приятной, дружной семьей аратов. Для  них  каменистая  Гоби  не
была  пустой и унылой, однообразной, как для многих из нас. Нет
-- это был родной дом, просторный, привычный и приветливый.
     Жаль было нарушать короткое свидание отца с семьей и ехать
дальше. Я  усиленно  советовал  Цедендамбе  перевезти  своих  в
аймак,  а  скот  устроить в другие хозяйства. Впоследствии арат
так и сделал. Спустя  год  мы  были  в  гостях  в  его  юрте  в
Далан-Дзадагаде.
     После  полудня  начался ветер. Мы покатились навстречу ему
вниз с бэля Сэвэрэя по  ровной  и  твердой  щебнистой  равнине,
совершенно  черной.  Полированный щебень, как обычно, на солнце
сверкал миллионами огоньков.  Кое-где,  редкие  и  беспомощные,
трепетали на ветру седые, сухие кустики. Давно забытая скорость
-- пятьдесят  километров  в  час  -- казалась огромной. Приятно
было увидеть  наконец  подошедший  слева  старый  автомобильный
след.   Несколько   проходивших   машин   оставили   здесь  два
параллельных, неглубоких, местами совершенно  стертых  желобка,
нисколько  не облегчавших нашего передвижения. Но это означало,
что вся остальная часть  пути  заведомо  проходима  для  машин.
Слева   тянулся