заметно красный щебень
сменился черным, и мы  спустились  на  дно  небольшой  впадины,
занятое такыром. По его серой цементной площади мы понеслись со
скоростью  семидесяти километров, сразу обогнав попутный ветер.
Внезапно из какого-то  оврага,  слева,  выскочила  дзерениха  с
двумя   маленькими   дзеренятами  приблизительно  двухмесячного
возраста. Но эти крохотные существа неслись  впереди  машины  с
той  же  скоростью,  что  и  мать.  Ни  один из ярых охотников,
сидевших наверху,  не  поднял  винтовки.  Все,  не  исключая  и
Пронина,  гикали,  свистели  и  орали:  "Дура!  Сворачивай!" Не
хотелось останавливать только что разбежавшуюся машину  и  было
жалко  маленьких  зверей.  Вдруг  один  дзеренок  на  всем ходу
перекувырнулся через голову, встал на ноги  и  побежал  дальше.
Тут   мать,  видимо,  поняла,  что  бегством  не  спасешься,  и
повернула в сторону.  Укоризненные  слова  полетели  ей  вслед,
машина мелькнула мимо.
     За  такыром  мы  въехали  в низкие островные горы Хара-Хяр
("Черный Гребень"), или Хар-Хон-Хере (горы  "Черного  Ворона").
Сплошной  покров  щебенки  без  следов растительности здесь был
настолько   плотным,   блестящим   и   черным,   что    казался
иссиня-черным.  Щебнистое плато переходило в такие же откосы, а
те--в округлые гладкие низкие горы. Все было как бы  отлито  из
единого  куска  синевато-черного  металла. Именно к таким горам
применим  специфически  монгольский  эпитет  --   харбаран   --
"ярко-черный".  Только под ослепительным солнцем и чистым небом
может  быть  такой  черный  цвет!  Группы  холмов,  ощетиненных
черными  каменными  щепками, похожими на изрубленные гигантские
пни, сторожили выход из гор "Черного Ворона". Отсюда начиналась
огромная Номиин-Гоби ("Лазоревая Гоби").
     Сразу  открылась  область  развития  светлых  гранитов  --
спокойная  холмистая  равнина:  низкие  белые бугры, вокруг них
слой белой гранитной  дресвы.  Белый  цвет  обладал  желтоватым
кремовым   оттенком,   а  потому  казался  мягким.  Дальше  шли
гранитные конусы, иногда острые, иногда округлые и  широкие,  к
середине  просеченные  одной  или  несколькими  черными жилами.
Конусы местами приобретали  овальные  (в  плане)  очертания  --
перед нами как бы застыло стадо белых зверей с черными полосами
на  спинах.  Левее  и  ниже,  на  спускавшейся  к югу наклонной
равнине, среди океана мелкого  саксаула  мы  заметили  какое-то
животное,  медленно  двигавшееся налево от нас. Расстояние было
слишком велико, а наши бинокли слишком слабы, чтобы рассмотреть
животное в мареве нагретого воздуха. Видно было, что оно серого
цвета и крупных размеров. По предположению  Намнан  Доржа,  это
был дикий верблюд. Действительно, по размерам животное не могло
быть  никем иным, кроме верблюда. В этой совершенно пустынной и
безводной местности не было ни одного арата, и верблюд вряд  ли
мог быть домашним, хотя, конечно, он мог оказаться одичалым.
     Прямо  впереди  на  западе  острым  конусом  высилась гора
Атас-Богдо ("Святой отец"). Этот массив запирал нам  дальнейший
путь  на запад, к восточной оконечности Джунгарской впадины, но
теперь мы не собирались туда. Мы должны были повернуть отсюда к
северу  и  выйти  к  южным  отрогам  Монгольского  Алтая.   Там
пролегала  старая  дорога,  по  которой  мы  рассчитывали легко
добраться  до  огромного  хребта   Ачжи-Богдоин-нуру   ("Хребет
Святого  господина"  ),  находившегося  близко  от юго-западных
границ республики, обследовать  бэли  этого  массива,  а  также
впадину Хони-Усуни-Гоби ("Гоби Овечьих источников" ).
     Уже  давно,  изучая  карту  будущего  маршрута,  я обратил
внимание  на   невероятную   крутизну   обрывов,   обозначенных
невиданным  сгущением  горизонталей в ущелье, через которое шла
на север старая  вьючная  тропа.  От  колодца  Цзамиин-Бильгиху
("Дорожный Закупоренный") с отвратительной, насыщенной гипсом и
горькой  солью  водой  мы  начали  углубляться  в ущелье по дну
широкого сухого русла,  поросшего  веселыми  округлыми  кустами
караганы.  Велико было наше удивление, когда вдруг мы пересекли
след двух автомашин -- одной  маленькой  "ГАЗ-67"  и  трехтонки
"ЗИС".  Как  выяснилось  впоследствии,  машины  прошли здесь на
Баян-Ундур сомон ("Богатый Высокий сомон").  Это  до  крайности
обрадовало   нас,  потому  что  след  автомобиля  на  гобийском
бездорожье  --  это  рука  друга,  протянувшаяся   на   десятки
километров безвестного пути.
     Колоссальные  отвесные  обрывы  обступили нас. Просеченные
черными полосами вертикальных жил,  они  создавали  впечатление
какой-то  человечески упорядоченной работы, особенно если рядом
шли две параллельные жилы. Жаркий день заканчивался  прохладным
вечером.  Низкие  тучи  наползали  с  северо-запада. Пятнадцать
километров мы ехали по  дну  ущелья,  и  горы  становились  все
круче,  выше и теснее. Серый песок сухого русла вдруг потемнел,
став влажным. Поворот -- и внезапно среди  грозных,  совершенно
голых  скал раскинулись заросли высокого камыша. Кусты цветущих
тамарисков окаймляли камыш справа, а слева, вдоль стены ущелья,
тянулась  роща  толстых  евфратских  тополей   с   раскидистыми
кронами.   Так   неожиданно   возникло   это   царство   буйной
растительности, заключенное в стенах мертвых гор.  И  сразу  --
движение  и  звуки жизни: волны ветра по камышу и особый гордый
шелест  евфратского  тополя!  Но  вместе  с  радостями  шли   и
неприятности жизни: тьма кусачей мошки набросилась на нас, и ее
жажда  крови  умерялась  лишь  порывами ветра. Отборные клещи и
крупные фаланги поползли к нам. Сырая и вязкая почва под ногами
была непривычной для нас  после  абсолютно  сухой  почвы  Гоби.
Здесь  находился  знаменитый  по  качествам  своей  воды родник
Шара-Хулусуни-булак ("Желтый  камышовый  ключ"),  и  здесь  нам
предстояло   возобновить   наш   запас   (во  избежание  всяких
случайностей машины несли  тонну  питьевой  воды),  потому  что
дальше, на протяжении свыше двухсот километров, не предвиделось
сколько-нибудь сносных колодцев.
     На следующее утро мы направились к северному концу ущелья.
Там роща  одинаковых  по  возрасту  и  величине  тополей дружно
поднимала  свои  ветви,  сплетая  их  вверху,  как  руки,   для
совместной   борьбы  против  напора  дикого  и  злобного  ветра
Заалтайской  Гоби.  Ущелье  широко   раскрывалось,   разбегаясь
бесчисленными промоинами. Огромными ступенями горы опускались к
впадине  Нарин-Хуху-Гоби  ("Узкая  Синяя Гоби"). Эта впадина --
одна из  самых  глубоких  в  Гобийской  Монголии  с  абсолютной
высотой  семьсот  метров.  Мы  рассчитывали найти здесь поздние
геологические отложения, которые рассказали бы нам о  последних
этапах    существования    азиатской    суши,--   например,   о
верхнетретичной эпохе.
     Мы спускались и спускались вниз, навстречу сильному ветру.
Тут произошло несчастье. На одной из остановок ко  мне  подошел
Вылежанин  и  сообщил,  что  в  моторе "Волка" прибывает масло.
Обычно спокойный и насмешливый, сейчас Вылежанин был  бледен  и
сильно  волновался.  Дело  было  плохо: значит, в картер машины
поступает вода  из  пробитой  прокладки  блока.  Действительно,
масло  сбилось  в  густую,  комковатую  пену.  Мы  вылили  его,
заменили свежим и продолжали спуск  во  впадину.  Там.  где  мы
предлагали  остановиться  для  исследования  и  поисков костей,
можно было разобрать мотор "Волка". Спустя некоторое  время  мы
уже  стояли  на  плоском дне впадины. Только небольшими пятнами
виднелась  редкая  низкая  растительность  на  обширных   полях
черного   щебня,   сквозь  который  проглядывала  предательская
желтизна пухлой глины. Убого и пусто было здесь, на  дне  наших
неоправдавшихся   надежд.  Никаких  молодых  отложений,  только
низкие размытые холмики палеозойских филлитов -- черных сланцев
с мощными кварцевыми  жилами.  Местами  желтые  блюдца  такыров
нарушали  черное  однообразие.  Около  пятнадцати километров мы
проехали поперек  Узкой  Синей  Гоби,  когда  увидели  островок
желтых   обрывов.   Хотя   было   уже   совершенно   ясно,  что
Нарин-Хуху-Гоби не годится для палеонтологов. все же мы  должны
были  получить  представление  о  характере  пород  этих,  явно
поздних,  отложений.  "Волка"  поставили  на  ремонт.  "Дзерен"
повернул  на запад, к северному борту впадины. Как ни шагали мы
с Рождественским и знаменитым искателем  Прониным  по  размывам
тамошних желтых пород.-- все наши поиски оказались бесплодными.
По-видимому,  мы  имели  дело  с  очень поздними отложениями из
остатков перемытой коры выветривания.
     У "Волка" повреждение было хуже, чем  я  думал.  Прокладка
оказалась  целой  -- следовательно, дал течь блок где-то внизу,
может  быть,  в  ничтожной   раковине   --   дефекте   отливки.
Производить подобный ремонт здесь. посередине Заалтайской Гоби.
на  постоянном  адском  ветре  мы не могли. Я решил, что "Волк"
будет по-прежнему следовать за  "Дзереном".  меняя  масло,  как
только  оно собьется в комья. Машину во что бы то ни стало надо
было вывести из этих недоступных дебрей поближе  к  населенному
пункту  или  хотя  бы к воде, даже если бы для этого и пришлось
израсходовать весь  наш  запас  масла.  Ближе  всего  находился
Баян-Ундур  сомон -- в четырехстах километрах к северу, в горах
Монгольского Алтая. Проклиная ветер, мы собрали мотор. А  ветер
в  Нарин-Хуху-Гоби  действительно был особенный. С непостижимой
настойчивостью он дул, нисколько не ослабевая и не  усиливаясь,
в течение целого дня. Что-то возмущало нас в этой равномерной и
упорной  силе  ветра,  укрыться  от которого на плоской равнине
было некуда.
     Мы двинулись вперед. Везде, в дне котловины, в промоинах и
буграх, скрывались фиолетовые,  сравнительно  светлые  филлиты,
издалека  отчетливого голубого цвета. Голубой полосой далеко на
запад тянулась  впадина  --  действительно  Узкая  Синяя  Гоби.
Впереди  крутой черной стеной мрачного плоскогорья обрывался во
впадину таинственный, не  посещенный  никем  из  исследователей
хребет  Эдеренгийн-нуру  ("Будничный хребет"). Сорок километров
мы поднимались со дна впадины к первым  отрогам  этого  хребта.
Сорок километров тяжелого пути в постоянной тревоге за "Волка",
по  песчаному  сухому  руслу,  которое  становилось  все  более
рыхлым. Но доблестная наша машина упорно шла следом за нами.
     Время от времени Вылежанин останавливался и замерял масло.
Останавливались и мы в ожидании, потом Вылежанин махал рукой  и
трогался с места.
     Сухое русло привело нас в суровое ущелье. Машины буксовали
в тяжелом  песке, рев моторов и унылое завывание низших передач
разносилось по мертвым просторам неведомого хребта. И случилось
чудо -- от нагрева ли блока, от пригорания  масла  или  еще  от
чего-нибудь  -- щель в блоке мотора "Волка" закупорилась и вода
перестала течь в картер. Она не текла весь остальной маршрут  и
даже  еще  рейс  из  Нэмэгэту  до  Улан-Батора.  Только там. на
заводе, нашли  повреждение  --  трещину,  оказавшуюся  дефектом
отливки, которую тщательно зачеканили и заварили.
     Солнце  садилось,  длинные  черные  тени  ложились поперек
ущелья.  Большие  отдельности  габбро-норита  --   вертикальные
плиты,  колонны и лестницы -- производили впечатление начатой и
незаконченной титанической работы. На склонах темно-серых  скал
зажглись  серебристые  звездочки  --  это редкие пучки ковылька
усыпали  откосы  ущелья.  Становилось  все  холоднее.   Еще   в
Нарин-Хуху-Гоби   вместо   адской  жары,  ожидавшейся  в  столь
глубокой впадине, нас встретили хмурое небо и холодный ветер. К
вечеру  пришлось  впервые  в  Гоби   надеть   ватники.   Ущелье
окончилось,  и  мы  оказались  на перевале, наверху плоскогорья
Эдеренгийн-нуру.
     Группы низких и широких конусовидных холмов разбегались  в
стороны  и  вниз,  в  долину. Плоскогорье было светло-желтым от
ковылька,  а  холмы  --  черные  или  увенчанные  на  вершинках
"пуговкой"   обнаженного   черного  камня.  От  низкого  солнца
ложились длинные заостренные тени. Казалось,  что  черные  мечи
загораживают  нам путь по желтой равнине. Внизу под нами лежала
еще одна впадина,  на  шестьсот  метров  выше  Нарин-Хуху-Гоби,
откуда  мы  только  что  поднялись.  За  впадиной  -- невысокий
гранитный хребет Сомон-Хаирхан ("Стрела-хребет"), а за  хребтом
-- гигантская  предгорная  котловина,  протянувшаяся  на  сотни
километров вдоль  южных  уступов  Монгольского  Алтая.  В  этой
именно впадине и проходила старая дорога, достигнуть которой мы
так стремились. Насколько крут был южный обрыв Эдеренгийн-нуру,
настолько полог и низок оказался его северный склон, на котором
мы и остановились на ночлег.
     Утром  закоченелые от холода гобийцы увидели причину своих
страданий.  На  севере,   в   гордом   отдалении,   высокие   и
недоступные, громоздились округлые плоские вершины Монгольского
Алтая, и в центре их сиял снеговой массив.
     Здесь  еще  не  было  цветов, и саксаул едва зеленел. Лето
наступало тут позднее, чем в знойных южногобийских  впадинах...
Мы  начали  спуск  по  бугоркам, усеянным дресвой из кристаллов
полевого шпата, сверкавшей  на  солнце.  Этот  волшебный  блеск
сразу  же  угасал,  едва  лишь  горсть кристаллов оказывалась в
руке, не освещенной косыми лучами утреннего солнца.
     Внизу, на самом дне впадины, резкой белой полосой виднелся
такыр. Его  западный,  противоположный  солнцу  конец  тонул  в
мираже   --  обширном  озере  голубой  воды.  Справа  глубокая,
угрюмо-серая, поросшая маленьким саксаулом,  подходила  впадина
Ценхэр-Хоолай  ("Бирюзовое  горло" ). На протяжении всего этого
"бирюзового горла", насколько  хватал  глаз,  не  было  никаких
признаков гобийских красноцветов.
     Снова  тяжелый песок встретился в сухом русле, по которому
мы углубились в хребет Сомон-Хаирхан.  Низкие  гранитные  скалы
обступили  нас,  и  машины  заметались  из стороны в сторону по
кочкам песка, подминая  под  себя  высокие  кусты  караганы,  в
судорожных попытках продвинуться вперед. След неизвестных машин
шел   и  тут.  Мы  понимали  его  и  сочувствовали  неизвестным
путникам, читая эти узорные полосы,  проложенные  через  кочки,
промоины  и  песок  гнусного сухого русла. "Вот круто повернули
машину в сторону,-- значит, стреляли по дзерену,  вот  легковая
бросилась  налево,  отыскивая путь, а грузовая хитрила, пытаясь
миновать рытвины, но ничего не вышло..."
     Безветренный день и тяжелый путь вселили в  нас,  несмотря
на   всю   привычку,   какое-то  странное  раздражение.  Начали
сбываться приметы "тяжелого дня" -- понедельника: Намнан  Дорж,
а  за  ним и Рождественский промахнулись по дзерену, неподвижно
стоявшему в какой-нибудь полусотне шагов. Обвинив друг друга, а
затем оскорбленные насмешками  зрителей,  неудачливые  охотники
разошлись  по своим машинам и предались мрачному молчанию. Но и
мы были наказаны, так  как,  выезжая  задним  ходом  из  одного
непроезжего  места,  мы  раздавили  канистру  с чудесной водой,
вывалившуюся при рывке.
     Кое-как выбрались на перевал.  Прямо  впереди  нас  стояли
грозные  бастионы  Монгольского Алтая. Машины бодро бежали вниз
по тропе, но впереди уже  желтела  лента  неминуемых  бугристых
песков.  Около  песков  стояла  первая  встреченная нами за все
время пути юрта. По случаю достижения  Монгольского  Алтая  был
куплен  баран, и, предвкушая обильный ужин, мы смело ринулись в
пески. Пронин  с  ловкостью  циркового  артиста  крутил  рулем,
переключал   скорости  по  нескольку  раз  в  минуту,  отчаянно
газовал, и машина послушно вертелась вьюном по склонам  высоких
песчаных  бугров.  В  какие-нибудь  двадцать  минут  пески были
побеждены,  и  мы  направились  в  подъем  по   широкому   бэлю
Монгольского Алтая...

     Глава пятая. ВДОЛЬ ПОДНОЖИЯ АЛТАЯ

           Он взял его солнце (если обгонит кто-нибудь в пути).
                                 Поговорка

     Совсем  другой  мир  был  здесь, у подножия этого главного
хребта всей Монголии. Пятна свежей травы зеленели  там  и  сям,
означая  места  выходов родников. Все чаще встречались дзерены.
Впервые мы увидели  куланов,  целое  стадо,  числом  не  меньше
полусотни,  а  однажды  пронесся  табун,  в котором была добрая
сотня голов.
     Совсем  другие  породы  --  гранит,  гнейсы,   амфиболиты,
слюдяные  сланцы  --  слагали  могучие,  крутые  стены  хребта.
Гигантские конусы выносов в  устьях  ущелий  высыпали  на  бэль
необъятное  количество  больших глыб этих горных пород. В сухих
руслах резко выделялись светлые гранитные и  гнейсовые  валуны.
Пересечение   сухих  русел  здесь  стало  делом  гораздо  более
трудным, так как дно  их  было  завалено  валунами  и  крупными
глыбами.
     Мы  торопились  до  темноты  стать  на ночлег. Но нигде не
виднелось ни кустика саксаула, а чтобы  сварить  барана,  нужно
было  топливо.  Со  всех  сторон  бежали дзерены или куланы. Их
упорная гоньба наперерез машинам начинала раздражать. Куланы --
худшие бегуны, чем дзерены,-- перебегали  дорогу  чуть  не  под
самым  радиатором машины. В каждом стаде видно было много самок
с жеребятами. Пыль от бегущих стад поднималась со всех  сторон:
и  на  юге,  где  виднелись  красновато-желтые округлые вершины
Сомон-Хаирхана и  желтели  пески,  и  с  севера,  под  близкими
грозными    темно-серыми    уступами    огромного   Алтаин-Нуру
(Монгольского Алтая).
     Чем ближе к хребту, тем больше наша дорога стала  походить
на   "американские  горы":  быстрый  спуск  вниз.  в  очередное
глубокое и широкое русло, взлет вверх  и  сравнительно  плавное
движение  по  куполообразному  увалу  до  следующего русла, где
повторялось то же самое. В одном из русел нас встретил огромный
волк. необычайно большой  для  местной  степной  породы.  Зверь
спокойно  и даже с любопытством поднял свою массивную голову и,
насторожив уши, следил за машинами, тихо спускавшимися в русло.
Намнан Дорж заметался с винтовкой в кузове, выбирая прицел.  Но
в  этот  момент  взревел  мотор  "Дзерена"  --  машина пошла на
приступ противоположного склона. Серой молнией  волк  прянул  в
сторону и исчез, будто призрак,-- где уж было человеку тягаться
с такой поразительной быстротой! Продолжая путь, мы догадались,
на  какой  пище  мог  откормиться  серый "хозяин". Весь бэль на
протяжении  многих  километров  был  изрыт  норами  тарбаганов,
настолько  большими,  что  они представляли опасность для колес
машин. Пронин был  убежден,  что  здесь  живут  медведи,  а  не
тарбаганы,  но  я разуверил его. Ни медведи, ни лисы, ни другие
хищники не  могли  бы  жить  такими  скоплениями  --  иначе  им
осталось бы только пожрать друг друга.
     Внезапно  откуда-то  из-за конуса выноса или из ущелья наш
путь пересекла старая автомобильная дорога -- вернее. как и все
дороги в Монголии, автомобильный накат. проведенный  по  старой
караванной тропе. Мы стали достаточно опытными, чтобы с первого
же  взгляда определить, что уже несколько лет ни одно колесо не
катилось здесь под угрюмыми откосами Монгольского Алтая.
     Дорога отвернула от подножия гор к  центру  впадины,  где.
как  всегда  в  больших  котловинах,  шла длинная гряда холмов.
Машины  повернули  на  гряду,  и  в  момент  подъема  я  увидел
поразительную картину -- слева на небольшой травянистой полянке
(по-видимому, здесь близко была подземная вода) токовал большой
черный   тетерев!   Две   или  три  серенькие  тетерки  поодаль
зачарованно смотрели на красавца. Мне  неудобно  было  смотреть
из-за  плеча  шофера,  но и не хотелось останавливать машину на
тяжелом подъеме. Видение мелькнуло и исчезло, и я до сих пор не
знаю, в самом ли деле па пустынных  гобийских  равнинах  иногда
токуют косачи.
     Дорога  выпрямилась на гребне, но саксаула для топлива так
и не было. Мы держали  курс  на.  запал  под  слепящими  лучами
низкого   солнца,  и  невеселые  думы  одолевали  меня.  Отсюда
предстоял еще далекий и безвестный путь вдоль огромного массива
Ачжи-Богдоин-нуру,