карте
Дурбулычжин-Цзурихэ-обо ("Обо чистого сердца"). Машины проникли
в теснину. На уступе правой стены стояла плита серого песчаника
с  тибетской  надписью  "0м  мани  падмс   хум".   Под   плитой
аккуратными  рядками  лежали  кусочки  халцедона,  позеленевшие
монеты, обрывки истлевшего шелка.
     Дальше долинка  расширилась.  Прямо  перед  нами  высилась
стена  огромных  черных  зубцов.  Вокруг в неподвижном молчании
громоздились черные конусы, зубы, гребни и стены -- все чистого
черного  цвета,  будто   вырезанные   из   черного   дерева   и
отполированные.
     Ниже  пологие  склоны  и  гребни  увалов покрывал сплошной
панцирь абсолютно черного щебня. Это море  черноты  рассекалось
светло-серыми  песками  сухих  русел с широкими лентами соляных
выцветов   чудесного   небесно-голубого   цвета   и   султанами
серебристого дериса.
     Причудливо змеились эти яркие голубые и серебряные ленты у
подножия  теснившихся  вверху  блестящих  черных  зубцов. Пики,
морды, горбатые  спины,  башни,  лежащие  чудовища  чернели,  с
непостижимой  резкостью  выступая  на  сияющем небе, а внизу, в
расширениях русел, ярко-красные глины и высокие зеленые  кочки,
казалось, олицетворяли жизнь среди бездушной черноты...
     Несомненно,   близко   должен   был   быть   монастырь.  И
действительно, едва мы взобрались на узкий  черный  хребетик  и
спустились  в соседнее ущельице, где приземистые пустынные вязы
-- хайлясы -- говорили о  наличии  подземных  вод,  как  дорога
внезапно    вышла    в   необъятную   котловину,   показавшуюся
безграничной в туманной  дали.  Налево,  впритык  к  обрывистым
скалам,   появился   громадный   монастырь  Улугэй-хид.  Здания
тибетской архитектуры сохранили  еще  свои  стены,  и  огромная
площадь  развалин показалась нам после пустынной Гоби размерами
чуть ли не с Улан-Батор.
     От подножия скал уступами шли один за другим большие храмы
с высокими стенами, сооруженные на  искусственных  террасах  из
плит  песчаника.  Ниже  сбегали  мощеные проулочки между рядами
келий  и  каких-то   длинных   и   низких   построек.   Большой
человеческий  труд  был  затрачен  здесь,  и теперь только ряды
бесчисленных стен  в  беспомощном  разрушении  мертво  и  молча
стояли между жаркой песчаной равниной и кручей бесплодных скал.
Но  нет,  не  все  оказалось мертвым. Высоко над развалинами на
уступе обрыва стояла уцелевшая кубическая тибетская  постройка.
Каково  было  се  назначение  для  монастыря  --  осталось  нам
неизвестным,  но  сейчас  к  ней  с   двух   сторон   подходили
телеграфные  столбы  целых, неброшеных линий. Несколько цириков
поспешно спустились к нашим машинам. Поговорив с Данзаном,  они
встретили  нас  очень  приветливо.  Несколько солдат стали даже
помогать  нам  в  обычных  "монастырских  занятиях".  Пока   из
хорошего  колодца  мы  пополняли  истощенный водяной запас, все
свободные от этого дела  разбрелись  по  развалинам  в  поисках
"богов". Наиболее ярый искатель богов Эглон и соревновавшийся с
ним Пронин усердно раскапывали кучу глиняных обломков. Оба были
очень  разочарованы,  когда мы с Громовым нашли рядом несколько
очень хорошо сохранившихся изображений тонкой  работы.  Солдаты
рассказали,  что  они  знают  про  клад, будто бы зарытый здесь
ламами при их изгнании из монастыря. Клад состоит из золотых  и
серебряных вещей, и солдаты на досуге (а досуга у них здесь, на
пустынной  телеграфной  станции,  очень  много) роются, пытаясь
найти спрятанное.
     У  наших  рабочих  и  шоферов  загорелись  глаза.  Даже  я
почувствовал     тот     исконный    мальчишеский    порыв    к
кладоискательству, который владеет всеми особями мужского  пола
и,   несомненно,   имеет   под   собой  какую-то  биологическую
подоплеку. Археология целиком, а палеонтология отчасти  обязаны
своим возникновением этой тяге к кладоискательству. Может быть,
в  каждом человеке есть отголоски переживаний древнего горняка,
в незапамятные  времена  искавшего  полезные  камни,  руду  или
самородные металлы. А так как этим, вероятно, занимались только
мужчины,  то  отсюда  и  понятна  эта  черта их характера, мало
свойственная  гораздо  более  практичным  в  отношении   кладов
женщинам...
     Но   сейчас   мы   могли   лишь  позавидовать  монгольским
кладоискателям. В одиннадцать часов, запасшись водой и  наскоро
позавтракав вместе с цириками, мы отправились в дальнейший путь
вдоль  столбов  на  этот  раз  действующего  телеграфа, которые
должны были привести нас в Сайн-Шанду. Солдаты  вывели  нас  на
тропу, и мы поехали прямо на восток.
     Дорога  поднялась  на высокий перевал. Впереди раскинулось
плоскогорье с белесым ковыльком, на  котором  паслись  дзерены.
Одна  из антилоп пала жертвой меткого выстрела Эглона. пополнив
запас  мяса.  На  вершине   небольшого   увала,   пересекавшего
плоскогорье,  "Смерч"  усиленно  засигналил.  Мы  остановились.
Андреев, выскочив из машины, отчаянно  махал  кепкой.  Пришлось
вернуться.  Пока  нашли  повреждение -- пробитое реле, у нашего
"Дзерена" на стоянке спустил баллон. Мы возились с машинами,  а
Эглон   бродил  в  стороне  в  поисках  новых  находок  --  наш
неутомимый  Ян  был  прирожденный  собиратель  всего:   костей,
насекомых,     образцов     дерева,    халцедонов,    пустынных
многогранников, статуэток богов...
     Эглону зачем-то показалось нужным  осмотреть  два  бугорка
поодаль,  правее  дороги.  На ближнем холмике оказался разбитый
арслан -- фантастический лев в  виде  барельефа  из  обожженной
глины. Такие арсланы украшают цоколи больших субурганов, и этот
был,  несомненно,  похищен  из  Улугэй-хида,  но  на  перевале,
видимо, стало невмоготу  тащить  его  дальше.  Эглон  собрал  и
упаковал  находку.  Теперь этот арслан, склеенный и вделанный в
деревянную  рамку,  приветствует  входящих  в  мою   московскую
квартиру...
     Заполненная  песком  котловина  встретила  нас  на границе
новой области, в ста четырех километрах от  Улугэй-хида.  Пески
погребли   длинные   гряды  базальта,  гребни  которых  местами
выходили  на  поверхность.  Отполированные  ветром   и   песком
базальты  покрылись  яркой,  блестящей коркой густого и чистого
лилового цвета, необычного для камня.
     Так чудесно выглядели блестящие лиловые  утесы  и  полосы,
рассекавшие  рыхлую  и  желтую  поверхность  песков,  что  я  в
пятисотый  раз  пожалел  о  цветной  фотографии.   Впрочем,   и
фотография  оказалась  бы бессильной перед величием, чистотой с
тонкими переходами гобийских красок -- нужен был художник...
     Пески быстро  окончились,  и  мы  выбрались  на  усыпанное
щебнем  плато. Но не успели проехать по нему и пяти километров,
как снова спустились в вытянутую  с  севера  на  юг  котловину,
совершенно  черную  от  сплошного покрова мелкого щебня. Из-под
щебня рыжеватым подцветком проглядывала красно-оранжевая глина.
     Котловина Цэгиин-Тойрим ("Точечная  впадина")  была  такой
ровной  и  такой громадной, что ее поразительная выглаженность,
подобная  листу  стекла,  казалась  неправдоподобной.  Впрочем,
вблизи  стали  заметны  мелкие и широкие, окаймленные саксаулом
русла, заполненные  песком  и  пересекавшие  котловину  в  трех
местах.  В  их  песке  машины  грузли  и  буксовали.  Щебнистая
поверхность самой котловины держала машины лучше,  хотя  мелкий
щебень вдавливался в глубину и машины шли тяжело.
     Быстро  и незаметно спустились сумерки. Мы решили ночевать
в котловине. Машины,  койки,  костер  очутились  точно  посреди
гигантской   бальной   залы  --  темнота  уничтожила  последние
признаки неровностей на этом необъятном черном паркете. Хорошо,
что стояли спокойные дни и особенно ночи -- чистый, без  единой
песчинки и пылинки щебень свидетельствовал о дьявольской метле,
постоянно  разгуливающей по этой равнине. Пока готовили ужин, я
пошел к центру котловины. Там не  было  щебня  --  одна  только
глина, но уплотнившаяся до твердости цемента.
     Я  долго стоял посреди этой необычайной равнины, наблюдая,
как стелются, растекаясь по  черному  щебню,  последние  слабые
лучи  солнца  и  непомерно  длинные  стрелы -- тени саксаула --
становятся еще длиннее.  Тени  достигли  двух  десятков  метров
длины,  лучи  угасли,  и  черные  стрелы растворились в черноте
щебня. Слабый звездный свет  едва  отблескивал  на  поверхности
щебня,  когда  я  возвращался  к  лагерю, туда, где колебалось,
вздымаясь и падая, багровое пламя, полускрытое силуэтами машин,
казавшихся исполинскими на гладкой земле.
     Двадцать второе октября прошло продуктивно; мы сделали сто
шестьдесят  километров  и   находились   довольно   близко   от
Сайн-Шанды...  Всякие  следы  дороги  исчезли  еще  вечером при
въезде в котловину. Наутро мы тоже не смогли их разыскать.
     Пески и глины грязноватых,  неярких  цветов  были  рыхлой,
неверной  почвой  для машин. Горы и холмы из твердых пород с их
резкими,  определенными  формами  уступили  место  расплывчатым
увалам и засыпанным песками останцам.
     Пришлось  пробиваться по бугристым пескам вдоль столбов --
никакой  надежды  объехать  эту  простершуюся  во  все  стороны
равнину не было. Машины раскачивались и судорожно дергались, то
одолевая очередной бугор, то глубоко распахивая кочку колесами.
Впереди  поднимался  невысокий  останец  --  возможный  путь на
плато. Увы, едва лишь мы, форсируя до предела  моторы,  одолели
песчаный  склон,  как  с  вершины  останца открылась местность,
состоявшая из бесконечных, запесчаненных равнин. Среди них  там
и  сям торчали останцы красноцветных гобийских пород. Временами
более высокие гряды округлых гор преграждали  путь.  На  гребне
одной  из таких гряд мы нашли заметно прокатанный автомобильный
след  вдоль  старой  верблюжьей  тропы.  Множество   халцедонов
усеивало  тропу. Я поднял валявшийся среди них кусок окаменелой
кости, судя по характеру окаменения --  динозавра.  Поехали  по
старой автодороге, проходившей в стороне от телеграфной линии и
извивавшейся  по  верхушкам  холмов  и  грядок,  чтобы избежать
запесчаненной поверхности равнины.
     У  подножия  одного  из  холмов  стояла  юрта,   настолько
запыленная,  что  она  почти  не  выделялась  среди  окружавших
песчаных кочек. Это  оказалась  телеграфная  станция,  и  мы  с
удовольствием  узнали,  что  до  Сайн-Шанды  осталось не больше
восьмидесяти   километров.   Дорога   становилась   все   более
накатанной  между  широкими  размывами  и  оплывинами красных и
лилово-серых глин и песчаников.
     Несколько раз мы останавливались, сейчас же покидая машины
и привычно рассыпаясь "веером" по окрестным холмам. Несмотря на
беглость осмотра, все чаще попадались  обломки  костей,  в  том
числе  кусок бедра, фаланга пальца динозавра, щитки черепах. Не
было сомнения, что здесь находилась  область  развития  меловых
отложений,  к  западу  от  аймака.  Однако  гораздо  лучше было
поскорее попасть в Сайн-Шанду, не тратя времени  на  дальнейшие
поиски,  там найти проводника, а также, устроив базу, облегчить
машины для разъездов по  бездорожью.  Размывы  глин  стали  еще
причудливее:  замшево-серые  купола,  лиловатые конусы, красные
цилиндрические башни, ребристые желтые стены...
     Наконец мы выбрались из лабиринта  размывов  на  щебнистую
равнину,  поросшую  ковыльком.  Около  семидесяти километров мы
прошли от ночлега, но тут дорога отвернула от столбов --  вдоль
них  пошел  лишь  слабо  накатанный  след.  Пронин затормозил и
выжидающе выглянул из кабины. Я посмотрел на  членов  "коллегии
проводников"  --  смущение  было  на лицах Данзана и Эглона. По
внезапному вдохновению я решил, что  такая  хорошая  дорога  не
может  идти  никуда в другое место, кроме аймака, хотя бы она и
круто заворачивала на север. Я махнул Пронину рукой  в  сторону
от  столбов.  Тотчас  же из кабины высунулся Громов и с ехидным
смешком осведомился, как это мы решаемся покинуть  спасительные
столбы. Приняв важный вид, я приказал подчиняться "проводнику".
     Наслаждаясь   хорошей   дорогой,   "Дзерен"   понесся   на
предельной скорости. Отставший "Смерч" сначала было заметался у
поворота,   потом   стал   догонять   нас.   Дорога   пересекла
мелкосопочник  без  русел,  поднялась  на длинный хребетик и по
нему  вышла  на  бесконечную  и  безжизненную  равнину,   очень
светлого,  желто-серого, цвета от бесчисленных белых камешков и
малозаметной сухой и редкой  травы.  Дорога  расширилась  почти
вдвое   и  превратилась  в  настоящий  тракт  после  того,  как
соединилась с другой дорогой, шедшей с северо-запада.
     Сомнений, что мы приближались к аймаку, не оставалось. Все
же, завидев издалека арата, ехавшего на верблюде, мы  замедлили
ход  и  осторожно  приблизились,  призывно махая руками. Старик
арат, нисколько  не  удивившись  автомобилю,  сообщил,  что  до
аймака   километров  пятьдесят  такой  же  хорошей  дороги.  Мы
поблагодарили  арата,  и  он  поспешно  отвел  верблюда,  чтобы
животное  не испугалось при запуске мотора, доказывая опытность
во встречах с машинами.
     Подъехал   "Смерч",   и   Орлов,   вторя   Громову,   стал
прохаживаться   насчет   удаления   от   столбов  и  напуганных
"проводников". Я решил отомстить. Подмигнув товарищам, я принял
убитый и пристыженный вид и сообщил, что мы заблудились и  едем
вовсе  не  в  Сайн-Шанду,  а  в  какой-то сомон. Придется ехать
обратно.  Товарищи  вторили  мне,  сокрушенно  качая  головами,
Андреев   разозлился   и   стал   требовать   остановки,  чтобы
заправиться  горючим.  Орлов  стоял  с  растерянным  видом,  не
понимая каверзы. Насладившись местью, мы быстро завели машину и
двинулись  в  прежнем  направлении.  Бранные выкрики товарищей,
смекнувших обман, понеслись нам вслед, но мы  быстро  вышли  из
пределов их досягаемости.
     Весело  поглядывая  друг  на  друга, "проводники" занялись
беспечным разговором. Дело сделано, машины  можно  считать  уже
пришедшими  в  аймак через восемьсот километров гобийских гор и
впадин.  Больше  не  нужно  тщательно  следить  за  местностью,
запоминать  все  повороты,  рассчитывать  пригодность почвы для
передвижения машин...
     Машина остановилась. Пронин пулей выскочил  из  кабины.  Я
недоуменно  окликнул  его,  но  шофер, не отвечая, стал яростно
чесаться об угол борта, потом снял ватник и тщательно  осмотрел
его  с  изнанки.  Я  успокоился  -- ничего не случилось, просто
очередная колючка из лагеря "ревущего  столба"  дошла  до  кожи
шофера.
     Машины   понеслись  снова.  Мы  с  Данзаном  заговорили  о
наводнениях, иногда случающихся в  Гоби.  Я  удивлялся,  откуда
берется   столько   воды,   чтобы   напитать  и  заполнить  все
бесчисленные сухие  русла,  песчаные  впадины,  массивы  рыхлых
отложений.
     -- А  знаете,  какой  идет  дождь!  -- возбужденно крикнул
Данзан.-- Нельзя говорить -- слышно только  ш-ш-ш-ш-ш!  --  изо
всех сил зашипел геолог.
     Машина  затормозила,  толчком  дернула  нас  вперед. Опять
Пронин выскочил,  обежал  вокруг  машины  и  молча  вернулся  в
кабину.  На  мой  вопрос  он  лаконично  ответил, что посмотрел
резину.
     Машина  тронулась.  Я  увидел,  что  Данзан   смеется,   и
догадался,  что  шофер,  услышав  энергичное  шипение  Данзана,
решил, что спускает баллон. А что, если испробовать это  снова?
По   безмолвной  команде  все  трое  набрали  воздуху  и  хором
зашипели: ш-ш-ш-ш-ш-ш!
     Сцена осмотра баллонов повторилась заново. Убедившись, что
все в порядке.  Пронин  подозрительно  взглянул  вверх,  увидел
смеющиеся лица, рассердился.
     -- Если  еще  будете  шипеть  -- не повезу! -- сверкнул он
цыганскими глазами и втиснулся боком в кабину,
     Пологие,  широкие  холмы,  просторная  светлая  равнина...
Машины  летели  по отличной дороге, их длинные тени в заходящем
солнце убегали вперед по щебню и пыли. Мы  вышли  из  безлюдной
Гоби  --  на  востоке  поднялась гряда низких холмов, на них --
дома, освещенные  солнцем,  казались  парусами  в  морс.  Аймак
приближался.  Он  был населеннее Далан-Дзадагада, судя по числу
домов.
     Справа и сзади вынырнули  из-за  бугра  столбы  --  верные
друзья  и маяки на пройденном пути. Широкое сухое русло огибало
холмы аймака, песок в нем был укатан машинами. и  мы  пересекли
его  без  задержки.  Однако  едва мы поднялись на последний ряд
холмов, как кончился бензин. Машины шли на последних литрах  --
пришлось задержаться для заправки.
     Множество  халцедонов  блестело  на  солнце,  разбросанных
среди стебельков  засохшей  травы.  Таких  крупных  мы  еще  не
встречали   и  с  воодушевлением  принялись  за  сборы,  но,  к
сожалению, бензин был налит очень скоро...
     Машины приблизились к домам на южной  окраине  аймака.  Мы
долго уже находились в Гоби, и даже одноэтажные домики казались
нам  внушительными.  Здесь  же высились двухэтажные великаны!..
Право,  мы  въехали   в   величественную   столицу!   Про   эту
относительность   масштабов  и  оценок,  целиком  зависящую  от
бытовых  условий,  никогда  не   следует   забывать   историку,
этнографу, писателю...
     У   белого   домика   с   двумя   высокими  крылечками  мы
остановились. Аймагин дарга -- начальник аймака --  оказался  в
своем  кабинете.  Пока  мы  разговаривали  о пройденном пути, о
наших мелких, но неотложных  нуждах  (квартира,  баран,  хлеб),
солнце  село  за невысокие темные горы, там, за линией столбов,
приведшей нас сюда. Я вышел на крыльцо и невольно  съежился  --
знобящий  холод  сразу  проник  под  ватник.  Усталые  спутники
ожидали, понурившись, закутавшись кто во что горазд. Стало жаль
верных товарищей.
     Посыпались распоряжения --  Данзан  с  рабочим  и  Эглоном
отправились  на  мясокомбинат,  в пекарню и магазин, а мы, взяв
уполномоченного  аймака,  направились  в  отведенную  квартиру.
Первую,  находившуюся  поблизости,  забраковали  из-за тесноты.
Трудно было с помещениями в этом аймаке -- многолюдном,  быстро
развивавшемся   центре.   Пришлось  переправиться  на  северную
окраину аймака, под склон плато, окаймлявшего поселок с  севера
и востока.
     Маленький  домик бывшей ветеринарной аптеки стоял на самом
краю поселка,  близ  каких-то  нарытых  в  войну  ям  и  канав.
Помещение  не  могло  вместить  всех  -- перед входом поставили
палатку, где разместилась "научная сила", предпочитавшая свежий
воздух. Быстро и дружно  убрали  помещение,  машины  выгрузили,
плиту  затопили.  На  вымытом  столе  загорелись  свечи,  синий
махорочный дым низко стлался в  еще  не  нагревшемся  доме.  Но
холод  и  свирепый ветер не проникали сюда -- мы опять устроили
свой, русский, дом в новой области гостеприимной  страны  после
пятидневного   пути   через  Гоби.  Задача  перебазировки  была
выполнена быстро, следовательно -- удачно.  Еще  неделя  работы
вокруг Сайн-Шанды, и путешествие этого года придет к концу...
     Люди  устали.  Сказывалась  трудная  дорога.  То  один, то
другой опускал голову на край стола,  не  в  силах  бороться  с
дремотой.  Пронин  принялся  доставать  постель. решив не ждать
обеда. Его примеру собирались последовать многие.
     Остаться  без  обеда  было  обидно:  торопясь  доехать  до
аймака,  мы  не ели весь день. Я подошел к дремавшему Громову и
пошептался с ним. Профессор поднял очки на лоб, пошарил  вокруг
себя  и  извлек  из  груды тюков на полу маленький бидон. Эглон
проснулся и зычно скомандовал: "Подходи с кружками!"
     Громов с  Эглоном  налили  всем  понемногу  спирта.  Спирт
подбодрил людей, появился аппетит. Как раз поспел суп и вареная
баранина.  Свежий  хлеб после гобийских твердых лепешек улучшил
вкус позднего обеда. Разогревшись  в  домике,  мы  разделись  и
забрались   в   мешки   в   своей   палатке,  даже  не  затопив
приготовленной печурки.
     Двадцать  четвертого  октября  провели  на  новой  базе  в
аймаке.   Подыскивали  проводника,  заново  распределяли  вещи.
Тщательно  проверили  количество   бензина:   здесь   оставляли
"железный" запас на возвращение в Улан-Бато