я.  Большой  задний  кол  из
толстой  и  крепкой  березы  сломался на половине своей высоты,
пролетел в полусантиметре от моей койки и глубоко  воткнулся  в
жесткую  почву.  Висевшая  на  колу  винтовка  ударила  меня но
голове, едва высовывавшейся из мешка, и острая мушка  распорола
козырек меховой шапки, в которой я спал. Удар пришелся вскользь
и почувствовался в крепком сне только толчком. Если бы кол упал
на   койку,   то,   пожалуй,  проткнул  бы  меня,  как  жука  в
энтомологической коллекции. Трубы были вырваны из печки, и  она
едко  чадила недогоревшим саксаулом. Орлов и Данзан, с головами
утонувшие в своих мешках, не шевелились. Не проснуться  они  не
могли и, как выяснилось потом, решили не вылезать на холод, что
бы ни случилось.
     Я  пошевельнулся,  и  тут  оказалось,  что  две из четырех
задних растяжек прижаты к мешку и  мешают  мне  вылезти.  Самым
свободным  остался  Эглон.  Он  вылез  и  отправился в соседнюю
палатку за помощью. Первым делом оттянули  мои  растяжки,  и  я
выкарабкался. С помощью повара, "батарейца" и Пронина поставили
новый  задний  кол. Громова освободили. Замысловато бранясь. он
принялся закуривать трубку, а мы в это время  обтянули  палатку
рабочих,  которая  также  угрожала  падением. Рев бури не давал
возможности разговаривать иначе. как криком.  Печка,  чтобы  не
возиться  с  ее  установкой,  была попросту выкинута наружу. Но
едва мы решили, что  можно  ложиться,  как  угрожающе  затрещал
передний  кол.  Теперь  уже  Данзан,  спавший возле него, мигом
выскочил из  мешка.  Эглон  достал  два  запасных  кола,  и  мы
принялись   приматывать   их  проволокой  к  стоявшему.  Только
укрепили передний кол --  стал  выгибаться  и  трещать  задний.
Снова повторилась та же операция укрепления проволокой.
     Хриплые  проклятия  тотчас  заглушались бурей, грохотавшей
кругом, песчаный туман  затемнял  свечи,  все  в  палатке  было
засыпано песком.
     Провозились  до  пяти  часов  утра. Громов решил, что черт
подслушал сетования Орлова  (многие  ему  вторили)  на  слишком
длинные  осенние  ночи,  когда давно успеваешь выспаться, а все
еще темно и нельзя начинать работу.
     По уверениям Громова, черт решил  нам  помочь  сокращением
длинной    ночи,    но   сделал   это   со   свойственным   ему
издевательством,
     Как бы то ни было -- ночь  пропала.  К  утру  ветер  начал
стихать,  и  часам  к девяти совсем прекратился. Дым столбиками
поднимался из печных труб  --  зрелище  очень  редкое  в  Гоби.
Солнце зажгло пурпурные глины и вызолотило желтую траву. Внизу,
во  впадине  Халдзан-Шубуту,  скопилась  белая  мгла  --  мороз
усиливался. Внезапное  прекращение  ветра  обещало  наступление
холода,  более  свирепого, чем испытанный нами до сих пор. Надо
сказать. что мы  уже  пообтерлись  и  стали  более  стойкими  к
холоду, чем раньше, когда зябли от незначительного морозца.
     Как  только  рассвело,  я спустился вниз. к холмам красных
глин. Скелет расчистили сверху  по  всей  длине  (большей,  чем
показалось   вначале,   и   превышающей   семь   метров)  узким
уступчиком. Чтобы  определить  ширину  скопления  костей,  была
пробита   канавка   в  глубь  склона.  Выяснилось,  что  ширина
скопления костей достигала двух метров.  Для  полного  вскрытия
скелета  предстояло  врезаться  глубоко  --  на три с половиной
метра -- в глубь крутого склона из очень твердой  глины.  Глина
оказалась  рыхлой  только  на  поверхности,  в  глубине  же  ее
твердость  и  вязкость  позволяли  откалывать  лишь   маленькие
кусочки
     Самый  скелет  не  сохранил правильного расположения своих
частей и  представлялся  сложным  скоплением  нагроможденных  и
перепутанных    костей,   пронизанным   тонкими.   хрупкими   и
трещиноватыми ребрами. На узкой вскрытой  полоске  трудно  было
разобраться,  что  это  за  животное.  Странная форма отдельных
частей скелета говорила о том, что мы нашли  какого-то  нового,
доселе  не  попадавшегося  нам  ящера.  Копыта и шипы особенной
формы,  позвонки  и  кости  лап  свидетельствовали,  что  здесь
погребен панцирный динозавр.
     Как  бы  то  ни  было,  выемка этого скелета нашими силами
представляла очень длительную работу.
     Я посоветовался с Эглоном о возможности устройства тепляка
над скелетом. Можно было поставить над скелетом палатку, обшить
ее снизу досками и, обогреваясь печками, понемногу  работать  в
тепле, позволявшем действовать водой и гипсом.
     Оказалось, что наш запас досок подошел к концу. Оставшихся
четырех  штук  но  хватит ни на тепляк, ни тем более на заделку
монолитов. Также не хватит и гипса. Бензина тоже было в обрез и
не могло хватить на доставку воды и вывозку.
     Профессора, видя мое упорство, атаковали с другой стороны.
Громов спешил в Улан-Батор, так как срок,  на  который  он  был
отпущен  из  Геологического  института, истек. Орлову тоже пора
было начинать курс лекций на кафедре в МГУ.
     Дело стало ясным. Приходилось отказаться от выемки скелета
и возвращаться в Улан-Батор. Я все же  затаил  намерение,  если
погода  удержится относительно теплой, вернуться из Улан-Батора
на "Драконе" с усиленным составом рабочих, запасом леса и гипса
и все-таки выкопать неведомое чудовище. Наивные мысли -- я  еще
совсем не знал Монголию!
     Вскрытую  часть  скелета  необходимо  было  покрыть  слоем
гипса, засыпать снова, собрать,  упаковать  и  увезти  с  собою
теперь же рассыпанные вокруг размытые части костей.
     Угрюмо,  с  сознанием  поражения, я просидел остаток дня в
палатке над дневниками. Повеселевшие рабочие и  шоферы,  совсем
не  прельщавшиеся перспективой работы в Гоби при зимних морозах
и нашем, недостаточно  приспособленном  для  этого  снаряжении,
старались   вовсю.   Упаковывались  хара-хутульские  коллекции.
Последние мешки с гипсом, тонкие доски и ящики  перетаскивались
к скелету.
     Ночь  на  первое ноября оказалась удивительно тихой. самой
тихой из всех, проведенных здесь. Но мороз  ясно  говорил  нам,
что,  как  там  в другие годы -- не знаю, но в этом зима в Гоби
наступила точно по календарю -- с первого ноября.  Впоследствии
так оно и оказалось -- больше не было ни одного дня без мороза.
     С  утра  все были мобилизованы на упаковку. Только Громова
освободили для завершения исследования верхних  слоев  разреза.
Данзан  и  я занялись глазомерной съемкой. Надо было установить
опознавательные обо и точно зафиксировать расположение  скелета
так, чтобы любой исследователь мог отыскать его на случай, если
ни  мне,  ни  другому  участнику нашей экспедиции не удалось бы
вернуться сюда. Отыскать через любое время!
     На месте лагеря, на мысу плато над  красными  буграми,  на
холме  со  скелетом  и  втором, стоявшем поближе к склону плато
бугре мы установили прочные обо из  плит  песчаника,  названные
"Лагерное",  "Двурогое"  (по  форме), "Скелетное" и "Створное".
Все расстояния между обо были тщательно  промерены,  взяты  все
необходимые  азимуты и нанесены на глазомерно составленный план
Баин-Ширэ.  Внутри  каждого  обо  в  железных  коробках  из-под
витамина положили записки. Из осторожности, чтобы записки могли
быть  прочитаны  только осведомленными исследователями и скелет
не   мог   бы   оказаться   поврежденным   от   невежественного
любопытства,   я   написал   во  всех  записках  русские  слова
древнегреческими буквами.
     Подобные  указательные  записки  были  положены  во   всех
остальных обо.
     "Скелетное"  обо  поставили  на  толстой  плите песчаника,
венчавшей горку. По сторонам плиты киркой высекли  знаки  "МПЭ"
(инициалы нашей экспедиции).
     Мы  полдня  провозились  с  работой,  но зато я был теперь
совершенно спокоен. Что бы ни случилось, передать  находку  для
извлечения другим исследователям будет легко!
     Тем временем окончили заделку и засыпку скелета, палатки и
койки  еще с утра были свернуты и уложены в машину. Закончилось
предварительное  исследование  Восточной  Гоби  и  вообще   вся
полевая  работа  нашей  экспедиции.  Сотрудники  ее,  доблестно
переносившие  невзгоды,  забывавшие  обо   всем   для   научных
исследований,  были  в  мыслях уже не здесь. Москва становилась
для них реальной и близкой. Только Эглону и мне еще  предстояла
работа  в Улан-Баторе по организации палеонтологического отдела
Государственного музея МНР. Для нас  Москва  была  еще  далеко.
Правда,  от Улан-Батора с телеграфом, газетами и самолетами она
гораздо ближе, чем от Гоби...
     С этими мыслями  и  ясным  ощущением  грусти  я  стоял  на
восточном  обрыве  Баин-Ширэ  и  в  последний  раз  смотрел  на
обширную котловину  внизу,  на  крутые  обрывы  песчаников,  на
песчаные  откосы с корявыми стволами саксаула. Конусы пурпурных
глин пылали в ярком, незимнем солнце  Гоби:  их  необыкновенный
цвет      казался      последним      чудесным     впечатлением
центральноазиатских пустынь.  Там,  внизу,  остался  ждать  пас
скелет  неведомого зверя. Сверху, с края плато, эти два стоящих
рядом правильных  конуса  пурпурной  глины  напоминали  девичьи
груди.  У  казахов  повсеместно подобные горки так и называются
"кыз чонбек", очень метко и образно.
     Тень от облака проплыла  по  красным  холмам,  погасив  на
минуту их рдение. Поблек чудесный пурпур, стал свинцовым песок,
мрачным  безжизненный  простор  котловины.  Но  прошло  две-три
минуты,  тень  исчезла,  снова  зарделись  конусовидные  холмы,
засветилась даль...
     Со    стороны   лагеря   донесся   шум   моторов.   Машины
разогревались, настала пора ехать. Я повернулся спиной к обрыву
и с ощущением утраты чего-то неопределенного, но  значительного
поплелся к лагерю.
     От него остались только горки золы, обрывки бумаги, канавы
и камни овалами вокруг мест. где стояли палатки. Орлова заранее
усадили  в  кабину,  и  Пронин  с  поваром обвязывали ее кругом
толстой веревкой. После поездки на Хара-Хутул  кабина  "Смерча"
окончательно  развалилась.  Пришлось  принимать  исключительные
меры, чтобы Орлов со своим чемоданчиком не вывалился по дороге.
     Машины пошли быстро -- сначала под спуск с плато, затем мы
с Данзаном быстро вывели их на "лесовозную" дорогу. Пронин, еще
не видевший этой дороги, одобрительно  завопил  в  знак  своего
восхищения проводниками и пустился во всю мочь. Широкая гладкая
дорога  манила  шоферов.  Наши  потрепанные  машины  ходко шли.
несмотря на подъем. Через  горы  мы  вышли  в  узкую  долину  к
телеграфным  столбам,  где  стояла  высокая  будка  колодца  --
когда-то  пробуренной   здесь   артезианской   скважиной   ныне
превратившейся  в  бассейн со слабым притоком. Отсюда до аймака
было  восемнадцать  километров.  Мы  приехали  бы  раньше,   но
задержались  в  пути: на тридцать втором километре от Баин-Ширэ
встретились останны гобийских пород, и мы не  могли  отказаться
от   их   исследования.   Несмотря   на   задержку,  еще  перед
наступлением темноты мы достигли аймака, пронеслись  по  тракту
на  северную окраину и увидели в сумерках два отдельно стоявших
белых домика под склонами плато.  Левый  дом,  повыше,  остался
пустым,  правый занимала наша база. Мы отперли замок, растопили
плиту привезенным саксаулом,  поставили  перед  домом  палатку.
Спешно  разгрузив  одну  из  машин.  Эглон с Данзаном поехали в
аймак -- отвезли проводника, взяли мяса и хлеба.
     Мы  решили  устроить  небольшой   праздник   --   отметить
окончание  работ  в  Гоби.  Повар спешно варил роскошный обед с
бараниной без ограничения. Компот, сгущенное молоко, шоколад --
все наши запасы  должны  были  послужить  украшением  стола.  В
домике  стало  жарко,  все  сбросили фуфайки и ватники и, чисто
умытые, в непривычно легком одеянии, приняли  праздничный  вид.
Наконец  обед  был  готов.  Я произнес короткую речь, поздравив
товарищей с успешным окончанием гобийских исследований.
     Мы говорили, смеялись,  вспоминали  и  пели  до  полуночи.
Контрастом  пашей  веселой вечеринке казался рев ночного ветра.
Сильнейший  буран  нес  и  крутил  снег,  застилая  даль  белой
пеленой.  Отдельные  черные пятна обдуваемой ветром голой земли
едва маячили в мутной полутьме...

     Глава седьмая. ДОМОЙ

                  В родной стороне и грубый холст мягок,
                  а на чужбине и шелк не мягче холста.
                                           Поговорка

     Второго ноября с рассвета до полудня мы укладывали вещи  в
машины,  стараясь  забить  их  как  можно плотнее и забрать все
вместе с новыми коллекциями. Всегда очень трудно уезжать совсем
с какого-либо места долгой  стоянки  или  с  базы.  Оказывается
множество  вещей,  которые  некуда  девать,  и  остается только
удивляться,  как  же  все  это  сюда  прибыло.   Секрет   этого
разбухания  груза  в  общем  прост: громоздкие коллекции всегда
превышают оставленные для них резервы емкости.
     Только к часу дня наконец уложились и отправились в  аймак
поблагодарить  даргу  за  содействие  и попрощаться. Чойдомжид,
дарга аймака, обратился к нам с просьбой выручить и подвезти до
Улан-Батора работника правительства,  застрявшего  здесь  из-за
поломки машины. Пришлось нам на "Дзерене" потесниться и принять
наверх  щеголеватого  молодого человека в меховом дели и теплой
собачьей дохе. Пришел Кухо, мы дружески простились с  ним  и  в
два часа покинули последнюю гобийскую базу.
     Обе   машины   вышли   на   равнину  с  белыми  камешками,
протянувшуюся далеко на север. Пологие  гряды  шли  параллельно
одна другой поперек дороги -- подъемы и спуски чередовались, не
мешая ходу машин по отличной, хорошо накатанной дороге.
     "Дзерен",  шедший  передовым,  нажимал,  чтобы  доехать до
ночлега не  слишком  поздно.  Мы  думали  ночевать  в  двухстах
километрах  от  Сайн-Шанды,  в  бывшем монастыре Чойрен-хид (от
тибетского  слова  "чойр"  --  "предмет   богослужения"),   где
оборудована   автомобильная   "станция",  то  есть  ночлег  для
проезжающих.  Пронин  вел  машину  со   скоростью   не   меньше
пятидесяти  километров.  Морозный  ветер  сек лица, и мы сидели
боком к ходу машины,  спрятав  носы  в  воротники  дох.  Обычно
Громов засорял глаза то одному, то другому из сидевших наверху,
когда  опускал стекло и принимался выколачивать свою трубку. Мы
в отместку  грохотали  кулаками  но  крыше  кабины,  приводя  в
бешенство  нервного Пронина. Шофер обрушивался на Громова и тем
возмещал нанесенный нам ущерб.
     Сегодня окно кабины  не  отворялось.  Скорчившийся  внутри
Громов сумел как-то обходиться без вытрясания пепла.
     Время  от времени мы оглядывались назад, идет ли "Смерч" с
его обвязанной веревкой кабиной и покривившимся тентом. Андреев
явно отставал -- сначала  мы  видели  черную  коробочку,  потом
точку, а затем только пыль. Но столбик пыли исправно следовал и
отдалении за нами, и мы продолжали нестись полным ходом.
     А  кругом  тянулась  все  та же белесая равнина, почти без
травы, казавшаяся бесконечной. Проехали около  семидесяти  пяти
километров,  и  тут  "Смерч"  исчез  окончательно. Остановились
подождать, кляня Андреева, который расплачивался теперь за лень
в уходе за машиной. Тщательно рассудив, где и когда,  на  каком
из  пройденных  холмов  мы  видели  машину, решили, что "Смерч"
появится через десять минут. Примерно в это время из-за  гребня
ближайшего  увала  увидели машину, но, к нашему ужасу, вовсе не
"Смерч", а монголтрансовскую бензоцистерну. Мы  остановили  ее,
но  шофер мог лишь сообщить, что обогнал крытую полуторку очень
далеко отсюда. Это еще не означало аварии,  и  мы  ждали  целый
час, расхаживая по тоскливой равнине и медленно коченея.
     Солнце   садилось,  нужно  было  что-то  делать.  Пришлось
отказаться от мысли ночевать сегодня в Чойрене  и  поворачивать
обратно.  "Смерч"  стоял  там. где он отстал от нас -- в сорока
километрах от аймака,  в  беспомощном  положении,  с  замкнутым
накоротко аккумулятором и сгоревшим прерывателем.
     Чинили,  заводили,  таскали  на  буксире  до  десяти часов
вечера, пока  не  убедились  окончательно,  что  без  переборки
аккумулятора  машина  не пойдет. Я распорядился ставить палатку
-- жестокий мороз совершенно скрючил тех,  кому  пришлось  быть
только  зрителями  наших  усилий.  Вода, к счастью, оказалась с
собой, на дрова (кругом не было даже "дров  Ивана  Антоновича")
разбили  несколько пустых ящиков, предусмотрительно захваченных
Эглоном. Палатка обогрелась.  Напились  чаю,  поставили  койки.
Даже  я,  находившийся  в  состоянии  тихого бешенства, немного
отошел и, чтобы развеселить народ, принялся  рассказывать,  как
мы нанимали повара для экспедиции в Алтан-Булаке.
     Никак  не  удавалось  подыскать подходящего человека, и мы
обратились, по совету местных  жителей,  к  некоему  турку  или
черкесу,   неведомыми   путями   осевшему   в   Алтан-Булаке  и
славившемуся как отличный хлебопек.
     Турок было  поддался  на  наши  уговоры,  но  потом  вдруг
заупрямился.
     -- Нэт-нэт,  нэ  поеду,-- объявил он.-- Хлеб, лэпещки печь
мынога умэю, обеэд варить -- пэт. Боюсь.
     -- Чего же вы боитесь? -- спросил мой спутник.
     -- Боюсь тюрьма попасть!
     -- Как же так?
     -- А так! Суп плохой получился,  кто-нибудь  плохой  слова
скажет... Сэрдцэ загорэлся, нож хватал, рэзил, тюрьма попал...
     Пришлось   махнуть   рукой.   Взять   такого  повара  было
действительно опасно. Общий смех последовал за концом рассказа.
Я  припомнил  попреки,  которыми  донимали  нашего  повара,   и
доказывал,  что  у турка ходили бы по струнке, никто пикнуть не
посмел  бы,  что  плохо  приготовлено.  Все  стали  придумывать
различные смешные положения, неизбежно получившиеся бы с турком
и  нашими  завзятыми  "гастрономами"  --Андреевым  и  Прониным.
Кругом меня были молодые смеющиеся лица. Быстрая "отходчивость"
от невзгод -- чудесное свойство молодежи и составляет, пожалуй,
самую приятную сторону работы с молодыми сотрудниками.
     Андреев подошел ко мне и протянул верхний диск  трамблера.
Контакты   наполовину   сплавились   от  сильного  разряда  при
замыкании.  Запасные  части  были   израсходованы,   и   теперь
приходилось выходить из положения с тем, что стояло на моторе.
     Никакого  смысла  держать весь народ здесь, в голой степи,
без топлива, в ожидании ремонта машины не было.  Тащить  тяжело
груженного  "Смерча"  на  буксире  "Дзерена" сорок километров в
аймак через подъемы неумно и  рискованно.  Сам  "Дзерен"  давно
требовал ремонта.
     Несмотря  на  полуночный  час. мы приступили к перегрузке.
Весь запас воды, толстые "ходовые" доски  в  качестве  топлива,
палатку  и  печку  оставляли Андрееву и вызвавшемуся ему помочь
"батарейцу" Иванову. С "Дзерена" сняли половину груза, и машина
могла забрать всех людей. Я рассчитывал немедленно по  прибытии
в  Улан-Батор  выслать  "Дракона"  на  помощь,  взять  груз  со
"Смерча" и снабдить его запасными частями. "Дракон" мог  прийти
через  два дня -- за это время Андреев с помощью Иванова должен
был проверить разладившуюся систему зажигания.
     Все  с  энтузиазмом  встретили  новый  план.  Наш   гость,
преисполненный   юношеской   важности,  молчал,  ни  о  чем  не
спрашивая, потом улегся на поставленную для него койку, укрылся
с головой дохой и затих. Заснули и мы кто смог. Мороз  пробирал
до костей, а дрова мы берегли для остающихся.
     В   рассветных   сумерках  произошло  новое  распределение
пассажиров. В кабину водворили наиболее зябкого Орлова.  Громов
закутался в доху и переселился к нам наверх.
     Пронин,  чему-то весело ухмыляясь, "жал на всю железку" --
по образному выражению водителей. Прошел час. кончался  второй,
а  все  та же белесоватая Гоби проходила назад мимо пас. Больше
ста километров тянулась равнина с белыми камешками, встреченная
нами еще по ту сторону Сайн-Шанды,  когда  мы  шли,  ничего  не
зная, без проводников, из Южной в Восточную Гоби...
     Светлые  холмы приблизились слева, оттуда же подошла линия
телеграфа.  Здесь  дорога  из  аймака   с