путешествия в трудных условиях,
требовавших  громадного  физического напряжения, у обоих сердца
были изношены. Мы всегда  задыхались  здесь,  на  высоте,  едва
только вытягивались на постели. С завидной безмятежностью спали
Орлов  и  Эглон, а поближе к входу, за печной трубой, свернулся
наглухо  закупоренный  в  мешок  и  два  полушубка  наш  зябкий
Данзан...
     Пять  последующих  дней  прошли  в беспрерывном лазании по
обрывам и в раскопках костей... После того  как  мы  с  Орловым
горевали   над  рассыпавшимся  скелетом  гигантского  двуногого
хищного ящера --  тираннозавра,  нам  удалось  обнаружить,  что
некоторые  кости уцелели в необрушенной стенке обрыва. Песчаник
с прослойками конгломерата оказался  довольно  твердым,  но  мы
упорно  долбили  его.  Открылся  почти  полный череп, позвонки,
челюсть  и   зубы   громадного   хищника   с   белыми   костями
замечательной  сохранности.  Этот  череп  сейчас  украшает  зал
Палеонтологического  музея   Академии   наук.   Но   никто   из
посетителей  музея и не подозревает, какого труда стоила добыча
этого черепа первооткрывателям Нэмэгэту.
     Обрубленная со всех сторон глыба серого грубого  песчаника
нависала над нашими головами на семиметровом обрыве. Глыба была
так тяжела, что соединенные усилия всего нашего отряда не могли
бы  удержать  ее от падения, означавшего гибель ценной находки.
Осторожно отбивая маленькими кусочками породу, мы отняли группу
громадных шейных позвонков хищника, левую челюсть и два  ребра.
Вес  глыбы  уменьшился до полутонны, но все же тяжесть осталась
опасно большой.
     Эглон, опираясь на наши  плечи  и  подтягиваемый  вверх  с
уступа  обрыва  на  руках,  сумел  залить открытые кости черепа
гипсом, обмотал глыбу травой и тряпками. Теперь на  эту  мягкую
оболочку  можно  было накрутить веревки, закрепить их за вбитые
вверху ломы и подрубить породу под глыбой. Отделенная от  скалы
тяжесть  была  тихо  спущена  прямо  на мягкую подстилку на дне
крепкого  ящика,  установленного  в  специально  вырубленной  в
глубине  промоины  выемке.  Из соседней промоины была извлечена
полная  челюсть  травоядного  динозавра  с  утиным   носом   --
зауролофа,  в  которой  превосходно  сохранились все ее пятьсот
зубов.
     Побывали мы и в Северо-Западной котловине,  где  выдолбили
из трехметровой отвалившейся плиты конгломерата таз, позвонки и
задние  лапы  маленького  хищного  динозавра.  Эглон  и  Громов
показали  мне  изогнутый  горбом  позвоночник  крупного  ящера,
который  выходил из песка в дне одного из многочисленных мелких
оврагов. Вопреки скептицизму Громова  мы  с  Эглоном  пришли  к
заключению,  что ниже в песке должен залегать скелет. Однако на
то, чтобы выкопать его, не было ни  времени,  ни  сил.  Отметив
"горбатый  позвоночник" на плане обследованной части лабиринта,
мы  оставили  его  в  покое.  Находки  все  учащались.  Громов,
лазавший  по  обнажениям  с  утра  до  темноты, нашел на крутом
обрыве целую маленькую черепаху.  Отважный  профессор  вывихнул
ногу,  но  расчистил  находку  и,  отчаянно хромая, привел сюда
Эглона, который заключил черепаху в гипсовый футляр.
     Повар Никитин выбыл из числа "охотников" за костями:  надо
было кормить вечно голодную компанию. Едва брезжил рассвет, как
в  холодных  сумерках  поздней осени загорался огонек кухонного
костра,  спрятанного  в  глубине  овражка.  Слышно  было,   как
закоченевший повар кряхтел и разминался и, отогревшись, начинал
возню.   Тянуло  аппетитным  дымком  жарившихся  оладий.  Через
полчаса  повар  устраивал  побудку:   "Научная   сила,   кончай
ночевать!"  В  соседней  палатке  слышалось:  "Эй  вы, драконы,
дзерены, пироги поспели!" -- и лагерь пробуждался.
     Зато   Андросов,    сначала    относившийся    к    общему
палеонтологическому  воодушевлению  недоверчиво  и  с  оттенком
презрения, поработав на раскопках, неожиданно  пристрастился  к
поискам  ископаемых.  Старший шофер был индивидуалистом и ходил
всегда в одиночку. Удачливость его  была  анекдотична.  Однажды
вечером, греясь у печки в палатке, мы подводили итоги находкам,
и  я  посетовал,  что  до  сих пор никто не нашел самых больших
ящеров --  зауропод.  Бедренная  кость  такого  ящера  почти  в
четверть тонны весом была бы хороша для музея...
     Заинтересованный  Андросов  попросил  подробно описать вид
такой кости, забавно сморщил свой короткий нос и затем,  лукаво
прищурившись, объявил:
     -- Завтра найду!
     Все присутствовавшие подшучивали над Андросовым, но он был
невозмутим.  На  следующий день мы -- Орлов, Громов, Данзан и я
-- отправились  на  исследование  северной   части   лабиринта,
поближе к хребту.
     Эглон оставался в Главной котловине и бродил с рабочими от
находки  к  находке,  гипсуя, проклеивая, упаковывая. Я пошел в
сопровождении Пронина, который  внезапно  наткнулся  на  скелет
черепахи  в  ярко-желтых  косослоистых песках наверху невысоких
склонов Северо-Западной котловины. Мы  раскопали  мелкие  белые
косточки   с  острыми  когтевыми  фалангами  --  переднюю  лапу
черепахи. Действуя раскопочными ножами, мы расчистили в глубине
обрыва  еще  лапу  и  часть  панциря,  четко  выделявшиеся   на
оранжевом  песке.  Приятно было смотреть на увлеченного работой
Пронина -- искусные пальцы механика  любовно  очищали,  метили,
заворачивали  в  бумагу  хрупкие кости. Пронин работал так, как
будто всю жизнь только и занимался выемкой ископаемых костей, и
я подумал, как много значит интерес к работе.  Для  человека  с
живой  душой,  интересующегося  работой,  легко научиться любым
производственным навыкам и стать  мастером  разных  дел,  в  то
время  как  равнодушные люди часто оказываются тупыми учениками
и, обучившись чему-нибудь, считают это великим достижением.
     Уложив находку в рюкзак, мы прошли до конца котловинки  --
"тупика" из обвалившихся громадных глыб конгломерата, в котором
днем  раньше  сделали  несколько интересных находок -- остатков
мелких хищных динозавров. В подмыве узкой перемычки между двумя
расширениями  ущельица  мы  заметили  торчавшие  из  глинистого
песчаника  черные  зубы  -- ножевидные, с пильчатой нарезкой по
краю: они принадлежали хищному ящеру. Отсюда мы добыли передний
конец челюсти н направились к востоку, поперек больших оврагов.
Скоро мы спустились в глубокое ущелье -- каньон,  шедший  прямо
от  подножия  хребта. Таких ущелий здесь было три, параллельных
одно другому и разделенных высокими платообразными  грядами.  С
запада  на восток стены ущелий становились все выше, а водотоки
-- шире. Мы назвали каньоны "Малым", "Средним"  и  "Большим"  и
принялись  изучать их обрывы снизу, передвигаясь по дну ущелий.
Странные формы выветривания выступали в крутых желтых стенах. В
каждом ущелье они были свои. повторявшиеся без конца на большом
расстоянии,   что   создавало   почти   тревожное   впечатление
архитектурной  ценности,  осмысленно  устроенной  человеком.  В
Среднем каньоне преобладали громадные столбы, сужавшиеся кверху
и выстроившиеся, как ряды высоких бочек, по  пятнадцать  метров
высоты.   В   Малом   ущелье  стены  были  изукрашены  точеными
столбиками со вздутиями и перехватами в ложнорусском стиле.
     В Большом  каньоне  поражали  правильностью  и  сложностью
своей  отделки  бесконечные  ряды индийских колонн, уходившие в
теневую  глубину  ущелья,  а  за  следующим   залитым   солнцем
поворотом   вся   стена  казалась  усаженной  как  бы  большими
носочными часами, впадинки между которыми создали на ней  сетку
из теневых черных треугольников.
     Пробираясь  по  дну  Среднего  каньона,  я  заметил  глыбу
конгломерата,  упавшую  сверху  и  расколовшуюся  на  несколько
частей.  В  глыбе  оказался скелет гигантской черепахи, почти в
метр длиной, какого-то нового вида. Я призвал на помощь  Эглона
с  его  рабочей  бригадой,  состоявшей  из  "батарейца", Ильи и
Павлика. Скоро Павлик, умело  распоряжаясь,  заворачивал  куски
панциря  в несколько слоев оберточной бумаги, а Жилкин и Иванов
подбирали мельчайшие кусочки костей  на  дне  сухого  русла.  Я
наблюдал  за  всей  компанией  с  высоты  обрыва. Сердито хмуря
тонкие брови  и  сверкая  раскосыми  глазами,  Павлик  заставил
товарищей  собрать  все кусочки до последнего. Только с большим
трудом  удалось  им  вынести  находку   в   заплечных   мешках,
карабкаясь на отвесные кручи.
     Горы  словно разгневались на нас за потревоженное кладбище
драконов, огромные размеры которого с каждым  днем  становились
все яснее для нас.
     Начали  бушевать  страшнейшие ветры. Днем и ночью дули они
без перерыва, острыми иглами кололи лицо песком  на  раскопках,
рвали и трепали палатки, ночью не давали топить печки. Пришлось
оборудовать у печных труб дополнительные выходные колена.
     Особенно  неистовствовал ветер па раскопках. Заметая глаза
песком, он невыносимо  мешал  работать.  Каждый  взмах  лопаты,
каждый  удар  кирки  или  молотка  отзывался  горстью песка или
кусочков камня, с силой брошенных в лицо. Защитные  очки  из-за
плохого  качества  стекол  не  позволяли  делать  в  них тонкую
работу. и их приходилось снимать.
     Наши молодые рабочие безропотно переносили все невзгоды  и
старались  изо  всех  сил.  С  рассвета  до ранней осенней ночи
молодежь  долбила  кирками  неуступчивые   песчаники   древнего
кладбища   ящеров,  рылась,  размешивала  гипс,  пилила  доски.
Уставшие донельзя, после ужина ребята забирались в свою палатку
и мгновенно засыпали. Вечернее пение, шутки и  музыка  временно
прекратились.  Из-за ночного холода все койки в палатке рабочих
были  сдвинуты  вместе  и  завалены  грудой  теплой  одежды  --
ватниками,  кошмами, козьими дохами. Палатка, занесенная песком
и пылью, закопченная дымом, превратилась в мрачную берлогу,  но
у  меня  не  хватало  духу  заставить  героически  трудившихся.
измученных ребят навести порядок. Скрепя сердце я примирился  с
этим до окончания раскопок.
     В  нашей палатке было пять человек: Орлов, Громов. Даизан,
Эглон и я. Каждый облюбовал себе место, которое затем при  всех
переездах  соблюдалось  свято.  Койка  Громова стояла у боковой
стенки напротив моей. и  мы  вели  через  койку  Орлова  жаркие
геологические споры. Больше всего споров вызывало происхождение
каменного панциря гобийских пустынь. Я твердо отстаивал взгляд,
что  панцирь  образован  щебнем как продуктом разрушения горных
массивов, окаймляющих гобийские впадины.
     Громов утверждал, что панцирь состоит из  щебня  только  в
отдельных  случаях,  а  в  основном  обязан  размыву  меловых и
третичных конгломератов и поэтому представлен галькой. "Галька"
и "Щебень" доставили немало веселых минут  нашим  товарищам,  с
интересом  следившим  за  спорами  и  "подбавлявшим  жару".  Не
обошлось  без  намеков  на  тугодумие  геологов,   занимающихся
палеозоем   (моя   геологическая   специальность),   на  что  я
ответствовал   о    сходстве    мышления    четвертичников    с
неандертальским (первобытным) человеком.
     Сегодня  спор  был  прерван  появлением  Андросова в дохе,
проползшего на коленях в полузастегнутое отверстие входа.
     Шофер посмотрел на меня с победной усмешкой и выждал, пока
все умолкли.
     -- Нашел вот  токую  костищу.--  Андросов  отмерил  ребром
ладони по койке чуть не всю ее длину.
     -- Вот.--  воскликнул  Орлов.-- у кого надо учиться искать
кости!
     -- Ладно,  завтра  посмотрим.--  нехотя  пробурчал  Эглон.
ревнивый  к находкам, принявший неслыханный успех Андросова как
личное для себя оскорбление.
     Мы вставали  с  каждым  днем  все  раньше.  Дни  летели  с
удивительной  быстротой.  Мы  делали  находку  за  находкой,  и
возрастала неуемная жадность палеонтолога. старающегося забрать
все. что по силам и не по силам.
     Завтра наступал  октябрь.  Хотя  мы  открыли  громаднейшее
местонахождение,   но  прошли  еще  только  половину  западного
маршрута. Впереди был Ширэгин-Гашун, а  затем  перебазировка  в
Восточную  Гоби.  Кроме  того.  я  мечтал  посетить  район горы
Арца-Богдо    ("Можжевеловая    Святая"),    чтобы    проворить
исследования   американской  экспедиции.  День.  два  --  самое
большое, и нужно кончать...
     Порывы ветра, трепавшего  палатку,  становились  злее.  Мы
надежно  завалили  ее  полы  камнями  со всех сторон и песок не
проникал к нам со стороны ветра. Только  около  входа  крутился
туман  песчаной  ныли.  Пламя умирало в печке, от холода начали
стынуть руки. Данзан, необычно для стойких к  холоду  монголов,
зяб так же, как и Орлов. Оба они скрылись с головами в спальных
мешках,  откуда  показывались  по  утрам только после того. как
затапливалась  печка  или  солнце  слегка  обогревало  палатку.
Громов поднял очки на лоб. втянул голову в плечи и что-то писал
в   полевой   книжке.  На  койке,  стоявшей  у  самого  заднего
полотнища,  беспечно  высунулся  из   мешка   храпящий   Эглон.
Пятидесятивосьмилетний  латыш не боялся ни холода, ни жары и по
здоровью был, пожалуй, из всех нас,  молодых  и  старых,  самым
крепким.
     Странный  шелестящий шорох раздался снаружи. Громов поднял
голову, прислушиваясь.
     -- Подбросьте дров, снег идет,--  вдруг  глухо  сказал  из
мешка Орлов.
     -- Как  вы  услыхали  в  мешке? -- спросил я. просунув два
толстых куска саксаула в печь.
     Орлов пробормотал что-то невнятное. Я  расстегнул  вход  и
высунул  голову. Лицо сразу же обожгла холодная и сухая снежная
пыль. Клинышки  и  полоски  снега,  наметенного  за  бугорками,
испестрили черноту щебня...
     Наутро  вода замерзла даже в бочках. Неработавшие "Дракон"
и "Дзерен" все время  стояли  без  воды,  а  со  "Смерча"  вода
сливалась каждую ночь, так как давно уже были ночные заморозки.
Поэтому мороз не причинил нам вреда, а снег испарился через час
после   солнечного  восхода.  Но  все  же  он  напомнил  нам  о
необходимости продолжать путь...
     Эглон в сопровождении неизменного "ассистента"  Павлика  и
"батарейца"   Иванова   и  я  под  предводительством  Андросова
направились смотреть громадную кость.  Андросов  повел  нас  на
другую сторону высокого увала, обрамлявшего котловину с запада.
Мы  взобрались  па  гребень  и  стали спускаться по его крутому
западному склону.  Выступы  плит  песчаника  казались  удобными
естественными  ступенями, но на самом деле были опасны, так как
состояли из ломкого камня. Я шел за Андросовым  и  был  уже  на
середине склона, когда услыхал сзади шум катящихся камней.
     Обернувшись,  я  оцепенел  от  неожиданности: Эглон летел,
широко расставив руки. вниз головой  по  склону.  В  нескольких
метрах  ниже склон обрывался отвесной стеной в сухое русло, и у
меня мелькнула  мысль  о  гибели  старого  товарища.  Но  Эглон
задержался  на  ничтожном  выступе  песчаника  в двух метрах от
бровки обрыва и поднялся  невредимым,  даже  не  разбив  очков.
Правда,  ушибленная  рука  потом  долго  у  него  болела, по не
помешала работать так же энергично, как и раньше.
     Напуганные происшествием, мы стали подвигаться осторожнее.
     Спустились на самый  край  обрыва,  нависший  над  руслом.
Здесь, наискось уходя в песчаник нижним концом, лежала огромная
белая  кость, расколотая на четыре куска. Одного взгляда на нее
было достаточно, что бы признать бедро зауропода, то  самое,  о
котором  мечта  ли  мы  позавчера.  Оно  было больше, чем бедро
скелета громадного диплодока, слепок  которого  стоит  в  нашем
Палеонтологическом музее Самоуверенность Андросова оправдалась.
     С  большим  трудом  мы  вытащили  куски  кости на гребень,
откуда их должны были донести на руках  до  лагеря  рабочие.  Я
прошел  немного дальше по бровке обрыва и обнаружил в песчанике
две бедренные кости утконосого динозавра, а Эглон нашел третью.
Мы решили отложить их  выемку  на  следующий  день,  а  сегодня
проехать на "Дзерене" вдоль края плато бэля за останец "Первый"
чтобы взять несколько находок Эглона. Громов с Данзаном поехали
на "водяной" машине к колодцу чтобы осмотреть красные отложения
ниже  бэля.  В Северо-Западной котловине ветер был еще сильнее,
чем у нас в Главной. Помогая Эглону, я  рубил  большим  зубилом
песчаник,   оконтуривая  кости,  а  Орлов  заворачивал  пакеты,
яростно борясь с ветром, рвавшим из рук бумагу.
     Мы провозились в  котловине  до  сумерек  едва-едва  успев
окончить работу, и быстро понеслись назад. Съехали вниз в сухое
русло  по  следу "Смерча", но этот след вел поперек русла, и мы
попали куда-то в  восточную  часть  лабиринта.  Как  выяснилось
потом,  сюда  при  ехали  Громов  и  Данзан на обратном пути от
колодца.
     Стемнело Мы попытались найти нужное русло, но без успеха Я
распорядился  вернуться  знакомой  дорогой   назад,   выбраться
наверх,  на  плато,  и  оставить там машину до утра. Сами же мы
пешком напрямик должны были быстро  пройти  к  лагерю.  Однако,
пока  возвращались,  наступила полная темнота осенней безлунной
ночи. Тут-то, как говорят буряты, и "получилась беда".
     Ориентироваться в лабиринте  обрывов  и  ущелий  оказалось
невероятно  трудно, хотя мы и знали точно направление к лагерю.
На черном  плато  не  было  видно  почвы  на  расстоянии  шага.
Внезапно Орлов и Пронин покатились с пятидесятиметрового обрыва
в  черную  пропасть  ущелья и лишь случайно удержались на краю,
вцепившись в какие-то кустики. Это деморализовало всех.  Теперь
мы  двигались, приготовившись ко всему. Особенно было неприятно
спускаться  ощупью  с  крутых  и  высоких  обрывов,   судорожно
нащупывая  под  собой  опору, или искать пути, упершись в отвес
противоположной стены ущелья...
     В лагере вспыхнул свет -- Андросов зажег  фары  "Дракона",
донеслись  выстрелы.  Там  явно беспокоились о нас и показывали
направление, но оно было и так нам известно. Нужны были фонари.
Мы пытались искать путь при мгновенной  вспышке  спички,  сразу
гаснувшей  на  свирепом ветру. Я оступился в промоину и ободрал
бок. Позади раздался тупой удар падающего  тела  и  болезненное
ворчание.  Мы перешли уже третье ущелье, и до лагеря оставалось
километра два -- по нашим темпам не  меньше  чем  полтора  часа
пути.  Бесчисленные  ямы  и промоины измотали нас окончательно.
Тут подоспела подмога: "батареец", а за ним Андросов прибыли на
наши голоса с фонарями. Много ли света от  простого  карманного
фонарика  с  батарейкой?  Однако  этот свет сослужил прямо-таки
неоценимую службу--мы перестали падать. страх  миновал.  Быстро
был  преодолен  самый  крутой  спуск, и через полчаса мы были в
лагере, но потом еще долго переживали случившееся.
     К часу дня второго  октября  мы  погрузили  все  тщательно
упакованные  коллекции и убрали лагерь. Польше двух с половиной
тонн  интереснейших  находок  мы  увозили  из  этой  безвестной
котловины.  Но  ценнее  всех  находок  было само открытие этого
громадного  кладбища  динозавров:  теперь,  после   тщательного
обследования  части красного лабиринта, мы знали, что множество
скелетов залегает здесь  в  глубине  обрывов  с  очень  хорошей
сохранностью  костей,  внешне  напоминавших  современные кости,
выбеленные для анатомических кабинетов.

     Глава четвертая. ОСТАНЕЦ ЦУНДЖ

                    Что такое три далеких?
                    Солнце спящему далеко,
                    дом далек коням усталым,
                    новый год далек для бедных.
                                    Загадка

     Три  мотора  опять  наполнили  громом  Главную  котловину.
Орлов, складывавший на месте лагеря обо из позвонков динозавра,
заторопился  в  машину.  Предстоял  подъем  на  крутой песчаный
склон. Полуторки были тяжело загружены, а "Дракон"  по-прежнему
нес  бремя бензовоза. Неистово заревел мотор "Смерча". Андреев,
недолго думая, кинулся на штурм склона. Мы следили. как  ползла
наверх  его  машина, все круче задирая нос, и ход ее становился
все медленнее, несмотря на отчаянную "газовку".  Мотор  сдавал,
угрожая заглохнуть. Затаив дыхание, мы смотрели вверх.
     Машина  едва