тами
твердого песчаника.
     Плиты,   состоявшие  из  грубого  конгломерата,  оказались
переполненными костями  динозавров.  Позвонки,  обломки  ребер,
кости  конечностей  от  разных  животных,  хищных и травоядных,
разной величины -- все было смешано здесь в костеносном пласте,
достигавшем до двух метров мощности. Если бы не разрозненные  и
поврежденные переносом остатки, этот пласт был бы самым богатым
из   всех  нами  найденных.  Кроме  этого  слоя  конгломератов,
получившего  название  главного  костеносного  горизонта,   мы,
постепенно   передвигаясь   вниз  по  разрезу,  нашли  еще  два
горизонта. Кости  оказались  и  в  сером  рыхлом  песчанике  на
двадцать  метров  ниже, и в прослое мелкогалечного конгломерата
метровой  мощности,   залегавшего   далеко   внизу,   у   самых
саксаульников.
     Долго  ходили  мы  по  карнизам песчаниковых плит, прыгали
вниз на барханы надутого песка, пробирались по откосам размытой
глины, И  постепенно  становилось  ясно,  что  мы  опять  нашли
крупное  местонахождение,  заслуживающее  больших  и длительных
раскопок и подробного изучения. Конечно, весь  обрыв  Баин-Ширэ
никак  не  равнялся  по  масштабам  с  Нэмэгэту.  Но  здесь,  в
Восточной Гоби, где  все  геологические  явления  были  мельче,
Баин-Ширэ,    несомненно,    был   одним   из   самых   больших
местонахождений костей динозавров, вдобавок залегавших в разных
горизонтах, образовавшихся в разных условиях и,  следовательно,
содержавших различные формы животных.
     Да, Баин-Ширэ следовало изучить!
     Я  спустился  по  рыхлым песчаным откосам прямо с главного
юго-восточного выступа обрыва,  держа  направление  на  далекие
нижние  промоины.  Неторопливо. даже медлительно, я проходил по
откосам и конусам, по гребешкам валов и по дну оврагов, замечая
различные  напластования.  Желтые   пески,   с   резкой   косой
слоистостью.  темно-пурпурные  и  кирпично-красные,  реже серые
глины то с множеством зеркал скольжения, то с  мелкими  черными
желваками  марганца:  выступы  плит  твердого.  иногда  черного
железистого  песчаника,  ярко-оранжевые  пески,  белые  мергели
сменяли друг друга сверху вниз. На склоне купола серых песчаных
глин  я  нашел  копытную  фалангу  --  костную  основу рогового
копытного   чохла,   несомненно,   принадлежавшую    панцирному
динозавру  --  анкилозавру.  Это  была первая находка панцирных
динозавров в Азии, и я, подбодренный удачей, ускорил шаг.
     Пройдя около двух километров по уклону, становившемуся все
более пологим, в направлении на восток-юго-восток от лагеря,  я
очутился  в  глубокой  и  широкой промоине. На обрывистые борта
промоины были нанесены гряды покрытого рябью  песка.  Из  песка
торчали серые, потемневшие ветки мертвого саксаула.
     Центр  промоины  занимал холмик обнаженного камня -- здесь
вскрывались самые нижние конгломераты.  Холмик  окружало  сухое
русло,   подрезавшее  его  западную  сторону,  где  конгломерат
обрывался ступенью в  полтора  метра  высоты.  Я  взобрался  на
холмик  и  сразу  же увидел на испятнанной гальками поверхности
породы множество щитков  черепах.  Кое-где  из  породы  торчали
куски  целых  панцирей,  кости  лап.  Между  остатками  черепах
попадались и  отдельные  кости  мелких  хищных  динозавров,  но
черепахи   преобладали.  Они  по  большей  части  относились  к
триониксам -- хищным водным,  живущим  еще  в  настоящее  время
черепахам с тонким, покрытым кожей панцирем. Один из триониксов
-- амида  --  живет у нас на Дальнем Востоке, в озере Ханка и в
реках системы Амура.
     Начинало смеркаться. Я заторопился, собирая  выветрившиеся
из  породы кости и закрепляя веточки с белыми тряпицами в щелях
камня для указания ценных находок, оставшихся  на  месте.  Сюда
необходимо  было  направить Эглона с рабочими и расковырять как
следует этот холмик;. названный мною "черепаховой горкой"...
     Пока я возился, стемнело. Кряхтя,  я  поставил  на  бровку
обрыва  сухого  русла  рюкзак,  набитый  костями  и образцами и
весивший больше тридцати килограммов, взвалил его  на  спину  и
медленно  поплелся наверх. Идти на подъем но песку после целого
дня работы было очень трудно.  Я  старался  выбирать  грядки  и
длинные   отроги   коренных   пород,   казавшиеся  после  песка
асфальтовой дорожкой. Выбравшись на  уровень  красных  глин,  я
увидел  в  последних  лучах  зари далеко наверху палатки. Затем
потухла и заря, только черный обрыв заслонял  звездное,  чистое
небо.  Горизонтальная граница звездных огоньков и непроницаемой
черноты обозначала  верх  плато,  где  находился  лагерь.  Огня
костра  не было видно -- значит. печки поставлены в палатках, и
сегодня можно будет спать с удобствами.
     Овраги и промоины стали глубже, идти в темноте по кручам и
краям обрывов  с  тяжелым  рюкзаком  стало  опасно.  Поэтому  я
положил рюкзак на верхушке конуса красной глины, там, где мешок
можно было увидеть издалека и забрать утром.
     После  избавления  от  двухпудовой  тяжести трудный подъем
показался приятной прогулкой. Усталый, но  очень  довольный,  я
поднимался  по  крутому  песчаному откосу, наслаждаясь звездной
тишиной. Склон находился  за  ветром,  и  можно  было  спокойно
курить. Я уселся на холодном песке, над глубокой тьмой песчаной
котловины, свернул козью ножку, и мысли мои унеслись далеко...
     Два   выстрела  отдались  эхом  в  утесах,  заставив  меня
вздрогнуть. В лагере беспокоились  обо  мне.  Я  ничем  не  мог
ответить  и  поторопился  наверх. Морозный ветер ударил в грудь
мягким, но мощным толчком, едва  я  вскарабкался  на  плато.  В
обеих  палатках сквозь темную ткань виднелся свет. Товарищи уже
разлеглись на койках, две свечи стояли, прилепленные на вьючных
чемоданах,  и  около  них,  подняв  очки  на  лоб,  корпел  над
дневниками  Громов, В печке бодро шумел огонь, и приятное тепло
насыщало воздух палатки, пахнувший пылью. Пыль заметным  желтым
туманом  клубилась  в  свете  огарков -- палатку жестоко трепал
ветер. Хлопание полотнищ то ослабевало и  принимало  правильный
ритм.  то  вдруг  усиливалось, и тогда казалось, что гигантский
зверь трясет утлое наше обиталище, трясет неровными и  злобными
рывками.  Койка  мне  уже была поставлена. Я развернул спальный
мешок, расстегнул ватник и принялся за чай. Поговорив немного о
впечатлениях  дня,  я  подбросил  саксаула  в   печку,   достал
карандаши,  нож  и  записные книжки -- впечатления и наблюдения
ждали своей записи.  Пламя  свечей  трепетало,  неровные  блики
света бежали по бумаге, мешая вычертить план и сообразоваться с
масштабом.  Светлая  голова  Громова  склонялась к свече совсем
близко, напротив меня...
     Я распрямил уставшую от неудобной позы спину Громов  то/ко
откинулся падал и взялся за трубку.
     -- Знаете,  Валерьян  Иннокентьевич.  я  нашел  как  будто
пустынные     многогранники     в      главном      костеносном
горизонте,--сказал  я.--Похожи на гобийские. Значит, это было в
конце мелового периода, когда  в  бассейны  попадал  обломочный
материал непосредственно от подножия горных хребтов...
     -- Что  же,  возможно.  Я тоже нашел многогранник в том же
горизонте.  Вот  он!  Конечно,  может  быть  тут  и   случайное
совпадение.  Но  приближение горных кряжей к границам осадочных
бассейнов несомненно. По-видимому, в Баин-Ширэ мы нашли высокие
и поздние горизонты мела!..
     Шумел вдали ветер, переходя поблизости  в  злобный  свист,
шуршал  летящий  песок,  грохотала  палатка,  скрипели  шесты в
соединениях, лязгала и визжала печная труба --  все  эти  звуки
сливались  в  многоголосый  хор  назойливого  мажора.  Глубокая
морозная ночь царила кругом, маленький лагерь непробудно  спал.
Лавина  могучего  ветра катилась с запада, начисто обдувая край
обрывистого плато.  Только  две  палатки  составляли  маленький
живой  мирок, и в одной бодрствовали двое ученых. Тепло и свет.
заключенные в хрупком матерчатом домике, здесь казались  чудом,
человеческим   волшебством   посреди   громадной,   холодной  и
пустынной  местности.  И   поэтому   необыкновенно   возрастало
ощущение ценности этого простого уюта. Свет и тепло... В городе
мы  их  обычно  не  замечаем  --  это элементы нашей нормальной
жизни. По здесь они приобретают иное, гораздо большее значение.
Очень хрупкой кажется жизнь без света  и  тепла  в  морозной  и
бурной гобийской ночи!
     Ветер  бушевал  всю  ночь  и нисколько не ослабел утром. Я
вышел из палатки, щурясь от  яркого  солнца,  и  остановился  в
восхищении.  Конусы  и купола красных лин внизу обрыва неистово
рдели в солнечном свете, приняв неооыкнопенно  яркий  пурпурный
цвет не то что теплого, а совсем горячего тона.
     Эглон   направился   извлекать   найденные  вчера  остатки
черепах, а  мы.  геологи,  продолжали  изучение  месторождения.
Осмотреть такой большой разрез в короткий срок -- немалый труд.
К  концу  дня  мы  уже  выяснили  в  общих  чертах  образование
костеносных слоев и располагали всеми необходимыми  для  оценки
месторождения  данными.  Интересными оказались находки песков с
халцедонами в середине разреза. Наличие этих несков говорило  о
происшедшем   во  время  отложения  толщи  Баин-IIIирэ  размыве
базальтовых покровов, залегавших в средней части меловых  пород
и. следовательно, о глубоком перемыве последних.
     Собравшись  за  обедом  в  палатке, мы решили уложиться до
наступления темноты, а  утром  снять  лагерь  и  перебраться  к
северу  для  исследования  гор Хара-Хутул ("Черный перевал") --
второго   крупного   местонахождения,   открытого    советскими
геологами  в  этом  районе.  Все  остальные  работы  можно было
отложить до больших раскопок в последующие годы, когда  попутио
будет     проведено     исчерпывающее    изучение    Баин-Ширэ.
Местонахождение стоило того -- в нем  заключался  поздний  этан
истории мелового периода.
     Мы  неторопливо,  наслаждаясь отдыхом, пили горячий чай из
огромных кружек, курили, потирали обветрившиеся щеки. Даже наша
дубленая гобийская кожа  уступала  свирепому  морозному  ветру,
действовавшему в союзе с солнцем, в затишье еще совсем теплым!
     В   полузастегнутый   вход   пробрался   на   четвереньках
"батареец" Иванов. Он казался заметно возбужденным.
     -- А что полагается за находку здесь скелета?  --  спросил
он  меня, выпрямляясь во весь свой огромный рост. Надо сказать,
что успехи Андросова и Пронина  на  поприще  палеонтологических
находок  возбуждали  зависть среди нашей рабочей молодежи. Всем
хотелось найти что-нибудь ценное, но никак не удавалось.
     -- Какой там скелет!  --  пренебрежительно  бросил  Эглон.
Душа  старого искателя костей не могла стерпеть такого успеха у
зеленого юнца.
     -- Да, верно, скелет! -- убеждал "батареец".--  Вот  такой
-- во всю палатку. Здесь близко, пойдемте покажу.
     -- Ну  что  же.--сказал  я.--килограмм шоколаду за хороший
скелет не жалко.
     -- Он хороший, сами увидите! -- обрадованно уверял Иванов.
     -- Когда  же  это  ты  нашел.--  спросил  Орлов,--  только
недавно с Яном Мартыновичем ходил работать?
     -- Вот,  вот,  они  пошли  прямо  наверх,  а  я поотстал и
подался направо, на красные холмы, где никто не ходил.
     -- Как же так направо никто не ходил,-- вмешался  Эглон.--
мы с Иваном Антоновичем...
     -- Снизу идти -- направо, а с лагеря будет -- налево, туда
за поворот обрыва.
     -- Так бы и говорил,-- сурово заключил Эглоп,-- ну, пошли,
что ли!  Чтоб  черт  бы  взял этот скелет, думал, отдохну после
обеда, пораньше спать запалюсь, а то устал что-то!
     -- И немудрено,-- отозвался Орлов,--  без  отдыха  сколько
времени гоняем.
     -- А  зима?  -- угрюмо возразил я.-- Она не то что на носу
-- на шее сидит.
     -- Я что, не понимаю? Я ведь не  в  порядке  протеста!  --
улыбнулся Орлов.
     Мы  вышли  из  палатки  и  направились к северо-востоку от
лагеря, туда, где обрыв плато переламывался под прямым углом  и
отворачивал  на  север.  По  краю  плато  дошли  до шестого (от
лагеря) выступа и стали спускаться к большим конусам  пурпурной
глины,  торчавшим  внизу.  Конусы, точно кокетливыми шапочками,
были прикрыты квадратными толстыми плитами песчаника.
     -- Пурпурная глина -- седьмой слой но разрезу,-- сказал  я
Громову,  в  то  время  как  мы торопливо спускались по крутому
песчаному откосу,-- в ней я никогда не видел ни одной кости.  А
парень,  видите,  показывает.  что  скелет  лежит именно в ней.
Странно?
     -- Чепуха  какая-то,--сердито  буркнул  Эглон.--   Эх.   и
вздрючу же я парня, если окажется, что все наврал!
     Но  "батареец"  не  наврал.  С  восточной стороны большого
конуса  красной  глины  проходил  прослой   песчанистой   глины
блеклого цвета, сплошь переполненный костями динозавра.
     Плотные   кости,  частью  покрытые  черной  пленкой  окиси
марганца, частью светло-серые, четко выделялись в породе  узкой
полосой  на  глаз  около  пяти  с  половиной  метров  длины. Мы
различили  позвонки,  к  концу  превращавшиеся   в   хвостовые,
несколько  ребер,  кости  лап. Да, Иванов оказался прав и нашел
скелет там. где мы  в  предварительном  обследовании  Баин-Ширэ
даже не собирались его искать!
     Первая  попытка  "батарейца"  встать  в  ряд с признанными
искателями -- Андросовым  и  Прониным  --  удалась  как  нельзя
лучше.  Иванов тут же во всеуслышание был объявлен чемпионом, а
шоколадная премия заменена ему денежной.
     Скелет оказался задетым размывом -- много костей  валялось
на  склоне,  сползая  вместе  с кусочками глины. дробившейся на
кубические осколки величиной  с  лесной  орех.  Черновато-серые
куски костей виднелись в ложбинках водотоков у подножия конуса.
     Пока  я осматривал скелет, в голове складывался новый план
работы. Хотя скелет был довольно велик, нужно попытаться  взять
его  теперь  же!  Ученый должен помнить, что самые лучшие планы
изменяются неучтенными обстоятельствами.
     Я не мог с полной, абсолютной уверенностью сказать, что на
следующий год снова смогу привести экспедицию сюда за скелетом.
Значит, преступлением перед наукой будет не сделать попытки его
извлечь...
     Экспедиция разделилась на  две  части.  Орлов  с  Эглоном,
рабочими  и  наторевшим  в выемке костей Прониным оставались на
Баин-Ширэ и начинали раскопки скелета. Громов, Данзан  и  я  на
"Смерче"  отправлялись  завтра  же  в  горы  Хара-Хутул,  чтобы
непременно изучить это важное местонахождение.
     Мы выехали в девять часов утра двадцать девятого  октября.
Проводник  Намцерен  (Кухо) повел на запад по дороге, с которой
мы тогда свернули на плато к обрыву Баин-Ширэ. По  этой  дороге
мы  проехали  около десяти километров и, завидев справа высокие
кочки,  повернули  к  северу.  Там  проходила   тропа,   и   мы
благополучно  объехали  эти  песчаные холмы, достигавшие десяти
метров высоты и отличавшиеся от барханов росшей на  них  редкой
растительностью. Едва мы миновали кочки, как внезапно очутились
на  широкой,  отлично накатанной автомобильной дороге, ведшей в
аймак. После блужданий но  заросшим  тропам  дорога  показалась
настоящей   автострадой.   Встретился   старик   арат  с  тремя
верблюдами. Данзан и проводник долго разговаривали с ним. а  мы
с   Громовым  старались  понять,  откуда  взялась  эта  дорога.
Поскольку от нее шло много ответвлений в обширные саксаульники,
тянувшиеся на много  километров  к  северу  от  дороги,  то  мы
решили,  что  эта  дорога  служит для вывозки саксаула в аймак.
Дорога так и была названа нами "лесовозной". На самом деле  это
была  дорога Саин-Шанда -- Солонкер ("Обитель радуги")). Теперь
мы знали лучший путь для возвращения в аймак.
     Мы проехали по дороге на восток около пяти  километров,  и
тут  проводник  сознался, что он не знает, куда ехать, и дальше
вести нас не может. Впрочем, винить Кухо было бы несправедливо.
Быстрота  автомобильной  езды  не  давала  монголу  возможности
разыскивать  мелкие  приметы  пути  и  раздумывать  о  дороге в
однообразных равнинных областях Гоби.
     Не  раз  уже   я   замечал,   что   проводники,   уверенно
ориентировавшиеся  в  горах  или  холмистой местности, начинали
путаться, теряться и сбиваться в  равнинах,  где  при  быстроте
езды от них требовалось мгновенное решение, в корне отличное от
неспешного   раздумья   во  время  медленного  передвижения  на
верблюде или коне.
     Опять, как  много  раз  до  этого,  техника  требовала  от
человека  новой  психологии,  иной  реакции  на внешний мир. не
оставляя времени  на  глубокое,  во  всех  деталях  законченное
знакомство...
     Но  теперь  и  мы  кое-чему научились в скитаниях по Гоби.
Многократные  наблюдения  над  тем,  как  проведены   гобийские
автомобильные  дороги-накаты,  научили  искать  и  находить  те
места, по которым они чаще всего проходят.-- старые  караванные
дороги  и  тропы. Нагруженные верблюды должны идти самой легкой
дорогой, избегая  крутых  подъемов,  сыпких  песков,  рыхлых  и
вязких  солонцов,  не  пересекая,  а обходя глубокие русла -- в
общем то, что не годится для движения машин.
     Опыт научил  нас  издалека  узнавать  характер  местности,
угадывать в туманящейся дали пески и глубокие русла, уклоняться
от  изобилующих промоинами горных подножий, издалека определять
плотность песка в сухом русле по примеси глины или по  крутизне
его падения. Это были еще самые элементарные знания, но знания,
прочно усвоенные, врезанные в память долгими часами размышлений
и наблюдений во время движения машины по Гоби.
     Почему  бы  сейчас  не  попытаться провести машину? Ведь у
меня есть карта -- пусть устарелая  и  неточная.  но  она  даст
основное  --  направление.  Это  главное.  А  уж местность сама
покажет, как по ней ехать...
     Я  подробно  расспросил  Данзана,  что   говорил   старик,
приблизительно  определил  на  карте местонахождение машины (на
нашей  старой  карте  не  было  новых  автомобильных  дорог)  и
направил машину на северо-запад. Все пути к северу были закрыты
огромным   урочищем  Гурбан-Сухайту  ("Три  жилья")  --песчаной
котловиной,  сильно   заросшей   саксаулом.   Решив   пробиться
напрямик,  мы  отважно  забрались  в  дебри  саксаульников и по
ужасным  песчаным  кочкам  стали  продвигаться  вперед.  Пустая
полуторка  шла  довольно легко, но машину так бросало и мотало,
что мы в кузове едва удерживались на местах, а проводник только
вскрикивал от удивления или испуга.
     Наконец мы продрались к урочищу  Хонгор.  Через  него  шла
древняя   большая   караванная   тропа   --  одна  из  четырех,
соединявших прежде Ургу (Улан-Батор)  с  Калганом.  Широкая,  в
несколько рядов, верблюжья тропа была отмечена повсюду двойными
высокими  обо  из плит белого песчаника. Хонгор оправдывал свое
название -- огромная равнина, местами с очень пологими холмами,
поросла редкой желтой травой, а  щебнистая  ночва  состояла  из
мелких  белых  с  рыжеватыми  пятнами  камешков.  На солнце все
стелилось светлым рыжеватым ковром, и равнина казалась особенно
просторной. Веками утоптанная поверхность тропы ясно выделялась
темной -- вблизи, сероватой -- вдали  прямой  полосой.  "Смерч"
несся по твердой и ровной тропе с предельной скоростью.
     Для  меня было совершенно неясно, где нужно будет свернуть
с тропы, но я решил положиться на русскую смекалку, в  надежде,
что дальше будет виднее...
     Невысокие увалы иногда пересекали путь, тропа суживалась в
углублении  между  холмами,  часто  размытыми  или окаймленными
оврагами. Ход машины замедлялся, и  мы  осторожно  перебирались
через  препятствие.  Такие  промоины,  тоже в белых породах, на
фоне поразительного общего однообразия казались  живописными  и
невольно   закреплялись   в   памяти.  Именно  так  при  долгом
пребывании на гобийских равнинах обостряется  наблюдательность,
и   все   мелкие  детали  ландшафта  становятся  как  бы  очень
выпуклыми.
     Нет сомнения, что старые проводники  караванов,  тратившие
по  два  года  на каждый рейс обладали невероятным