ливалась   со   старым
калганским    трактом,   по   которому   прошло   много   наших
путешественников. Мы  остановились  покурить.  Белесая  равнина
кончилась  --  впереди  виднелись  гряды темных пород, промоины
сухих русел, поросшие дерисом. Далеко, на расстоянии километра,
виднелось большое стадо дзеренов,  голов  в  пятьсот:  животные
медленно  передвигались, малозаметные перед грядой темных скал.
Я улегся наземь и два раза выстрелил в середину стада.  Дзерены
побежали, попадания не было.
     Калганский  тракт  сильно  зарос  -- видно, движение здесь
почти прекратилось. Два  параллельных  автомобильных  наката  и
четыре-пять  рядов  верблюжьих  троп  проходили  вдаль  широким
следом минувшей старины.
     Быстро  приехали  в  Хара-Айрик  сомон   ("Сомон   черного
кумыса"),  прошли  его  без остановки и попали в мелкосопочник.
Дорога извивалась крутыми  поворотами,  внезапными  спусками  и
подъемами-косогорами,  не  позволяя держать скорости. Вдали как
будто плавал  в  воздухе  голубой  гребень  гранитного  массива
Чойрен.  Здесь,  собственно,  уже  окончилась  Гоби -- ее место
заняла  настоящая  степь.  Обширные  заросли  дериса  по   всем
долинкам  и промоинам казались чуть ли не лесом -- с появлением
дериса местность стала гораздо  живописнее  для  неизбалованных
гобийцев.
     Горы  Чойрен  --  сильно  выветренный  гранитный массив --
походили на виденное вблизи Улугей-хида скопище странных  скал.
Монастырь   Чойрен-хид  когда-то  строился  --  так  же  как  и
Улугей-хид -- в местности, внушающей страх перед богами.
     Размытый  гранит  тяжело  громоздился  гребнями,  башнями,
хребтами  и  головами  чудовищ,  грозными мордами. Зрелище было
поистине удивительное и устрашающее.  Отдельно  стоявшие  глыбы
были  похожи  на грубые статуи сидящих и стоящих людей. Все эти
естественные "изображения"  искусно  использовались  ламами  --
кое-где  уцелевшие  подмалевки  краской  оттеняли  демонические
черты  слепого  камня  или  умело   положенные   кучки   камней
превращали безымянные глыбы в обо и субурганы.
     Тибетские  надписи,  палки  с хвостами яков, укрепленные в
расщелинах камней, еще местами сохранились по сторонам  дороги,
указывая  путь  к монастырю. Почти все постройки монастыря были
разобраны на дрова, только три-четыре здания  были  заняты  под
жилье  и  склады. Огромные толстые балки, разгораживавшие двор,
указывали на былую солидную постройку. Бронзовые вазы старинной
китайской работы использовались под сосуды для воды.  Во  дворе
стояли  две  юрты, из них крайняя -- деревянная, была огромной,
по меньшей мере в  два  раза  большего  диаметра,  чем  обычная
аратская  юрта.  Внутри  юрты  оказались аккуратно расстеленные
кошмы, расставленные скамеечки, большая топящаяся печь...
     Пока кипятился чай, я  побродил  вокруг  с  фотоаппаратом.
Монголы  проявили  свою  любовь  к  воздвиганию  обо  и  здесь,
обставив въезд на  автомобильную  станцию  горками  камней  или
буддийскими  ступами  с  воткнутыми  в  них коленчатыми валами,
полуосями,  валиками,  рычагами  коробки  скоростей  и  другими
вполне  современными  предметами,  как-то  слившимися  с  общим
ансамблем старых обо, субурганов и прочих остатков монастыря  в
забавную и характерную смесь.
     Очень  удивили  меня две колоссальные груды заготовленного
на зиму аргала. Сложенные прямоугольниками в два метра высоты и
прикрытые от бурь балками и тесинами, они походили на  гробницы
великанов.  Заготовка  такого количества сухого навоза казалась
непостижимой здесь, среди гор и степей, при отсутствии  оседлых
хозяйств.   Слава  чойренской  воды  из  колодца,  пробитого  в
гранитах, в  котором  лед  сохранялся  все  лето.  была  вполне
заслуженна.  Давно,  очень  давно  мы не пили такого вкусного и
очень горячего, как  нельзя  кстати,  чая.  После  чая  поехали
дальше  --  ночевать  здесь,  приехав так рано, было бы нелепо.
Дорога за Чойреном стала лучше.  После  Сумбур  сомона  ("Сомон
храмовой   трубы")   началась   гигантская   плоская  котловина
протяжением в семьдесят километров, и Пронин  ехал  по  ней  на
максимальной  скорости. Терпеть холод на таком ходу стало очень
трудно -- мороз пробирался  в  каждую  щелку  одежды.  Особенно
страдали  ноги.  и  плохо  пришлось нам с Данзаном, несмотря на
кошму, постланную между передним бортом и сиденьем. На меня  не
нашлось   подходящих   валенок   среди   изделий   монгольского
промкомбината, а Данзан вообще никогда в  них  не  ходил.  Наши
гобийские  сильно  изношенные  ботинки  пропускали мороз сквозь
разодранные подошвы. Поэтому мы  с  Данзаном  еще  вчера,  сидя
рядом, походили на нетерпеливых зрителей в кино. Сегодня Данзан
забрался до половины в спальный мешок, а я беспрерывно и упорно
"работал" ногами, изображая бег на месте.
     В  степных  котловинах  появилось много мелких грызунов --
песчанок. Как всегда, песчанкам сопутствовали орлы.  Всей  этой
живности  мы  совершенно  не встречали в Восточной Гоби. Только
раз на Хара-Хутуле мы  с  Данзаном  нашли  исполинское  гнездо,
по-видимому  грифа.  скрытое  под  нависшей стеной песчаника. К
пяти часам вечера мороз  усилился.  Вдали  показались  какие-то
постройки,  частью  развалившиеся. Над длинным и низким зданием
вился дымок. Мы подъехали туда и попали на военный пост, где  и
попросили  разрешения обогреться. Цирики любезно пригласили нас
к плите,  вскипятили  соленый  чай.  После  двух  кружек  почти
кипящего  чая  и двух выкуренных подряд козьих ножек оказалось,
что жизнь не так уж плоха и все-таки стоит продолжения.
     Пронин   распалился   желанием   "дотянуть"   сегодня   до
Улан-Батора,  мы  же,  прельщенные  перспективой  спать дома, в
тепле, нисколько не возражали. Пронин принял хозяйский  тон  и,
покрикивая,  беспощадно  выгнал  нас, разнежившихся в тепле, на
мороз. Мы поблагодарили приветливых солдат и оставили  им  свой
запас  хлеба  и мяса -- для Улан-Батора нам незачем было беречь
продукты.
     Темнело. Ветреный  алый  закат  освещал  мрачную  равнину,
изрытую  какими-то ямами и усеянную буграми. Скоро дорога пошла
на подъем, темнота ограничила наш кругозор полосой света фар. С
каждым часом прибавлялось снега. Уже не отдельные  белые  пятна
проглядывали сквозь тьму, а сплошной белый покров лег на землю.
Молодая  луна  поднялась  по-зимнему  высоко,  ее бледный свет,
усиленный снегом, открыл однообразные  гряды  гор,  обступивших
дорогу.  На длинном спуске с перевала в узкую долину оба склона
были покрыты толстой снежной пеленой до полуметра  толщины.  Мы
точно сразу попали в Арктику.
     Я  промерз  насквозь  и  только  подумал, что следовало бы
остановить машину, дать людям покурить и погреться, как  Пронин
затормозил.  Все  поспешно попрыгали с машины. Долгое время шел
молчаливый  пляс.  Если  кто-нибудь  посмотрел  бы  на  нас  со
стороны, то, ручаюсь, навсегда запомнил бы это зрелище. Мрачные
фигуры в косматых дохах и полушубках сосредоточенно, со злобным
упорством  плясали  на заснеженном перевале, под светом высокой
луны. Наконец ноги стали отходить. Мы закурили, с  наслаждением
затягиваясь. Дорога уходила вниз длинным пологим спуском, ветер
разгуливал но ущелью, начиная свистеть все сильнее, мелкий снег
летел  под луной серебристо-ледяной пылью. Данзан, единственный
из нас, проезжавший здесь ранее, объявил,  что  до  Улан-Батора
осталось сорок километров. Справа, за горами, проходила главная
дорога, ведшая к угольным копям Налайхи и дальше на Керулен, Но
ничего  не  было  видно  впереди  --  дикое безлюдье и морозная
пустыня окружали пас.
     Я подошел погреть руки о теплый  радиатор  "Дзерена"  и  с
нежностью  погладил верную машину, безотказно перенесшую нас из
Гоби  сюда,  к  преддверию  монгольской  столицы.   Поднималась
метель.   Вспыхнули   фары,   и  мы  стали  спускаться  в  море
крутящегося снега, крошечными  огоньками  сверкавшего  в  свете
фар.  Вдали  показались  электрические  огни. Машина выехала на
широкое шоссе с настоящими мостами, по которому мы и  понеслись
полным  ходом. Вот слева показалась цепочка огней, расширилась,
и  появился  весь  Улан-Батор.  Огни  группировались   горящими
пятнами  с  темными или слабо освещенными прогалинами. В них мы
угадывали тот или другой из районов ставшего знакомым города.
     В  его  западной  части,  в  домике  в  глубине   большого
квадратного   двора,   нас   ожидала   двухкомнатная  квартира.
Электрический свет стосвечовых ламп казался  необычайно  ярким.
От  большой  печки  распространялась  жара.  Старый репродуктор
передавал  местную  трансляцию  Москвы,  и  эти  хриплые  звуки
показались  чудесными.  Два  больших  стола,  настоящие стулья,
груда газет, журналов, книги и письма!
     Мы расставили койки, развернули мошки,  в  которые  теперь
можно   было   не  забираться.  Лукьянова  каким-то  инстинктом
определила  наш  приезд   сегодня   или   завтра   и   наварила
превосходных   щей.   Пронин,   сделавший   четыреста  двадцать
километров, был награжден стопкой водки и отправлен  спать.  Мы
наелись,  накурились  и  растянулись  на  койках,  слушая тихую
музыку, доносившуюся из репродуктора. Контраст с  заснеженными,
обледенелыми  горами,  среди  которых  мы плясали под луной два
часа назад, был так велик, что это ощущение тепла. яркого света
уютного дома крепко врезалось в память. Еще утром мы собирались
и сворачивали свои постели в предрассветном  сумраке  на  голой
гобийской  равнине  в  таком  расстоянии  от  этого  дома,  что
путешественнику прежних лет с верблюжьим караваном понадобилось
бы восемь-десять дней на то, чтобы дойти сюда! А мы  в  тот  же
вечер наслаждаемся вестями с родины и кейфуем в настоящем доме!
     Так   закончилось  гобийское  путешествие  1946  года.  Мы
вернулись к городской жизни очень своевременно -- на  следующее
утро  мороз дошел до двадцати семи градусов, и более не удалось
отметить ни одного  заметного  повышения  температуры.  Обычным
стало тридцать пять ниже нуля, и мои мечты вернуться в Гоби для
подножия останца, затем спустились в сухое русло. И тут повсюду
     Хлопот   оставалось  еще  очень  много.  Следовало  спешно
рассчитать  рабочих  и  сотрудников,  подведя  итоги   полевому
питанию  и  всем прочим расходам, приготовить финансовый отчет,
написать предварительный научный отчет, вычислить километраж  и
расход   горючего  по  автотранспорту  --  словом,  целая  гора
обязательных и срочных  дел,  одолевающих  путешественника  при
чересчур строгой отчетности, принятой у нас в Академии наук.
     Для  Министерства  финансов  не существует никакой разницы
между отчетностью предприятия, обладающего аппаратом финансовых
работников,  и  отчетностью   экспедиций   с   их   во   многом
непредвиденными  и  мелкими  расходами. Только покончив со всем
этим,  мы  смогли  приступить  к  последней  нашей  задаче   --
организации  палеонтологического  отдела Государственного музея
МНР.

     * * *
     Празднование Октябрьской годовщины собрало всех  советских
людей,   живших   в   монгольской   столице.   Приглашенные  на
торжественное заседание в театр, мы с особым  чувством  слушали
стоя  торжественные звуки советского гимна. Члены правительства
дружественной страны тоже стояли вместе с нами,  отдавая  честь
Советской державе.
     Затем   члены  правительства  приняли  нас.  Прием  прошел
хорошо: сначала Данзан с большим подъемом прочитал  официальный
рапорт  нашей  экспедиции,  переведенный  на  монгольский язык,
затем я сделал подробный доклад  о  наших  задачах,  успехах  и
перспективах будущих работ.
     Более   широкую   демонстрацию  материалов,  открытых  для
переупаковки и отбора  образцов,  передаваемых  Музею  МНР,  мы
устроили  на  складе  экспедиции,  во  дворе музея Сухэ-Батора.
Склад не отапливался, и публика в нем  не  задерживалась,  хотя
кости гигантских динозавров возбуждали всеобщее любопытство.
     Профессора  собирались  домой,  Орлов  дважды  выступал  с
докладами -- в  клубе  имени  Ленина  и  в  университете  --  и
пользовался  большим успехом, так как читал с подъемом, увлекая
аудиторию.  Это  были  первые   доклады   о   палеонтологии   и
палеонтологических исследованиях, прочитанные в Монголии за все
время существования республики.
     Я  написал  большую  статью об экспедиции, переведенную на
монгольский язык и напечатанную в газете "Унэп"  ("Правда"),  и
несколько  популярных  информаций для лекционного бюро Комитета
наук. В работе но было перерыва, и дни не шли. а летели.
     Плоховато было с одеждой: щеголять в полевом  полушубке  и
ватнике казалось неудобным, а нужного размера валенок или бурок
не  нашлось ни в торгпредстве. ни в Промкомбинате. Мы с Орловым
и Громовым ежились в демисезонных пальто и полуботинках, совсем
не подходящих к жестокой монгольской зиме.

     * * *
     Улан-баторская зима своеобразна. Ветров почти  не  бывает,
снега  очень мало, и он как-то быстро испаряется с почвы. Голая
земля и щебень придают какую-то особенную жесткость  морозу,  а
пыль при сорокаградусном морозе кажется отвратительной.
     Зато  небо  исключительно  ясное,  и  солнце  сияет на нем
нисколько  не  слабее,  чем  летом.  Днем  на   солнце   темные
поверхности, например борта машин, двери домов так нагреваются,
что на сильном морозе о них можно согреть руки.
     "Дракон"  и "Дрезен" шли в последний рейс в Далан-Дзадагад
за  остатками  завезенного  на   базу   имущества.   Профессора
предпочли  железную  дорогу  самолету  и  уезжали  домой  через
Наушки.
     Для их доставки  на  границу  выделили  "Смерча".  Попутно
"Смерч" отвозил в Алтан-Булак взятых там рабочих и повара.
     Не   обошлось  без  приключения.  Собрав  профессоров,  мы
укутали их в шубы, расцеловали на прощание.  Машина  тронулась,
мы  стояли,  глядя  ей  вслед.  Недалеко  от  наших  ворот была
неглубокая  канава,  на  которой  всегда  подбрасывало  машины:
"Смерч"  въехал в канаву, и... раздался громкий хрустящий звук!
Я сразу почувствовал,  что  дело  плохо.  "Смерч"  остановился,
Андреев  выскочил  из  машины,  и, когда я подошел к полуторке,
"диагноз" уже был готов: сорвалась с заклепок  передняя  серьга
задней  рессоры  -- авария исключительно редкая. Под общий смех
профессора  и  рабочие  были  водворены  назад,   в   квартиру,
разоблачены   от  дох  и  полушубков.  Пока  бегали  за  четыре
километра в гараж и оттуда  прибыла  срочно  разогретая  вторая
машина   с  набором  болтов,  прошло  три  часа,  и  мы  успели
пообедать. Еще раз починенный "Смерч" миновал  роковую  канаву,
лихо  развернулся на асфальтовом Сухэ-баторском шоссе и понесся
в Советский Союз. Профессора и  рабочие  долго  махали  нам  --
грустно  расставаться  после  гобийского путешествия, спаявшего
нас хорошей походной Дружбой.
     Потянулись однообразные дни, заполненные музейной работой.
Я писал  тексты,  этикетки,  составлял  таблицы   геологической
истории  и  геохронологии.  Это все переводилось на монгольский
язык    и    тщательно    писалось    местными     каллиграфами
старомонгольской  вязью, пока еще более доходчивой для пожилого
населения. Параллельно писался текст недавно введенным  русским
алфавитом.   Все   это   приходилось   много  раз  проверять  и
переделывать,    приспособляя    монгольские    понятия     для
палеонтологической  терминологии. Очень большую помощь оказывал
в этой сизифовой работе Данзан, шесть лет провежший в Советском
Союзе. Сам геолог, он  отлично  понимал  все,  что  требовалось
выразить  и  этикетках и тенетах. Другие монгольские геологи --
Гоичик  и  Цебек  --  тоже  усердно  переводили  тексты.  Эглон
перепаковывал   коллекции,   реставрировал,  готовил  вместе  с
механиком Монголтранса  железные  каркасы  для  выставляемых  в
музее  костей.  Лукьянова  разбирала,  препарировала, склеивала
старые музейные экспонаты, приводя их в порядок.
     Государственный музей МНР отвел  нам  целых  две  комнаты.
Заведующий  Палеонтологическим  музеем  Академии  наук  (.ССГ в
Москве профессор К. К. Флеров.  прекрасный  художник-анималист,
превосходный  реставратор  ископаемых  животных,  изготовил для
музея МНР несколько картин. Не было  случая  раньше  упомянуть,
что  профессор  Флеров  приезжал  в  Улан-Батор в составе нашей
экспедиции, но вынужден был покинуть Монголию. так и не побывав
в Гоби, вследствие того что местный климат  резко  ухудшил  его
сердечную болезнь.
     Невероятный  холод царил в помещении музея -- бывшем жилом
доме Богдо-Гегена' ('_______Богдо-Геген ("Многими возведенный")
--бывший до Народной Республики духовный и  светский  правитель
Монголии.___________),  с  его  тонкими  стенами.  Мы  устроили
препараторскую в конторе, где топилась печь, но никогда не было
тепла из-за того, что  дверь  все  время  открывалась,  впуская
вместе с клубами морозного пара новых и новых любопытных. Здесь
же,  в  маленькой  комнатенке,  ютился  недавно  прилетевший  в
Улан-Батор профессор-археолог С. В. Киселев,  изучая  отдельные
экспонаты, которые приносили ему из морозных выставочных залов.
     У Лукьяновой появился ученик -- понятливый молодой монгол,
которому  она  поручала менее важные работы. Ученик занимался с
энтузиазмом, стараясь полностью овладеть искусством  извлечения
из породы и восстановления ископаемых костей.
     Не  раз в течение дня я растирал озябшие руки и подходил к
топившейся плите, чтобы погреться и покурить. Не раз  в  мыслях
вставала  картина  нашего  первого  посещения  музея. В знойный
августовский день мы приехали сюда и долго  бродили  по  залам,
пока   совершенно   не   измучились   от  множества  интересных
впечатлений. Выложенный камнем двор в  ограде  красных  стен  с
узорной  черепицей  на  коньках  был  обставлен  со всех сторон
чешуйчатыми, многоярусными крышами с загнутыми вверх  углами  и
гофрировкой  из  рядов параллельных валиков, сложенных длинными
черепицами.  На  крышах  --  медные  фигурки  птиц  и   зверей,
колокольчики,  блестящие  в  ярком  солнце. Золотые колокола на
высоких шестах. Плиты с руническими знаками,  драконы,  извитые
запутанными  узлами,  поразительно  тонко  высоченные из серого
гранита арсланы с  разинутыми  жабьими  пастями  и  выпученными
глазными  яблоками.  Внутренний  храм -- с множеством маленьких
окошек,  окруженных  кустами,  зелеными  и  терпко   пахнущими.
Кирпичная дорожка в середине внутреннего, заросшего удивительно
свожен  для  Улан-Батора  травой  двора,  ведущая  от  храма  к
воротам. разрисованным лохматыми золотыми линиями между синих и
красных красок -- сплетением причудливых драконов. И все это --
в блеске знойного солнца, подернутое  легкой  дымкой  нагретого
воздуха,  словно  пеленой  тихой  лени. Лениво бродили в первом
дворе ручные журавли-красавки.
     А теперь внутри музея  стоял  такой  свирепый  мороз,  что
казалось  гораздо  холоднее,  чем  на  улице.  Почти все ставни
оставались запертыми -- мы открывали только  необходимые,  и  в
помещениях   музея   царствовал  полумрак.  Никогда  не  забуду
отчаянного холода этих мрачных и темных  залов!  Через  полчаса
пребывания  в  музее буквально душа начинала стыть. Приходилось
бежать греться в контору, но  и  там  было  не  слишком  тепло.
Журавли  куда-то  спрятались, трава давно высохла, ветер звонко
шуршал мерзлыми веточками  голых  кустов...  Я  проходил  через
дворики с фотоаппаратом, засунув под мышки закоченевшие пальцы,
и   старался   как   можно   скорее  сделать  снимки:  хотелось
запечатлеть своеобразную красоту китайской архитектуры.
     В музее не было света, и работу приходилось вести  лишь  в
дневные  часы.  Впрочем,  если  бы свет и был, все равно нельзя
было бы выдержать, работая голыми руками на таком морозе.
     Работа  двигалась,  но  шло  и  время.  Кончился   ноябрь,
проходил   и   декабрь.   Мы  постарались  завершить  работу  к
двадцатипятилетию Комитета наук.
     Теперь уже ничто не держало нас в Монголии.  Заготовлялись
визы,  т