ал,  низкими  уступами  теснившихся  к  бортам русла.
Черные полосы углистых сланцев и  пачек  угля  прорезали  серые
склоны  сумеречной  долины.  Мотор  перегрелся,  в кабине стало
жарко. душный запах горящего масла насытил воздух.
     Андросов с трудом выворачивал руль, направляя машину то на
середину русла, где кустики караганы  росли  гуще.  то  пытаясь
найти дорогу потверже у самого края скал.
     Так мы двигались вниз по руслу около часа, пока не погасли
верхушки угрюмых зубцов Хана-Хере. В левом берегу русла наконец
нашли  широкую  долину  с твердой почвой, на метр возвышавшейся
над песками сухого  русла.  Эта  элементарная  предосторожность
была  не  лишней  в Гоби, где внезапные ливни порождают в сухих
руслах потоки, способные перевернуть тяжелую машину.
     Едва лишь остановились моторы,  как  в  безмолвии  мертвой
долины стал слышен шорох ветра но сухой и жесткой траве. Вместе
с  темнотой  подступал  знобящий  холод. Повар разжег костер, и
веселое пламя широко осветило высокие  щетки  белесого  дериса.
Проводник Цедендамба, взобравшись на холм. молча всматривался в
зубцы гор. еще четкие на светлом небе. {вернувшись, он протянул
мне  человеческий  череп.  Я  всмотрелся  в  костяные черты, не
скрывавшие свой монгольский характер, перевернул и посмотрел на
зубы. Не больше двадцати лет... Как погиб здесь этот  неведомый
-- от болезни или от жажды в пути?
     Подошел    согнувшийся    от    холода   Орлов.   Неуемная
любознательность  ученого  светилась  в  его  глубоко  запавших
глазах.   Мы   стали  удивляться  поразительной  безжизненности
местности. Не  то  что  зверя  --  ни  птицы,  ни  ящерицы,  ни
насекомого.  Ни  признаков воды. Редкая сухая трава, клочками и
пятнами, как на облезлой шкуре...
     Мы стали расспрашивать Данзана, но молодой монгол.  будучи
родом  из  Хангая, совсем не знал гобийских мест. Цедендамба не
понял наших впечатлений. Проводнику  казалось,  что  это  место
такое же. как и многие другие в Гоби.-- не лучше, но и не хуже.
Позднее мы сами убедились в этом.
     Допоздна  толковали  геологи о громадной толще песчаников,
углистых сланцев и конгломератов с прослоями  углей,  слагавшей
"Трех   Чиновников"  и  Хана-Хере.  Толща  достигала  громадной
мощности -- не менее четырех-пяти километров -- и пронизывалась
пластовыми интрузиями и вулканическими  конусами  порфиритов  и
базальтов...  Мы еще очень мало знали Монголию и решили условно
отнести толщу  к  юрскому  периоду  по  сходству  с  такими  же
толщами,   описанными   прежде  в  северных  районах  МНР.  Это
заключение оказалось неверным. и  нам  же  самим  пришлось  его
исправлять при работах следующих лет.

     Глава третья. КРАСНЫЙ ЛАБИРИНТ

                 Хурхурогийн-хура ("Монастырь водопада")
                 спрятался высоко в горах,
                 и его стены не отличались
                 от откосов и обрывов крутых скал.
                 Но нашедший путь проникнет
                 в хранилище тайных книг --
                 источник древней мудрости...
                                 Предание

     Утро  опять  одарило  нас  блеском  ясного  неба  и легким
морозцем. Уклон сухого русла стал  заметнее,  плотнее  сделался
песок,  машины  пошли  легче. Стены скал по берегам русла стали
высокими, долина превратилась в  ущелье.  Размытая  поверхность
скал  образовала  скопище  притупленных  столбов  и  конусов --
причудливые фигуры выветривания, собранные толпой  под  сиянием
яркого неба. Внизу, у самого песка русла, в трещинах скал росли
большие  хайлясы  --  пустынные  вязы. Деревья с сильно гнутыми
стволами и широкими  кронами,  на  которых  почти  не  осталось
листьев  в  это  позднее  время  года, были одинаковой высоты и
лепились  к  утесам  правильными  промежутками.  Это  создавало
странное  впечатление  посаженной  здесь, в недоступном ущелье,
аллеи, которая резко  контрастировала  с  дикими  формами  гор.
Внезапно   за   поворотом  стены  ущелья  понизились  и  широко
разошлись в стороны. Впереди в слабой дымке дали встала  крутая
серая  и  зазубренная стена другого хребта -- центральная часть
хребта Нэмэгэту -- массив Гильбэнту ("Сверкающий" ).
     Мы подошли к выходу из  ущелья  в  таинственную  котловину
Нэмэгэту,  не  посещенную  ни  одним геологом. Только Потанин и
спутники  Козлова  пересекли  котловину  по  старой  караванной
тропе,  но  не  оставили  никаких  примечательных описаний этой
местности.
     Узкая струйка сверкающей чистой  воды  змеилась  по  песку
сухого  русла.  Она  внезапно  возникала  где-то  под  скалой у
правого склона, пробегала наискось, отмечая  свой  путь  свежей
зеленью  низкой  травки,  около  ста  метров и исчезала в рыжей
глинистой почве с выцветами соли, за которой вниз, в котловину,
насколько хватал глаз, тянулся  тот  же  бесплодный  и  мертвый
серый песок.
     Мы  напились  холодной, вкусной воды, налили бочки. долили
радиаторы. Теперь до хорошей воды могло быть очень  далеко  или
же  колодцы  могли  оказаться недоступными для машин -- поэтому
нельзя  было  пренебрегать  ни  одним  лишним  литром   запаса.
Форсируя   моторы,  мы  поднялись  на  крутой  склон  долины  и
выбрались  на   бэль   северного   склона   хребта   Хана-Хере.
образовавшего южный борт котловины Нэмэгэту. Грозный рев машин,
впервые   проникших   в  котловину,  пронесся  по  безжизненным
кочковатым пескам, рытвинам и увенчанным шапками  темно-зеленых
колючек  буграм  далеко,  к  центру впадины, занятому барханами
движущихся песков и зарослями векового саксаула. Второй массив,
еще более высокий, зубчатый и угрюмый, показался левее, то есть
западнее Гильбэнту.  Это  был  Нэмэгэту,  у  подножия  которого
где-то находилось большое кладбище "костей дракона".
     Обширные  желтые  и  красноватые пятна гобийских отложений
ясно виднелись сквозь туманную дымку в  размывах  и  обрывах  у
подошвы  Гильбэнту  и  Нэмэгэту. Еще далеко было до полудня, но
котловина встретила нас тяжелым зноем. Не верилось, что вчера в
лобовые стекла наших машин бил снег. Однако в тени за машиной в
моменты остановок чувствовался холод,  не  позволявший  снимать
ватник.  В  чистом осеннем воздухе котловина просматривалась на
большое  расстояние.  Бэль,  по  которому  мы   ехали,   полого
спускался к центру котловины. Там неправильными пятнами желтели
бугристые  пески  с  порослью  древних саксаулов, на расстоянии
казавшихся едва различимой темной щетинкой.
     Весь хребет Нэмэгэту был  перед  нами:  далеко  на  западе
голубело  ровное  плато  Алтан-улы  ("Золотая  гора"), западной
оконечности хребта. Широкое  понижение  отделяло  от  Алтан-улы
невысокий  гребень,  а  из-за  него  кулисообразно выдвигалась,
простираясь к  востоку  до  середины  длины  всей  котловины  и
господствуя  над  ней.  грубо  зазубренная,  крутая,  но  более
ровная, по очертаниям похожая на опрокинутую  лодку  Гильбэнту.
Там.  где  сходились борта котловины, далеко на востоке высокой
пильчатой  дугой  высился  массив  Сэвэрэй   и   светло-голубой
полоской чуть виднелся Цзолэн.
     Все   эти  части  хребта  замыкали  горизонт  с  севера  и
возвышались над котловиной на высоких  бэлях,  сплошь  покрытых
черным  щебнем  и  задернутых  дымкой  струящегося  воздуха  от
сильного солнечного нагрева.
     Цедендамба направил машины вдоль южного края котловины  по
бэлю  северной  гряды  хребта  Тосту-нуру  ("Маслянистый"),  не
спускаясь к желтым полям песков на дне котловины.
     Бесчисленные мелкие сухие русла и промоины пересекали  наш
путь.  Местами уступая им, мы поворачивали вниз, в котловину, и
выезжали на длинные гряды, тянувшиеся почти по  дну  котловины.
Эти  высокие гряды были покрыты красным мелким щебнем и галькой
и хорошо держали машины, позволяя ускорять ход.
     Мы вплотную приблизились к величественной  горе  с  метким
названием    Хугшо    ("Памятник")    --   огромной   пирамидой
выдвинувшейся в котловину. Между геологами -- Громовым  и  мною
-- разгорелся  спор,  вулкан  ли  это.  Я  отрицал  утверждение
Громова,  ссылаясь  на  усложненный  второстепенными   отрогами
нехарактерный   для   вулкана  цоколь  горы.  Два  года  спустя
выяснилось, что я был не прав -- с высот Нэмэгэту мы  усмотрели
в  трубу  теодолита явственный кратер на западном склоне Хугшо.
Скалистые длинные гряды черных пород тянулись параллельно  друг
другу вдоль южного края котловины. похожие на исполинские ребра
самой  матери-Земли. Это были все те же песчаники, конгломераты
и углистые сланцы с базальтами и порфиритами, покрытые сплошным
пустынным загаром.
     На небольшой остановке мы не растянулись, как  обычно,  на
земле  около  машин,  а  медленно  бродили  вокруг, разминаясь.
Холодный  ветер  мешал  нашему  отдыху.  Орлов  первый  обратил
внимание  на  блестящие  мелкие  камешки,  изредка попадавшиеся
среди черного щебня и очень ярко светившиеся на  темной  почве.
Это  были  мелкие  халцедоны,  отполированные песком и ветром и
похожие на кусочки льда,  крупные  слезы  или  жемчужины  --  в
зависимости  от  поэтических вкусов собирателя. Все устремились
искать красивые камешки. Это занятие увлекало, как сбор грибов,
и сделалось нашим главным развлечением во время  странствования
по Монголии.
     Но  тогда  мы  еще  не  вошли  во  вкус. Больший энтузиазм
вызвала находка профессором  Громовым  первобытного  кремневого
орудия  --  маленького  скребка  из  стекловатого,  прозрачного
халцедона, такого же, как и те, что мы собирали между щебнем.
     Короткий осенний день подходил к концу, когда мы подъехали
к подошве скал  на  южном  краю  котловины.  Огромная  сквозная
долина  прорезала  хребет, раздвинув горные гряды и разделив их
плоским промежутком  изрытой  и  рыхлой  поверхности  бэля.  Мы
въехали  в  небольшое  сухое  русло, обрамленное низкими серыми
скалами. Проводник остановил машины, а  сам  отправился  пешком
вверх  по  руслу,  и  мы  вслед  за  ним.  Запах  мочи и навоза
возвестил  о  том.  что  поблизости  стоянка  скота   и   юрта.
подъезжать  к  которой  на  машинах проводник не стал. чтобы не
распугать скотину. Из юрты выскочили  две  женщины  и  девочка,
сообщившие, что хозяин будет к вечеру.
     Мы  вернулись  к  машинам  и стали устраиваться на ночлег.
Объектов для исследования на этом унылом бэле  не  было.  Мы  с
Громовым  отправились к горам, осмотрели геологическое строение
первой цени и. ие найдя ничего интересного, засветло  вернулись
в лагерь.
     Эглон  с таинственным видом отозвал меня в сторону Как-то,
уже давно,  мы  говорили,  что  каждой  машине  надо  присвоить
название -- это будет гораздо удобнее в экспедиционном обиходе.
Сейчас настал для этого удобный момент. Тайком от шоферов Эглон
и  Данзан  подобрались  к  машинам и написали па потемневших от
монгольского  солнца  бортах  крупными  буквами   по-русски   и
по-старомонгольски  имена  машин. Полуторка осторожного Пронина
была названа "Дзереном" -- сам водитель  был  чем-то  похож  на
этого изящного, быстрого и пугливого зверя. Полуторка Андреева,
в  соответствии с не всегда разумной бесшабашностью и быстротой
водителя. украсилась  надписью  "Смерч".  И.  конечно,  могучая
трехтонка получила имя "Дракон".
     Шоферы,  занятые  устройством  ночлега,  сразу  ничего  не
заметили. Стемнело, мы  расставили  койки,  приготовили  все  к
завтрашнему  утру,  а тут появился и хозяин юрты -- Ансалмоо,--
пожилой, остроглазый и худой, с резким носом гобийца  и  жидкой
бородкой.  Подбросили  саксаула в костер и при его свете быстро
закончили переговоры.  Ансалмоо  брался  подвести  наши  машины
вплотную к месту, где находились "кости дракона" Это было очень
важно  для  нас.  так  как, хотя мы отчетливо видели всю полосу
распространения  мезозойских  красноцветов  вдоль  Нэмэгету   и
отметили  зоны  наиболее  сильных  размывов,  где  легче  всего
обнаружить кости и изучить отложения, поиски доступного машинам
пути через пески и пухлые глины, через промоины  и  саксауловые
заросли дна котловины могли бы отнять много времени и, главное,
повести к огромному расходу бензина.
     Все  быстро улеглись на койках вокруг машин, не расставляя
палаток. Где-то вдали, в котловине, глухо и грозно шумел ветер,
но в глубокой промоине сухого русла было затишье. Мохнатые козы
затопали около коек;  слабый  красный  свет  угасавшего  костра
выделял  из  темноты  высокий  борт машины, громоздившийся надо
мной;  небрежно  свисавшие  связки  тента  едва  колыхались  от
неощутимого  ветра.  Сон  не  шел ко мне сразу -- завтра должно
выясниться многое,  в  том  числе  и  самый  успех  экспедиции.
Правилен  ли  был расчет, приведший нас сюда, в неисследованную
область Центральной Гоби?
     -- Не спите? -- окликнул меня Громов.-- Я вот  все  думаю,
что ждет нас завтра...
     -- То,    что    здесь    находятся    огромные    массивы
континентального  мезозоя,--  отозвался  я,--  в  этом  мы  уже
убедились.  Значит,  верно  уже  хотя  бы  то,  что  здесь  все
структурные единицы крупнее...
     -- И местонахождения, если они есть, тоже  больше...--  не
то вопросительно, не то утвердительно сказал Громов.
     -- Дадут  когда-нибудь  эти  окаянные  геологи  спать?  --
раздался недовольный голос Орлова.
     -- Будто бы так сразу и уснете? -- преувеличенно  изумился
Эглон откуда-то из-за другой машины.
     В  самом  деле,  нельзя  было  мешать  спать шоферам перед
трудным завтрашним днем, и мы затихли, а затем как-то незаметно
заснули.
     * * *
     Свежий запах полыни,  резкий  ветер,  поразительно  чистый
прозрачный  воздух  встретили  нас, едва мы выбрались из сухого
русла на склон бэля.
     Раскачиваясь  и   судорожно   колотясь   на   бесчисленных
промоинах   и   кочках,  машины  направились  поперек  впадины.
Передовым, как обычно, пошел "Смерч"  с  новым  проводником.  С
нашей  задней машины было видно, как "Смерч" вертелся и вилял в
поисках более легкого пути. Дымок пыли за ним сразу же срывался
ветром и уносился вдаль, растворяясь в воздухе. Воздух  сердито
гудел в ветровых щитках.
     Андросов  округлил  свои  раскосые  глаза,  стараясь одной
рукой плотнее застегнуть ватник, и повернулся ко мне:
     -- Что это такое -- "дракон", Иван Антонович?  --  спросил
он нарочито небрежным тоном.
     Я объяснил, но старший шофер остался неудовлетворенным.
     -- Драконами  раньше  плохих  людей звали, сволочь разную,
городовых,-- буркнул он, еще сильнее морща нос.
     Я сообразил и расхохотался.
     -- Вам название вашей машины не нравится, вот в чем  дело!
Ничего, дракон славный и могучий зверь, по старым монгольским и
китайским поверьям...
     -- Какой  же  я дракон,-- бурчал Андросов,-- профессора, а
забавляются пустяками.
     К  величайшему  негодованию  Андросова  очень  скоро   вся
экспедиция  называла  его  и  меня,  как  едущих  на "Драконе",
драконами.
     По  мере  спуска  в  котловину  противоположный  ее  склон
отступал  и выполаживался. Крутизна предстоящего подъема -- это
обычный оптический обман  для  всех,  кто  находится  в  начале
спуска.  Но по мере того как уплощался и понижался бэль, хребет
вырастал и все  расширялись  красновато-желтые  пятна  размытых
мезозойских  пород,  все  резче  выступавших  под чугунно-серой
стеной хребта. Теперь это были уже не плоские пятна  --  в  них
четко  обозначались  крутые  обрывы,  ущелья,  овраги,  круглые
останцы...
     На дне котловины, спустившись  с  бэля  на  добрые  триста
метров,  мы  попали  в древний саксаульник. Толстые, неимоверно
перекрученные  стволы  почти   лежали   на   песке   и,   круто
перегибаясь,  поднимали  вверх  частые безлистые ветки. Деревья
более правильной формы сильно ветвились  и  росли  раскидистыми
кустами   до   трех,   редко  четырех  метров  высоты.  Повсюду
встречались мертвые стволы засохших деревьев.  Лишенные  тонких
ветвей,  они угрюмо рогатились самыми разнообразными видами вил
и рогов  или  покорно  лежали  на  песке,  отличаясь  от  живых
деревьев   своим   чисто  серым  цветом.  Даже  толстые  стволы
выворачивались из земли и отламывались  от  корня  от  сильного
пинка  ноги.  Мы  оценили это свойство саксаула, так как кругом
был голый песок, не покрытый никакой другой растительностью,  и
машины  стали  "садиться"  -- зарываться в песок по заднюю ось.
Своевременно подброшенный ствол саксаула подвигал машину вперед
на добрых два метра.
     Несмотря на  холодный  ветер,  мы  изрядно  взмокли,  пока
пересекли  полосу  песка  на  дне котловины Нэмэгэту. Подъем на
противоположный склон тоже  был  тяжелым  --  черный  щебнистый
панцирь  лежал  на песке, и машины при подъеме сильно бороздили
почву. Резина газовских покрышек, черная,  с  большой  примесью
сажи,  размягчалась  при  буксовке  и  снашивалась буквально на
глазах.  Еще  большую  опасность  представляли   мелкие   щепки
дробимого  колесами  саксаула -- хрупкие, но очень твердые, они
втыкались в резину протектора и постепенно вдавливались вглубь.
Пришлось установить правило -- на  каждой  остановке  тщательно
осматривать  покрышки и извлекать с помощью отвертки или клещей
все кусочки саксаула и  колючки.  Теперь  мы  почти  уничтожили
проколы,  вначале  очень задерживавшие нас в пути по гобийскому
бездорожью.
     Твердые гребни мелких гряд позволяли двигаться свободно. К
нашему несчастью, гряды  шли  параллельно  одна  другой,  вкось
направлению  нашего пути, и мы снова и снова бороздили песок во
впадинах между ними. От солнечного нагрева  на  обширных  полях
черного   щебня   воздух  замутнел  и  заструился  перед  нами,
скрадывая резкость контуров.
     Несколько километров мы поднимались со дна котловины, пока
наконец выбрались на плато с крупным щебнем. Под  его  чернотой
просвечивала  красная  рыхлая  почва.  Далеко впереди виднелась
глубокая промоина, а за ней в мареве нагретого воздуха появился
город. Красные, оранжевые и желтые стены, углы  домов  и  кубы,
башни, узкие и высокие, низкие и широкие; купола, арки, ворота;
ущелья   улиц,   просторы  площадей  --  все  это,  то  ветхое,
полуразрушенное,   то   совершенно   целое,   простиралось    с
поразительной реальностью на десятки километров к скалам хребта
и вдоль него -- на восток и запад.
     Трудно  было  отделаться  от  видения, и я поднос к глазам
бинокль. В голубоватом призрачном  мире  стекла  заструились  и
задрожали   воздушные   потоки,  но  за  их  неверным  течением
отчетливее выступили контуры красных стен.  И  город  исчез  --
сложнейший  лабиринт  ущелий и оврагов предстал передо мною, их
обрывы были размыты самым  причудливым  образом;  действительно
получались  башни,  шатры  и  ряды  колонн. Товарищи притихли и
только приглушенными  голосами  взывали  друг  к  другу,  прося
передать бинокли.
     Особенная,  тревожная радость исследователя овладела мной.
Широко раскинулась там, впереди, огромная площадь  размывов  --
ведь  в  каждом обрыве, каждой башенке могли таиться невиданные
еще сокровища науки. Этот  громадный  призрачный  город  был  в
самом  деле  полон  тайны:  сколько загадок науки тысячелетиями
скрывалось в его лабиринтах... И как много сил и времени  нужно
на  полное  обследование!  Хотелось  бы  сразу  же,  сию минуту
мчаться на машинах прямо в глубину красных ущелий, бежать вверх
и вниз по  обрывам,  жадными  внимательными  глазами  обшаривая
каждый метр склона, каждую гальку на дне промоины.
     Увы, для систематической работы нужно терпение!
     Нехотя расстались мы с чудесным видением. Машины повернули
налево по плато и спустились в углубление. Город исчез из виду,
и тяжелый песок опять замедлил наш путь. Наконец мы перебрались
через  низкий увал и попали в небольшую котловинку, обрамленную
с  востока  узким  руслом.  За   руслом   поднималась   высокая
платообразная  гряда,  а  в  центре  котловины  стоял  овальный
останец красноцветных пород высотой не больше десяти метров,  с
плоской  верхушкой. Орлов, Громов, Эглон и Данзан у