же поджидали
меня, окружив нового проводника.
     -- Все. Приехали! -- крикнул мне Орлов и поджал губы,  что
означало у него сильнейшее волнение.
     -- Неужели  здесь?  --  усомнился  я.--  Тут  и обрывов-то
нет...
     -- Ансалмоо говорит, что кости лежат  и  там,  дальше!  --
махнул  рукой  на  восток  Данзан.--  Но  машины дальше идти не
могут...
     -- Эй! -- завопил Эглон.
     Нетерпеливый  латыш  потихоньку  отделился  от  группы   и
устремился  к склону останца. Размахивая неразлучным ледорубом,
Эглон указывал на склон останца. Мы побежали  к  обрыву.  Прямо
над  нами  из  желтого глинистого песка торчала огромная кость.
Эглон и я быстро добрались до нее, обкопали и  вытащили  конец.
Разрушенный выветриванием, он не мог послужить для определения.
Налицо  огромные  кости,  но  какие  животные захоронены тут --
исполинские пресмыкающиеся (динозавры)  или  громадные  древние
млекопитающие?  В  поисках  доказательств  мы рассыпались вдоль

из подмывов песчаника торчали кости, крупные  и  мелкие,  белые
или  светло-серого,  стального  цвета,  отлично  сохранившиеся.
Рабочие принесли кирки, Орлов с Эглоном принялись  вырубать  из
песчаника  большую  кость. На дне ущелыща солнце изрядно грело,
мы обливались потом, стараясь скорее получить доказательство  и
установить,  с  какими животными нам придется иметь дело на том
кладбище, которое, судя по виденному  нами  лабиринту  красного
"города", должно быть необычайно велико.
     -- Где   вы   там?  --  позвал  сверху  Громов.--  Эх  вы,
палеонтологи! Кто это говорил -- млекопитающие? А это что?
     Профессор шумно скатился  по  крутому  уступу  и  протянул
нам...  превосходно  сохранившуюся,  будто  вытащенную  из супа
фалангу -- костную основу когтя хищного динозавра.
     -- Вот и вопрос решен! -- в один голос  воскликнули  мы.--
Там, где есть динозавры, нет млекопитающих.
     Действительно,    в   эпоху   жизни   динозавров   крупные
млекопитающие еще не появились на Земле.
     --А я и раньше знал, что  здесь  динозавры,--  похвастался
Громов,-- у меня есть примета.
     -- Ну, и дурни,-- спохватился я,-- зубы!..
     -- Ну, конечно же, зубы,-- отозвался Орлов.
     Волнение  заставило  нас  позабыть  основную  примету,  по
которой можно сразу отличить кладбище ископаемых  млекопитающих
от местонахождения пресмыкающихся. Самой прочной частью скелета
млекопитающих  являются  зубы,  построенные  из сложных складок
толстой эмали, в противоположность зубам пресмыкающихся. У этих
ящеров, как бы они велики ни были, зубы всегда просто  устроены
-- в  виде костного конуса, покрытого тонкой эмалью. Такие зубы
на поверхности разрушаются очень быстро. У  млекопитающих  зубы
при  вымывании  ископаемых скелетов на поверхность "переживают"
все остальные  кости.  Поэтому  на  кладбище  млекопитающих  мы
найдем на поверхности главным образом зубы, а пресмыкающихся --
кости  и  только  в  редких  случаях  ничтожные  обломки зубов.
Палеонтолог, даже еще не приступая к раскопкам, уже по  составу
обломков  костей, валяющихся на поверхности, "начерно" знает: с
ящерами или со зверями имеет он  дело,  а  следовательно  --  с
мезозойскими или с кайнозойскими отложениями...
     Нужно  было  приступать  к настоящему, тщательному осмотру
местонахождения.
     Вернувшись к машинам, мы решили позавтракать,  так  как  с
утра,  торопясь  доехать, не поели. Затем распределили участки,
чтобы не ходить по пятам друг за другом. Эглон  и  Орлов  пошли
немного  наискось  от  останца  --  на  северо-восток, Громов и
Данзан  --  прямо  вверх  по  промоине  на  север,  а  я   взял
направление  на  восток  через  высокий  увал,  загораживающий,
по-видимому, красный лабиринт. Машины с людьми пока  оставались
на  месте: потом, когда мы осмотрим местность и найдем наиболее
подходящее для раскопок место, мы попробуем подобраться к  нему
поближе, чтобы не таскать на себе грузы...
     Ветер  подгонял  меня  в  спину,  все  больше  свирепея  и
продувая даже ватник. Однако шел я тяжело -- на длинном подъеме
как-то особенно чувствовалась высота, которая  здесь,  на  бэле
Нэмэгэту,  достигала  примерно  тысячи  семисот  метров.  Повар
Никитин прошел правее меня, обогнал и скрылся за  гребнем.  Наш
веселый  повар  оказался  одним из самых страстных охотников за
костями, хотя  его  малоподвижная  профессия  никак  не  давала
бедняге  развернуться.  Перевалив  через  один  увал,  я увидел
впереди  еще  такой  же,  только   усыпанный   более   крупными
многогранниками.  Щебень  с  грохотом  осыпался  под  ногами на
спуске.  Склон  внезапно   закончился   отвесной   стеной.   На
пятнадцать   метров   ниже   находилось   дно   сухого   русла,
разделявшего два параллельных увала. Я заметался на сыпком краю
обрыва в поисках безопасного  спуска,  но  такого  не  нашлось.
Левее   оказалась   узкая  боковая  промоина,  в  которую  я  и
спустился, вернее, свалился. Но падение затормозилось о стенки,
песок внизу смягчил удар. Только взобравшись на вторую гряду, я
увидел, что в полукилометре ниже по руслу склоны  были  гораздо
положе.  Но  уж  так  бывает  всегда, когда торопишься пересечь
горную местность прямиком по намеченному направлению!
     Странен и  необычен  был  ландшафт,  раскинувшийся  передо
мной.  Я  находился на уровне поверхности бэля, сплошь покрытой
панцирем черного щебня  и  крупных  черных  камней,  обточенных
ветрами   и  песком  в  виде  пирамид  с  острыми  ребрами  так
называемых пустынных многогранников.  Бесчисленные  промоины  и
ущелья  вскрывали  породы,  из которых состоял бэль, поэтому по
черному   фону   змеились   красные,   оранжевые,   желтые    и
серовато-желтые  ущелья  с  отвесными  стенами, а на дне ущелий
лежали серые, голубоватые в дневном свете  пески  сухих  русел.
Растительности   почти  не  было,  не  было  никаких  признаков
животной жизни. Желтые и красные башни и колонны чередовались в
рядах обрывов, уходивших  на  много  километров  на  восток,  к
Гильбэнту.
     Ветер  назойливо  шумел  по  давно  обдутой  до  последней
песчинки поверхности плато.  Воздух  был  чист,  и  ясное,  без
единого  облачка,  небо  еще  сильнее подчеркивало безжизненное
одиночество лабиринта, огражденного  совершенно  голыми  серыми
скалистыми кручами Нэмэгэту.
     Слабый  крик нарушил молчание, казавшееся вечным. Я увидел
маленькую  фигурку,  карабкавшуюся  на   гребень   около   угла
котловины, намеченного мною для спуска. Это был повар. На плече
Никитин  тащил  какой-то черный, несомненно, тяжелый предмет. Я
ускорил шаги,  и  через  несколько  минут  повар  с  торжеством
опустил на землю передо мной двухпудовый кусок бедра громадного
динозавра. Энтузиаст едва переводил дух и от подъема, и от веса
своей находки. Всегдашняя улыбка сменилась буквально сиянием.
     -- Там  много  костей лежит,-- показал он на промоину,-- я
как увидел, так сразу схватил эту и поволок  к  машинам.  Какая
громадина! Вот так кость...
     -- Вот что, Иван Николаевич,-- серьезно начал я,-- если вы
хотите  сделаться  настоящим палеонтологом, то сразу и навсегда
запомните такое правило... Да что там правило  --  закон!  Если
найдете  что-нибудь,  то  никогда  нельзя  ничего трогать и тем
более  хватать  отдельные  куски.  Сначала   надо   зарисовать,
занумеровать,  потом принять меры, чтобы не рассыпалось, и лишь
после всего этого брать, тут же упаковывая... А так  делать  не
годится -- схватил первое попавшееся и понес.
     Смущенный  повар  вытер  пот и безропотно взвалил на плечо
тяжелую кость...
     -- Пойдемте посмотрим, и я положу ее на место...
     Мы спустились в  ущельице  с  большим  трудом.  Как  вынес
отсюда повар свою добычу, карабкаясь по отвесной стене?
     Плита  --  слой  твердого  песчаника -- образовала в более
податливых разрушению глинистых породах широкий уступ. На  этом
уступе лежало множество костей -- широкие дуги громадного таза,
толстые,   как   поленья,  обломки  костей  конечностей,  хищно
изогнутые ногтевые фаланги... Да, здесь была вымыта  из  породы
задняя  половина  скелета громадного ящера. Но напрасно Никитин
нес обратно громоздкую кость.  Скелет  весь  рассыпался  и  был
непоправимо испорчен выветриванием. Солнце, мороз, вода и ветер
уже  сильно  разрушили лежавшие на поверхности кости. Вся плита
была усеяна продолговатыми кусочками характерного светло-серого
цвета, на которые, как на щепки, распадается  ископаемая  кость
при выветривании.
     Уступ  песчаника  выдвигался  над  узкой  промоиной, круто
спадавшей к дну котловины. Водоток промоины был усеян обломками
костей,   замытых   весенними   потоками   в   глину,    теперь
затвердевшую, как цемент.
     Мы  с Никитиным быстро спустились в котловину. Внизу стена
западного увала оказалась состоящей из  целого  ряда  выступов,
кулисообразно заслонявших один другого до самого южного предела
котловины,  где  высился  похожий  на  нос  броненосца конечный
выступ вала. Та же плита твердого песчаника проходила посредине
высоты обрыва, образуя ступень на двадцати  метрах  высоты  над
котловиной.  Мы  забрались  на  нее и пошли, огибая выступы. За
третьим выступом бросилась в  глаза  груда  ребер  исполинского
динозавра.  Смещенные  с лежавшего под ними позвоночника, ребра
громоздились,  как  куча  хвороста.  В  склон  уходили  большие
лопатки,   а  из  плиты  торчали  высокие  отростки  гигантских
позвонков. Дальше в  промоине  рассыпавшаяся  хищная  лапа  еще
топырила  свои  чудовищные когти. На следующем выступе в отломе
песчаника выделялась белая челюсть с  кинжалообразными  черными
зубами,  эмаль  которых  блестела,  как  у  живого зверя, будто
пробужденного от сна, длившегося семьдесят миллионов лет. В дне
промоины и выносах в  котловине  белели  и  серели  разломанные
кости -- позвонки, куски черепа, кости громадных лап.
     Забыв  обо всем на свете, я носился вверх и вниз по крутым
осыпавшимся   склонам,   наклонялся   над   темными   оврагами,
заглядывал  под  выступы  плит.  И  повсюду,  почти  на  каждом
выступе, в каждой промоине, я видел новые  и  новые  кости  или
части  целых  скелетов, а до конца котловины оказалось двадцать
два таких выступа. Несметные научные сокровища были  разрушены,
уничтожены здесь тысячелетиями выветривания и размыва, пока они
предстали перед взором ученого.
     Но,  конечно,  еще  большее количество остатков ископаемых
ящеров скрывалось в глубине этих обрывов.  Разрушенные  скелеты
не   представляли   большой  научной  ценности.  Нужно  извлечь
совершенно целые кости из их коренного залегания в породе... Но
так или иначе, нам удалось наткнуться на очень богатое место...
     Я овладел собой, посмотрел на часы и превратился  вновь  в
начальника    экспедиции.    Послав    Никитина,    как   более
"быстроходного",  вперед  себя  к  машинам,  чтобы  там  успели
собраться  и  подготовиться  к переезду, я начал карабкаться на
увал. За стеной увала было тихо и жарко,  на  гребне  же  ветер
ударил  в  меня,  как  показалось,  с  особенной  силой, холодя
влажную от пота спину. Подниматься против сильного  ветра  было
трудно, и я шел медленно. До машин оказалось довольно далеко.
     "Что-то  открыли Громов, Орлов, Эглон,-- думал я, шагая по
черным остроугольным камням,-- ведь мною осмотрен только  самый
край   юго-западной  оконечности  лабиринта.  Сегодняшний  день
запомнится навсегда -- по-видимому, мы нашли громадное кладбище
динозавров..."
     Я взобрался на последний холм и  увидел  маленький  желтый
останец  и три стоявшие близ него машины. Люди окружили повара,
а тот, неистово жестикулируя, показывал в мою сторону.
     Очки Эглона уставились на меня.
     -- Ну,  мы  тоже  нашли  очень  много  костей   в   другой
котловинке,-- сказал латыш,-- куда же поедем?
     Из разговора выяснилось явное преимущество моей котловины,
которая тут же получила название "Главной", так и оставшееся за
ней, несмотря  на  то что в последующие годы мы вели раскопки в
других местах красного лабиринта.
     Останец, к которому мы подъехали, получил  имя  "Первого",
новой   котловине,   открытой  Эглоном  и  Громовым,  дали  имя
"Северо-Западной".
     Я пересел  на  "Смерч",  и  мы  поехали  назад,  в  объезд
крутобережных  русел,  отделявших  останец  "Первый" от Главной
котловины. На  гребне  первой  же  продольной  гряды  проводник
остановил машину и объявил, что отсюда ему удобнее пойти домой.
Я   предложил  Ансалмоо  переночевать  с  нами.  Завтра,  когда
разгрузим машины, его  можно  будет  отвезти  назад.  Проводник
покачал головой.
     -- Там  внизу,  в саксаульнике, стоит юрта,-- сказал он.--
Меньше пол-уртона -- я к ночи  дойду!  Возьму  лошадь  и  поеду
прямо. Машины так не ходят...
     Независимый  гобиец  поразил  нас  простотой  обращения  и
полным безразличием  к  суровым  условиям  пустыни.  Повязанный
белым  платком,  он  стоял  высоко  подняв  голову,  на  худом,
горбоносом лице играла слабая снисходительная  усмешка.  Мы  не
знали,  как  отблагодарить  этого  человека, оказавшего большую
помощь  нашей  экспедиции.  Теперь,  когда   мы   видели,   что
представляет  собою  Нэмэгэтинская  котловина,  стало  ясно: мы
могли долго блуждать по ней в  поисках  доступного  для  машины
пути к красному лабиринту. В следующем году выяснилось еще одно
важное обстоятельство: костеносные породы здесь залегали только
в  юго-западном  углу  лабиринта,  а вся его обширная восточная
часть не содержала крупных скоплений ископаемых  остатков.  Без
Ансалмоо  мы  могли  бы  подойти с восточной стороны и получить
превратное впечатление о местонахождении, а стало быть, и успех
экспедиции был бы иным. От платы  сверх  условленной  проводник
отказался.  Но  нам  удалось  все  же уговорить его заночевать,
выспросить, в чем он нуждается, и сделать ему хороший подарок.
     Около  десяти  километров  прошли  мы  в  направлении   на
юго-восток,  прежде  чем  смогли  приблизиться  к  краю черного
плато, спускавшемуся  непосредственно  в  систему  сухих  русел
"красного  города".  Склон  плато  был  покрыт  слабо  заросшим
песком. Пески с порослью саксаула и эфедры покрывали внизу  дно
впадины, изборожденное сухими руслами с галькой. Саксаул обещал
обильное   и   хорошее   топливо.   Из   расспросов  проводника
выяснилось, что  колодец  находится  неподалеку,  в  пятнадцати
километрах  вниз,  в Нэмэгэтинской котловине. Договорились, что
проводник завтра проведет туда  нашу  полуторку.  Пока  еще  мы
располагали  двухдневным запасом воды, но раскопки и гипсование
костей сразу потребуют  увеличенного  ее  расхода,  который  мы
рассчитывали  покрыть,  используя  опорожненные  бензобочки для
такой "технической" воды. Подошли остальные две машины,  и  вся
экспедиция  выстроилась  в  ряд  на  краю  намеченного нами для
спуска склона.
     -- Шоферы,--  обратился   я   к   водителям,--   смотрите:
спуститься-то   можно,  а  выберемся  ли  назад?  Особенно  ваш
"Дракон", Василий Иванович?
     -- Если порожняком, то поднимемся, -- ответил Андросов.
     -- Порожние не будем. Наоборот, думаю, что  загрузимся  до
предела.
     -- Тогда  не  вылезем.  Придется  объехать там,-- Андросов
показал  направо,  где   поодаль   понижался   высокий   склон,
погружаясь в бугристые пески с чащей саксаула.
     Я  взвесил мысленно возможности их преодоления, рассчитал,
что в поездках  за  водой  пустая  полуторка  легко  поднимется
напрямик,  и сел в кабину "Смерча". Заскрипели тормоза. Андреев
направил машину, где  песок  был  поглубже,  чтобы  обезопасить
крутой спуск.
     Близко,  вплотную к машинам, придвинулись отвесные стены с
причудливыми выступами. Я жадно всматривался в них, ища  кости,
но  ничего  не  заметил. Извилистый водоток, подмывавший стены,
заставлял проделывать очень крутые пируэты. Наконец  с  большим
облегчением  я увидел, как слева всплыл над нами желтый высокий
мыс, похожий на нос броненосца -- конец западного увала Главной
котловины. Он заслонялся с юга овальным холмом, поэтому  мы  не
могли  его увидеть издалека. Еще один крутой изгиб русла вокруг
этого холма, и мы оказались в Главной котловине.  Тотчас  же  я
послал  две  пули в обрыв, и громовое эхо возвестило товарищам,
ждавшим на распутье у трех притоков,  что  они  могут  идти  по
нашему следу.
     Я отчетливо представил себе, как будет браниться Андросов,
выписывая все наши повороты своим длинным "Драконом".
     Нужно   было  выбрать  место  для  лагеря.  Дно  котловины
оказалось изборожденным  поперечными  промоинами,  разделившими
всю   площадь   между   руслом  и  костеносной  стеной  на  ряд
параллельных нешироких грядок.
     Извилистым путем  по  грядкам  мы  добрались  до  третьего
выступа,  считая  от северного конца котловины. Нашлась широкая
грядка, лучше защищенная от ветра, и глубокая промоина в  стене
для укрытия кухни. Мы начали выгружаться. Солнце ужке заходило,
все  проголодались,  а  надо  еще  успеть  приготовить  обед  и
устроить лагерь.
     Подошел "Дзерен", из него вылезли повар и Громов. "Дракон"
остановился  поодаль.  Озлобившийся  и  вспотевший  от  трудной
дороги, Андросов присоединился к нам. Поискав подъезд, мы с ним
поставили  "Дракона"  в  уютную  долинку  между  пятым и шестым
выступами.  Здесь  бензин   при   любом   ветре   находился   в
безопасности от искр, которые могли долететь из лагеря.
     И  вот  на  черной  щебенке  с  редкими  сухими  кустиками
караганы  выросло  временное  жилье  одиннадцати  человек.  Две
палатки,  фанерные  щиты  для кухни, стены ящиков с продуктами,
гипсом, гвоздями и другим снаряжением, тюки с бумагой и  ватой,
деревянные  бочонки  с  водой,  доски  для монолитов -- все это
придало неестественно  жилой  вид  мрачному  углу  безжизненной
котловины. Мы рассчитывали пробыть тут несколько дней и поэтому
устраивались  с  удобствами.  Поставили  железные печки в обеих
палатках,  прикрепили  проволочные  подсвечники  к   палаточным
тестам.
     После  сытного  обеда,  вернее ужина, в палатке показалось
жарко. Я набросил ватник  и  вышел.  Последние  проблески  зари
потухли,  в  свете  ярких  звезд  непроницаемая  стена Нэмэгэту
торчала вверх грубыми зазубринами и внизу неразличимо сливалась
с поверхностью плато. Посреди котловины, точно  слоны,  зловеще
темнели два останца. Один, в самом центре, получил наименование
"Центрального",  другой  --  ближе  к  юго-восточному  краю  --
назвали "Большим".
     Я прошел до конца грядки и остановился над подмывом сухого
русла. Красный огонь костра багрово  отсвечивал  на  окружавших
скалах.  Нерхнян  часть обрыва тонула в густой тьме. В третьей,
считая  от  "кухни",  промоине  неясно  громоздился   "Дракон".
Андросов  что-то  делал в кабине, и ее стеклянный домик странно
светился среди диких скал.  Еще  слабее  просвечивали  палатки,
сделанные  из  темной  материи, но эти тусклые огоньки вместе с
дымом,  поднимавшимся  из   двух   железных   труб,   создавали
впечатление уюта и жизни здесь, в затерянной котловине, на краю
огромного  лабиринта  безводных  ущелий  и  безмолвия  широкого
простора впадины Нэмэгэту.
     Лишь  путешественник,   подолгу   остающийся   наедине   с
пустыней,  может  по-настоящему  оценить эти крохи человеческой
жизни, жилья, работы, только что возникшие  у  подножия  желтых
стен.
     Андросов  зачем-то зажег сильные фары "Дракона". Два снопа
света пронеслись над котловиной,  задели  обрыв  "Центрального"
останца  и,  потускнев,  легли  на  дальние  склоны  восточного
лабиринта.  Электрический  свет  впервые  от  сотворения   мира
загорелся  тут,  и я подумал, что при будущих больших раскопках
мы, пожалуй,  устроим  здесь  переносную  электростанцию.  Фары
потухли,   мрак   как-то   особенно   уплотнился,  стало  очень
холодно... Я вернулся в палатку.
     Перед сном Громову и мне пришлось порядком помучиться, как
не раз уже в этом пути, после  высоких  перевалов  или  большой
ходьбы по горам. За многолетние