ов  и  янгеров  (козерогов).  В   пятнадцати
километрах  к  юго-востоку от Сэвэрэй сомона на плоской равнине
стоят  два  огромных  обтесанных  белых   камня   с   какими-то
надписями,  похожими  на  европейские буквы. Вероятно, это были
рунические надписи древних тюркских народов.
     Прогуливаясь вечером, я всего в трехстах метрах к  югу  от
школы  обнаружил  маленький десятиметровый вулканический конус,
заросший полынью и  покрытый  на  верхушке  кусками  пузырчатой
лавы. Восточнее стояли еще два конуса, около шестидесяти метров
высоты. Оказалось, что наши с Громовым предположения 1946 года
     были  правильны.  Мы находились в области древних потухших
вулканов. На отрогах горы Хугшо я наблюдал по меньшей мере  три
вулканических   конуса,   затем  --  четырехсотметровый  гигант
Ноян-Богдо, и здесь, около сомона, было четыре или пять  разной
величины  конусов.  Сейчас  не  осталось никаких следов древних
извержений. Склоны вулканов покрылись песком, и  горячий  ветер
шелестел   росшими  на  их  склонах  колючками.  Только  кольца
полуразрушенных кратеров и столбчатые  стены  лавовых  массивов
говорили  взгляду геолога о когда-то пронесшемся здесь огненном
дыхании глубин земной коры.
     Нам дали тридцать верблюдов с двумя опытными  вожатыми,  и
мы   закупили   в   местном  кооперативе  больше  полукилометра
крепчайших веревок из конского волоса, чтобы сделать сетки  для
вывозки больших и тяжелых плит песчаника с "Могилы Дракона".
     Все было готово, а "Кулан" из Улан-Батора так и не пришел.
Я написал  несколько  лишних  страниц  инструкций и телеграмм и
отдал распоряжение об отправке машин. Мы  простились  с  нашими
товарищами  и  завели  моторы.  Ехавшие  с нами рабочие (только
двое) Коля Брилев и малорослый проворный Кеша Сидоров  поспешно
долезли  наверх,  в  кузов "Дзерена". Машины начали выезжать из
двора,  как  вдруг  появился  неистово   размахивающий   руками
директор  школы. Его длинные ноги путались в полах на ветру, но
сигнализация рукавами дошла до нас. Мы остановились и  заметили
мелькнувший па той стороне распадка силуэт крытой машины. Кроме
наших, во всей Великой Гоби не было больше машин, покрытых, как
фургоны.
     Это   был  "Кулан".  Горбоносый  профиль  Орлова  издалека
виднелся в окне  кабины.  Сверху  спрыгнула  долговязая  фигура
Шкилева  в  черном  костюме  и  белоснежной  пикейной  рубашке.
Случайно первым подоспел к машине Иван-Козлиный,  который  был,
пожалуй,  на  сантиметр  повыше Николая Абрамовича, и оба наших
гиганта  принялись  трясти  друг  другу   руки.   Замечательное
зрелище!
     Через  несколько  минут  состоялось  запоздалое  свидание,
молниеносный "банкет"  с  улан-баторскими  деликатесами,  обмен
новостями  и  беглый  просмотр  привезенной  почты. Бедный Юрий
Александрович очень  огорчился,  узнав,  что  ему  не  придется
участвовать  в Западном маршруте, но наши доводы показались ему
благоразумными. В половине второго двинулись все четыре машины:
"Тарбаган" с "Куланом" нырнули в беспорядочную толпу  холмов  и
хребтиков,  направившись  к Нэмэгэту. а "Волк" и "Дзерен" пошли
налево,   на   юг,   к   развалинам    монастыря    Оботу-хурал
("Курганный").
     Дорога  шла  по  сухим  руслам, стесненным грядами складок
пермских отложений.  Мощные  слои  покрытых  пустынным  загаром
песчаников  топорщились, как чудовищные ребра, а пачки углистых
слоев  между  ними  выглядели  зияющими  темными  провалами.  У
полуразмытых   глинобитных   стен  Оботу-хурала  мы  неожиданно
встретили  улан-баторского  знакомого,   заместителя   министра
товарища Ж. Самбу, в настоящее время -- Председателя Президиума
Великого  народного  хурала  республики.  Этот  худой седоватый
человек был знатоком Гоби и всего, что касалось скотоводства  и
кочевой жизни. Его книга "Советы аратам-скотоводам" пригодилась
и  нам.  "Выбирай  место для юрты в полдень". "Чем темнее вода.
тем она чище", "Вход в загон поворачивай на юг -- ветры  оттуда
редки"   --   подобные  советы,  исполненные  мудрости  вековых
наблюдений монгольского народа, очень годились  и  для  нас  --
гобийских путешественников.
     К сожалению, времени для продолжительной беседы не было ни
у товарища  Самбу,  ни у нас. Отведав угощения, мы простились и
поехали на запад, прямо на  заходящее  солнце.  Мелкие  кустики
ириса  на черной щебнистой равнине золотились в лучах заката, и
вся местность казалась залитой струящимся золотом. Свободные от
растительности прогалины выделялись черными озерками, а  дорога
была подобна реке густого черного цвета.
     Два   дня   мы   ехали  на  запад  по  наклонным  равнинам
Эдзугэй-Гадзыр  ("Безлюдная   земля")   --гигантской   пустоши,
уходившей  в  пределы  Китая.  Ровные гряды, разрезанные узкими
промоинами, покрывал сплошной панцирь черного щебня, сверкающий
на солнце. Очень редкие маленькие  пучки  солянки  --  нитрарии
были    единственной    растительностью   на   этих   огромных,
безжизненных, накаленных солнцем полях. Тропа шла  по  широкому
плоскому  бэлю  хребта  Тосту,  изборожденному  тысячами мелких
промоин. Местами по  дороге  тянулись  черные  полосы  углистых
сланцев:  мы  шли  все  время по простиранию почти стертых гряд
круто падающих пермских  пластов.  Удивляли  невиданные  раньше
высоченные  холмы  песка,  покрытые  порослью тамариска. Так же
непривычны мокрые низины  с  солончаками,  которые  окаймлялись
группами  разнолистных  евфратских  тополей,  а иногда даже ив.
Между голых холмов внезапно появилась лощина с  обширным  полем
зеленой  травы,  высоким  дерисом  и рощицей тополей. Но уютная
лощина оказалась опасной ловушкой  для  машин:  сверху  пухлая,
внизу  мокрая  и скользкая глина. Деваться было некуда. Стиснув
зубы, Пронин дал полный газ и ринулся вперед по большим кочкам.
Машина с ревом запрыгала,  точно  мячик,  отчаянно  дергаясь  и
пробуксовывая, но все же мы выскочили.
     За  лощиной  тропа  вошла в небольшое ущелье, и мы увидели
Хубтин-обо -- гигантское обо  с  цоколем  из  крупных  каменных
глыб,  сложенных  вперемежку  с  полу  истлевшим  саксаулом  на
верхушке маленького  холма.  По  преданию,  здесь  был  закопан
тибетский   клад   --  восемьдесят  верблюдов  серебра.  Однако
раскопка  такого  громадного  обо,  видимо,  была   непосильной
задачей  для ленивых кладоискателей. У нас на кладоискательство
тоже не было времени,  и  мы  двинулись  дальше  по  еще  более
безжизненным  черным  равнинам.  Вдали  показался кулан, быстро
свернувший в сторону. Крупные  фаланги  бегали  прямо  днем  по
дороге,  и  Пронин  старался  казнить  мерзких  тварей могучими
колесами своего "Дзерена".
     По обе стороны нашего пути шли гряды черных голых конусов,
а между  ними  слегка  поднимающаяся  в  стороны  голая  черная
равнина  --  поразительное  зрелище полной черноты. Отсвет этих
черных пространств лег  на  небо,  и  его  потускневшая  синева
приняла  железный  отблеск.  Я  не  раз  встречал это гобийское
железное  небо  в  пути  по  черной   Гоби.   Впереди   большим
серовато-палевым  блюдом  раскинулся  обширный  такыр. Огромная
туча закрыла солнце на  западе,  и  тотчас  картина  сверкающей
черноты  вокруг  резко  изменилась. Щебень и склоны ближних гор
стали   темно-фиолетовыми,   дальние   зубцы   за    ними    --
светло-лиловыми,  гигантская  тень погрузила даль в темно-серую
пелену. Только слева от тучи осталось озеро серебряного  света,
в  котором  плавали  золотящиеся  небольшие облака. От озера на
фиолетовое поле щебня легла блестящая  дорожка.  Мы  находились
как  будто на дне зловещей фиолетовой бездны, из которой только
впереди и вверху было окно в сияющий светлый  мир.  Под  колеса
машины  легла совершенно ровная и гладкая глинистая поверхность
светло-кофейного  цвета.  Местами,  без  трещин,   глина   была
матовой,  как неглазурованная керамика, или же, растрескавшаяся
правильными   шестиугольниками,   блестела   на   солнце,   как
метлахские  плитки.  Мы  мчались  здесь  со скоростью семьдесят
километров в час, пока не въехали в душную котловину между  гор
Ухур-Улан-ула ("Красная корова--гора". то есть большая гора).
     В  ущелье  были  тысячи  цикад, нахально залетавших сквозь
открытое лобовое стекло  в  кабину.  Мы  с  Прониным  на  нашей
передовой  машине все время опасались, что эти крупные, тяжелые
насекомые  вышибут  нам  с  ходу  глаза,  и  низко  нахлобучили
козырьки  фуражек.  Весь  день  мы  шли  при  попутном  ветре с
невыносимой жарой в кабинах от перегретых моторов.  От  сильной
тряски  все  внутренности,  казалось,  оторвались  и колотились
внутри. Рождественский к концу дня стал жаловаться  на  боль  в
спине.  Я  осмотрел  его  и обнаружил, что вдоль позвоночника у
него на пояснице была содрана вся  кожа  от  толчков  о  спинку
сиденья.    Рождественский   расплачивался   теперь   за   свою
худощавость,  помогавшую  ему  лазить  по  горам  в  жару.   Мы
взобрались    на   обширное,   изборожденное   сухими   руслами
плоскогорье и поехали на довольно значительной высоте.
     Ночевали, поставив койки прямо посредине  черной  равнины,
около   машин.   Ночью   налетела   гроза.  Ослепительный  свет
непрерывных молний проникал  даже  в  спальный  мешок,  куда  я
забрался  с головой, поклявшись промокнуть, но не вылезать. Под
утро в полусне я почувствовал, что  умираю.  Что-то  лежало  на
мне.  душило, давило, не позволяя дышать. Я стал дико брыкаться
и бороться. Через  несколько  секунд  с  вылупленными  глазами,
хватая  воздух ртом, я опомнился на своей койке. Оказалось, что
кто-то укрыл нас с  Рождественским  огромным  брезентом,  чтобы
защитить  от  дождя.  Взошедшее  солнце  нагрело  брезент, н мы
оказались в невероятной духоте. Рождественский с  его  здоровым
сердцем продолжал спать, а я едва не задохнулся.
     Мы  продолжали наш путь к юго-западу, держа курс на массив
Сэгсэг-Цаган-Богдо ("Торчащая  белая  святая"),  самую  высокую
гору  в  Южной  Гоби.  Здесь,  в  недоступных  пещерах,  обитал
гобийский  медведь  --  почти  вымерший  подвид  медведей.  Это
животное  видели  в  1943  году  советские  исследователи Э. М.
Мурзаев, А.  А.  Юнатов  и  А.  Б.  Банников  во  время  своего
путешествия  по Заалтайской Гоби. По мере приближения к массиву
Цаган-Богдо сухие русла стали  глубокими  и  дорога  перешла  в
беспрерывные  крутые  подъемы  и  спуски с опасными косогорами.
Вождение  тяжело  нагруженных  машин  превратилось   в   высший
пилотаж.  Наши  машины  "пикировали"  на  дно очередного русла,
затем почти  свечой  взлетали  вверх  с  отчаянной  форсировкой
моторов,  иногда  бросаясь  в сторону, на косогор, когда подъем
становился непосильным.  Менее  опытному  водителю  здесь  было
очень легко опрокинуться.
     От  родника  Бильгиху мы повернули на юг, огибая с востока
массив Цаган-Богдо. Здесь мы обнаружили  ущельица  и  овраги  в
красноцветных  меловых  отложениях  н даже нашли редкие обломки
костей динозавров.  Но  никаких  крупных  скоплений  ископаемых
остатков  не  было.  Мы  обогнули Сэгсэг-Цаган-Богдо, пересекли
горы Хуху-Усуни-нуру ("Хребет Голубых Источников") и спустились
в  огромное  сухое  русло,  твердое   н   поросшее   гигантским
саксаулом.  На  переднем плане возвышались охристо-рыжие холмы,
за  ними  --  рыжие  со  смоляными  пятнами  и  еще  дальше  --
черно-смоляные   пирамиды   и   конусы  гор  Тумуртин-Хуху-нуру
("Железистый Голубой хребет" ). Сухое русло спускалось вниз,  к
югу,  к  Китаю,  куда  сбегали  от окружавших нас гор наклонные
равнины. Там впереди, среди моря  низкого  и  тощего  саксаула,
возвышался    черным    загадочным   островом   горный   массив
Хатун-Суудал ("Седло госпожи"). Слева тянулась обширная область
размывов  рыхлых  желтых  пород,  в  которых  Нам-нан  Доржу  и
Рождественскому удалось найти кости динозавров. Мы остановились
на   ночлег  прямо  в  русле,  чтобы  утром  предпринять  более
подробное обследование. Здесь,  в  высоком  саксаульнике,  было
уютно после жарких, мертвых равнин и голых скалистых ущелий. Мы
как   будто   бы  находились  в  лесу.  Пламя  большого  костра
отбрасывало веселые  блики  и  резкие  тени  от  фантастических
изгибов  саксаульных  стволов.  Я  закурил  н  стал  записывать
впечатления пройденного пути. Горы здесь протянулись  на  сотни
километров  скопищем  конусов, узких и широких, острых и тупых,
возвышавшихся по обеим сторонам нашей дороги. Конусы  черные  с
блестящими склонами, словно облитые жидкой смолой, некоторые из
них  вытянутые  в ширину и увенчанные, словно капорами, черными
веерами голых скал. Только грозный  Сэгсэг-Цаган-Богдо  высился
сплошной  массой,  будто  мрачный греческий собор со множеством
плоских куполов.
     Поразительная  безжизненность  черных   равнин,   наклонно
скатывавшихся на юг, к центру Черной Гоби, местами перемежалась
с  оазисами  разнообразной  растительности,  совсем иной, чем в
унылой  котловине  Нэмэгэту.  Гордо  и  прямо   стояли   рощицы
евфратского  тополя,  не  сгибаясь  под  ветром, и только буйно
шумели густой листвой. Как приятен был звук лесного шума с  его
какой-то первобытной мощью после резкого, наглого или жалобного
свиста  и  воя  пустынных ветров! Евфратский тополь -- стройное
дерево с могучим стволом  и  очень  светлой  чешуйчатой  корой.
Листья  на одном и том же дереве разные -- одни круглые, другие
узкие, как у ивы.
     В сухих руслах  по  краям  росли  мелкие  кустики,  сплошь
усеянные  ярко-оранжевыми  цветами. В середине русел островками
попадался сочный баглур с совершенно малахитовым цветом зелени.
Широкие малахитовые шапки красиво  выделялись  на  сером  песке
русел,  окаймленных рядами оранжевых кустиков и полосами черной
щебенки. Изредка встречались кольцеобразные,  цветущие  желтым,
кустики  арнебии, похожие на золотые короны, нечаянно брошенные
на гальке и песке сухих русел.
     Цвели тамариски. Почти голые стебельки  их  соцветий  были
густо усеяны шариками сиреневых или розовато-фиолетовых цветков
величиной  с  просяное  зерно.  Красива была и серовато-зеленая
тонкая  листва  тамарисков,  огромные  пушистые  кусты  которых
колыхались под вот ром в сухих руслах. Здесь, в этой Гоби, были
распространены  ковыльки.  Они  росли  пучками  или  щеточками.
больше всего похожими на большие малярные кисти, очень светлого
и чистого желтого цвета. Такие пучки выделялись четко на  голых
щебнистых   черных   буграх   и   придавали   им  комичный  вид
оплешивевших голов. Ковыльки  растут  всегда  редко  --  рядами
пучков разбегаются они по красным глинам и черной щебенке. Но в
сухих  руслах  ковылек  дает  резко  обособленные светло-желтые
полосы, контрастирующие  с  темной  сочной  зеленью  солянок  и
баглура или сероватой листвой полыни.
     Новыми,  невиданными  ранее для нас были оазисы водоносных
участков  сухих   русел,   густо   поросшие   зеленой   травой,
тамарисками,  евфратскими  тополями  и даже ивами. Но эти места
были предательской ловушкой для машин: как правило, внизу,  под
травой,  нас  подстерегала  вязкая  мокрая  глина. При малейшем
недосмотре машина могла завязнуть очень  серьезно.  Поверхность
здешней  Гоби  не  благоприятствовала  передвижению на машинах.
Из-под панциря черного щебня здесь проглядывал не песок, как  в
Нэмэгэту,  а рыжая пухлая глина. Такие места напоминали равнины
по  северной  окраине  Гоби,  с  той  разницей,  что  тут   они
находились  в  горной  местности.  Всякое движение по щебнистым
равнинам в сторону от тропы  здесь  труднее,  чем  в  привычной
"нашей"  Гоби.  Еще  более  неприятное  впечатление производили
плоские  бугры  у  подножия  гор,  сложенные,   видимо,   корой
выветривания.  Они  были  покрыты  толстой  глинистой  коркой с
серыми выцветами солей,  словно  большими  пятнами  плесени  на
развалинах  сгнивших  гор.  Ноги  проваливались  сквозь  корку,
вздымалась едкая  соленая  пыль  --  в  жару  и  безветрие  эти
предгорные уступы казались тленом земли.
     Западнее  Цаган-Богдо  мы  вступили в область светло-серых
выветренных сланцев, на солнце принявших густой  голубой  цвет.
Сланцы  прорезались  ущельем,  по дну которого шли наши машины.
Странное  впечатление  оставляли  мягкие  очертания  склонов  и
промоин,  как  будто  обтянутых  голубой тканью, после жестких,
колючих. ощетинившихся гобийских гор...
     Записи  образцов,  снимков  и  рассматривание  карты  были
закончены  уже  после  ужина.  Луна  поднялась высоко над сухим
руслом. Ветер стих. Абсолютная тишина царила кругом  --  ничего
живого,  как и за сотни километров пройденного сегодня пути, не
было слышно  или  видно.  Резкие,  искривленные  тени  высокого
саксаула  извивались  на  стальном  песке.  Я  посмотрел на юг.
Беспредельный простор огромной равнины плавно погружался  вниз,
туда,  где  на горизонте лежала, уже в пределах Китая, какая-то
большая  впадина.  Повсюду,  насколько  хватал  глаз,  недвижно
торчали  исполинской  щеткой  призрачные  в  лунном свете серые
стволы -- море зарослей саксаула. Прямо  передо  мной,  отливая
серебром   на   кручах  каменных  глыб,  в  расстоянии  десятка
километров высился массив Хатун-Суудал.  В  океане  призрачного
однообразия,   безжизненности   и   молчания   массив   казался
единственной надеждой путника, местом, где можно было встретить
каких-то   неведомых   обитателей    этой    равнины,    широко
раскинувшейся под молчаливым небом в свете звезд и луны.
     Я   долго   стоял,  стараясь  сообразить,  как  окружающая
обстановка, отражаясь в мозгу человека, вызывает в  нем  строго
определенные представления. Впрочем, проверить свои ощущения на
ком-либо  другом  не  было  возможности  --  мои товарищи давно
спали.
     Утреннее исследование окружающих  красноцветов  привело  к
новым  находкам.  Намнам  Дорж  нашел  обломок  ребра и большой
позвонок, я и Рождественский -- еще несколько кусочков  костей.
Итак,  местность,  несомненно. была костеносной и заслуживала в
будущем подробного исследования. В то же время ничего  похожего
на   сказочные   палеонтологические   сокровища   Нэмэгэту  или
Восточной  Гоби  здесь   не   было   и   в   помине.   Закончив
предварительное  обследование,  мы  двинулись  дальше  и быстро
подъехали  к  черному  Хатун-Суудалу.  Вблизи  гора   оказалась
скопищем  развалившихся  скал  диоритового  порфирита, черных и
блестящих от пустынного загара. Ни одной былинки не  колыхалось
между  камней,  ни ящерица, ни насекомое не нарушали оцепенелой
неподвижности каменных масс. Только столбы  и  струи  нагретого
воздуха  поднимались  там и сям над скалами. Черные камни будто
растоплялись, принимая зыбкие, колеблющиеся очертания.  Местами
солнечные  лучи  как бы дробились в восходящих токах воздуха, и
тогда  призраки,  огромные  и  едва  заметные  или   маленькие,
слепленные  из  густого тумана, колыхались, дрожали и кланялись
над развалинами мертвых  камней.  Могучее  солнце  Гоби  смогло
сохранить   завесу  тайны  над  массивом  Хатун-Суудал  лаже  в
ослепительном свете дня.
     Долгий скат окончился, и мы пошли  по  межгорной  равнине,
между   двумя   параллельными  хребтиками.  Левый.  или  южный,
называвшийся Похио-Балынь ("Медовая высокая скала"), был сложен
какими-то  красными   породами.   Правый,   безымянный   низкий
хребтик,-- черными. В точном соответствии с высотою гор большая
часть межгорной равнины (около четырех километров) была покрыта
сплошным  красным  щебнем. У северных черных гор узкой полосой,
не более километра ширины, тянулся черный  щебень.  Я  пожалел,
что со мной не было профессора Громова: настолько неопровержимо
в  этой  как  бы  нарочно  созданной самой природой лаборатории
доказывалось происхождение щебнистого покрова гобийских  впадин
из   продуктов  разрушения  гор.  Наш  старый  спор  1946  года
разрешился.
     Жара все усиливалась,  поверхность  красной  равнины  была
изрыта мелкими промоинами. Беспрестанные толчки и броски машины
сегодня  как-то  особенно  раздражали. Не