олгу  любуясь  находкой,  потому  что  при
раскопках  мы  редко открываем найденные кости полностью. Лучше
оставлять их под слоем  породы,  чтобы  производить  очистку  с
наибольшей осторожностью в лаборатории нашего института.
     Конечно,  далеко  не  все  находки  бывали столь удачными.
Очень  часто  какие-нибудь  превосходно  сохранившиеся   кости,
уходившие  в глубь обрыва, подавали надежду на нахождение здесь
целого скелета. Однако при  дальнейших  раскопках  оказывалось,
что надежды были ложными. Найденные кости были или остатком уже
разрушившегося  скелета,  или костями, захороненными отдельно в
момент отложения  породы.  Почему-то  особенно  часто  находили
хвосты,  точнее  --  хвостовые  позвонки. Рождественский всегда
ожидал,  что  за  хвостом  непременно  будет  скелет.  Об  этом
торжественно  объявлялось вечером. когда все искатели сходились
к позднему обеду. На следующее утро к месту находки отправлялся
я.  или  Новожилов,   или   Эглон,   и   открытие   становилось
"закрытием".   Рождественский   отмалчивался,  щурил  маленькие
упрямые глазки, поправлял заржавевшие от пота очки, всем  своим
видом   показывал,   что   считает   наши  заключения  ревнивым
заговором,  направленным  на  то,  чтобы  не   признавать   его
превосходства. Убедившись в конце концов в правоте "экспертов".
Рождественский глубже нахлобучивал самодельную полотняную шляпу
с необъятными полями и устремлялся на новые поиски.
     День  за  днем проходили в поисках и исследованиях, с утра
до  вечера  --   несносная   жара   и   вечный   свист   ветра,
сопровождавший  нас  по узким ущельям и на обдутых до последней
степени  плато.  Этот  свист   ветра   был   наиболее   обычным
аккомпанементом  всякому  делу  и  всякой  мысли. Над лагерем и
дальше к горам поверхность плато бэля покрывали черный щебень и
черные пирамиды ветровых  многогранников.  Эти  черные  поля  в
жаркие  дни  всегда  накалялись,  и  мы  ходили  по ним, как по
нагретой чугунной плите. Ни посидеть на камнях, ни  дотронуться
до  них  рукой  было нельзя. Легкий ветерок, проходя над полями
черного щебня, превращался  в  жаркое  дыхание  открытой  печи.
Издалека  черные  плато,  как  я  уже  говорил,  выглядели  как
бассейны  прозрачной  воды,  потому  что  всегда  были  покрыты
движущимся  слоем  нагретого  воздуха. Ощущение оторванности от
жизни и угрюмого молчания наступало всегда,  когда  приходилось
пересекать  большие  пространства  этих  черных  полей. Изредка
маленькие  ящерицы,  охотившиеся  за   невидимыми   насекомыми,
встречались   на   пути.   Больше  ничто  не  нарушало  мрачной
безжизненности черных плоскогорий.
     Скоро мы привыкли и начали находить своеобразную  красоту,
а  подчас и очарование в Нэмэгэтинских ущельях. Еще в 1946 году
мы заметили, что в самых больших ущельях  Большого  и  Среднего
Каньонов    столбы    выветривания    песчаников   были   очень
разнообразны. Теперь мы ходили сюда  снова  любоваться  прямыми
строгими   колоннами   греческого  образца,  толстыми  угрюмыми
столбами египетских  храмов,  бокалообразными,  перетянутыми  в
нескольких  местах  колоннами  индийской архитектуры и пузатыми
столбиками старорусского стиля. В каждом месте все колонны были
одного и того же типа, что  порождало  причудливое  впечатление
архитектурной  цельности дикого обрыва. Ближе к горам, там, где
неглубокие котловинки вскрывали верхние  горизонты  ярко-желтых
песков,  с  высоты  под  солнцем  эти  впадины казались красной
медью, обрамленной железом черных бугров. Размывы светло-желтых
глинистых  песков  давали  широкие  белые   потеки.   На   этих
бело-желтых  пятнах очень резко выделялись черные многогранники
и  черные  оторочки  щебня.  Подобные  места   были   настолько
своеобразны,   что   казались  неземными  --  видениями  другой
планеты.
     Красивы  ущелья  Нэмэгэту  при  свете  полной  луны!  Тени
глубочайшей  черноты  лежали вдоль подножий восточных обрывов и
вздымались вверх черными клиньями по промоинам, рассекая обрывы
на отдельные выступы  --  темные,  без  деталей,  призрачные  и
невещественные.  Западные  обрывы  ярко  освещены,  и, желтые в
древнем  свете,  они  кажутся   при   луне   вычеканенными   из
зеленоватой матовой стали. Крупный черный щебень и полированные
многогранники   на   дне   котловины   --  как  куски  серебра,
разбросанные по сказочной  сокровищнице.  В  безветренную  ночь
тишина  такая,  что  отчетливо слышен стук собственного сердца.
Только изредка, перелетая с места на место, уныло и  размеренно
покрикивает пустынный сыч.
     Наша  дружная  семья  ночью разъединялась сном. В молчании
пустыни становилось невыносимо одиноко тем, кому  случалось  не
спать,  страдая  от  болезни  или от навязчивых мыслей. Подолгу
ворочался   Петрунин,   у   которого   разболелись   сразу    и
ампутированный   зимой   палец,   и   зубы.   Позднее   к  нему
присоединился Сизов -- у юноши возобновился  ревматизм  рук.  В
часы ночного бодрствования гнетуще чувствовалась огромная даль,
отделявшая нас от всего родного и привычного, и таким медленным
казался   ход  времени,  тягуче  растекавшегося  по  необъятным
просторам Гоби.
     Песчаные бури продолжали время  от  времени  свои  налеты.
Тогда  в  лагере  крутился  шуршащий песок и палатки заносились
пылью. Очень неуютно в палатке после песчаной  бури  --  резкий
запах  пыли,  все  вещи становятся шершавыми на ощупь, все надо
вытряхивать -- на сердце тягостно и душно. Вечные  звуки  ветра
менялись  в  зависимости от погоды. В знойный день или в жаркую
ночь ветер глухо шумел, в холодную погоду переходил  в  резкий,
пронзительный вой...
     Совершенно  изумительны в Нэмэгэту утренние часы. В дивной
прозрачности воздуха склоны обрывов из палатки  кажутся  совсем
близкими,  а на самом деле -- в полутораста метрах. Ясно. чисто
и светло вокруг -- такой контраст с пыльным миражистым днем.  с
потоками  горячего  воздуха, мутным небом и горизонтом. Утра --
главное очарование весенней Гоби.
     Любое  зеленое  растеньице  встречалось  нами  с   большой
нежностью.  Мы  научались ценить каждый цветок. Даже невзрачные
гобийские ромашки без белых лепестков,  но  с  сильным  запахом
ставились  в  палатки  как  редкое  украшение.  Из  разведочных
поездок на Гильбэнту  и  в  другие  места  котловины  Новожилов
привозил   ярко-розовые,   в  виде  длинных  бокальчиков  цветы
инкарвиллий и розовые чашечки  хиазосперма  с  сильным  запахом
незабудки и жасмина.
     Однажды из горной экскурсии Новожилов привез целое дерево,
которое   было  посажено  Лукьяновой  около  юрты  и  заботливо
поливалось, но, увы, не выдержало пересадки.
     С наступлением жарких дней в изобилии появилась  пустынная
"нечисть"  --  скорпионы  и  фаланги. Особенно мерзко выглядели
фаланги, или сольпуги,-- быстроходные пауки на высоких ногах, с
упорным,  пристальным  взглядом  больших  глаз  и  мохнатым,  с
мизинец  величиной  туловищем. Естественное отвращение, которое
испытывает каждый человек к паукам, усиливалось  еще  тем,  что
скорпионы  и  фаланги  лезли  в палатки преимущественно ночью и
бегали  по  постелям.  Весь   народ.   включая   и   начальника
экспедиции,  был  сильно деморализован гнусными паукообразными.
Единственным неустрашимым человеком оказался тот же Эглон. Ему,
вероятно, можно было насыпать за воротник горсть скорпионов,  и
он,  неторопливо  отряхнувшись,  продолжал бы спокойную беседу.
Каждый вечер  из  той  или  другой  палатки  раздавался  вопль:
"Я-а-а-ан  Мартынович!"  Эглон  брал  длинный  пинцет  и банку,
отправлялся  на  место  происшествия  и   водворял   очередного
скорпиона  или  сольпугу  в  банку  со  спиртом.  Эглон собирал
коллекцию ядовитых тварей  для  академика  Е.  Н.  Павловского.
Люди,  напуганные  скорпионами,  фалангами  и  змеями,  пока не
привыкли, опасались всякого шороха или укола. Часто  случалось,
что  вечером  во  время  мирной  беседы  кто-нибудь,  незаметно
уколотый соседом, с воплем вскакивал, вообразив, что  подвергся
нападению   ядовитой   змеи   или  скорпиона.  Настоящий  фурор
произвела прыгающая заводная лягушка,  оказавшаяся  случайно  у
Шкилева.  Шкилев  привез  ее  в Гоби и однажды завел и пустил в
круг сидевших за  работой  людей.  Лягушка  запрыгала,  зловеще
жужжа.  Первой реакцией было повальное бегство. Несколько минут
спустя пристыженные сотрудники клялись,  что  они  сделали  это
нарочно.
     Мы  часто  посещали  западную часть Нэмэгэтинской впадины.
Эглон. Рождественский, Новожилов, а впоследствии и я  несколько
раз ездили к подножию крайнего западного массива Нэмэгэтинского
хребта  --  гори  Алтаи-ула.  На  самом  дне  впадины  Нэмэгэту
пролегало  широкое  сухое  русло  Эхини-Цзулуганайгол  ("Истоки
луговой  речки").  В  этом  месте  Нэмэгэтинская впадина сильно
суживалась, сдавленная широкими бэлями противолежащих  хребтов.
В   этих   бэлях   вскрывались   обширные   размывы   отложений
верхнемеловой  эпохи.  Среди  них   мы   открыли   еще   другие
костеносные  русла.  Особенно  богатыми оказались средняя часть
бэля Алтанулы и находившаяся почти против нее. с южной  стороны
Нэмэгэтинской   впадины.   Цаган-ула   ("Белая   гора"),  иначе
Цаган-хушу ("Белая морда"). В Цаган-уле  встретилось  множество
костей  хищных  динозавров и, кроме того, необычайное скопление
черепах рода баена. Эглон, который обследовал Цаган-улу  вместе
с  Рождественским,  с  восхищением  рассказывал  о  целом слое,
состоявшем сплошь из черепашьих панцирей  и  скелетов,  местами
плотно   спрессованных  друг  с  другом,  точно  финики.  Здесь
произошло  захоронение  тысяч  черепах,  остатки  которых  были
снесены  сюда  с  суши  после массовой гибели животных. Причины
этой массовой гибели остались пока  неясными.  и  мы  надеялись
раскрыть  эту  загадку  после  раскопок  и дальнейшего изучения
Цаган-улы. Но все наши силы были заняты  в  Центральном  лагере
Нэмэгэту,  и  мы  могли только предварительно разведывать новые
места.
     В центре огромной Нэмэгэтинской котловины проходила  гряда
ярких  пурпурных  глин,  кое-где  с  толстыми  прослоями  белых
песков. По этой гряде, местами  размытой  на  отдельные  группы
невысоких холмов и останцев, проходила старая караванная тропа,
называвшаяся  тропой  Одиннадцати  колодцев  и пересекающая всю
Нэмэгэтинскую котловину с запада на восток. Действительно,  все
колодцы   либо   сосредоточивались   вдоль   этой  тропы,  либо
находились   высоко   в   горах,    там.    где    трещиноватые
кристаллические породы служили аккумулятором атмосферной влаги.
Красная  гряда  явно  отличалась  по характеру пород от меловых
песчаников и глин. Еще в  1946  году  профессор  В.  И.  Громов
высказал  предположение  о третичном возрасте этих пород, найдя
обломок кости, похожий на  кость  млекопитающего.  Новожилов  и
Рождественский    также   находили   обломки   костей,   однако
недостаточные для точного определения, в  поэтому  таинственная
красная гряда продолжала оставаться для нас загадкой.
     Когда  я  собрался  провести более подробные исследования,
произошло  потрясающее  открытие.   Рождественский   отправился
вместе   с   Прониным  на  "Козле"  на  очередное  обследование
Алтан-улы. Они поднялись на  машине  очень  высоко  по  бэлю  и
пробрались к самой середине размывов и ущелий Алтан-улы, совсем
близко   от  стены  осевой  части  хребта,  сложенной  твердыми
древними  породами.   Рождественский   обследовал   близлежащие
обрывы,  а  Пронин углубился в ущелье и пропадал там так долго,
что Рождественский, давно  уже  собравшийся  в  обратный  путь,
решил  его  искать.  Оказалось,  что наш лучший шофер побил все
рекорды искателей костей.
     Пронин забрел в  центр  обширного  поля  размывов  меловых
пород  и  подобрался  к  широкой  площадке  --  уступу  из плит
песчаника.   Над   площадкой    поднимались    крутые    склоны
серовато-желтых  глин,  как  бы  запиравшие  ход  дальше. Снизу
площадку  опоясывало   узкое   сухое   русло,   прорезанное   в
ослепительно ярких оранжевых песках. Напротив над сухим руслом,
по  которому  шел  Пронин, возвышался утес песчаника. На уступе
его оказалось логово барса, вернее ирбиса, с  костями  янгеров,
или    горных   козлов,   съеденных   хищной   кошкой.   Пронин
почувствовал, что  забрел  далеко,  и  хотел  возвращаться,  но
прежде  решил  осмотреть  уступ  песчаниковых  плит.  Изумлению
шофера не было границ, когда  он  увидел  множество  гигантских
костей,  торчавших  во все стороны из плит песчаника. Слева, на
самом обрыве уступа, прилепился наполовину разрушенный  нелепый
череп с утиной мордой и костяным возвышением на темени. Хвосты,
ребра,  позвонки,  кости  исполинских  лап  торчали  везде, где
только  массивные  плиты  песчаника,  лопнувшие  и  осевшие   в
подмытую снизу глину, показывали свое содержимое.
     У  Пронина  голова  пошла  кругом.  Усевшись  на громадную
кость, шофер дрожащими  пальцами  скрутил  махорочную  цигарку.
Первой  его  мыслью  было,  как  он потом откровенно признался,
утаить свою находку. Ему, как водителю и бригадиру  шоферов,  в
тот  миг  отчетливо  представилось,  каких  неимоверных  усилий
потребует попытка пробиться сюда с машинами. Но в следующую  же
минуту  сознание  ценности  находки  для  науки  пересилило все
остальные соображения, и Пронин поспешно зашагал к  месту,  где
его ожидали Рождественский с Александровым. В тот же день слава
открытия  Пронина  прогремела на весь лагерь. Неугомонный Эглон
сейчас же стал проситься в маршрут  к  месту  находки,  которая
потом  получила  название  "Могила  Дракона" Конечно, надо было
срочно исследовать находку --  она  могла  изменить  весь  план
дальнейших работ экспедиции.
     Уже  много  дней  по  вечерам  я ломал голову над тем, как
образовалось местонахождение Нэмэгэту. Сидя в юрте,  под  шорох
летящего  с  ветром  песка  я  чертил разные схемы, совещался с
Новожиловым и  Рождественским,  стараясь  восстановить  картину
образования местонахождения. Это было необходимо для решения не
только   ряда   научных  вопросов,  но  и  жизненно  важно  для
ориентировки дальнейших раскопок.  Песчаники  и  глины  меловых
костеносных  отложений  Нэмэгэту, такие рыхлые, легко берущиеся
лопатой на поверхности, в глубине оказались твердыми. Они  едва
поддавались  кайлу,  и  каждый  кубический  метр  породы  стоил
большого   труда.   Приходилось   признать,   что   наши   силы
недостаточны  для  развертывания  больших  раскопок.  Мы  могли
извлекать только те скелеты и находки, которые лежали  у  самых
краев обрывов.
     Распределение  скелетов  и  костей в отложениях оставалось
неясным. Я обладал уже порядочным опытом по раскопкам  в  более
древних -- пермских и триасовых -- отложениях. Находившиеся там
животные   все   были  гораздо  меньше  исполинских  ящеров,  и
раскопочная площадка, вскрывшая костеносную  породу  на  двести
квадратных   метров,   уже   давала   ясное   представление   о
расположении костей в местонахождении. Можно было говорить и  о
процессах   образования  местонахождений  и  закладывать  новые
раскопки с большей  уверенностью.  Здесь,  в  Нэмэгэту,  каждый
скелет  динозавра  занимал  десятки  квадратных  метров площади
костеносной породы. Промежутки пустой  породы  между  скелетами
измерялись  здесь сотнями квадратных метров. Таким образом, все
было переведено в другой, гораздо более крупный масштаб, и  для
осмысливания накопленных данных нужны были иные методы. Поэтому
я   решил   произвести  теодолитную  съемку  всех  находок  для
составления общего плана местонахождения  Центрального  лагеря.
Так   как  находки  и  раскопки  располагались  в  километровых
расстояниях одна от  другой,  съемку  надо  было  произвести  с
наиболее    возвышенных    точек   по   специальным   сигналам,
установленным  на  месте  каждой  находки.  Как  только  мы   с
Новожиловым  стали  подготовлять  материал к съемке. по законам
гобийских неприятностей, разразилась сильнейшая песчаная  буря.
Она  ярилась,  то  утихая, то снова усиливаясь, три дня подряд,
повалила  все  поставленные  сигналы  и  принудила   нас   пока
отказаться  от  производства  съемки.  Однако  флаг  Советского
Союза, поднятый на утесе над лагерем, остался невредимым.  хотя
и отчаянно бился на ветру.
     Раскопки продолжались и в бурю: работали в защитных очках,
избегая  разговоров.  Каждое  слово стоило доброй ложки песку в
рот.  что  и  самых  болтливых  побуждало  к  молчанию.  Скелет
гигантского  хищника  был  давно  выкопан, взяты скелеты хищных
динозавров на "Кругозоре" и хребетике, названном  "Соколиками".
Теперь  раскопки велись еще дальше от лагеря. На страшной круче
Среднего каньона была заложена так называемая  Р-5.  или  пятая
раскопка,  впоследствии  давшая замечательное научное открытие.
Здесь под  наблюдением  Преснякова  выкапывался  второй  скелет
гигантского хищного динозавра.
     Остриженный  под  машинку, худой, загоревший до фиолетовой
черноты. Пресняков неустрашимо  сидел  на  корточках  на  узкой
ступеньке  в  отвесном  обрыве и расчищал изогнутый позвоночный
столб. Громкий голос Преснякова слышался  еще  за  километр  от
раскопки.   Под   стать   начальнику   были  и  рабочие:  здесь
подобралась молодежь из Алтан-Булака -- черные,  полуобнаженные
и  сердитые  парни. Уже в Москве в монолите со скелетом хищного
динозавра с Р-5 обнаружились кости  необычайного,  до  сих  пор
неизвестного  науке  ящера.  Похожий на большую черепаху метров
шести в длину и  вооруженный  метровыми  острыми,  как  бритвы,
серповидными  когтями,  ящер  был обитателем морских побережий.
Малеев назвал  его  терезинозавром,  что  по-гречески  означает
"ящер-косарь".
     У  Эглона  и  Лукьяновой,  наоборот,  трудились  солидные.
стеснявшиеся загара сибиряки. Эглоновцы извлекали полный  череп
хищника,  а  лукьяновцы  вели  большую раскопку, так называемую
Р-З. на выступе обрыва "Соколиков". Мы  решили  попросту  срыть
там  всю  верхушку выступа -- серую глину, под которой залегало
огромное скопление костей неведомых динозавров.
     Проводник Цедендамба, посланный к ближайшим аратам,  добыл
верхового  верблюда и отправился на нем искать дорогу к Сэвэрэй
сомону, вдоль  северного  борта  котловины.  После  пятидневных
разъездов  он  явился  с  известием, что дорога, подходящая для
машин, найдена. Проверка  этого  сообщения  была  возложена  на
Новожилова,  отправившегося  для  обследования  местонахождений
Гильбэнту. Проехав шестьдесят километров, он  достиг  восточной
оконечности  горы  и  вернулся  с сообщением, что дорога, якобы
найденная Цедендамбой, никуда не годится.  Не  обещало  большой
добычи  и  местонахождение  Гильбэнту  Поэтому я принял твердое
решение   до   последнего,   1950   года   работ   ограничиться
исследованиями в западной части котловины Нэмэгэту.
     Дорога,   кое-где   проложенная   нами   от  Ноян  сомона,
оставалась    пока    единственным    путем.    Рождественский,
отправившийся  на  "Дзерене"  на  Алтан-улу, открыл на обратном
пути старую караванную тропу, сразу облегчившую все  поездки  в
том направлении.
     Против   сквозной   долины   между  массивами  Нэмэгэту  и
Алтан-ула,  по  которой  мы  переваливали   в   Занэмэгэтинскую
котловину  в  1946  году.  она пересекалась со старинной тропой
"Одиннадцати  колодцев".  Эта  тропа,  шедшая  с  Хуху-Хото  на
Легин-гол ("Душная речка") и Орок-нур, была вполне пригодна для
передвижения   автомашин.   Веками   ходившие   здесь  караваны
притоптали  песок,  сгладили   мелкие   неровности.   По   этой
легин-гольской  (впоследствии мы узнали, что она не доходила до
Легин-гола) тропе было очень удобно подниматься вверх  на  бэль
Алтан-улы от тропы "Одиннадцати колодцев".
     Я  начал  предварительные  расчеты  Западного маршрута для
обследования возможной костеносности межгорных впадин на западе
Заалтайской Гоби. Мы собирались отправиться  на  двух  машинах,
описать   гигантс