льцев. Монгольские школы. особенно в  Гоби,  по  существу,
являются  интернатами.  Дети  живут там все время занятий, в то
время как их родители кочуют со своими стадами, иногда в сотнях
километров от школы. Мы подружились с  ребятами  очень  быстро.
Эглон  открыл  ящик  с  конфетами,  и скоро одна из наших машин
сделала  несколько  кругов  по  со-мону,  набитая  восхищенными
маленькими  пассажирами.  Один  паренек  по имени Буянтин Томар
почему-то привязался ко мне и ходил  за  мной  повсюду,  крепко
уцепившись  за  руку.  Мальчик  оказался одаренным музыкантом и
несколько раз играл мне на  морин-тологой  ("конская  голова"),
национальном струнном инструменте с длинным грифом.
     Пронизывающий северный ветер дул нам прямо в лоб, когда мы
выехали на старую караванную тропу и повернули по ней к северу.
Тропа   шла   прямо,  как  стрела,  спускаясь  в  расширявшуюся
котловину. За котловиной находилась еще одна огромная  впадина,
и  в  нее  углом  вдвигался восточный конец плато, сложенный из
желтых, очень светлых пород. На  вершине  конечного  восточного
мыса  высилось громадное обо в виде куба, увенчанного маленьким
куполом. Эта форма обо встретилась нам впервые, но именно такое
обо было запечатлено на американских фотографиях. Теперь уже не
было сомнения, что Эргиль-обо, как оно  называлось  в  старину,
или   Хангай-обо,  как  называется  теперь,  и  есть  Ардын-обо
американцев.
     Проехав шестнадцать километров по тропе,  мы  оказались  у
самого  мыса  плато  и  сразу  узнали  окружающую  местность по
фотографиям. Даже огромное гнездо орла или грифа, прилепившееся
с северной стороны под кручей верхней кромки обрыва,  описанное
начальником американской экспедиции Эндрьюсом, было на месте. Я
поднял  винтовку  и  послал  пулю в обрыв над гнездом. Вспыхнул
огонек трассирующей пули, гулкое эхо раскатилось  в  обрывистых
стенах. Гнездо оказалось покинутым.
     Наш  лагерь расположился под гнездом, у подошвы обрыва, на
краю обширной, засыпанной песками впадины. Вдоль нее на  запад,
насколько  хватал  глаз,  почти прямой линией продолжался обрыв
плато высотой не более шестидесяти метров.  С  первого  взгляда
стало очевидно, что отложения, слагающие плато, состоят из двух
разнородных толщ. Беспорядочное напластование всех отложений по
взаимно   перекрещивающимся   направлениям   говорило   об   их
возникновении в русле огромной древней реки.
     Новожилов, Малеев, Рождественский и я взобрались на плато,
ровное  как  стол,  покрытое  очень  скудной   растительностью.
Крупная  галька,  выдутая  ветром из конгломератов, усыпала его
поверхность. Галька лежала  на  том  же  месте,  где  было  дно
древней  реки,  которая  текла  здесь  сорок миллионов лет тому
назад, и я ступал по ней со странным ощущением, что иду по  дну
потока  давно  прошедших  времен. Вдоль края обрыва росли кусты
гобийского миндаля правильной полушаровидной формы до  метра  и
более  в  поперечнике,  представлявшие  собой плотное сплетение
веточек с длиннейшими колючками и  редкими  мелкими  листочками
очень  темного  зеленого  цвета.  Кусты  виднелись  издалека на
светлой гальке. Разбросанные группами, они производили странное
впечатление кем-то посаженных клумб. Уже первые осмотры склонов
дали интереснейшие находки:  зубы  древних  носорогов,  челюсти
каких-то хищников, кости мелких птиц и обломки щитов гигантских
сухопутных  черепах,  очень  похожие  на  современную  слоновую
черепаху.
     Целую неделю, с двадцать третьего до тридцатого  марта,  я
провел  в  лагере на Эргиль-обо. С утра до темноты, с небольшим
перерывом на обед, шло исследование обрывов. Двадцать пятого на
"козле" прибыл из Баин-Ширэ  Эглон  с  известиями  из  главного
лагеря.  Там  было  все  благополучно, за исключением того, что
шофер Безбородов "погорел"  --  вспыхнул  пропитанный  бензином
ватник  во  время  работы  с  паяльной  лампой. К счастью, дело
обошлось без ожогов. Работа над  скелетом  подходила  к  концу,
хотя  и шла очень медленно из-за невероятной крепости породы на
глубине.
     Мы на Эргиль-обо тоже могли  похвастаться  успехами:  были
найдены  челюсти  и  черепа  разных  носорогов, остатки древних
хищников ( гиенодонов, кости исполинской бескрылой хищной птицы
и многое другое. Особенно отличился  Новожилов,  обладавший  не
только  острым  зрением  и чрезвычайной наблюдательностью, но и
какой-то интуицией в искании  костей.  Однажды  Новожилов  и  я
стояли  вместе  на краю обрыва плато и рассматривали окружающую
местность. Далеко внизу в котловине голубели маленькими пятнами
едва заметные бугорки тех же песков, какие выходили  в  подошве
обрыва у лагеря. Новожилов, указывая на эти холмы, объявил, что
он  намерен отправиться туда, так как "чувствует там добычу". Я
ответил,  что,  по-моему,  ходить  туда  вовсе  не  следует,  а
необходимо  продолжать  поиски  дальше  к  западу  вдоль обрыва
плато. Новожилов -- мой старый  товарищ  по  трудным  сибирским
экспедициям и многим совместным поездкам -- хорошо знал меня...
а я -- его. Посыпалась быстрая нервная речь на высоких нотах --
это  значило,  что Нестор Иванович в корне со мной не согласен.
Добрые голубые глаза посветлели, в твердых  выступающих  скулах
чувствовалось упрямство.
     Новожилов  все-таки  выбрал день и отправился в котловину.
Вернувшись к обеду, он с торжеством сообщил, что им найдены три
черепа  титанотериев  --  странных,  огромных  носорогообразных
животных,  живших  около  пятидесяти  миллионов лет тому назад.
Обломки костей титанотериев были найдены  и  американцами.  Для
нас скоро стала очевидной ошибка американских геологов, которые
сочли всю толщу Эргиль-обо однородной. На самом деле здесь были
две  группы  разных  отложений.  Одна,  нижняя и более древняя,
отлагалась  в  каком-то  большом  озере.  На  дне  этого  озера
накоплялись   отложения   светло-серых,   голубоватых   глин  и
песчаников. Сюда же приносились  остатки  титанотериев  в  виде
редких разбросанных костей и черепов. Много позже эти отложения
были  промыты  руслом  огромной  реки более километра в ширину.
Река  беспорядочно  наслоила   грубые   пески,   гравийники   и
галечники,  окрашенные  окислами  железа  в  ярко-желтый  цвет.
Вместе с песками и галькой  во  множестве  приносились  остатки
самых  различных  животных  --  носорогов,  хищников, грызунов,
черепах и птиц, которые местами, на разных уровнях этой  толщи,
образовали  довольно  значительные  скопления.  Одно  из  таких
скоплений раскапывалось американской  экспедицией  примерно  на
середине  высоты  обрыва,  в  четырехстах  метрах  к  западу от
конечного мыса.
     Мы нашли продолжение этого скопления  и  заложили  большую
раскопку.  Там  в  страшном беспорядке и в различных положениях
залегало около двадцати черепов и  нижних  челюстей  носорогов,
кости  их  совершенно  рассыпанных  и  разбросанных  скелетов и
редкие отдельные кости хищников. В другом  месте  с  носорогами
захоронили   остатки   энтелодонтов   --   животных,   подобных
исполинским  свиньям  с  громадным  черепом,  но   с   высокими
подвижными  ногами  и  телом,  похожим на современного быка. Во
всей этой толще не нашлось, да и не могло быть титанотериев  --
эти  звери жили раньше и могли залегать только в нижней озерной
толще.
     Понятно, что открытие Новожилова  произвело  фурор,  и  мы
сейчас   же   отправились   на  место  находки.  Действительно,
Новожилов нашел настоящих титанотериев. На верхушках  небольших
холмов  залегали  два  черепа  и  несколько  костей. К большому
нашему огорчению,  этот  костеносный  горизонт  оказался  почти
совершенно  размыт. Уцелело только несколько ничтожных пятнышек
серых песков на верхушках холмов, и в них залегали кости.  Всех
нас потрясло фантастическое чутье Новожилова. Холмы назвали его
именем.   Остатки   титанотериев  теперь  изучены  и  оказались
принадлежащими  новому,  ранее  неизвестному  науке   роду   --
протэмболотерию.
     Дни  шли,  количество  находок  все увеличивалось, и горка
ящиков с драгоценной добычей у палатки Эглона  росла  с  каждым
днем.  Начали  дуть сильные южные ветры, невероятно мешавшие во
время раскопок, да и ночью не дававшие покоя.  Становилось  все
теплее,  первый  по-настоящему  жаркий  день  выдался  двадцать
восьмого марта, когда появились  ящерицы  и  какие-то  жуки,  а
рабочие  работали без рубашек. Пора было перебираться в главный
лагерь, где подходили решающие дни  выемки  скелета.  Я  теперь
почти  не  ходил  по  обрывам,  а занимался сводкой наблюдений,
устроив свой кабинет в кабине ЗИСа. Никто не мешал мне  в  этой
крохотной  стеклянной комнатке с видом во все стороны на ровную
солнечную степь, по которой медленно  ползли  сине-серые  пятна
облачных  теней. Ветер слегка колебал уснувшую тяжелую машину и
свистел в щелях, но не мог изгнать привычный и  приятный  запах
бензина и резины.
     Вечером  29  марта,  накануне отъезда, я пошел прощаться с
Эргиль-обо. Взобравшись на плато, я  сфотографировал  старинное
обо.  Обветренные  камни,  проложенные полуистлевшим саксаулом,
побелевшие от помета отдыхавших здесь птиц, свидетельствовали о
древности постройки.  Вероятно,  обо  было  воздвигнуто  болеет
столетия  назад  и  с тех пор указывало путь множеству торговых
караванов, когда-то проходивших здесь из Хуху-Хото.
     Осторожно разобрав камни, я проник в середину верхушки обо
и нашел там глазурованный кирпич с оттиснутой в  центре  цифрой
23  --  очевидно,  знак  опорного пункта топографической съемки
конца прошлого столетия. Рядом с кирпичом  я  положил  железную
коробку  с  вложенной  в  нее  запиской  об  экспедиции и снова
заделал разобранную стенку.
     Когда  я  спустился  с  обрыва,  солнце  зашло.  Котловина
скрылась  в  темноте,  багровое небо на западе закрывала черная
стена плато, и только восточный концевой  мыс  поднимался  надо
мной,  как  нос корабля, освещенный отблесками меркнувшей зари.
Что-то загадочное  таилось  в  темном  выступе  древних  пород,
выдвинутом  в  пустынную  и  молчаливую  равнину.  Я подумал об
остатках древней жизни, скрытых  в  глубине  обрыва,  и  образы
бесконечно далеких времен возникли в темноте передо мной.
     Эоцен   --   эпоха   расцвета  млекопитающих  животных  на
освободившейся от гигантских ящеров земле!  Странные  звери,  в
которых   как  бы  смешаны  были  отличительные  признаки  всех
современных знакомых человеку млекопитающих животных,  населяли
в то время сушу. На этой заре расцвета млекопитающих неизбежный
процесс  эволюции  еще  не  выявил  наиболее  приспособленные к
разным условиям  существования  типы  животных.  Они  появились
позже,  путем  смены  бесчисленных  поколений и самых различных
попыток приспособиться к условиям жизни, обеспечить себе лучшее
питание и безопасность потомства. Около  шестидесяти  миллионов
лет  прошло  со  времени окончательного вымирания динозавров до
наших дней.
     Семнадцать  миллионов  лет  длился  эоцен  с   палеоценом.
Поразительны  звери, находимые в этих отложениях. Гиенообразные
кошки, подобные современным хорькам  и  выдрам,  но  гигантских
размеров,  хищники  с твердыми, как у собак, когтями, хищники с
копытами, травоядные с хищными  лапами  и  сабельными  клыками,
слоноподобные  животные  с  длинными  клыками  и с тремя парами
рогов, сумчатые с широкими  многобугорчатыми  зубами  звери,  у
которых передние ноги были вооружены когтями, а задние копытами
-- бесчисленное  множество  необычайных  зверей  прошло по лицу
земли в эоцене. Остатки их сохраняются в  горных  породах  того
времени,   и   ученые   постепенно   раскрывают   тайну   этого
интереснейшего периода истории животного мира.
     Отложения эоцена с остатками наземных млекопитающих  почти
неизвестны  на  территории  Советского  Союза. Поэтому здесь, в
Монголии, одной из важнейших наших задач были поиски и изучение
эоцена. И вот сейчас в выступе Эргиль-обо лежат  эти  породы...
Правда, они относятся к самому последнему периоду эоцена. Но из
них  по  обнаруженным  нами  остаткам  встают  стада  громадных
титанотериев той разновидности,  которая  известна  под  именем
эмболотериев  -- таранящих зверей. Это тяжелые животные, больше
современных носорогов. На их  черепах  носовые  кости  образуют
высокие  выросты,  заканчивающиеся  парой  тупых рогов. Выросты
поднимали ноздри высоко над пастью, и  животное  могло  срывать
растения,  находящиеся  под  водой, без задержки дыхания. Стада
эмболотериев  жили  на  заболоченных  окраинах  больших   озер,
которые  были  распространены  на низменной центральноазиатской
суше.  После  эоцена  страна  претерпела  на   севере   большие
поднятия. Мощные реки докатились сюда с горных высот, возникших
на  месте  современного  Хангая,  прорезали  наслоения эоцена и
заполнили  образовавшиеся  русла  отложениями  новой  эпохи  --
олигоцена.
     И   сейчас,   устремляя  взгляд  вдаль,  на  запад,  вдоль
чернеющего под звездами края плато, я представлял себе, как  по
берегам  этой  реки  тридцать  пять миллионов лет назад обитали
многочисленные носороги. Длиннотелые брахипотерии  с  короткими
ножками  жили  в  воде наподобие современных бегемотов, но в то
время как бегемот -- родственник  свиньи,  это  были  настоящие
носороги.   Свиньи  того  времени  --  огромные  энтелодонты  с
чудовищной пастью и телом буйвола -- обитали  в  более  высоких
местах,  на  опушках лесов. Широкие болотистые равнины населяли
родичи носорогов -- аминодонты, в то время  как  в  степи  жили
странные  высоконогие носороги, названные американцами по имени
местонахождения       ардыниями.       Неуклюжие       хищники,
полугиены-полукошки,   находили   обильную   пищу  --  молодняк
малоподвижных носорогообразных.
     По примыкающим степям вместе с ардыниями  бегали  огромные
бескрылые  птицы.  Если  страуса  снабдить  сильными  когтями и
приставить ему огромную голову с хищным загнутым клювом, то  мы
получим их подобие. Птицы были опасными хищниками, если учесть,
что  бегали  они,  пожалуй,  быстрее всех других современных им
животных. Целые стада слоновых черепах  медленно  двигались  по
берегам  реки.  Их  выпуклые  панцири  и скелеты особенно часто
попадаются в  верхних  конгломератах  в  результате  гибели  от
больших периодических наводнений.
     Так   проходили   передо   мной   все   древние  животные,
раскопанные нами за семь дней работы  на  Эргиль-обо.  Огромные
черепахи толкались неспешными стадами в сумерках вдоль берегов.
Одни высоко вытягивали длинные шеи и, приподнимаясь на передних
ногах, доставали съедобные верхушки кустарников. Другие, тяжело
ворочаясь,   спускались   к  воде,  не  страшась  внимательных,
отливающих красным огнем глаз больших  аллигаторов,  неподвижно
лежавших в мелкой воде у края отмели. Фантазия все обострялась:
я  чувствовал  влажное  дыхание  реки,  слышал  шелест  и топот
бесчисленных зверей, их фырканье, рев,  хриплый  вой  неведомых
хищников.  Все  дальше  и  шире  развертывалась картина прошлой
жизни. Но  тут...  меня  позвал  Пронин.  Обсуждение  какого-то
вопроса, касающегося машин в завтрашнем рейсе, быстро перенесло
меня в настоящее.
     Нагруженный  добычей  --  еще  не  просохшими  монолитами,
образцами  пород,  а  также  пустыми  бочками,--  наш  "Дзерен"
понесся  по  знакомой  дороге. В лагере остались для завершения
раскопок Эглон  и  Рождественский.  Сразу  за  большими  сухими
руслами  начались пологие холмы, усыпанные коричневой щебенкой.
Здесь дорога была особенно хороша, и на прямых  спусках  Пронин
сильно  разгонял  машину.  Внезапно  откуда-то выскочил большой
дзерен -- козел, по обычаю всех травоядных животных  пожелавший
обязательно  пересечь  нам дорогу. Чтобы обогнать нас, животное
неслось с поистине безумной скоростью. Дзерен  бежал  с  правой
стороны,  почти рядом с машиной, и я мог хорошо рассмотреть его
вытянутую шею, широко раздутые ноздри  и  скошенные  в  сторону
машины  глаза.  Наш "Дзерен" в этот момент держал на спидометре
семьдесят пять километров,  так  как  дорога  шла  по  длинному
прямому  спуску. Козел несся огромными скачками -- мы отчетливо
видели, как задние ноги антилопы закидывались вперед  до  ушей.
Копыта  дзерена  мелькали так быстро, что сделались невидимыми,
как  спицы  катящегося  колеса.   Скачка   продолжалась   около
километра или больше, как вдруг козел замедлил бег и повернул в
степь,  отказавшись от борьбы. Сверху послышался вопль Малеева,
но  тяжелая  машина,  естественно,  могла  остановиться  только
тогда, когда дзерен был уже вне досягаемости выстрела.
     После   полудня   мы  увидели  впереди  горы  Дулан-Ха-ра,
ограждавшие с юга знакомый нам район Баин-Ширэ. Снова  испытали
мы  странное  слепящее свойство серой равнины. Южные склоны гор
Дулан-Хара,  нацело  засыпанные   песком   почти   до   вершин,
производили  мрач  ное  и  даже какое-то жалкое впечатление. За
ними на ходилась красная котловина "Конец Мира", откуда  совсем
близко до главного лагеря на Баин-Ширэ, расположенного так, что
его  можно  было  увидеть,  лишь подъехав вплотную. Однако звук
нашего  мотора  слышался  за  добрые   пятнадцать   километров.
Предупрежденные им, товарищи встретили нас стрельбой и веселыми
криками.
     На  раскопке  скелет  вскрыли  полностью. Ширина скопления
костей оказалась более двух  метров,  так  что  нечего  было  и
думать  взять  его  целиком.  Скрепя  сердце  я решил разрезать
скопление на две части и взять  отдельными  монолитами.  Только
палеонтолог   может   понять  терзания,  которые  я  испытывал,
наблюдая, как в  прорубаемой  канавке  под  киркой  и  зубилами
крошатся  и разламываются прекрасной сохранности крупные кости.
Впоследствии  выяснилось,  что  я  оказался  мягкосердечен   --
следовало  еще  разделить  первый, получившийся слишком большим
монолит.  Из  трещины  красных  глин  вылез  первый   маленький
скорпион,  немедленно  уничтоженный.  В  этих же трещинах нашли
множество скелетов маленьких змей и ящериц, а  также  скопления
живых  ящериц-круглоголовок,  еще не очнувшихся от зимнего сна.
Красная глина, которую  размачивали  для  монолита,  на  солнце
приобрела  необыкновенно  яркий,  светло-кровавый цвет, который
казалось странным видеть в  минеральной  массе  размазанным  по
большой  поверхности  монолита.  Гипс,  которым  заливали  края
монолита, был серого цвета и по законам освещения  Гоби  принял
интенсивно  голубую  окраску. Сочетание цветов в монолите стало
очень красивым.
     Работа  шла,  казалось  бы,  очень  хорошо,  но   величина
главного монолита превзошла наши силы. Когда деревянную раму из
толстых брусьев залили гипсом, замазали глиной и на выровненное
таким образом дно набили семисантиметровой толщины доски, стало
необходимым  перевернуть  монолит,  чтобы  заделать  его нижнюю
сторону. Соединенных усилий  всего  отряда  не  хватило.  Тогда
вниз,   в   котловину,  спустился  "Дракон".  Монолит  зацепили
канатами за буксирный крюк  машины.  Однако  веревки  оказались
плохими,  не  рассчитанными на "длинную" тягу. Все пять канатов
лопнули почти одновременно, и монолит,  уже  поднявшийся  почти
вертикально,   упал  назад.  От  тяжкого  удара  большие  куски
скопления костей  вывалились,  сотни  осколков  рассыпались  на
уступе  --  катастрофа  была  горестной и серьезной. Оставалось
сделать то,  что  требовалось  с  самого  начала  --  разделить
неподъемный  монолит на два. Теперь это сделать стало легко, но
серьезные повреждения и поломки костей потребовали  длительного
и кропотливого труда препараторов в Москве.
     Если  не считать неудачи с большим монолитом, в целом наши
дела шли неплохо: много остатков черепах,  хищных  и  панцирных
динозавров  упаковывались  каждый  день в ящики. Я не собирался
проводить капитальные раскопки  на  Баин-Ширэ  --  исследование
Восточной  Гоби  планировалось  у  нас  на  последний, 1950 год
работы экспедиции, к сожалению, несостоявшейся. Лишь попутно  с
извлечением