атце   состав   участников   второй   Монгольской
палеонтологической экспедиции 1948 года.
     Командовать   экспедицией   по-прежнему   пришлось    мне.
Начальником раскопочного отряда стал, как и раньше, Я. М. Эглон
и,  кроме  него, из "ветеранов" экспедиции 1946 года -- старший
препаратор М. Ф. Лукьянова и шофер В,  И.  Пронин,  назначенный
бригадиром.  Моим заместителем по административно-хозяйственной
части был Н. А. Шкилев, выбранный парторгом.  Научный  персонал
составляли  младшие  научные  сотрудники  Е,  А,  Малеев, Н. И.
Новожилов и А. К. Рождественский. Препаратор В. А. Пресняков  и
шоферы  экспедиционной  автобазы АН СССР Т Г. Безбородов, Н. П.
Вылежанин,  И.  И.  Лихачев  и  П.  Я.  Петрунин  --  все  были
московскими  работниками.  В  Улан-Баторе  в  постоянный состав
экспедиции  вошли  и  М.  Александров  (шофер),  и   сотрудники
комитета  наук  МНР  переводчики  Очир  (Восточный  маршрут)  и
Намнан-Дорж (Южный маршрут)
     Оба переводчика отличались друг  от  друга,  как  небо  от
земли.  Очир  (что  в переводе с тибетского значит "алмаз") был
совсем юный  геоботаник,  скромный,  хорошенький,  с  круглыми,
усыпанными  веснушками  щеками.  Он предпочел национальное дели
нашей  спецодежде  и  вначале   немного   чуждался   шумной   и
насмешливой  компании  путешественников,  но  потом  освоился и
оказался отличным  товарищем  и  работником,  близко  к  сердцу
принимавшим все наши удачи, тревоги и трудности.
     Намнан-Дорж, человек в летах, любил щегольнуть европейской
одеждой  и  ученостью,  был  недоверчив  и подозрителен. Будучи
небрежным  переводчиком,  он  несколько  раз   ставил   нас   в
затруднительное  положение  и  --  надо  прямо  сказать  --  не
пользовался в экспедиции любовью.
     Восемнадцатилетние   рабочие   --    "ветераны"    прошлой
экспедиции  пошли  на военную службу, кроме Жилкина и Сизова. К
ним  присоединились  Коля  Брилев  и  Кеша  Сидоров   --   тоже
алтанбулакцы.  Но  главное  ядро  рабочих  экспедиции 1948 года
составили солидные иркутяне, все отличавшиеся крупным ростом  и
порядочной  силой. Николай Баранов -- могучий парень с пудовыми
кулаками, был отличным плотником и заменил Эглону  его  верного
"ассистента"  Павлика.  К  концу экспедиции Баранову можно было
поручать самостоятельную выемку находок и заделку  монолитов  с
костями.  Другой  иркутянин -- Петр Афанасьевич Игнатов -- тоже
отличался силой и был  мастер  на  все  руки,  хотя  и  страдал
немного   ленцой.  Степенный,  в  очках,  Корнилов  походил  на
ученого, имел десятилетнее образование и как-то само собой стал
кладовщиком и учетчиком. Среди других рабочих эти три  человека
сделались нашими главными помощниками.
     Позднее к рабочим присоединилось несколько монголов, среди
которых  выделялся Дамдин -- коренастый, ловкий и внимательный,
он сделался верным помощником Лукьяновой  и  хорошим  товарищем
всем нам.
     За  время зимних перевозок характер каждого из шоферов был
изучен в деталях.  Как  ни  странно,  но  и  машины  вели  себя
соответственно  характеру  своих  водителей.  Поэтому  названия
машин, увековеченных крупными надписями на бортах  по-русски  и
по-монгольски,  появились  не в середине экспедиции, как в 1946
году, а еще до выезда в поле. Только  "студебекер"  --  ветеран
экспедиции  1946  года  --  носил свое старое прозвище "Дракон"
вопреки совершенно безобидному характеру  его  водителя  Т.  Г.
Безбородова.  Четыре  автомашины "ЗИС-5" назывались: "Дзерен" с
водителем В. И. Прониным, наиболее  искусным  из  всего  нашего
состава;  "Волк"  с превосходным водителем Н. П. Вылежаниным --
хитрым механиком: "Тарбаган" -- "тупая", неприемистая машина И.
И. Лихачева, любитель поспать и в маршруте  тянуться  в  хвосте
колонны,   ссылаясь   на  плохой  мотор:  "Кулан"  впоследствии
переименованный в "Барса", с  водителем  П.  Я.  Петруниным  --
очень прилежным, по наименее опытным работником.
     Маленькая   легковая  машина  "ГАЗ-67"  вначале  не  имела
водителя. Один из наших  рабочих  --  Александров  --  оказался
опытным  шофером  и  стал  ее  постоянным водителем. Так, самый
высокий человек в экспедиции (Александров был ростом более  ста
восьмидесяти  пяти сантиметров) поручил самую маленькую машину,
и его огромная "фигура, сложенная пополам за  рулем,  выглядела
комично  Так  как  Иванов  в  экспедиции  было много (включая и
начальника),  то  в  отличие  от  всех  них  Александров   стал
называться Иван-Козлиный и с честью носил это прозвище два года
работы  нашей  экспедиции,  трудясь  все  на  той  же маленькой
машине.
     Базой экспедиции 1948  года  стал  большой  старинный  дом
какого-то   манчьжурского   чиновника,   еще  до  независимости
Монголии построившего странное двухэтажное здание  с  загнутыми
вверх   углами   крыши.  Верхний,  насквозь  продуваемый  этаж,
построенный из деревянных решеток, образовал  большой  холодный
зал. Яркая раскраска резных колонн и золото деревянных драконов
совершенно  не  гармонировали  с  полумраком  и  лютым морозом,
царствовавшим в помещении. Однако этот  зал  оказался  отличным
складом,  в  котором  так  удобно было раскладывать и проверять
наши большие палатки.
     Внизу, во дворе,  стояли  машины  и  громоздились  штабеля
досок, брусьев и ящиков. В маленькой сторожке против ворот была
устроена  механическая мастерская. В большом котле, вмазанном в
печку, всегда кипела вода, необходимая для разогрева  очередной
машины.   Нижний   каменный  этаж  дома  был  занят  под  жилье
экспедиции.
     Здесь тоже было бы  изрядно  холодно,  если  бы  не  запас
отличного  налайхинского  угля,  который в конце концов прогрел
это здание, не  отапливавшееся  уже  лет  тридцать.  Время  шло
быстро, миновал и "белый месяц" (цагансар) -- монгольский Новый
год.   Солнце,   всегда   яркое   в  Монголии,  начало  заметно
пригревать.  К  первому  марта  все  было   готово   к   нашему
отправлению  на  юг, но перевалы в горах вокруг Улан-Батора еще
были закрыты снежными заносами.
     Вместе    с    Рождественским,    оказавшимся    любителем
картографии, мы посвятили много времени тщательной разработке и
расчету предстоявших перевозок и исследовательских маршрутов. В
первую  очередь  был  намечен  маршрут  в Восточную Гоби, чтобы
извлечь скелет неведомого зверя, оставленного экспедицией  1946
года.
     Во   время   этих   раскопок   мы   рассчитывали  посетить
местонахождение Ардын-обо, открытое американцами в 1922 году  и
давшее    несколько    очень    интересных    находок   древних
носорогообразных  млекопитающих  и  огромных  черепах.   Карты,
приведенные  в  трудах  американской  экспедиции,  были слишком
мелкомасштабны. В описании отсутствовали сколько-нибудь  точные
указания  на  географическое  местоположение  Ардын-обо.  Такие
указания, как "578 миль от главного  лагеря  по  автомобильному
спидометру"   при   неизвестном  расположении  этого  лагеря  и
неизвестном направлении маршрута, конечно, не  могли  считаться
ориентирами. Было ли это сделано по крайне небрежному отношению
к  географической  основе исследований или же скорее с умыслом:
затруднить отыскание местонахождений, мы сразу не могли решить.
После сопоставления  самых  различных  и  отрывочных  указаний,
приведенных   в   описаниях   разных  лет  работы  американской
экспедиции, мы все же  определили  местоположение  Ардын-обо  в
пределах   круга  диаметром  сто  километров,  что  значительно
облегчило поиски.
     Наконец 18 марта 1948 года мы выступили в Восточную  Гоби.
В  горах  к югу от Улан-Батора еще лежали большие снежные поля,
струи талых  вод  размягчали  дорогу  в  пониженных  местах,  и
колонна  наших  машин то рассыпалась, мечась в поисках проезда,
то снова выстраивалась в установленном порядке. Жестокий  ветер
пронизывал  насквозь,  и  участники  экспедиции  в  полушубках,
шапках-ушанках и валенках отнюдь не были  похожи  на  гобийских
путешественников,   открывающих   летний   сезон.  Хмурые  тучи
преследовали нас почти до Чойрена. Едва в дали  над  рыжеватыми
холмами  с редкой и сухой прошлогодней травой показался голубой
купол чойренского гранитного массива, как небо на  юге  засияло
по-гобийски  ослепительно.  От  Чойрена начиналась Гоби, теперь
уже хорошо знакомая нам. Еще в  прошлую  экспедицию  я  полюбил
столь  непривычную  для  русского человека страну, и сейчас она
приветствовала меня знакомым свистом ветра, свободно несущегося
по ее просторам. К вечеру небо  вновь  стало  пасмурным,  и  мы
очутились   среди  замечательных  чойренских  скал,  в  царстве
хмурого камня. В вечерних сумерках  скалы  приобрели  печальный
голубовато-серый цвет и резко выделялись на светло-желтой сухой
траве.
     Причудливые  комбинации  каменных  форм  сменялись по мере
движения машины от края массива к  его  центру,  где  находился
бывший  монастырь  Чойрен,  ныне автостанция. Сначала отдельные
камни казались серыми черепахами, расползшимися по степи. Затем
плитообразные отдельности скал вставали длинными  стенами,  как
бетонные  форты. Иногда вместо фортов -- штабеля грязных мешков
высотой с двухэтажный дом. сложенные  очень  правильно.  Дальше
шли  фигуры  гигантских  животных  --  лев  подпер лапой морду,
громадная черепаха  всползла  на  камень  или  чудовищная  змея
положила на плиту свою плоскую голову. А слева -- самая вершина
массива,  гребень  ощеренных  скал,  склоны  которых  как чешуя
чугунного  дракона.  Местами  эта  чешуя  сложена  в   глубокие
складки,  местами  --  точно  громадные пушечные ядра завязли в
чешуе, не пробив ее.  Три  извива  драконового  тела  выступали
постепенно   из   земли,   образуя   главный   гребень.  Вблизи
автостанции на  старинных  обо  и  молитвенных  плитах  --  уже
знакомые   нам   указа   тельные   знаки:  там  коленчатый  вал
автомашины,  поставленный  торчком,  там  рулевая  колонка  или
картер заднего моста.
     И  снова,  как  в  прошлом  году,  огромная юрта с горящей
железной  печкой,  горячий  чай  и  неторопливые  разговоры   с
проезжающими при свете плошки с бараньим салом, крепкий сон под
равномерный   шум  гобийского  ветра.  А  наутро  в  рассветной
полутьме -- факелы под  моторами  разогреваемых  машин,  мощное
фырканье трехоски и сухой треск "ЗИСов".
     Через  два  дня  наша  автоколонна  двигалась  по  светлой
щебнистой равнине к юго-западу от  аймачного  центра  Восточной
Гоби  Сайп-Шанды  среди  знакомых  гор Здесь уже снег стаял, но
трава еще не появилась. Стояла черная монгольская весна. К  нам
присоединился  еще  одни  "ГАЗ-67" с даргой аймака Чойдомжидом,
который решил совершить давно  уже  запланированную  поездку  в
западные  сомоны  своей  области,  а  заодно  посмотреть и нашу
работу. От местности  Халдзан-Шубуту  уже  не  далеко  было  до
Баин-Ширэ.  Там  лежал  скелет  неведомого  зверя, который мы с
такой горечью оставляли в бурные и  морозные  дни  ноября  1946
года.
     И снова Баин-Ширэ неприветливо встречало исследователей: с
запада зловеще вырастал красно-серый вал песчаной бури, и ясный
весенний   день   быстро  мерк.  Дорога,  проложенная  нами  на
Баин-Ширэ, исчезла бесследно, никаких  ориентиров  не  было  на
однообразной  холмистой  местности,  поросшей иссохшими пучками
черной полыни. Я старался быстрее найти место будущего  лагеря,
чтобы  завтра  не  возиться  с  погрузкой  и разгрузкой снова и
терять почти целый день. Остановив  автоколонну,  мы  вместе  с
Эглоном двинулись на поиски лагеря 1946 года.
     Песчаная  буря настигла нас. Все потемнело, песок и мелкие
камешки  взвились  в  воздух,  тусклое  багровое  солнце   едва
пробивалось  сквозь  пыльную  пелену. Час и другой мы с Эглоном
шли вдоль края поросшей саксаулом впадины, как  вдруг  внезапно
увидели  под  собой  угрюмые  обрывы и столбы песчаника, конусы
темно-красных глин, наполовину тонувшие в крутящейся  пыли.  Мы
мгновенно  узнали  место  и  еще  через десять минут стояли над
пирамидой песчаниковых плит,  обозначавшей  место  лагеря  1946
года (так называемое "Лагерное" обо).
     Мы   посмотрели   друг  на  друга,  одновременно  вспомнив
проведенные здесь дни.  Руки  невольно  соединились  в  крепком
пожатии:  задуманные  планы  свершились!  И  как бы подчеркивая
торжественность момента, песчаный шквал вдруг  затих,  и  через
несколько минут сияние чистого неба осветило заалевшие обрывы.
     К  вечеру усилился мороз, но теперь мы ужо не боялись его.
Пять больших палаток возвышались на недавно еще пустынном  краю
обрыва,  языки  бледного  пламени появились из железных труб, и
резкий по запаху дымок горящего  саксаула  витал  над  лагерем.
Стеной  стояли  выгруженные  припасы:  ящики  с  гипсом, доски.
брусья, мешки с мукой -- все это огораживало лагерь  с  запада,
создавая  видимость  укрытия  от ветра. "Козел", подплавивший в
погоне за дзеренами шатунный подшипник, был приведен на буксире
с места аварии и теперь, опрокинутый набок, дожидался ремонта.
     Сумерки уже  сгущались  внизу,  в  саксаульной  котловине,
когда  мы  с  Эглоном  спустились  к  красным буграм. Здесь все
оставалось таким же, как в 1946 году. Сложенное нами обо стояло
по-прежнему на широкой плите песчаника, увенчавшей конус глины.
Теперь оно выполнило свое назначение,  и  мы  разобрали  камни,
достав  оттуда  опознавательную  записку,  которую  я  взял  на
память. С чувством полного  удовлетворения  я  уселся  на  край
плиты  и  скрутил  основательную  козью ножку. Да и как было не
радоваться!  Вверху,  в  лагере  раздавались  голоса   рабочих,
высилась  гора  снаряжения, продовольствия и материалов. Теперь
ничто не помешает  взять  скелет,  мирно  лежащий  у  меня  под
ногами. Задача казалась простой, но будущее показало, что я был
не совсем прав.
     На следующее утро мы начали вскрывать конус красной глины.
Тяжелая  плита, подхваченная рычагами и десятками рук, полетела
с  вершины  вниз.  Рассчитав  примерные  размеры  скелета,   мы
очертили ступенчатую выемку, которую надлежало выдолбить.
     Для  ведения  раскопок  решили  оставить на месте в лагере
большую часть рабочих, Эглона и Преснякова и двигаться  налегке
на двух машинах на поиски Ардын-обо.
     Вместе  с  даргой  аймака  ранним  погожим, но на редкость
холодным утром мы двинулись на запад, по знакомой дороге  через
красную  котловину,  названную еще в 1946 году "Концом Мира", У
гор Дулан-Хара мы углубились в сухое русло и но тяжелому  песку
вышли на обширный скат в еще не изведанные места.
     Слабо  всхолмленная  равнина  была  усеяна  мелким  щебнем
грязно-белого цвета. Мы видели в Гоби  места,  гораздо  сильнее
отражавшие  солнечные  лучи:  соляные  озера, солончаки, обрывы
белых песков, размывы голубоватых глин. Но еще нигде наши глаза
не утомлялись так быстро, не испытывали  так  сильно  слепящего
действия  света,  как  на этой ничем не примечательной равнине.
Всякий раз, когда мы пересекали эту местность в разные часы дня
и разное время года, все  без  исключения,  особенно,  конечно,
шоферы  и  мы  -- геологи, неотрывно наблюдавшие за местностью,
всегда испытывали  сильнейшее  утомление  глаз,  доходившее  до
резкой  боли.  Эта  загадка,  как  и  многие  другие оптические
явления в Гоби, осталась неразрешенной для нас и ждет еще своих
исследователей.
     Долго ехали мы, переваливая через  гряды  высоких  холмов,
пересекая полосы барханных песков, пока не добрались до Агаруту
сомона  ("Воздушный  сомон"),  где  сгрузили  бочку  с бензином
аймачного дарги. Дарга остался  здесь  ночевать.  Гостеприимные
жители   сомона   уговаривали   нас  последовать  его  примеру.
Вечерело. Отсутствие ветра обещало ночной мороз,  и  я  замечал
умильные взгляды, которые бросали некоторые товарищи на теплые,
дымившиеся   своими   трубами  юрты.  Но  грузовые  машины  шли
медленнее "Козла" дарги, и  я  решил  двигаться  дальше,  чтобы
поздней ночевкой обеспечить пребытие в Хатун-Булак сомон ("Ключ
госпожи") завтра же.
     Ночевка  действительно  получилась  поздней, потому что мы
ехали  через  поросшую  карагапой  равнину,  пользуясь  молодой
луной,  до  полуночи.  В  темноте  участились "посадки" машин в
песке при пересечении сухих русел, и  мы  остановили  движение,
как  явно  невыгодное. Скоро складные койки выстроились в ряд с
подветренной стороны машин, запылал большой костер, на  котором
жарился  убитый  Малеевым  дзерен.  Морозная ночь загнала нас в
спальные мешки в полной дневной амуниции.
     Утром, пока разогревались  моторы,  я  принялся  тщательно
осматривать  местность  в  бинокль.  Далеко  от  нас  на севере
поднималось совершенно ровное плато, восточный  конец  которого
обрывался  характерным  ступенчатым откосом. Хотя далекое плато
даже в бинокль казалось только голубой полоской, этот восточный
мыс живо напомнил мне фотографии Ардын-обо, виденные  в  книгах
американской экспедиции.
     Небо  хмурилось, с запада быстро шли сплошной стеной серые
облака. Было рискованно пускаться со всеми машинами напролом  к
удаленной  точке, сходство которой с американскими фотографиями
могло  или  почудиться,  или  оказаться  случайным.   Я   решил
продолжать  путь  в  Хатун-Булак сомон, до которого осталось не
более сорока километров. Скоро нас догнал аймачный дарга, и  мы
приблизились   к   сомону  в  завывании  песчаной  бури.  Резко
похолодало, песок летел вместе с сухой снежной пылью,  залепляя
лобовые стекла машины. Мы остановились у юрты на краю сомона, и
ее  деревянная  дверь как-то сразу отдалила нас от продолжавшей
бушевать   снаружи   непогоды.   Накаленная   железная    печка
распространяла  сухое тепло, и мы с удовольствием устроились на
кошме, в то время как по зову аймачного дарги в юрту  сходились
знатоки  здешних  мест  -- пожилые араты или совсем уже древние
водители прежних караванов.
     Выяснилось, что название Ардын-обо никому не известно.  но
что    оно.   по-видимому,   искаженное   название   Эрдени-обо
("Драгоценность"), находящегося  в  сорока  километрах  к  югу,
недалеко  от  китайской  границы.  Американская  экспедиция  не
оставила в здешнем народе никакой памяти о  себе.  Только  один
старик  припомнил,  что слыхал от соседа по кочевке, что там --
он показал на север -- какие-то люди около  двадцати  пяти  лет
тому  назад  раскапывали  "каменных  змей". То место называется
Эргиль-обо ("Вершина"). Я  взглянул  на  карту.  Местоположение
Эргиль-обо  как  будто  соответствовало  виденному  мною  утром
обрыву плато с характерными очертаниями  Ардын-обо.  Американцы
действительно  работали  там  в  1922  и  1923  годах  -- таким
образом, указанное стариком время совпадало.
     Скоро появился и проводник, который должен был  вести  нас
на  Эрдени-обо.  Это  был  маленький  арат  в темно-синем дели,
сурового, даже  угрюмого,  облика.  Угрюмость  проводника,  как
выяснилось  позже,  имела  вескую  причину: он кочевал в районе
Эрдени-обо  и  там  совсем   недавно   был   начисто   ограблен
гоминдановцами. Банда, украдкой перешедшая границу, угнала весь
скот,  не  оставив  несчастному ни одного верблюда, и его семья
едва добралась пешком до сомона...
     Буря  стихла  быстро.  При  ясном  солнце  мы  поехали  по
старинной  караванной  тропе  меж огромных серых камней. Дорога
оказалась  легкой,  и  мы  без  труда  достигли  Эрдени-обо  --
невысокой горы из древнепалеозойских метаморфических сланцев. В
одно  мгновение  стало очевидным, что никаких ископаемых костей
ни здесь, ни поблизости быть не может.  Таким  образом,  версия
Эрдени-обо  была  "закрыта",  и  оставалось  проверить  то, что
называлось Эргиль-обо.
     Мы вернулись в  сомон  за  полчаса  до  наступления  новой
песчаной  бури,  которая  бушевала  всю  ночь.  Для ночевки нам
отвели часть помещения школы, и поэтому мы  спокойно  встретили
завывание разъяренного ветра.
     На следующий день, едва мы начали грузить машины, из школы
выкатилась   толпа   ребятишек,   чтобы  посмотреть  невиданных
прише