долинок возвышались круглые  кочки,  плотно  поросшие
гобийским  миндалем -- кустами с необыкновенно темной зеленью и
адскими шипами.
     Грядки голого камня, глин с солевыми  выцветами  и  песком
чередовались  на  дороге.  Машины шли медленно и тяжело. Зной и
духота, едкая пыль царили в этих заплесневелых горах.
     Перегревшийся мотор тянул плохо,  наполнял  жаром  кабину,
палимую  сверху  беспощадным  солнцем. Пот тек по лицу, заливая
глаза. В середине дня,  когда  солнце  высоко,  мелкие  ямки  и
ухабы,  как  и  вообще  все неровности в Гоби, становятся плохо
видимыми.  И  сейчас  пыльная  дорога  не   различалась   среди
занесенных  пылью  и песком подножий холмов, между которыми она
причудливо извивалась, то огибая их по  склонам,  то  пересекая
прямо через вершинки, то спускаясь по дну мелких русел.
     По  мере  приближения  к Ноян сомону местность становилась
все более примечательной. Большие  сухие  русла  врезывались  в
ущелья  среди  совершенно  голых гор, не прикрытых даже дресвой
разрушения. Камень был обдут ветрами и сглажен, конусы и купола
толпились беспорядочно и тесно, желтые  шлейфы  надутых  песков
всползали  на  склоны  из  большой  равнины к северу от горного
массива. Автомобильный накат с  удивительной  отвагой  проникал
через  узкие щели в сплошном камне. Машины бросало и кренило на
торчащих ребрах гранитных плит и скатах  глыб.  Взобравшись  на
один  из  таких  перевалов, мы увидели крутой спуск в промоину,
сплошь  заваленную  остроугольными  глыбами.  Тут   даже   наши
видавшие  виды  экспедиционные шоферы стали качать головами. Но
шедший впереди Пронин вновь уселся в кабину,  и  его  полуторка
буквально  сползла в страшную щель. Андросов смешно вытаращился
и озорно поглядывал  сбоку  на  меня  с  видом  преувеличенного
испуга.  Колеса  поползли,  упираясь  в  борта промоины. острые
камни скрежетали, оседая  под  тяжестью  машины,  но  резина  с
честью выдержала это испытание.
     Еще  один  перевал,  и  мы опять очутились на голом камне.
Удивительный массив  плотных  кварц-порфиров  густого  красного
цвета  находился  налево от нас. на уровне перевального гребня.
Поверхность  красного  порфира  выступала  особенно  резко   на
ярко-голубом  небе. Прямо на гребне обрисовалась наша громадная
трехоска. Дверцы кабины были  распахнуты  и  казались  широкими
крыльями,  раскинутыми  для  взлета.  Массивная  стальная балка
буфера сильно выдавалась вперед,  ее  грани  и  углы  блестели,
отполированные  ветром  и  песком. С приклепанных к балке круто
загнутых крючьев  свисала  тяжелая  цепь...  Дикий  хаос  голых
красных скал. а над ним -- поднятая в самое небо могучая машина
показалась мне символом человеческой мощи.
     Внизу,  в  окаймлявшем  массив сухом русле, толстые черные
жилы  основных  пород  рассекали  красный  порфир.  По   ущелью
вскрывались  породы  палеозойского  возраста  --  темные, почти
черные  песчаники  и  углистые  сланцы,  рассеченные   висячими
долинками  и  превращенные  в  крутые  куполовидные  холмы.  На
вершинах этих холмов была отчетливо  видна  желто-красная  кора
выветривания,  достигавшая  до  пятидесяти метров толщины, или,
как говорят геологи, мощности. Это означало. что темные  породы
палеозоя   долгое   время  находились  на  поверхности  древней
азиатской суши. Атмосферные процессы,  солнце  и  температурные
воздействия проникли глубоко в скалистую толщу, изменив прежний
вид пород. Лишь два года спустя мы узнали, что это выветривание
происходило в нижнемеловую эпоху, то есть около семидесяти пяти
миллионов лет назад.
     Едва  только  мы  выехали  из  ущелья и повернули направо.
впереди внезапно открылся Ноян сомон --  немного  юрт,  склады,
клуб  и большая школа. Сомон оказался в это время полон народу.
Немедленно машины окружила плотная  толпа.  Дети  выскочили  из
школы и также подбежали к нам.
     Ноян  сомон  стоит  в  необычайно  живописной местности на
небольшой плоскости, окруженной,  словно  часовыми,  скалистыми
черными   вершинами.   Пирамидальные   останцы.  необыкновенные
гребнистые  своды,  пильчато-иззубренные  вершины  торчали  над
сомоном, а поодаль виднелись столь правильной формы конусы, что
мы  сразу  же  заподозрили  в  них  потухшие  вулканы.  Мы были
приглашены  в  юрту  к  сомонному  начальнику  дарге,  которому
объяснили цель нашей экспедиции. Здесь собралась группа местной
интеллигенции,  среди которой оказался московский студент-юрист
(конечно, тоже монгол).  присланный  для  практики  в  качестве
помощника прокурора.
     В  ту пору, в первую экспедицию, Ноян сомон -- самый южный
и удаленный из сомонов  Южногобийского  аймака,  показался  нам
краем Монголии и чуть ли не краем света.
     Сошлись  старики.  Данзан  и Цедендамба долго совещались с
ними, но  проводника,  хорошо  знающего  Нэмэгэту  не  нашлось.
Цедендамба  предложил найти его непосредственно в Нэмэгэтинской
котловине, для того чтобы вернее и  скорее  разыскать  наиболее
богатое "костями дракона" место.
     В  сомоне  было  тесно, и мы решили проехать дальше, чтобы
заночевать  на  свободе  и  в  покое  от  любопытных,  которых,
конечно,  было  множество,  в  том  числе и девушек отпускавших
какие-то  непонятные  нам  шутки  и  смущавших  этим  скромного
Данзана.   Еще   тридцать   километров   автомобильного  наката
оставалось нам проехать -- дальше шло неведомое бездорожье.
     Погода резко изменилась еще перед въездом в сомон.  Хмурые
тучи  повисли  над  черными  конусами  гор.  засвистел холодный
ветер. Мы обогнули продолговатую черную гору,  гребнистую,  как
спина   чудовища,  и  пошли  на  запад  под  вихрем  неожиданно
налетевшего снега. Этот внезапный переход  от  дневной  жары  к
вечернему  снегу поразил меня, и я с недоумением всматривался в
летящие  навстречу  машине  и  крутящиеся   повсюду   снежинки.
Вызывающе мрачным и темным стало все кругом, густой черный цвет
гор еще более усиливал ощущение одиночества и угрюмости.
     Но  не  успели мы проехать нескольких километров, как снег
перестал идти и на безоблачном небе  снова  засияло  солнце,  а
снежная  белизна  на  земле  просуществовала  не более четверти
часа. бесследно испарившись.
     Необыкновенно величественной показалась мне гора с юга  --
мрачная  и  тяжелая,  почти  кубическая  глыба  из  исполинских
пластов, которые наваливались, плющились, громоздились друг  на
друга  и.  казалось,  лезли  к небу в слепом старании подняться
выше. Рядом стояли еще две такие же глыбы какой-то очень грубой
титанической  формы,  словно  обрубленные  топором.  Эти   горы
назывались  "Три  Чиновника".  Удивительно  чистое  после снега
голубое небо  бросало  яркий  свет  на  обнаженные  остроребрые
скалы,  покрытые  блестящей черной корой пустынного загара, как
будто облитые свежей смолой и  отблескивавшие  в  лучах  солнца
тысячами   черных  зеркал.  От  этих  зеркал  отражалась  дымка
жемчужного  света.  окутавшая  срезанные  вершины.  Снизу  горы
обрамлялись  тускло-черным  фоном задернованных осыпей. Никаких
признаков жизни, даже заметной  растительности  не  было  видно
вокруг.
     Мы  поднялись  на  небольшой перевал. Впереди расстилалась
волнистая  равнина  --  размытая  центральная  часть   складки,
обрамленная  с  юга горами "Три Чиновника", с севера -- хребтом
Хана-Хере ("Стена,  гребень").  Равнина  полого  поднималась  к
западу. Там стоял огромный вулканический конус--гора Ноян-Богдо
("Святой князь" ).
     С  восточной  стороны гора казалась срезанной по вершине и
немного вкось по северному склону. По-видимому,  там  находился
кратер.  Когда  мы  подъехали к Ноян-Богдо с юга, приблизившись
вплотную к ее подошве, то  отсюда  гора  показалась  совершенно
правильным  конусом  с  красиво закругленной верхушкой. Громов,
Данзан и я поднялись по склону.
     -- Сколько  базальтов  кругом,--   с   довольной   улыбкой
оглянулся Громов.
     -- Это  долериты,  Иван  Антонович?  --  спросил Данзан и,
получив утвердительный ответ, задумался. Выяснилось, что геолог
давно  лелеет  мечту  написать  большую  работу   о   базальтах
Монголии.
     -- В  нашей  стране так много базальтов. Настоящие вулканы
возвышаются в  плоских  степях  Дариганги  ("Крутой  обрыв")  в
Восточной  Гоби.  В  Хентее  обнаружены  недавно  действовавшие
вулканы. Огромные базальтовые поля простираются в долине  озер.
около  Орокнура  и  в  Арахангае  ("Северный  Хангай") -- следы
сильной  вулканической  деятельности.   И   здесь,   взгляните!
--Данзан  повел  рукой  обводя,  все  скопище  черных  холмов и
гребней.
     Ноян-Богдо, как и другие  замеченные  здесь  вулканические
конусы,  располагался  вдоль  оси гигантской складки, в которую
были смяты пласты горных пород. Конусы сидели не на самой  оси,
а  смещались  к северу от наклона складки. Все выходившие здесь
породы были совершенно открыты на поверхности --  стопроцентная
обнаженность,  как  выразился  бы  геолог.  Земля  как  бы сама
выставляла свои недра напоказ внимательному взгляду ученого,  и
подробное изучение местности сулило самые интересные открытия.
     За    вулканом    Ноян-Богдо    предстояло    свернуть   с
автомобильного наката  на  полное  бездорожье.  Мы  перебрались
через  небольшой  хребет  песчаниковых  скал,  похожих  на ряды
чьих-то  смуглых  скуластых  лиц,  и  приблизились   к   хребту
Хана-Хере,   удивительно   походившему   на  чудовищную  стену,
сложенную из исполинских глыб.
     Несомненно,  здесь  проходил  огромный  и  очень  недавний
сброс,  который  поднял  эту  стену  над  узкой долиной. а силы
разрушения еще не успели расчленить  хребет  на  ряд  отдельных
вершин,   разрезав   его   поперечными   долинами  и  ущельями.
Разрушающие силы  выветривания  проявили  себя  еще  только  на
гребне хребта -- там размытая поверхность песчаников образовала
бесчисленные зубцы, торчащие в небо гигантские пальцы, башенки,
головы.
     Казалось,  что с высоты стены на нас заглядывают. кривясь,
какие-то рожи.  Иногда  клювы  хищных  птиц  выступали  с  края
исполинской  стены,  а  вдали,  уже  окутанное  синей  вечерней
дымкой, продолжение хребта, очень похожее на спину  чудовищного
крокодила,  покрытую  загнутыми  назад  шипами.  При  всем  том
Хана-Хере не был покрыт  такой  блестящей  черной  коркой,  как
скалы   "Трех   Чиновников".  Подтвердился  рассказ  проводника
Цедендамбы о существовании  в  этом  хребте  гигантских  зеркал
скольжения, "отражавших всадника с конем".
     Отвесный  обрыв  хребта  во  всю  свою  длину,  вплоть  до
утопавших в синей дымке вечера дальних концов, казался  матовым
и  серовато-желтым. Только в защищенных от прямого удара ветров
изломах  скалистых  круч  бурые,  почти   черные   полированные
поверхности  двухметровых зеркал скольжения четко выделялись на
изрытых стенах песчаников. Странно было смотреть на собственное
отражение в этом горном зеркале. Блестящая, с красными  бликами
вечернего  солнца поверхность уходила бесконечно далеко в глубь
каменного массива, а отражение как бы выступало вперед  четким,
бестелесным  призраком.  Сразу же приходили на память уральские
горные  сказы  о  тайных  горных  проходах,  теремах  "хозяек",
открывавшихся  только  немногим  людям. Несколько минут я стоял
забывшись  перед  призрачной  дверью  внутрь  скал,  поддаваясь
странной  тяге  к  таинственному коридору. Он вел, казалось, не
только в глубину каменных масс  земной  коры,  но  и  в  бездны
прошедших  времен  невообразимой  длительности. Затаив дыхание,
будто заглянув в запретное, я представил  себе  изменения  лика
Земли  в  ее  геологической  истории, записанной в слоях горных
пород, но не в  более  древней  астрономической,  свидетельства
которой скрыты в недоступных еще для нас глубинах планеты.
     Слои  осадочных  пород,  начавшие  отлагаться  со  времени
образования  жидкой  воды  --  Мирового   океана,   много   раз
подвергались     необратимым     изменениям.     Незначительных
молекулярных  изменений  вещества   в   глубинах   Земли   было
достаточно  для крупных, на наш человеческий масштаб, колебаний
земной коры. Опущенные на несколько километров вглубь осадочные
породы -- песчаники, глины, известняки -- от давления и нагрева
превращались в  кристаллические  породы,  по  составу  подобные
гранитам,  но  сохранившие  слоистость.  Эти породы -- гнейсы и
метаморфические  ("превращенные")  сланцы--  слагают   наиболее
древний  цоколь  земной  коры. Слои в них измяты, гофрированы и
перекручены сильнейшим образом, свидетельствуя о  передвижениях
текучих масс. Свилеватость перемешанных в расплавленных стеклах
красок  является  хорошей  моделью  расположения  слоев  в этих
древних породах.
     Отдельные участки земной  коры  то  опускались,  то  вновь
поднимались.  В  их  чередовании  моря и океаны перемешались по
поверхности .планеты. Атмосферные воды, падавшие на материки от
испарения океанов, сливались  в  ручейки  и  реки,  размывавшие
поверхность материков и отлагавшие продукты разрушения в морях.
И снова моря становились материками, и новые слои песков, глин,
известняков  накладывались  за сотни тысячелетий на поверхность
прежней суши.
     А под древним гнейсовым цоколем земной  коры  то  там,  то
здесь образовывались скопления радиоактивных элементов. Большие
участки разогревались, расплавлялись, смесь расплавленных пород
-- магма  --  устремлялась  вверх  по  трещинам и разломам. Так
создавались вулканические очаги,  громадные  массивы  застывших
изверженных пород или обширные покровы изливавшихся лав. Помимо
процессов,  происходивших  внутри Земли, так сказать, домашних,
внутренних,   на   формирование   земной   поверхности   влияли
космические,  внеземные  изменения.  Затормаживаясь солнечным и
лунным притяжением, Земля постепенно замедляла  свое  вращение.
Пятичасовые  сутки  древнейших, догеологических периодов земной
истории удлинялись и достигли современной продолжительности  --
24  часов.  Еще  неведомые нам причины меняли положение планеты
относительно полюсов и  экватора,  соответственно  перемещая  и
климатические пояса.
     Солнце за миллионы веков тоже изменялось, пульсировало, то
разогреваясь  сильнее, то слегка ослабляя силу отдачи энергии в
пространство.  Характер  излучения  разумеется,  не   оставался
постоянным.  Иногда  преобладали  ультрафиолетовые и фиолетовые
лучи,  иногда  становилось  сильнее  излучение  красной   части
спектра.  Это  немедленно  отражалось  на  освещении  и нагреве
земной  поверхности,  так   как   атмосфера   наиболее   сильно
задерживала  лучи  фиолетовой  стороны  спектра.  Проницаемость
атмосферы тоже не была всегда  одинаковой,  так  как  в  разные
геологические эпохи она обладала разным составом. Около трехсот
миллионов  лет  тому назад в атмосфере было больше углекислоты,
чем  в  настоящее  время.  Периоды  разогрева  солнца  повышали
испарение  воды,  атмосфера  насыщалась  ее  парами  и начинала
задерживать лучи  тепловой,  красной  части  спектра.  Наступал
период   охлаждения,   совпадавший   с   повышенной  влажностью
атмосферы, что приводило к накоплению гигантских  масс  льда  в
полярных  областях,  и  наступали периоды оледенения. несколько
раз повторявшиеся в истории Земли, вплоть до  четвертичного,  в
конце которого мы живем.
     В  сумме  всех  земных  и  космических перемен условия для
жизни на  поверхности  нашей  планеты  все  время  подвергались
неповторимым  переменам, и сама жизнь следовала им бесчисленной
чередой разнообразных форм. Стоя перед странным горным зеркалом
в центре  Азиатского  материка,  я  представил  себе  несколько
картин прошлого Земли.
     ...Темные, почти пресные воды громадного океана, скрывшего
на своем  дне  продукты разрушения необитаемых голых материков,
плескались на месте Азии в протерозойскую эру. Тогда жизнь  еще
не  выходила  из  моря  на сушу -- она ютилась в теплых и тихих
заливах в своих простейших формах.
     Плоскими  и  безжизненными  оставались   материки   начала
палеозойской  эры,  но  в  устьях рек уже зеленели первые пятна
наземной растительности, а мхи и лишайники  местами  прикрывали
первозданную  голизну  камня.  Материки  поднимались все выше в
силурийский и девонский периоды, но  здесь,  в  Азии,  катились
волны  теплого  неглубокого  моря. переполненного водорослями и
морскими животными. Гигантские пустыни дышали зноем на соседних
материках,  а  в  низменных  прибрежных  областях  уже  торчали
громадными  щетками первые безлистные леса. Море стало соленым.
В чистой атмосфере солнце сияло, как в настоящее время в горах.
Необозримые моря раскидывали свои сверкающие голубые дали.  Еще
более  низкими  стали  материки  в каменноугольную эпоху. Почти
стерлась грань между мелким  морем  и  низменной,  заболоченной
сушей.  Исполинские  пространства мрачных болот поросли густыми
лесами. По всей земле началось накопление колоссальных  запасов
древесины,  превращенной  в  уголь, и земная атмосфера потеряла
значительную часть своей углекислоты.
     Конец  каменноугольной   эпохи   ознаменовался   поднятием
материков,   совпавшим   с   разогреванием   солнца,  усиленное
излучение  которого   насытило   атмосферу   водяными   парами.
Тысячелетия пасмурных дней привели к тому, что на поднимавшихся
плоскими  горбами  участках земной коры стал накапливаться лед.
Началось великое оледенение,  центры  которого,  соответственно
положению   полюсов   того   времени,  находились  недалеко  от
современного нам  экватора.  К  концу  палеозойской  эры  --  в
пермском периоде -- оледенение исчезло, хотя поднятие материков
продолжалось.  Снова  в  прозрачной  атмосфере сверкало солнце,
сжигавшее высокие плоскогорья материков, походивших  по  своему
рельефу   на  современную  Африку.  В  лагунах  и  отгороженных
барьерными  рифами  каналах  отступивших   морей   выпаривались
чудовищные  массы соли и магнезиальных осадков -- доломитов. На
севере современного Азиатского материка продолжали существовать
огромные низменные пространства, поросшие заболоченными лесами.
Здесь продолжали отлагаться угли.
     Высокие материки  с  окаймлявшими  их  глубокими  океанами
оставались  и в начале мезозойской эры -- в триасовую эпоху, от
которой для той области Азии. где в настоящий момент  находился
я.   не   осталось  геологических  свидетельств.  Здесь  широко
распространены отложения двух других периодов  мезозойской  эры
-- юрского   и  мелового,  во  время  которых  опять  произошло
опускание материков, частично затопленных мелководными  морями.
Жаркий  и  влажный климат способствовал развитию растительности
на суше и  богатству  животной  жизни  в  прогреваемых  солнцем
соленых  морях  или  прибрежных болотах. Именно тогда появились
гигантские  ящеры  --  динозавры,  за  остатками   которых   мы
пробирались  сейчас  в  котловину Нэмэгэту... Эта мысль вернула
меня  к  действительности.  Нужно  было  ехать  дальше,   чтобы
приискать удобное место для ночлега.
     История  хребта  Хана-Хере  стала ясной. Уцелевшие зеркала
скольжения,   еще   не   разрушенные   выветриванием,    свежая
поверхность скал, не покрывшихся "загаром пустыни", прямая, как
ножом  срезанная  стена хребта -- все говорило об очень молодом
поднятии, крупном сбросе, происшедшем в совсем недавнее  время,
вероятно,  в раннеисторические времена -- несколько тысячелетий
тому  назад...  Южные  ступени  хребта  --   исполинские   "Три
Чиновника"  в  их  черной  броне  поднялись  раньше, разрезав и
отгородив с юга равнину Нэмэгэту,  когда-то  простиравшуюся  до
самой границы Китая и еще дальше на юг...
     Равнина,   тянувшаяся  вдоль  стены,  кончилась.  Вплотную
подступили крутые обрывы. Нужно было спускаться в  сухое  русло
-- единственный путь через хребет.
     Полуторки пошли довольно легко, но трехоска тяжело огрузла
в песке,  заполнявшем  русло, и двигалась медленно, оставляя за
собой две глубокие  борозды.  Рев  мотора  гулко  отражался  от
черных  ск