га  среди  больших  камней  на
травянистой равнине у Мандал-Гоби мы въехали в  настоящую  Гоби
-- щебнистую,  черную,  с  редко разбросанными кустиками травы.
Несколько  часов  покрышки  однообразно  скрежетали  по  щебню.
Становилось все жарче, как будто сентябрьское солнце молодело с
каждым часом.
     Мы  сделали  остановку  на  обед у разрушенных глинобитных
стен развалин Олдаху-хида ("Найденный монастырь"). Длинный  ряд
разбитых  белых чаш субурганов отгораживал развалины от плоских
щебнистых гряд  с  севера.  С  юга  прямо  к  стенам  подходила
огромная,  совершенно  мертвая  равнина. Рыжая глина бесплодной
почвы  просвечивала  сквозь  черный  мелкий  щебень.   Глубокие
канавки  --  следы  автомобильных  колес -- бороздили равнину в
разных  направлениях:  попытки  неведомых  водителей  пробиться
через   размокшую   во  время  июльских  ливней  или  весеннего
снеготаяния глину...
     Сейчас эта равнина не представляла  никакой  опасности  --
дожди  давно  окончились,  и  глина  была  суха на много метров
вглубь.
     Едва только машины остановились, как тяжелый зной обступил
нас. Неподвижный воздух между стенами был буквально накален. Мы
укрылись от прямого  солнца  в  тень  машин,  поели  и  немного
вздремнули.   Однако   долго   отдыхать   было  некогда  --  мы
намеревались  сегодня  же   доехать   до   Далан-Дзадагада,   а
оставалось еще сто девяносто километров.
     И  мы пустились по мертвой равнине, не обращая внимания на
усиливающуюся жару. Потирая обожженные солнцем и палящим ветром
уши, я с удовлетворением отметил огромную разницу между погодой
в Улан-Баторе и здесь, в Гоби, хотя мы и  отъехали  от  столицы
республики  всего  на четыреста километров прямо на юг, то есть
около четырех  градусов  по  широте.  По  сторонам  щебень  был
темным,  а  на  самой дороге гораздо светлее -- пустынный загар
был стерт колесами с камня и щебень присыпан пылью, отчего  вся
дорога приняла светлый серый цвет. В Гоби, когда солнце высоко,
чистый  серый цвет кажется голубым или светло-синим. Мне не раз
пришлось потом  встретиться  с  этим  явлением.  И  сейчас  под
палящим  солнцем  на  темной  щебнистой  равнине  вдаль  вилась
ярко-голубая   дорога,   вблизи,   перед   радиатором   машины,
казавшаяся   совсем   синей.   Необычайного  цвета  путь  манил
воображение,  суля  впереди  неопределенные  и   необыкновенные
возможности...
     А  часы  шли,  солнце спускалось ниже и уходило в сторону,
голубой   цвет   щебня   дороги   сменился    красновато-серым.
Встретились  две  монгольские  машины  ЗИС-5.  Не в пример нам,
местные водители бешено гнали по ухабам и ямам, машины дергало,
бросало и раскачивало так, что  на  них  жалко  было  смотреть.
Вдобавок пошла "гребенка", и наше передвижение замедлилось.
     Короткий  осенний  день давно окончился, а в свете фар все
тянулась и  тянулась  изрытая  ухабистая  дорога,  пересекавшая
глинистую котловину. При торможении перед ямами вихрь густейшей
пыли  с жарким дыханием отработанного бензина мгновенно обгонял
нас, окутывал плотным облаком, забивался в кабину и рассеивался
только тогда, когда машина набирала ход.
     Глухой ночью мы прибыли в аймак  и  подъехали  к  отдельно
стоявшему на самом краю поселка зданию, обнесенному глинобитной
сплошной  стеной.  Это был клуб местной милиции, отведенный под
нашу базу.
     Рано утром я пошел осматривать базу и аймак.
     В углу двора,  в  старой,  дырявой  юрте,  превращенной  в
кухню, уже готовился завтрак. Квадрат глухих стен обрамлял весь
дом  --  защита от страшных гобийских ветров. Только одна узкая
дверная прорезь выходила  на  восток.  С  другой  стороны  дома
находился  большой  чулан,  куда вел длинный узкий проход между
стеною   и   домом   --   там   мы   оборудовали   кладовую   и
фотолабораторию.  Благодаря  этой  мудро придуманной стене наша
новая база выглядела даже уютно в сравнении с  другими  домами,
стоявшими совершенно открыто.
     Я  вышел  через  дверной  проем.  Обе  машины стояли перед
входом, красная гобийская пыль  прочно  въелась  в  их  колеса,
капоты  и  крылья. Аймак -- отдельные каменные дома, живописные
скопища юрт, высокие мачты радиостанции, ряд магазинов,  группа
белых  больничных  зданий и стоявшая на отлете большая школа --
был  поставлен  здесь  всего  несколько  лет  назад,  а   ранее
находился  значительно  севернее--в Дельгер-Хангае ("Просторный
Хангай"). Поэтому юрт было во много раз больше, чем  домов,  но
строительство  продолжалось  --  в  самом центре, неподалеку от
здания аймачного управления, уже были выложены фундаменты  трех
больших домов...
     Аймак  Далан-Дзадагад  расположен  на  плоской щебнистой и
пустынной равнине, протянувшейся далеко на запад и на восток. С
севера на  сотни  километров  простирались  такие  же,  только,
пожалуй,  еще  более бесплодные. равнины, местами прерывавшиеся
грядами холмов и цепями невысоких скалистых гор или  глинистыми
впадинами -- котловинами.
     С  юга  над  равниной  и  аймаком  как  бы всплывала стена
крутого  и  высокого  хребта.  Массивные  скалы   величественно
громоздились  на  пологом  цоколе  бэля.  Хребет уходил косо на
запад  и  распадался  на  три  массива,  разделенных   широкими
сквозными    долинами.   Это   и   был   Гур-бан-Сайхан   ("Три
Прекрасных"), восточная оконечность Гобийского Алтая.  Названия
гор   в   Монголии   --   пережитки  древнего  пантеистического
шаманизма, оставшегося бытовать и ассимилированного  буддизмом,
который  сумел отлично использовать бесчисленных богов и чертей
первобытного,  запуганного   силами   природы   мышления.   При
подобострастном  отношении древних путников к горам, посылавшим
то необоримые ветры, то снег и  жестокую  стужу,  то  гибельные
ливни,  подлинные  имена гор нельзя было произносить и они были
забыты.  Поэтому  самые  большие  горы   до   сих   пор   носят
"обобщенные"  названия:  Сайхан  Богдо,  Хаирхан -- Прекрасный,
Святой.  Милостивый,   к   которым   добавляется   какое-нибудь
отличительное прилагательное.
     Ничего  прекрасного  не  было  в  этих  "Трех Прекрасных",
надменно высившихся над распростертым у их подножия аймаком. Но
величие, несомненно,  чувствовалось  в  кручах  и  полированных
ветрами ребрах исполинских обнаженных скал.
     Я  отправился  с  визитом  к  аймачному дарге и был принят
любезно, но не смог  хорошо  побеседовать.  Аймачный  начальник
очень  плохо говорил по-русски, а наш переводчик был в отъезде.
Зато в айкоме Народно-Революционной партии я имел больший успех
-- секретари   айкома   владели   русским   языком   и    очень
заинтересовались   работой   нашей   экспедиции.  Мне  пришлось
говорить целый  час.  Договорились  о  взаимопомощи  в  работе.
Вернувшись домой, я принялся за дневники и едва успел покончить
с ними, как явились наши исследователи Орлов, Громов и Эглон.
     Шумная   компания   уже  сильно  загорелых  и  обветренных
гобийцев  сильно  отличалась  от  бледнолицых  "горожан",  хотя
"горожане", опаленные горячими ветрами Гоби, больше походили на
краснокожих.
     Орлов,  Громов  и  Эглон  похвалялись  палеонтологическими
открытиями. Ездивший с ними шофер Андреев, маленький,  рыжий  и
веснушчатый, пугал наших шоферов гобийским бездорожьем. Наконец
шутки  утихли, и мы уселись с топографическими картами за стол.
Первые же маршруты, проделанные  передовым  отрядом  обнаружили
два интересных местонахождения.
     К северу от аймака, по старой караванной тропе, обнаружили
массив-останец  красноцветных  меловых  пород,  одиноко стоящий
посреди котловины и окаймленный большими  сухими  руслами.  Это
был    Олгой-Улан-Цаб   ("Ущелье   красной   толстой   кишки").
Исследователи долго лазили по склонам многочисленных оврагов  и
обрывам,   находя   кости   динозавров,   таких  какие  еще  не
встречались на территории Центральной Азии.  Наконец  в  обрыве
одной   промоины  был  найден  скелет  гигантского  травоядного
динозавра -- зауропода. Длинный хвост, полагавшийся этой породе
ящеров, был нацело  уничтожен  размывом.  Остались  только  два
громадных  первых  хвостовых  позвонка,  которые Эглон с трудом
извлек из твердой песчаниковой плиты.
     Крестец и таз уходили внутрь и в глубь обрыва а  за  ними,
наверное,  шел  и  весь остальной скелет гиганта, достигавшего,
судя по размерам извлеченных позвонков, примерно  25  метров  в
длину.  Это была первая находка более или менее полных остатков
зауропода  во  всей  Центральной  Азии.  Однако  на  извлечение
скелета  из  твердой  породы  ушло бы с нашими малыми силами по
менее года работы. Несколько лет потребовала  бы  и  препаровка
костей в Москве, поэтому находку пришлось оставить.
     Северо-восточнее,       между      Олгой-Улан-Цабом      и
даланд-загадской дорогой, располагался второй отдельный массив,
сложенный  еще  более   темно-красными   глинами,   с   меньшим
количеством  песчаников--Улан-Ош  ("Красный  водопой"). В узких
промоинах красных стен Улан-Оша Громов,  Эглон  и  Орлов  нашли
кости   мелких   попугаеклювых  динозавров  и  обломки  панциря
черепах.  Целая  когтистая  лапа  небольшого   динозавра   была
выложена   на  стол  передо  мной  как  доказательство  хорошей
сохранности материала. Я взглянул на карту. И Олгой Улан-Цаб  и
Улан-Ош   находились   в   пределах  одной  большой  котловины,
вытянутой в широтном направлении  и  ранее,  очевидно,  целиком
заполненной  красноцветными  костеносными меловыми породами, от
которых теперь остались неразмытыми лишь отдельные участки.
     -- Погодите-ка,--  воскликнул  я,--  где-то   тут   близко
Барун-Баин  ("Западный  Богатый")  --место,  где ботаник Юнатов
видел много костей динозавров...
     -- Вот оно! -- Ноготь Орлова ткнул  южнее  синего  кружка,
обведенного вокруг Улан-Оша.-- Тоже в этой большой впадине.
     -- И  не  только  оно,--  Громов  нагнулся  к  карте, чадя
вонючей трубкой,-- на запад все та  же  котловина  проходит  до
Баин-Дзака   ("Богатый  саксаул").  А  на  Ба-ин-Дзаке  мы  уже
побывали. Оказалось, что  это  и  есть  знаменитое  Шабарак-Усу
американцев. Яйца динозавров ведь мы нашли тоже, и неплохие...
     -- Так,  все  понимаю -- в этой впадине в разных ее местах
уцелели низкие  горизонты  меловой  толщи,  выраженные  разными
фациями  --  пески  в  Баин-Дзаке,  болотные глины в Улан-Оше и
Барун-Баине... Но все же нет очень крупных  скоплений  остатков
динозавров,  хотя  если  поставить раскопки, то получим хороший
материал. Но это не решает успеха экспедиции.
     -- Разумеется,-- хмуро сказал Орлов,-- мы должны  доказать
повсеместное  обилие  и  разнообразие  ископаемых позвоночных и
распространение  материковых  отложений...   Фу!   --   яростно
отмахнулся он от трубки Громова.
     -- Хорош   табачок!   --   невозмутимо  отозвался  Громов,
окутываясь дымом.
     Встреченный одобрительными восклицаниями, в комнату  вошел
крепкий  пожилой  монгол  в нарядном, вишневого цвета дели. Это
был Цевен, проводник, направленный аймаком в  нашу  экспедицию.
Он  отлично  умел  проводить  машину  по  бездорожью  и обладал
широкими и разнообразными  знаниями  всего,  что  относилось  к
природе Гоби. За эти познания и отличную работу проводник Цевен
был прозван нами "академиком".
     После  угощения  Цевен  вытащил  длинную  трубку, набил ее
пылевидным  табаком  --  дунзой   --   и   затянулся.   Начался
неторопливый   разговор   о   дальнейших   планах  поездок.  Мы
стеснились на конце длинного стола из  неровных  досок.  Ветер,
врываясь  сквозь  щели  крыши,  слегка  колебал  пламя  свечей.
Лысеющие головы Громова и Орлова, светлая и темная, наклонились
к картам. Данзан, хмурясь и торопясь, переводил речь  Цевена  и
наши вопросы.
     -- Мой  друг,  старик  Балсандорж-гуа,  и  я знали, что вы
приедете. Мы ездили туда  и  сюда,  спрашивали  многих  аратов,
молодых  и  старых, всех, кто знает, где лежат "кости дракона".
Два места я вам показал, одно вы сами  нашли,  одно,  говорите,
нашел  ботаник  Юнатов...  Но  это  еще  не  все.  Вы правильно
сказали, что большого богатства костей здесь нет. Самое большое
богатство  там,--  старик  махнул  рукой  на  юго-запад,--   за
Гурбан-Сайханом...  Нэмэгэту  ("Защищающий от ветра") --вот где
много больших костей. Больше вы нигде  в  Гоби  не  найдете.  И
никто там еще не был...
     Цевен   умолк  и  стал  выколачивать  трубку  в  маленькую
серебряную чашку.
     -- Дорога туда только до Ноян сомона,-- сказал я, следя за
картой,-- дальше нет  дороги.  Чтобы  прошли  машины,  особенно
необходим  знающий  проводник.  Ехать  далеко,  всякая  поломка
машины будет опасна не только для плана экспедиции,  но  и  для
людей.
     -- Я  не могу поехать с вами,-- ответил Цевен, обменявшись
с Данзаном быстрыми  непонятными  фразами,--  хозяйство  больше
нельзя оставлять! Вместо меня поедет заведующий потребительской
кооперацией  Цеден-дамба,  я  ему все рассказал. Цедендамба сам
родом из Сэвэрэй ("Сжатый, стянутый") сомона и те места знает.
     -- Знает-то знает,-- ответил я, от  огорчения  затягиваясь
поглубже  из  огромной  самокрутки,--  но  вы знаете, как и где
проходят машины. А от незнакомого с машинами проводника  иногда
бывает  хуже,  чем  совсем  без  него...  Но  хозяйство -- дело
серьезное, ничего не скажешь. Вот если бы были у вас колхозы...
     Цевен широко улыбнулся, встал  из-за  стола  и  проговорил
что-то.
     -- Он  сказал,  был  бы  колхоз,  тогда он был бы с нами в
экспедиции все время, пока был нужен, и за скот был бы спокоен.
А теперь очень хочет помочь, ему понравились вы,  но  никак  не
может...--  перебил  Данзан,  улыбнулся и закончил: -- Говорит,
что скоро они сделают колхозы, жаль только, что нам завтра надо
ехать!
     Все рассмеялись.
     -- Пока он не ушел, надо спросить его про олгой-хорхоя! --
воскликнул Эглон.
     Ян Мартынович подразумевал странное  животное  монгольских
легенд.  Среди  жителей  Гоби издавна распространено предание о
большом и толстом черве (олгой  --  толстая  кишка,  хорхой  --
червяк), свыше полуметра длиной, живущем в недоступных песчаных
местах  Гобийской пустыни. Рассказы об этом животном совпадают.
Олгой-хорхой известен как очень страшное  существо,  обладающее
непонятной  убийственной  силой,  способной  поразить  насмерть
прикоснувшегося к нему человека.
     Никто из ученых-исследователей не видел необычного  червя,
но  легенда  о  нем так распространена и так единообразна, что,
нужно  думать,  в  ее  основе   действительно   есть   какое-то
чрезвычайно  редкое,  вымирающее  животное, вероятно, пережиток
древних времен, уцелевший  теперь  в  самых  пустынных  уголках
Центральной Азии. Я использовал легенду об олгой-хорхое в одном
из  своих  фантастических  рассказов. Про олгой-хорхоя слышал и
начальник американской экспедиции Эндрьюс.
     Данзан заговорил с Цевеном несколько смущенно,  как  будто
опасаясь  насмешек  со  стороны  остроумного старика за наивный
вопрос  о  легендарном  животном.  К  общему  удивлению,  Цевен
объявил, что много слышал об этом гигантском червяке, убивающем
наповал,  но  не  видал его. В четырех уртонах на юго-восток от
аймака есть местность Халдзан-дзахе ( "Лысый край"  ),  где  на
барханных песках живет олгой-хорхой. Но его можно видеть только
в  самую  жару, в июне -- июле, позднее он зарывается в землю и
спит.
     Посыпались шутки  об  этих  непонятных  свойствах  хорхоя.
Цевен рассердился и, сурово нахмурившись, сказал несколько слов
Данзану.
     -- Он  говорит,--  перевел  молодой  геолог,-- они смеются
только потому, что ничего не знают и не понимают.  Олгой-хорхой
-- это страшная вещь!..
     Цевен  потел домой. Мы поспешили проводить арата до выхода
со двора и тем оказать ему почет по-монгольски.  Проводник  был
польщен, когда все три профессора вышли за ним следам.
     В  углу  двора сквозь дыры старой юрты светился огонь. Это
повар Никитин, или танковый кашевар, как он именовал себя после
недавней демобилизации, заготовлял  лепешки  в  далекий  поход.
Запаса  хлеба,  привезенного  из  Улан-Батора, не могло хватить
надолго, а выпекать лепешки в походе было хлопотно.
     Мы прошли в узкий дверной проем, простились  с  Цевеном  и
зашагали в темноте мимо стоявших в ряд перед оградой трех наших
машин   --  скромной  автоколонны  первой  экспедиции.  Темные,
высокие тенты придавали им вид массивных глыб.
     Еще несколько шагов -- и мы очутились  на  краю  щебнистой
равнины, пустой, холодной и темной. Жестко скрежетал под ногами
остроугольный  щебень. Звездное небо, холодное, низкое и яркое,
с юга затенялось  стеной  хребта.  Ближайший  к  аймаку  массив
Цзун-Сайхан  ("Восточный прекрасный" ) громоздился в неуловимом
свете звезд. Дальше Дунду-Сайхан -- средний -- уже  расплывался
в темноте, сливаясь с чернотой бэля.
     Мы  долго  смотрели  на  горную стену, загородившую от нас
таинственную, неисследованную страну с большими  котловинами  и
острыми хребтами, далеко протянувшимися на юг и запад.
     Точно   повинуясь   какой-то   команде,   дружно   залаяли
многочисленные  псы.  Залаяли  с  тем  характерным,   тоскливым
подвыванием, которое отличает монгольских собак.
     -- Ночи  стали  заметно  холоднее,-- заговорил, застегивая
ворот ватника, Громов,-- даже странно:  такая  обжигающая  жара
днем и свирепый холод ночью!
     -- Ну  не  так  уж  свиреп,  просто  вы привыкли к жаре,--
отозвался я,-- а  я  вот,  наоборот,  в  Улан-Баторе  привык  к
холоду.  В  горах  вокруг  города снег, ночью мороз -- и так до
перевала семидесятого километра...
     -- Очень меня  беспокоит,--  вмешался  профессор  Орлов,--
успеем  ли  мы сделать что-либо серьезное? Может, надо было все
время употребить на  обследование  мест,  о  которых  есть  уже
вполне определенные сведения...
     -- Мы будем и на востоке, как планировали,-- возразил я,--
а свидетельствам аратов я верю. Разные показания сходятся, да и
к нам, гостям из Советского Союза, явное доброжелательство...
     "Настоящие  стойкие  морозы  в  Гоби  наступают  с ноября.
Значит, у нас есть месяц с неделей. Это без  всякого  запаса...
Должно   хватить  на  большой  объезд,  только  бы  не  подвели
машины",--  думал  я,  подходя  к  полуторке  и  касаясь  рукой
холодной фары.
     Громов   спрятался  от  ветра  за  бортом  машины  и  стал
вытаскивать табак, но Орлов заявил, что он совершенно замерз, и
мы вернулись в дом. В низком помещении  было  теплей.  Складные
койки  занимали почти все свободное место. Сонная тишина царила
в доме, только Данзан копошился над картами, медленно перебирая
листы тонкой смуглой рукой. За  другим  концом  стола  Андросов
морщил курносый нос. Попытка починить "своими силами" сломанный
бензоуказатель  не удалась. Шум ветра, разгуливавшего на темном
просторе снаружи, заметно усиливался, огонь свечой  метался  от
струек   воздуха,  неведомыми  путями  влетавших  в  помещение.
Крупные пятна света бегали по потолку, затянутому белой  бязью.
Легкая  ткань  как  будто  струилась. Внезапно на пороге возник
повар. На его круглом, открытом, дочерна загоревшем лице  сияла
всегдашняя приветливая улыбка:
     -- Научная сила чай пить хочет?
     Наш  веселый повар называл всех ученых экспедиции "научной
силой".  Название  это  закрепилось  на  все  последующие  годы
работы.
     Места  для  чаепития сразу не нашлось. Клубный стол добрых
шести метров длины был нацело занят картами.  Данзан  прикрепил
кнопками    аккуратно   подогнутые   и   подобранные   планшеты
подлежавшего изучению района Гоби. Получилась  бумажная  лента,
своими   размерами  внушавшая  некоторые  размышления.  Но  наш
геолог-переводчик оставался  совершенно  спокойным.  Его  узкое
лицо с очень темной кожей бесстрастно повернулось к нам, темные
глаза  смотрели  непроницаемо,  а  необыкновенно изящная тонкая
рука задумчиво ворошила кипу карт.
     Громов по  всегдашней  привычке  высоко  взвел  брови  над
круглыми   стеклам