Окладников  был  ведущим  специалистом.  Наибольшее  количество
кремневых  орудий  каменного  века  встречалось   в   Гоби,   и
Окладников  обратился к нам, уже считавшимся знатоками тамошних
мест. Мы с Рождественским показали профессору кое-что из  наших
коллекций  кремневых  орудий,  а  когда я рассказал о найденной
нами недалеко от впадины Оши "мастерской", Окладников пришел  в
восторг.   Еще   молодой  и  необычайно  живой,  профессор  нам
понравился. Мы предложили ему ехать  с  нашей  автоколонной  до
Южногобийского   аймака,  взявшись  показать  оттуда  дорогу  к
важнейшим  местам  находок  кремневых  орудий.   Окладников   с
радостью  принял предложение. Еще больше обрадовался его шофер,
только что прибывший из Москвы и опасавшийся неведомой для него
Гоби.
     Четырнадцатого  августа  мы  наконец  выступили.  Все  шло
"нормально" -- ужасающий ливень с утра, выключившийся накануне,
в  разгар  укладки,  электрический  свет...  В  Мандал-Гоби был
разгар надома -- праздника, и мы оставили там  Прозоровского  с
Туванжабом  и  "Козлом"  для киносъемок. Отсюда Туванжаб должен
был вернуться в Улан-Батор, так как истекал срок его отпуска  в
университете.
     Как обычно, у развалин Олдаху-хида нас встретила гобийская
жара,  тягостная  после  прохладной  погоды в Улан-Баторе. Зной
нисколько не смущал нашего нового спутника. Энергичный археолог
на каждой остановке бегал по равнине  и  находил  все  новые  и
новые  каменные  орудия  древнего  человека. Мы, считавшие себя
"стреляными  воробьями",  только  диву  давались.  Окончательно
сразил нас Окладников, когда на всем ходу остановил свою машину
и   поднял  с  дороги  обломок  каменного  топора  --  первого,
найденного в Гоби.
     Торопясь добраться до аймака, мы  долго  ехали  ночью.  На
дороге  спали  птицы  -- преимущественно копытки. Быстро идущая
машина налетала, как буря, на несчастных птиц, перед радиатором
взвивалось облако крыльев и перьев, иногда  птицы  ударялись  о
радиатор  или  лобовое  стекло.  Секунда -- и безвестные жертвы
оставались позади,  а  машина  мчалась  и  мчалась  вперед  без
остановки.  Иногда лисы метались на дороге в свете фар, а глаза
встречных  зверей  или  скота  загорались  жуткими   огоньками.
Неистово прыгали на светлой пыли длинноногие тушканчики...
     При  ночной езде по ровной дороге кажется, что машина идет
все время под спуск. За  ограниченным  светлым  пятном  фар  --
темнота и почему-то видится спуск. При подъеме свет разливается
вверх по склону, и дорога производит впечатление ровной.
     Безлунная  ночь  веяла  холодом,  по  ногам от мотора было
тепло.
     В Далан-Дзадагаде мы расстались с профессором Окладниковым
и оставили "Кулана" для сопровождения "Козла"  с  Прозоровским,
когда  тот  придет  из  Средней  Гоби.  У "Дзерена" сгорели два
генератора  --  старый  и  только  что  поставленный  запасной,
оказавшиеся  с  браком.  Пронин  храбро  пошел  в  Нэмэгэту без
динамо, на одном аккумуляторе.
     Дорога ухудшилась от дождей. Перед Ноян сомоном на  дорогу
нанесло  еще  больше  песка,  чем  в прошлом году. Заночевали в
сухом русле, не добравшись до  сомона,  на  второй  день  пути.
Ветер  всю  ночь  заносил  нас  мелким теплым песком, неумолчно
шуршавшим  по  брезенту  машин  и  спальных  мешков.  Из  щелей
каменных скал к нам ползли мелкие серые скорпионы.
     Понятно,  что  мы  обрадовались рассвету. Щебнистая ровная
котловина за руслом озарилась  лучами  раннего  солнца.  Сильно
выгоревшая растительность (в Южной Гоби в этом году была засуха
-- черный  дзут, в то время как мы мокли под дождями в Хайгае и
в Западной Гоби) казалась совершенно желтой. У стоявших кольцом
гор плавала голубая дымка. Я ехал по хорошо знакомой  дороге  и
думал, что повторные наблюдения, многократные восприятия далеко
не    всегда   ведут   к   изощрению,   детализации,   тонкости
прочувствованного или  продуманного.  Очень  часто  виденное  в
третий,  четвертый,  пятый  раз  уже  не  вызывает внимания, не
находит отклика в душе и безразличной тенью проходит мимо. А  в
то  же  время  первое восприятие было остро, свежо и верно так.
что повторение не смогло ничего добавить. Подобная утомляемость
восприятия должна  обязательно  учитываться  при  обучении  или
анализе творчества ученого или художника.
     В  Ноян сомоне мы задержались по обычным делам: нужны были
верблюды для  подвозки  воды  на  "Могилу  Дракона"  и  вывозки
накопанной "добычи" из узких оврагов Цаган-улы, а также бараны.
Я пошел смотреть на отбор животных и в сотый раз поражался, как
помнят  и  узнают-  скот  араты. Каждый узнает своих верблюдов.
лошадей, овец и в тысячном стаде, углядит издалека своего  коня
в   целом  табуне.  Такая  память  и  узнавание  по  совершенно
неуловимым  для  нас  признакам  кажутся  чудом.   Я   пробовал
отыскивать   даже  в  небольшом  стаде  какую-либо  только  что
показанную мне овцу, но всегда оказывался  беспомощным.  Должно
быть,  тысячелетний опыт и привычка многих поколений выработали
у монгольского народа эту  поразительную  способность...  Ночью
ветер  как-то  особенно  заунывно  завыл  в  горах, обступивших
сомон. Мне не  спалось  --  одолевали  беспокойные  мысли.  Как
выбрать наиболее верное направление дальнейшей работы?
     Я  вышел из юрты, стараясь не разбудить хозяев. Было самое
глухое время -- "час быка" (два часа ночи) -- власти злых духов
и  черного  (злого)   шаманства,   по   старинным   монгольским
суевериям.  Странные  ноянсомонские горы громоздили вокруг свои
гребнистые спины. В глубочайшей  темноте,  затоплявшей  ущелье,
звонко  шелестел  по  траве  и  невидимым  камням ветер. Сквозь
скалистую расселину на юге горела  большая  красная  звезда  --
Антарес,  и звездный Скорпион вздымал свои сверкающие огоньками
клешни. -Высоко под  звездами  мчались  длинные  полупрозрачные
облака. Угрюмая местность не испугала, а даже как-то подбодрила
меня.  Впервые я отчетливо понял, что успел полюбить эту страну
и теперь душа останется привязанной к ней. Теперь всегда дороги
Гоби  будут  стоять  перед  моим  мысленным  взором,  и  каждая
местность  будет  не  просто впадиной, хребтом, сухим руслом, а
участком огромного поля научных  вопросов,  какое  представляет
собою  Монгольская Гоби. Вот, например, на западе, где скрыт во
тьме срезанный кратер Ноян-Богдо, за кручами  хребтов  Тосту  и
Алтан-улы,   за   песками   Эхини-Цзулуганай,   находится  море
красноцветных   пород,   для   полного   исследования   которых
понадобится не один год. А сколько подобных мест стало известно
нам теперь в Гоби!
     Дорога  "Академии  наук",  проложенная  нами  в 1948 году,
отлично  сохранилась  и  только  кое-где  в  руслах   оказалась
перемытой.  Уже  к трем часам мы прошли Ойдул-худук, или бывший
"Лукьян-сомон".  Ничего  не  напоминало   о   большом   лагере,
находившемся  здесь  в  прошлом  году.  Ветер развеял все следы
экспедиции, кроме твердо накатанной дороги. Продолжая наш  путь
на  запад, мы прибыли к следующему колодцу, Даацхудук ("Большой
грязный колодец"), к пяти часам и  тут  встретили  полуторку  с
Эглоном   и   Лукьяновой,   шедшую   на   Алтан-улу.  Раздались
приветственные    выстрелы,    отчаянно     залаяла     собака,
сопровождавшая   Эглона   с  Улан-Батора.  Новости  были  самые
приятные.  Прежде  всего  Новожилов  сообщил   с   Наран-Булака
("Солнечного  ключа"),  вытекавшего  из белых песков в "Красной
гряде", что им найдены целый череп, челюсть и несколько  костей
какого-то  неизвестного  млекопитающего. Итак, значит, "Красная
гряда"  уступила  настойчивым  поискам   и   появились   первые
настоящие  находки.  На  Цаган-уле  Эглон,  Малеев  и Лукьянова
копали каждый в своем отдельном овраге. Первый добыл  множество
черепах,  а  оба  последние  --  каждый  по скелету гигантского
хищного динозавра. Нашлись и  остатки  утконосых  динозавров  и
мелких  хищников. Малеев уже закончил свою долю и перебрался на
Алтан-улу, так как был назначен начальником лагеря  на  "Могиле
Дракона".  Мы направились к Алтан-уле все вместе куда и прибыли
к девяти часам вечера.
     На  плоскогорье  бэля  мы  поставили  лагерь  не  у  самых
обрывов,  близ  "Орлиного  утеса",  на  краю  сухого русла, где
стояли в 1948 году, а на три километра ниже где наметили  спуск
для  машин.  Здесь и был организован Главный, или Перевалочный,
лагерь 1949 года.
     В   течение   трех   последующих   дней   мы    занимались
оборудованием   Перевалочного   лагеря   и  лагеря  на  "Могиле
Дракона". Полуторку спустили в сухое  русло.  На  склоне  русла
была  прокопана  и  выложена толстыми досками подъемная дорога.
Уклон оказался настолько крут, что машине нечего было и  думать
подняться  своим  ходом. Но это нас не смутило. Напротив дороги
установили  лебедку,  и  полуторку  под   одобрительные   крики
вытащили  наверх  двое  рабочих.  Подъем  происходил медленно и
занимал двадцать пять минут. Для ускорения мы увеличили диаметр
барабана  лебедки  и  стали  вытаскивать  машину  с  грузом  за
шестнадцать  минут. Отряд рабочих отправился в ущелье, расширил
отмеченные заранее повороты, срыл ступеньки, и полуторка пришла
на "Могилу Дракона", к восторгу находившихся там "отшельников".
Скоро путь с  "Могилы  Дракона"  представлял  собой  накатанную
фантастическую  дорогу  по  узкому сухому руслу с бесчисленными
извилинами,  тесными  проходами  под  башнями  и   гротами   из
выветрелого   красного  песчаника.  По  мере  того  как  машина
углублялась все дальше  в  лабиринт  горных  ущелий,  возникало
странное чувство -- точно мы вторгались во что-то запретное для
человека.  И  сама  "Могила  Дракона"  -- усыпанная чудовищными
костями  площадка  среди  оранжевых  и  палево-бледных  уступов
мертвого   песчаника,   нещадно   палимого   солнцем  казалось,
принадлежала той отдаленной эпохе, когда только одни драконы  и
царствовали на земле.
     Теперь  огромные  плиты,  от  половины до двух тонн весом,
могли быть доставлены по сухому руслу к Перевалочному лагерю, а
там подняты лебедкой вместе с машиной и перегружены  на  "ЗИСы"
для доставки в Улан-Батор.
     Восемнадцатого  августа подошли "Козел" (с кинооператором)
и "Кулан", а на следующее  утро  Эглон  вместе  с  Прозоровским
отправились  на  Наран-Булак  для  пробных  раскопок найденного
Новожиловым  места.  Самого  Новожилова   привезли   оттуда   в
Перевалочный  лагерь:  беднягу  схватил  свирепый прострел, и я
взялся за его лечение.
     На   "Могиле   Дракона"   собралось   научное   совещание,
происходившее   в   эффектной   обстановке.   Вокруг  нас,  как
безмолвные  часовые,  стояли  башни  песчаника,  над   головами
выступал  утес  ярко-оранжевых  песков,  а  еще  выше закрывала
полнеба   скалистая   темно-зеленая   круча   Алтан-улы.   Дымя
махорочными  цигарками,  участники  совещания  расположились  в
живописных  позах  на  вздыбленных  плитах  песчаника,  попирая
ногами обломки разрушившихся костей.
     Материала   здесь  действительно  было  много,  но  совсем
неравноценного. Все  кости  по  краю  площадки  были  разрушены
выветриванием  и  морозом. Нам не было смысла их брать, так как
восстановление костей потребовало бы  уйму  времени  и  усилий.
Решили  выбрать  "Могилу  Дракона"  лишь  частично, взяв только
лучший материал --  залегавшие  в  центре  площадки  скелеты  и
черепа.
     Вечером  все  собрались  в Перевалочном лагере и со смехом
вспоминали разные  приключения,  случившиеся  во  время  нашего
отсутствия.  Особенно  запомнился один поход Новожилова. Нестор
Иванович отправился с Цаган-улы в дальнюю экскурсию к  западной
оконечности  Алтан-улы.  Он  выбрал  себе  в  спутники молодого
рабочего   Юру   Борисова,   и   тот   с   охотой   согласился.
Путешественники  вернулись  поздно  ночью.  Борисов клялся, что
никогда в жизни он не испытывал таких мучений и что  больше  он
ни  за  что  не  пойдет  с  Нестором  Ивановичем.  Оказывается,
Новожилов, хорошо тренированный для гобийских походов, ошибся в
оценке расстояния. До дальних размывов было  примерно  двадцать
пять километров, следовательно, маршрут туда и обратно составил
пятьдесят.  По  жаре,  с  малым  запасом  воды для непривычного
человека это было убийственно. С тех пор Новожилов стал внушать
нашим   рабочим   суеверный   страх.   Только   самые   крепкие
отваживались  пускаться  с  ним в пешие маршруты. Своей мелкой,
семенящей походкой Новожилов отсчитывал километр за  километром
по  сыпучим  пескам,  кручам  обрывов, по дну раскаленных сухих
русел. Благодаря его героическому походу мы получили  сведения,
которые   иным   путем   было  бы  очень  трудно  добыть  ввиду
недоступности  этого  места  даже  для  верблюдов.  На  дальних
размывах   Алтан-улы   Новожилов  обнаружил  выветрелый  скелет
карнозавра, часть скелета зауропода и другие кости.
     Очевидно, там мы могли рассчитывать на хорошую добычу  при
систематическом  обследовании и раскопках. Однако у нас и здесь
был полон рот  хлопот.  Помимо  основных  раскопок  на  "Могиле
Дракона"  следовало  продолжать изучение "Красной гряды" и хотя
бы очень поверхностно осмотреть бесконечные размывы у западного
конца Бумбин-нуру и северной стороны Алтан-улы. Кроме того,  мы
намеревались  снова  посетить  Ширэгин-Гашун.  После экспедиции
1946 года мне удалось встретиться с Б. М. Чудиновым и допросить
с пристрастием  автора  мнимого  кладбища  динозавров.  Чудинов
уверял.   что   кладбище  динозавров  подлинно  существует,  но
находится в северной половине впадины, а мы в 1946 году изучили
только южную. Он снова перечислял свои приметы: останец в  виде
сфинкса,  близ  него  --  широкая  тропа,  спускающаяся  на дно
впадины к колодцу между красных  бугров,  неподалеку  множество
огромных,  никем  не исследованных пещер. Действительно, в 1946
году мы подошли к Ширэгин-Гашуну с юга, останец Цундж -- сфинкс
-- видели издалека в бинокль, а к центру впадины пробились лишь
с трудом на разгруженной полуторке. Может быть, на  самом  деле
мы  не  дошли  до  сказочного  кладбища  драконов и обязаны это
сделать теперь!
     Двадцатого  августа  закончилась  перевозка  имущества   и
запасов  на  "Могилу  Дракона".  Над кухонной палаткой поднялся
ароматный   дымок,   лебедка   для   переворачивания   плит   и
затаскивания  их на машину заняла свое место на противоположном
берегу русла. Для верблюдов нашли удобное плато,  перегнали  их
туда,  и Малеев со всем своим отрядом окончательно перебрался в
лагерь  на  "Могилу  Дракона".   Я   установил   код   ракетной
сигнализации   между   двумя   лагерями  (на  расстоянии  шести
километров по прямой) и составил график работы автомашин на все
время раскопок.
     Ночью  прибыл  Эглон  с  Наран-Булака   с   замечательными
новожиловскими  находками.  Череп с нижней челюстью принадлежал
необыкновенному  зверю,  похожему  одновременно  на  хищника  и
травоядного,  на  медведя и носорога из группы страннорогов или
диноцерат, до сих пор  известной  только  в  Америке.  Эглон  с
Лукьяновой  на  "Драконе"  были  отправлены  в  Наран-Булак для
ведения раскопок.
     С "Тарбагана" сняли динамо, переставили на "Дзерена". Я на
"Дзерене",  а  Рождественский   с   Прозоровским   на   "Козле"
направились  на последнюю рекогносцировку Ширэгин-Гашуна. Такое
построение  рекогносцировочного  отряда  оказалось   наилучшим.
Тяжелая машина несла на себе запас горючего, воды, снаряжения и
продовольствия,  достаточный  для  продолжительного  пребывания
вдали  от  лагеря   и   колодцев.   Легковая   машина   высокой
проходимости  позволяла  проникать  в  труднодоступные районы и
вести  подробные  исследования.  По  опыту   ширэгин-гашунского
похода   мы   стали  строить  в  дальнейшем  все  ответственные
рекогносцировочные поездки.
     Мы всегда несколько опасались Ширэгин-Гашуна.  Эта  низкая
впадина,   защищенная   от   сильных   ветров,  была  настоящей
раскаленной печью. В 1946 году  мы  попали  в  Ширэгин-Гашун  в
октябре  и  то  страдали  от  зноя,  влачась по пухлым глинам и
сыпким обрывам. Сейчас, в августе, Ширэгин-Гашун не  сулил  нам
ничего  доброго.  Однако  нами  не  был  учтен совершенно новый
фактор  --  наличие  кинооператора.  Еще  в  западном  маршруте
старожилы  говорили  нам,  что  не запомнят лета с такой плохой
погодой. Совершенно  необычайная  для  Гоби  пасмурность  очень
мешала съемкам Прозоровского. Так случилось и в Ширэгин-Гашуне.
Все  дни,  за  исключением  последнего, сопровождались дождями,
хмарью и небывалой прохладой, вернее даже холодом. Исследование
страшного Ширэгин-Гашуна превратилось  в  приятную  поездку.  Я
поклялся,  что отныне во все наиболее жаркие страны буду ездить
только с кинооператорами.
     Рано утром мы направились на восток к  выходу  из  ущелья,
стараясь   держаться  как  можно  выше  по  бэлю,  несмотря  на
громадные камни, усеивавшие поверхность плато. Выехали прямо  к
колодцу  у  ворот ущелья, набрали триста литров воды и покатили
вниз по сухому руслу  под  сильным  дождем.  Старый  колодец  в
середине  ущелья  оказался  расчищенным. Близ него стояла юрта,
однако ее обитатели отсутствовали.  Едва  перед  нами  открылся
простор  котловины  В. А. Обручева (Занэмэгэтинской), как вдали
мы увидели голубую и величественную Ихэ-Богдо. Мы спускались по
"легин-гольской" тропе более десяти километров, пока не выехали
на выровненную щебнистую поверхность центральной  гряды.  Здесь
мы  построили  высокое  обо,  чтобы  на-  обратном  пути  легче
определить место поворота. Невольно я  сравнивал  нашу  прошлую
поездку в Ширэгин-Гашун в 1946 году и теперь. Теперь мы шли без
проводника,  со  спокойной  уверенностью  в своем знании Гоби и
умении проводить по ней машины. И действительно,  Ширэгин-Гашун
был  достигнут  легко  и  в  тот же день. Машины шли местами по
пятьдесят километров в час по увалам,  сплошь  покрытым  мелкой
галькой   из  третичных  конгломератов.  Грозная  и  совершенно
безводная котловина В. А. Обручева не пугала  путешественников.
Напомню,  что в 1946 году мы шли от Алтан-улы до Ширэгин-Гашуна
с неимоверными трудностями два дня -- вот что значит правильный
выбор пути по гобийскому бездорожью.
     Мы  остановились  у  западного  края  Ширэгин-Гашуна.   На
следующий  день,  холодный  и  дождливый, низкие лиловые облака
скрыли все горы.  Мы  оказались  беспомощными,  потеряв  горные
ориентиры,  и  не  смогли  выбрать  направление  на пресловутый
сфинкс Цундж. Нет гор нет и ориентиров  в  Гоби  для  мест,  не
нанесенных  на  карту.  В  последний  момент  перед  выездом  я
внезапно увидел "сфинкса"  в  бинокль.  Но  взятое  по  компасу
направление не помогло: надо было объехать выступающий на запад
угол впадины.
     Заморосил  мелкий  непрекращавшийся  дождь,  и  мы  как бы
повисли в мутном, беспросветном  пространстве.  Спустившись  на
"Козле"  на  дно впадины, мы исследовали ее северную окраину. К
вечеру погода несколько прояснилась, Я  взобрался  на  одинокую
красную  горку.  С  нее хорошо просматривался обрыв Барун-Ширэ,
где стояла наша экспедиция в 1946  году,  а  левее  --  мрачные
холмы Чоноин-Шорголга. Останца Цундж нигде не было видно.
     Вечерние   тени   протянулись   к  центру  впадины  от  ее
обрывистых  краев.  Ветер  проносился   почти   беззвучно   над
увлажнившейся  почвой. Ни малейшего признака жизни я не заметил
на всем огромном пространстве. Только древнее столетнее обо  на
безвестной  горке  напоминало о человеке. Кто и зачем складывал
его здесь, в забытом углу, в стороне даже от местных колодезных
троп? Печальным покоем повеяло на меня от этой невесть когда  и
с  какими  надеждами  сложенной  кучки  камней,  которую только
безлюдье Гоби сохранило во времени. Здесь,  на  холме,  посреди
безводной впадины, одолевало тоскливое чувство заброшенности, и
я  с  удовольствием  спустился  к  товарищам,  к шелесту мокрых
кустов и привычному фырчанью мотора.
     В пасмурном, облачном покрове на сле