ила через довольно  высокий  холм.
Внезапно  Пронин  затормозил.  Прямо  перед нами, в шестидесяти
шагах, застыл маленький табун диких лошадей. Животные стояли не
шелохнувшись, их напряженные тела казались отлитыми из  бронзы.
Правее, отдельно от табуна, вытянув шею и широко раздув ноздри,
смотрел  на машину вожак-жеребец. Видение продолжалось не более
одной секунды. Повинуясь какому-то сигналу вожака, табун  исчез
за  ближайшим  холмом так быстро, что я не успел ни пересчитать
лошадей, ни даже рассмотреть их как следует. Последнее,  что  я
увидел,  был развевающийся хвост жеребца и его повернутая назад
голова с белой  полоской  оскаленных  зубов...  Подъехавшие  на
полминуты  позже  Рождественский  с  Вылежаниным  уже ничего не
увидели.   Так   судьба   удостоила   меня   увидеть    лошадей
Пржевальского  со  столь  близкого расстояния, с какого вряд ли
кто из путешественников их видел.
     Скоро мы  достигли  дна  котловины.  Тут  выяснилось,  что
пугавшие  нас  пески на самом деле -- безобидный желтый ковылек
среди саксаула. По  твердой  щебнистой  поверхности  мы  быстро
проехали  около  пятнадцати  километров и наткнулись на большую
тропу, подошедшую откуда-то слева. Это и была та  самая  тропа,
которую мы в Нэмэгэту считали Легин-гольской.
     Крутой  подъем  прямиком  на  бэль -- и мы против ущелья у
края желанного сухого русла, отворачивавшего параллельно хребту
на восток. Маленькие обо  по  обеим  сторонам  тропы,  а  также
выложенные  цветными камнями огромные знаки, вроде двух ножниц,
соединенных концами,  подтвердили  верность  пути.  Позади,  на
севере, опять показался характерный профиль Ихэ-Богдо. День был
пасмурен  и  прохладен,  временами на минуту-другую побрызгивал
дождь.  Густой  голубой  туман  спустился   в   Занэмэгэтинскую
котловину  с  запада  и  протянулся длинным языком по ее дну на
восток.  Через  каких-нибудь  четверть  часа  мы   доехали   до
знакомого   заброшенного   колодца.  Отвесные  скалистые  стены
полукилометровой высоты обступили нас. Кое-где  на  возвышенных
участках  сухого русла сохранились на гальке следы наших машин,
прошедших  здесь  в  1946  году.  Мы  остановились,  вылезли  с
Прониным  из  машины  и  сели покурить, предавшись на несколько
минут милым сердцу воспоминаниям.
     Вдруг с шумом посыпались камни. Мы  оглянулись  и  увидели
двух  козерогов,  медленно  карабкавшихся  по  немыслимо крутой
стене.  Намнан  Дорж  схватил   винтовку,   тут   же   подбежал
Рождественский. Потрясающий гром, многократно повторенный эхом,
прокатился по горам. От гулких ударов пуль обрушились камни, но
не козероги, которые скрылись невредимыми.
     Сухое  русло  поднималось  к  югу и постепенно из твердого
стало рыхлым. Это означало, что  уклон  уменьшился  и  недалеко
вершина  подъема. Направо отошло узкое ущелье с крутыми стенами
из слюдистых сланцев. В ущелье жили вороны. Стая  мрачных  птиц
приветствовала   нас   зловещими  криками,  гармонировавшими  с
угрюмой пропастью и хмурым  небом  над  ней.  Но  мы  повернули
налево  и  скоро  вышли  на  простор  бэля.  Машины  все  более
удалялись от стены хребта, а высшая точка перевала еще не  была
достигнута.  Как  почти  во всех гобийских хребтах, ущелье было
эпигенетическим. Иными словами, вершина водораздела лежала  вне
самой  высокой  части  хребта,  и стекавшие с этой вершины воды
прорезали  насквозь  постепенно  поднимавшийся  рядом   молодой
хребет.  Это  было  серьезным  доказательством того, что совсем
недавно в Гоби преобладали возвышенности  с  пологими,  мягкими
формами, как в Хангае.
     Насколько  легко  было  пересечь хребет, настолько трудным
оказалось  преодоление  водораздела  на  верхней  части   бэля.
Глубокие русла, заваленные огромными камнями, преграждали путь,
и  мы  долго блуждали между ними, пока наконец не выехали снова
на тропу. Мы  не  узнали  ее:  утоптанный  когда-то  песок  был
разъезжен  автомашинами.  Не стоило труда догадаться, что здесь
проложили дорогу для вывозки коллекций из Алтан-улы, с  "Могилы
Дракона".  Мы  не  повернули  направо,  на запад к Алтан-уле, а
пошли вниз, в котловину, где должен был находиться  Центральный
лагерь.
     Едва  нас  обступили  бархатные  красные  холмы  третичных
отложений, как мы увидели  палатки.  Оказывается,  лагерь  сюда
перевели  из  ущелий  --  поближе  к Алтан-уле и к многоводному
колодцу Ойдул-Худуку. В лагере давно услышали наши  моторы,  но
не  выходили  встречать,  так  как  думали,  что  это  машины с
Алтан-улы. И только когда мы, по обычаю,  дали  залп,  тогда  с
приветственными  воплями  выскочили  и  запрыгали, радуясь, как
дети, Лукьянова и Петрунин.
     Всегда смуглая, Мария Федоровна  в  Гоби  почернела.  "как
головешка",   по   непочтительному  выражению  Эглона,  возраст
которого давал право на известную фамильярность. Смоляные  косы
были  распущены  --  впопыхах  Лукьянова не успела их заплести.
Пестрая клетчатая ковбойка и  необъятные  парусиновые  шаровары
составляли  ее  гобийский  наряд. Под стать ей был Петрунин, до
глаз  заросший  твердой  щетиной  рыжеватой  бороды,  с  широко
раскрытой  от  жары  шерстистой  грудью.  Скоро  мы  уселись за
удобным столом, поглощая чай.
     Так закончилось наше  первое  путешествие  по  Заалтайской
Гоби,  и  мы  вернулись  к  ставшим  обычными делам в котловине
Нэмэгэту.

     Глава шестая. ГОЛУБЫЕ МАЯКИ ДОЛИНЫ ОЗЕР

                     По числу пройденных перевалов жизнь
                     ценится.
                                         Пословица

     Через два  часа  после  нашего  возвращения  из  Западного
маршрута  в лагерь подошли "Дракон" из Улан-Батора и "Тарбаган"
с Алтан-улы. Таким образом, мы сразу  оказались  в  курсе  всех
дел: узнали, что окончился весь запас леса и гвоздей, что масло
для   автомашин   на  исходе,  что  на  раскопках  в  Алтан-уле
поломались о твердый песчаник все наши инструменты. В остальном
дела обстояли благополучно. Выкопанные в  Нэмэмэгэту  коллекции
были  вывезены  из ущелий и частью Перевезены в Далан-Дзадагад.
Оставшаяся часть стояла победной  пирамидой  на  высоком  бугре
недалеко  от  бывшего  Центрального  лагеря. Сюда, во временный
лагерь,  свозились  коллекции  с  "Могилы  Дракона",   еще   не
упакованные  за  отсутствием  досок.  Лукьянова заведовала этим
лагерем, в шутку прозванным  "Лукьян-сомоном".  Несколько  дней
она  провела  тут  в  одиночестве,  царицей всей западной части
котловины. Потом в помощь ей был отряжен рабочий Намсарай.
     Я отправился на "Могилу  Дракона"  на  следующий  же  день
после  приезда,  поговорил с Эглоном и убедился в безнадежности
дальнейшего  продолжения  работы.  Огромные  плиты   песчаника,
содержавшие   скелеты   утконосых  динозавров,  не  поддавались
разделению на  подъемные  части,  так  как  кости  крошились  и
высыпались.  Чтобы  не  погубить  ценнейшей  находки, следовало
брать ее большими плитами по тонне и более весом, а  значит  --
прокладывать сюда доступную для автомашин дорогу. Волей-неволей
приходилось  отложить  раскопки  "Могилы  Дракона" до следующей
экспедиции. Я до такой степени не  люблю  откладывать  что-либо
намеченное,  что меня в этих случаях одолевает хандра. Но когда
я ранним утром 7 июля вышел из палатки на  "Могилу  Дракона"  и
окинул    взглядом   невеселое   место,   то   оно   совершенно
преобразилось. Отвесные кручи Алтан-улы  стали  темно-зелеными,
очень  густого  цвета,  с отдельными черными пятнами пустынного
загара и серыми бороздами русел и рытвин. Прямо перед  нами  --
светло-серые  бледные  обрывы  и  останцы, подчеркнутые полосой
ярко-оранжевых песков на уровне "Могилы Дракона".  Как  всегда,
величественная и покойная красота пустыни утешила меня.
     "Что   же   такое  Гоби?"  --  подумалось  мне.  И  тысячи
километров пройденных путей  образовали  в  памяти  сменяющуюся
ленту  мысленных картин. В прежнем моем представлении Гоби была
равниной  пустыней,   каменистой   или   песчаной,   с   редкой
растительностью  и  палящим зноем. При более близком знакомстве
Гоби сделалась гораздо более сложным понятием.
     Это прежде всего равнинные плоские  впадины  с  песками  и
глинистыми  площадками  в  центре, где мало обнаженной почвы, а
все одето щебенкой, черной, коричневой  или  серой,  мелкой  во
впадинах  и  крупной  --  в  горах. Это мелкосопочник -- сильно
размытые, задернованные плоские холмы или небольшие  горы.  Это
гряды  обнаженных твердых пород с россыпями камней и невысокими
ощеренными скалами. Это обширные светлые плоскогорья,  покрытые
редкой  желтой  травой  --  ковыльком, и это же невысокие горы,
вокруг которых вся поверхность иссечена  мелкими  промоинами  и
сухими руслами. Горы -- то округлые, иногда засыпанные песками,
то  обнаженные,  ощетиненные,  истерзанные  ветром  и зноем. И,
наконец, Гоби пересечена грозными, голыми скалистыми  хребтами.
Мощные  пояса из крупных камней и щебня охватывают эти бастионы
безжизненной материи. Подступы к ним  заграждены  бесчисленными
сухими   руслами,  в  которых  встречаются  неожиданные  оазисы
могучих деревьев -- хайлясов и евфратских тополей. Гоби --  это
бесконечные  заросли  саксаула,  редких кустов караганы, лука и
полыни. Пухлые глины и солончаки с  жирной  зеленью  солянок  и
эфедры.  Есть  здесь  и  громадные  полосы  подвижных  песков с
барханами стодвадцатиметровой высоты, зловеще курящиеся даже на
слабом ветре. И еще многое и многое можно сказать о Гоби...
     Передать  основное  ощущение  Гоби  в  целом  можно  двумя
словами:   ветер   и   блеск.  Ветер,  дергающий,  треплющий  и
раскачивающий, несущийся по  горам  и  котловинам  с  шелестом,
свистом  или  гулом...  Блеск  могучего  солнца на неисчислимых
черных камнях, полированных ветром и зноем, горящие  отраженным
светом   обрывы   белых,  красных  и  черных  пород,  сверкание
кристалликов гипса и  соли,  фантастические  огни  рассветов  и
закатов,  зеркально-серебряный  лунный свет, блестящий на щебне
или гладких "озерках" твердой глины...
     Июль  оказался  самым  прохладным  и  дождливым   месяцем.
Медленно  шли  дни  в нашем лагере в центре котловины Нэмэгэту.
Машины работали неустанно,  вывозя  коллекции  и  снаряжение  в
Далан-Дзадагад.  В  дождливые  дни  почва стала более мягкой, и
машины продавили и  накатали  наконец  дорогу  из  котловины  в
Ноян-сомон.  Теперь достижение сомона для машин с полным грузом
было делом нескольких часов. Но дорога досталась нам  недешево:
все  машины дымили, требуя смены колец, груда поломанных рессор
на  складе  в  Улан-Баторе   все   увеличивалась.   Приходилось
поочередно  отправлять  машины в Улан-Батор для ремонта. Первым
ушел туда с легким грузом из бочек  доблестный  "Дзерен",  рама
которого,    треснувшая    в   Западном   маршруте,   угрожающе
прогибалась. Наличный состав экспедиции вновь разделился на два
отряда.
     Орлов с Эглоном и Новожиловым  отправились  на  Цаган-улу,
чтобы  раскопать слой прессованных черепах, а также обследовать
западный конец "Красной гряды" третичных пород, в  которых  все
чаще  и  чаще находились пока еще неопределимые обломки костей.
Лукьянова с другой партией рабочих отправилась  снова  в  район
бывшего Центрального лагеря Нэмэгэту для выемки так называемого
"горбатого  позвоночника" в Северо-Западной котловине. Над этим
позвоночником мы с Эглоном и Громовым гадали в 1946 году. Здесь
оказался целый скелет утконосого растительноядного динозавра --
зауролофа. Мы с  Рождественским  отвезли  отряд  Лукьяновой  на
"Драконе"  и  высадили  их на краю красного лабиринта с запасом
воды и  пищи,  словно  зимовщиков  в  Арктике.  Рождественский,
Шкилев   и   я   оставались   в  "Лукьян-сомоне",  трудясь  над
финансовыми  расчетами  и   обработкой   наблюдений   Западного
маршрута. Шкилев доставал особую тетрадь и размашистым почерком
вписывал,  что  следует  заготовлять  для  будущей  экспедиции.
Николай Абрамович не отличался хорошей памятью и  не  выработал
системы  записей.  Делая заметки повсюду -- на перечнях ящиков,
квитанциях учреждений, расписках рабочих, он терял, по подсчету
Рождественского, около 70 процентов  записей.  Но  трудно  было
сердиться на нашего Николая Абрамовича. Здоровый и спокойный, с
мягким   украинским   юмором.  Шкилев  был  хорошим  товарищем.
Несмотря на перенесенную  весной  тяжелую  болезнь,  он  всегда
охотно  бросался  помогать  в  погрузке  огромных монолитов или
вытаскивать застрявшую машину. Отзывчивый и совершенно лишенный
стяжательства или жадности, Шки-лев пользовался общим  доверием
и   любовью,   несмотря   на   "грешные"   для   хозяйственника
забывчивость и бессистемность в  работе.  Спали  мы  прямо  под
открытым  небом,  и  наши  дюралевые  койки  стояли  на окраине
лагеря. Бесконечный  черный  простор  гобийской  ночи  затоплял
койку  --  маленький  островок  человеческой жизни в неоглядном
океане темного воздуха. А  вверху  --  вся  звездная  бездна  и
бесконечность  вселенной,  становившаяся  тут  как-то  ближе  и
понятнее.
     Действительно, в это прохладное время со  слабыми  ветрами
ночи  в  Гоби  стали  великолепны. Охлажденный воздух прозрачен
неимоверно, чист и свеж, как нигде в мире, а неприглядная земля
прикрыта тьмой и загадочна.  Вечерами  на  раскопке  Лукьяновой
загорался  костер.  Рабочий,  встав  перед ним с листом фанеры,
открывал и закрывал огонь и сигнализировал нам, а мы, развернув
единственную  оставшуюся  у  нас  машину,  маленького  "Козла",
отвечали  вспышками  фар. Столь далекая видимость с возвышенных
мест (наш лагерь находился на "Красной гряде", а раскопки -- на
бэле) навела меня на мысль в следующей экспедиции  использовать
ракетную сигнализацию.
     Пасмурная   холодная  погода  с  продолжительными  дождями
упорно  держалась.  Котловина  Нэмэгэту  изменила  свой  облик.
Темные  облака  обычно  садились  все  ниже, пока их обрывки не
спускались прямо на бэль и  стелились  по  подножию  Алтан-улы.
Огромные  полосы синего тумана ползли по Нэмэгэту, а самые горы
(Нэмэгэту и с юга --  Хугшо,  Шуша  и  Хурху)  делались  совсем
темными,  черновато-синими. Влажная равнина побурела и утратила
прежнюю мутную и серую видимость. Все вокруг  стало  резким,  с
темными  тонами,  хмурым  и  в  то  же время свежим, новым, без
дрожания раскаленных воздушных потоков,  без  пыли  и  тусклого
марева, так скрадывавших расстояние в сухие и знойные дни.
     Вернулся  Цаган-улинский  отряд, закончивший работу. Орлов
рассказал о находке костей  древних  млекопитающих  в  "Красной
гряде".  Найдена  целая  челюсть, принадлежавшая, как определил
Орлов,  диноцерату.  Диноцераты  --  странная  группа   древних
зверей,  живших около пятидесяти пяти миллионов лет тому назад.
Они обладали признаками разных  отрядов:  черепом,  похожим  на
череп  медведя,  коренными зубами, как у древних летучих мышей,
лапами, как у копытных, но с когтями и т. п. Диноцераты до  сих
пор  были известны только в Америке, и находка их в центре Азии
представляла очень большой интерес. Орлов отправился с Эглоном,
чтобы  проверить  место  находки   и   определить   возможность
раскопок.  Исследователи  вернулись  через день с заключением о
нецелесообразности  раскопок  или   задержки   для   дальнейших
поисков.  Я  послушался  их, не поехал на место сам, и это было
моей ошибкой. На следующий, 1949 год  мы  провели  исследование
"Красной  гряды", в результате чего были открыты интереснейшие,
совершенно новые для Азии  древнейшие  млекопитающие,  выкопаны
целые  черепа,  части скелетов и, кроме того, неизвестные ранее
черепахи и рыбы.
     К 17 июля в лагере собрались все участники экспедиции,  не
было только Пронина с Брилевым: "Дзерен" чинился в Улан-Баторе.
Объявив  выходной  день,  мы  долго  делились  впечатлениями  и
рассказывали о приключениях. Больше всего рассказов доставалось
на нашу с Рождественским и Вылежаниным долю. "Герои"  Западного
маршрута  рассказывали  о  страшной  жаре  на  черных наклонных
равнинах около Цаган-Богдо, о  полной  безжизненности  глубоких
впадин  Заалтайской Гоби, о таинственных горах Эдеренгийн-нуру,
о невероятном количестве дикой живности у  Монгольского  Алтая,
об оставшемся недоступном хребте Ачжи-Богдо.
     Обсуждались  и  научные  результаты  наших  открытий  -- и
прежде всего перспективы исследования огромного пояса меловых и
третичных  красноцветов,   окаймлявших   веером   Алтан-улу   и
протягивавшихся  далеко  на  запад.  Здесь оставалось еще очень
много дела, но мы  не  могли  ограничиться  работами  только  в
Нэмэгэту.  Следовало произвести раскопки древних млекопитающих,
более поздних, чем найденные в Эргиль-обо в Восточной Гоби  или
около  Далан-Дзадагада в Хашиату. Благоразумие требовало начать
поиски   с   изучения   открытых    американской    экспедицией
местонахождений  и  пройти  в  Долину Озер -- большую межгорную
равнину, между  северным  склоном  Гобийского  Алтая  и  южными
предгорьями  Хан-гая.  Там находилось несколько озер--Цаган-нур
("Белое  озеро"),  Орок-нур  ("Серое   озеро"),   Холбочжин-нур
("Двойное озеро") и другие.
     Было   решено   разделиться   на  два  отряда.  Один,  под
начальством Рождественского, шел прямо к  Орок-нуру  и  начинал
исследование  местонахождений.  Другой,  под  моим начальством,
должен    был    обследовать     котловины     Дагшигуин-Шубуту
("Непроходимая    узкость")    и   Барун-Баин   к   северу   от
Далан-Дзадагада,  составлявшие  продолжение  полосы   отложений
мелового  периода,  протягивавшейся  на восток от Баин-Дзака. В
центре  этой  полосы  наша   экспедиция   1946   года   открыла
местонахождение  Олгой-Улан-Цаб,  в твердых песчаниках которого
остался лежать скелет гигантского динозавра -- зауропода.
     После  возвращения  в  Далан-Дзадагад   к   моему   отряду
присоединился  "Дзерен",  который  должен  был  прибыть к этому
сроку из Улан-Батора починенным и загруженным бензином.  Бензин
следовало доставить на Орок-нур отряду Рождественского. По пути
моему  отряду  предстояло  еще  обследовать  впадину  Оши-нуру,
заполненную  нижнемеловыми  отложениями.  В  ней   американская
экспедиция  нашла  два  скелета маленьких попугаеклювых ящеров,
группы пситтакозавров, которые произошли  от  общих  предков  с
исполинскими игуанодонтами и утконосыми динозаврами.
     За  разработкой  планов  и  разговорами  мы  засиделись до
поздней ночи. Яркая луна  осветила  холмы,  а  небо  постепенно
затянулось легкими перистыми облаками. В луне они засеребрились
тысячекрылой  стаей  больших птиц, между которыми особенно ярко
горели звезды. А  под  серебристыми  птицами,  царившими  между
звездами, стелилась до горизонта темная земля...
     Утром   машины   покинули   котловину   и   увезли   отряд
Рождественского. В лагере стало тихо.  Новожилов  с  Лукьяновой
уныло  бродили  по  холмам  в  поисках кремневых орудий древних
людей.  В  этих  сборах  Рождественский   был   непревзойденным
мастером  и уже успел обобрать окрестности лагеря. Вечером мы с
Новожиловым подводили итоги всей нашей работы.
     Двадцатого июля из Далана за нами прибыли  две  машины  --
все,  что  нам  смогли выделить. Однако имущества оказалось так
много, что мы потратили на погрузку весь следующий день. Машины
напоминали  цыганские  телеги:  бочки,  кадки,  палки,   кошмы,
кастрюли  были  привязаны  сзади,  сверху,  сбоку -- везде, где
только была возможность прочно укрепить вещи. Двадцать  второго
июля  мы  бросили  прощальный  взгляд  на  зеленую Алтанулу, на
угрюмые  зубцы  Нэмэгэту,  величественную  Хугшо   и   покинули
Нэмэгэтинскую котловину.
     Дождливый  июль  везде  внес  изменения.  Пески Хонгор-обо
сомона  плотно   прикатались   и   легко   пропустили   машины.
Высокогорный  перевал через Гурбан-Сайхан зазеленел и запестрел
цветами.   Желтые    поля    альпийских    плоскогорий    стали
нежно-зелеными,  а  пологие  холмы  по сторонам сквозной долины
совершенно  малахитов